ГЛАВА 1. ВТОРЖЕНИЕ БРАВОГО СОЛДАТА ШВЕЙКА В МИРОВУЮ ВОЙНУ
С. 25
Убили, значит, Фердинанда-то нашего, — сказала Швейку его служанка.
Франц Фердинанд (Карел Людвиг Йозеф Мария) д’Эсте (1863–1914) – наследник габсбургского престола, племянник императора Франца Иосифа.
Швейк несколько лет тому назад, после того как медицинская комиссия признала его идиотом, ушел с военной службы
Как рассказала первая и единственная законная жена Ярослава Гашека Ярмила, как-то весной 1911 года, в полном изнеможении очень поздно заявившись домой, ее муж, прежде чем отправиться спать, что-то быстро записал на клочке бумаги и тут же смял. Аккуратная Ярмила Гашкова комочек выбросила в мусор. Каково же было ее изумление, когда, едва проснувшись, Ярослав стал жаловаться, что вчера его посетил гениальный замысел, он его даже где-то записал, а теперь не помнит, но главное – не видит ту бумажку с памяткой. По счастью, мусор еще не вынесли, смятую бумажку извлекли, Гашек развернул, перечитал вчерашнюю записку, подумал, снова смял осьмушку и уже сам отправил в мусор. Любопытство охватило Ярмилу. Теперь она достала смятый обрывок бумаги, развернула и увидела то, что выглядело, как написанный и подчеркнутый заголовок рассказа «Pitomec и kompanie» («Идиот на службе»). Ниже была фраза, которую, видимо, и хотел вспомнить Гашек.
Dal se sám vyzkoušet, že jest schopen, aby vystupoval jako pořádný vojín.
Добровольно пошел на медосвидетельствование, чтобы доказать, что годен к строевой.
И после еще пара слов совсем неразборчиво. (RP 1998)
К этому можно добавить, что сюжет с медкомиссией и комиссованием по идиотизму во всех его вариациях можно найти как в рассказах, так и в повести.
и теперь промышлял продажей собак, безобразных ублюдков, которым он сочинял фальшивые родословные.
В первом своем воплощении, как герой рассказов, Швейк был столяром, во втором, в повести – сапожником, и лишь в романе начал промышлять продажей собак, что существенным образом характеризует качество исходного жизненного материала и знание предмета, использованного автором для создания романа. Иными словами, ни столяром, ни сапожником сам Гашек не был, не имел никакого отношения к этим почтенным ремеслам, а действовал, подобно всем обычным юмористам, то есть используя профессию как пустой и формальный маркер социального статуса персонажа. А вот торговлей, и не вполне чистой, собаками автор «Швейка» пытался заниматься лично, впрочем, ничем мир до поры до времени в результате не обогатив, кроме автобиографического рассказа «Институт собаковедения» (Kynologický ústav – Světozor, 1914). См. комм., ч. 1, гл. 14, с. 206.
Впрочем, в отличие от профессии, любовь к животным – неизменная особенность бравого солдата. В повести у Швейка дома после ареста и заключения остались в одиночестве морские свинки в коробке под кроватью; о неизбежной голодной смерти этих зверюшек (bílé, černé а žluté) герой не может не думать без слез.
Кстати, многие современники отмечают уверенность Гашека в том, что роман, в отличие от всего прочего им сделанного и написанного, будет уже «настоящей литературой».
Вторая, гражданская жена Гашека Александра Львова вспоминала:
Ja jsem nevěděla, že о Švejkovi psal už před válkou i během ní. Řekl mi to teprve ted‘, ale hned prohlásil, že tohle bude něco docela jiného, tohle že bude skutečná literatuře.
Я не знала, что о Швейке он писал перед войной и во время войны. Сказал мне об этом только сейчас, и тут же добавил, что на этот раз будет писать нечто совершенно иное, теперь это уже будет настоящая литература (RP 1998).
См. продолжение цитаты в комм, к фрагменту о солдатском характере, ч. 2, гл. 5, с. 481.
Пример того, как ловко Швейк подделывает родословные, см. ч. 1, гл. 14, с. 232.
Кроме того, он страдал ревматизмом
История возникновения этой болезни, напрямую связанной с непреходящим желанием Швейка служить императору до последней капли крови, подробно описана Гашеком в повести. Бравый солдат, комиссованный по случаю идиотизма армейскими врачами и выгнанный на этом основании навеки из родного полка, просто-напросто стал горько пить и однажды зимой уснул хмельной у не желавших для него теперь открываться дверей горячо любимой казармы.
Švejk byl propuštěn na svobodu. Sedával v malém výčepu naproti kasárnám, odkud ho kdysi vyhnali. A pozdě v noci viděli opozdih chodci plížit se kolem kasáren tajemnou postavu, která s výkřikem: «Já chci sloužit císaři pánu až do roztrhání těla» dala se na útěk a zmizela v temnu.
И отправили Швейка куда глаза глядят. Посидел он какое-то время в маленькой пивной напротив казармы, но и оттуда его в конце концов выгнали. Уже ночью запоздалые прохожие видели кравшуюся вдоль казарменной стены фигуру, которая с криком: «Я хочу служить государю императору до последней капли крови», — кинулась наутек и исчезла во тьме.
То byl bývalý dobrý voják Švejk. Jednou v zimě našli ho u kasáren к ránu ležet na chodníku. Vedle něho ležela prázdná láhev s etiketou Císařův čertův liker a Švejk, leze na sněhu, neohroženě si zpíval, což z dálky vypadalo jako volání o pomoc a chvílemi jako válečný řev Indiánů Sioux:
Это был бравый солдат Швейк. В один морозный день рано утром обнаружился он лежащим на тротуаре у казармы. Возле него валялась пустая бутылка с надписью «Императорский чертов ликер», а сам Швейк, раскинувшись на снегу, не умолкая пел, и песня его то походила на зов на помощь, то на воинственный рев индейцев сиу:
«Byla bitva byla, tám u Solferina,
teklo tam krve moc, krve pod kolena
a na fůry masa, vždyť se tam sekala
osmnáctá chasa, hop, hop, hop.
Osmnáctá chaso, neboj tý se nouze,
vždyť za tebou vezou peníze na voze.
Peníze na voze a mináž v kočáře…»
— Была, была там Битва, там у Сольферино
Крови было много, по грудь да по колена
И мяса, что изрублено там, целые фургоны,
Хоп, оп, оп хорошенько дралась наша восемнадцатая.
Восемнадцатая рота горюшка не ведает.
Потому что воз с деньгами за нею следует.
Денежки в повозке, а снедь в тарантасе…
“Kerejpak regiment tohlecto dokáže,” řval Švejk do ranního ticha činžáků, váleje se labužnicky ve sněhu na chodníku».
— Кого ни спросите, полк любой согласен, — летел рев Швейка в тихие утренние квартиры по соседству, в то время как сам он с удовольствием валялся на снегу тротуара.
Od té doby datuje se jeho revmatismus.
C той поры и завелся у него ревматизм.
Надо заметить, что в букете заболеваний, которые мучили и самого Гашека, ревматизм, именно такого свойства как у Швейка, с отекающими коленями, занимал одно из первых мест. Гашковеды считают, что малоприятный недуг автор «Швейка» подхватил таким же образом, как и его герой, из-за многочисленных ночевок на открытом воздухе во время своих бесконечных юношеских скитаний по Австро-Венгрии.
и в настоящий момент растирал себе колени оподельдоком.
Оподельдок (камфорная мазь) – средство для снятия боли в суставах, популярное и по сей день. Вот состав с этикетки свежей баночки, производство фирмы Эдвина Озимека, Прага, Йесениоваул., 110. Входят: Aqua Isopropyl Alcohol, Camphor, Sodium Acrylate, Sodium Acryloyldiemethyl Tuarate Copolymer, Paraffinum Liquidum, Trideceth-6, Sodium Stearate, Lavandula Angustifolia, Rosmarinus Officinails.
В повести очередной приступ ревматизма застает сапожника Швейка чуть раньше, сразу после объявления войны и мобилизации. Разница лишь в том, что растирает ноги не сам больной, а его ученик, Богуслав, и не камфорной, а ихтиоловой мазью.
Když roznesly se zprávy о mobilizaci, mazal mu právě učedník Bohuslav nohy ichtyolovou mastí.
Когда принесли слух о мобилизации, ученик Богуслав мазал ему ноги ихтиоловой мазью.
— Какого Фердинанда, пани Мюллерова? — спросил Швейк, не переставая массировать колени. — Я знаю двух Фердинандов. Один служил у фармацевта Пруши и выпил у него как-то раз по ошибке бутылку жидкости для рощения волос, а еще есть Фердинанд Кокошка, тот, что собирает собачье дерьмо. Обоих ни чуточки не жалко.
Кокошка (Kokoška) и Пруша (Průša) – подлинные фамилии владельцев пражских аптек, в которых, сначала у первого хозяина (Na Perštýně), а затем у второго (lylově náměstí) юный Ярослав Гашек служил сразу после исключения из гимназии. Фармацевта Кокошку в реальной жизни так и звали Фердинанд, и отношения с ним у молодого Гашека, как легко догадаться, не сложились. Вновь упоминается в ч. 2, гл. 5, с. 456.
Превращение пани Мюллер из ПГБ 1956 в пани Мюллерову ПГБ 1963, в оригинале (Müllerová), весьма оригинальный ответ ПГБ на жесткую критику Юрия Молочковского, прозвучавшую в сборнике «Мастерство перевода», согласно которой при переводе с чешского равно недопустимо как использование чешских падежных окончаний в именах жен и детей, так и слов «пан» и «пани». По Молочковскому (кстати, переводчику Чапека, Ирасек и текстов многих других знаменитых чехов), должно было бы быть совсем уже безобразное гамбургско-бременское «госпожа Мюллер». Вариант ПГБ, с моей точки зрения, много лучше, так как оставляет нас там, где происходит действие, в Чехии, а не уводит в какую-то абстрактную Европу, с госпожой-немецкая-фамилия. Остается лишь пожалеть, что ПГБ не проявил ни настойчивости, ни последовательности в отстаивании именно такого взгляда на перевод с русского на чешский.
Что касается собственно персонажа, то пани Мюллерова тоже вполне реальная знакомая одного из армейских сослуживцев Гашека, только в служанках Мария Мюллерова не состояла, совсем наоборот, сама была мамашей в борделе, находившегося по соседству с пивной «У чаши» (RP 1998).
Впрочем, это одна из гипотез. Если учитывать, что Гашек был совершенно равнодушным к плотским утехам и едва ли вообще наведывался в бордели, а вот зато мероприятия анархистов старался не пропускать, более вероятным кандидатом на донорство, как предположил однажды Радко Пытлик, кажется Мария Мюллерова – близкая подруга знакомого Гашеку революционера-анархиста Михала Кахи (Michal Kacha) (JH 2010).
Склонность Гашека к использованию в романе подлинных, неизмененных имен его знакомых, друзей и родственников, и не всегда для самых милых из героев, просто патологическая. А может быть, что даже важнее соображений чести и морали, попросту часть техники, которая помогала романисту таким элементарным и грубым образом, назвав героя реальным именем реального человека, немедленно вызывать все столь необходимые для создания подлинной прозы образные, тактильные и обонятельные ассоциации.
А может быть, есть и иное объяснение, далекое от всякой мистики творчества. Вполне возможно, что страсть к использованию подлинных имен – всего лишь отрыжка многолетней фельетонной практики автора.
По поводу сбора собачьего дерьма есть следующее примечание в ПГБ 1929: «В Праге собирали собачий кал для дубления кожи», а также целая словарная статья «Psí hovinka» в книге Милана Годика (HL 1999), в которой цитируется Научный словарь Риегера (Riegrův Slovník naučný, IV díl, 1865) в свою очередь утверждающий, что для приготовления особо мягких и тонких кож для перчаток овечьи и козьи шкуры сутки квасились в жидкой морилке из собачьего кала.
С. 26
Нет, эрцгерцога Фердинанда, сударь, убили. Того, что жил в Конопиште
Конопиште (Konopiště) – имение с замком недалеко от Бенешова (Benešov) у одноименной деревни, место постоянного жительства наследника и его семьи.
того толстого, набожного…
Эрцгерцог действительно был чрезвычайно набожным католиком. Далее комментарий по поводу его внешности (ЯШ 2011е):
Про комплекцию эрцгерцога – он в 1890-е годы хворал туберкулезом, в связи с чем изрядно исхудал (да и в юности был не толст). Потом, излечившись, как многие бывшие туберкулезники, довольно резко набрал в весе, тем более что многие виды физических нагрузок ему были противопоказаны – легкие оставались слабыми, и, скажем, при быстрой ходьбе или подъеме по крутому склону Ф. Ф. начинал задыхаться. «Толстый», наверное, все же преувеличение, но полноватым в последние лет десять своей жизни эрцгерцог, несомненно, был. На фотографиях в военной форме это не так заметно – он затягивался ремнем, а иногда, как пишут некоторые его биографы (например, один из самых интересных по части житейских деталей, чех Ян Галандауэр), и корсет носил.
В Сараеве его укокошили, сударь. Из револьвера.
Пани Мюллерова ошибается. На самом деле убийца Франца Фердинанда д’Эсте Гаврила Принцип стрелял не из огнестрельного оружья ближнего боя с вращающимся барабаном, а из оружия конструктивно конкурирующий схемы, а именно, из браунинга FN М1910, серийный номер 19074. Наш родной «Макаров» очень внешне похож на этот роковой пистолет.
Ехал он там со своей эрцгерцогиней в автомобиле.
Жена Франца Фердинанда София Хотек (Sophie Maria Josephine Albina Gräfin Chotek von Chotkow und Wognin, 1868–1914), графиня с чешскими кровями, из-за брака с которой, случившегося не по династическим канонам, а по любви, эрцгерцогу пришлось торжественно клятвой лишить всех своих потомков каких бы то ни было прав и притязаний на австрийский престол.
Автомобиль, который эрцгерцог мог себе позволить, был австрийских производителей Gräf & Stift, модель 28/32, Двойной фаэтон, 1910 года, 4 цилиндра, 5,4 литра, до сих пор бережно сохраняется в венском Военно-историческом музее (Heeresgeschichtlichen Museum). Носил регистрационный номер АШ-118 и на самом деле принадлежал не Ф. Ф., а графу Францу Гарраху (Franz Graf Harrach, 1870–1934), который в момент покушения находился в том же двойном фаэтоне. См. также комм., ч. 2, гл. 5, с. 488.
Сараево это в Боснии, пани Мюллерова… А подстроили это, видать, турки. Нечего нам было отнимать у них Боснию и Герцеговину…
Ранее (после русско-турецкой войны 1877–1878 гг.) оккупированная и подконтрольная Габсбургам Босния и Герцеговина со столицей Сараево (51 тыс. кв. км, 2 миллиона жителей) была в 1908 г. присоединена к империи де-факто в результате быстрого наступления и долгих переговоров.
Недавно у нас в Нуслях один господин забавлялся револьвером и перестрелял всю семью да еще швейцара,
Нусле (Nusle) – район Праги. Совсем рядом, в ту пору сначала круто вниз с горы, а потом после мостика через речку Ботич (Botič) круто вверх, в двадцати-тридцати минутах ходьбы от пивной «У чаши» в соседнем пражском районе Новый Город (Nové Město), возле которой на улице с названием На Бойишти (Na Bojišti), как вполне доказательно утверждают многие гашковеды, скорее всего и поселил жуликоватого торговца собаками автор романа.
Тут же помер, сударь. Известно – с револьвером шутки плохи.
В этом месте, по мере развития прямой речи героев перед переводчиком встает первая и, без сомнения, самая что ни на есть коренная проблема. Дело в том, что Швейк и его служанка, да и огромное большинство других персонажей-чехов, говорят в романе на неформальном, разговорном чешском. Само по себе это явление (hovorová nespisovná čeština) уникальное именно для живой чешской культуры состоит в том, что в бытовой, дружеской обстановке нормативный литературный «как бы коверкается». Ниже приводятся несколько прямо следующих за начальной строкой абзацев оригинала, с выделением в них всех «воно и еслив» беседы.
«Pan arcivévoda byl hned hotovej (hotový), milostpane. To vědí (ycт. форма Зл. мн. ч. гл., прав víte), že s revolverem nejsou žádný (žádné) hračky. Nedávno taky si hrál jeden pán u nás v Nuslích s revolverem a postřílel celou rodinu i domovníka, kterej (který) se šel podívat, kdo to tam střílí ve třetím poschodí.»
«Některej (nekterý) revolver, paní Müllerová, vám nedá ránu, kdybyste se zbláznili. Takovejch (takových) systémů je moc. Ale na pana arcivévodu si koupili jistě něco lepšího, a taky bych se chtěl vsadit, paní Müllerová, že ten člověk, co mu to udělal, se na to pěkně voblík (oblěkl). To vědí (víte), střílet pana arcivévodu, to je moc těžká práce. To není, jako když pytlák střílí hajnýho (hajného). Tady jde vo to (o to), jak se к němu dostat, na takovýho (takového) pána nesmíte jít v nějakých hadrech. To musíte jít v cylindru, aby vás nesebral dřív policajt».
«Vono přej (Ono prý) jich bylo víc, milostpane».
И далее:
Jako, jestli se pamatujou (уст. форма Зл. мн. ч. гл., правильно – pamatujete), nа toho рапа Luccheniho, со probod (probodl) našinebožku Alžbětu tím pilníkem. Procházel se s ní. Pak věřte někomu; vod tý doby (od té doby) žádná císařovna nechodí na procházky. A vono (ono) to čeká ještě moc osob. A uvidějí (уст. форма Зл. мн. ч. гл, прав – uvidíte), paní Müllerová.
Однако в русском переводе от этих характеристических отклонений речи героев нет и следа, можно подумать, будто толкуют два препода из Карлового университета.
Недавно тут у нас в Нуслях забавлялся револьвером один господин и перестрелял всю семью да еще швейцара, который пошел посмотреть, кто там стреляет с четвертого этажа.
Из иного револьвера, пани Мюллерова, хоть лопни – не выстрелишь. Таких систем – пропасть. Но для эрцгерцога, наверно, купили что-нибудь этакое, особенное. И я готов биться об заклад, что человек, который стрелял, по такому случаю разоделся в пух и прах. Известно, стрелять в эрцгерцога – штука нелегкая. Это не то, что браконьеру подстрелить лесника. Все дело в том, как до него добраться. К такому барину в лохмотьях не подойдешь. Непременно нужно надеть цилиндр, а то того и гляди сцапает полицейский.
Говорят, сударь, народу там много было.
Помните господина Люккени, который проткнул нашу покойную Елизавету напильником? Ведь он с ней прогуливался. Вот и верьте после этого людям!
С той поры ни одна императрица не ходит гулять пешком. Такая участь многих еще поджидает. Вот увидите, пани Мюллерова
Самое забавное, что и два препода из Карлового университета, стали бы не на людях, а между собой говорить именно так, как и два весьма от них далеких по классовому цензу и, соответственно, образовательному и культурному багажу пражских обывателя. С теми же самыми «посередке» и «загинать» (vono и vod tý doby), которые формально, с точки зрения нормативной морфологии, ничем иным по сути не являясь, как «посередке» и «загинать», тем не менее в чешском контексте имеют совсем иное культурно-социальное звучание, нежели в русском. Демонстрируя вовсе не живописную неграмотность, а живость и неформальность разговора, полную чешскость его.
Здесь можно и нужно вновь вспомнить о крайне важном для Гашека постоянном столкновении и подчеркивании на всех уровнях, но прежде всего на базовом языковом, противостояния чешского и немецкого. Эту в значительной мере смыслообразующую игру, скорее всего в виду очевидной трудности задачи, ПГБ принял решение просто игнорировать, в том числе и при переводе прямой речи. В результате даже самый неформальный разговор самых простых и незатейливых из героев оказался в переводе вполне литературно правильным, верным и грамматически, и фонетически, что, кажется, существенно обеднило текст как стилистическими, так и культурно-идеологическим оттенками.
Трудно сказать без вдохновенного озарения, какую именно аналогию мог бы здесь предложить родной русский язык. Чисто функционально эквивалент этому – обыкновенная матерщина. Характерная для неформального разговора в любом социокультурном слое русского общества вне зависимости от статуса и уровня образования, но совершенно невозможная и по сей день в формальном. Вполне также вероятно, что могло бы сработать и использование более мягкой экспрессивности, и не обязательно «жопа» и «срать», но и «кокнули», например, вместо, «убили», даже «коньки отбросил» вместо «мучился», на фоне предельно формализованного лексикона и синтаксиса в случае публичной речи, например, чешского чиновника или офицера.
О том, как решали эту проблему и еще одну, упомянутую ниже, переводчики на другие языки, см. комм., ч. 1, гл. 14, с. 200 и 217.
Забегая немного вперед, отметим еще одну особенность речи Швейка, которую также не счел возможным воспроизвести переводчик. Во всех своих рассказах об армейских днях Швейк активно использует дериваты немецкого. В комментируемой нами главе, в конце этого же абзаца читаем:
Когда я был на военной службе, так там один пехотинец застрелил капитана. Зарядил ружье и пошел в канцелярию. Там сказали, что ему в канцелярии делать нечего, а он – все свое: должен, мол, говорить с капитаном. Капитан вышел и лишил его отпуска из казармы, а он взял ружье и – бац ему прямо в сердце! Пуля пробила капитана насквозь да еще наделала в канцелярии бед: раскололо бутылку с чернилами, и они залили служебные бумаги.
Вместе с тем фрагмент в оригинале имеет вид (немецкие дериваты выделены, а соответствующие чешские слова показаны в скобках (подробнее JŠ 2010).
Když jsem byl na vojně, tak tam jeden infanterista (pěšáka) zastřelil hejtmana. Naládoval flintu (pušku) a šel do kanceláře. Tam mu řekli, že tam nemá co dělat, ale on pořád vedl svou, že musí s panem hejtmanem mluvit. Ten hejtman vyšel ven a hned mu napařil kasárníka. Von vzal flintu (pušku) a bouch ho přímo do srdce. Kulka vyletěla panu hejtmanovi ze zad a ještě udělala škodu v kanceláři. Rozbila flašku (láhev) inkoustu a ten polil úřední akta.
Само по себе свободное использование заимствований из других языков – также весьма характерная черта живой разговорной чешской речи прошлого века. Однако, сколько-нибудь пристальный анализ текста показывает, что Гашек в данном случае действует вовсе не как этнограф, а как художник и проводник определенных взглядов. То есть чем ближе ко всему имперскому и королевскому, тем больше враждебной чешской душе неметчины. Так что тут нужные аналогии вполне можно было бы и позаимствовать у такого несомненно успешного художника и идеолога, как Лев Толстой. «Севастополь в мае»:
Спускаясь на первый понтон, братья столкнулись с солдатами, которые, громко разговаривая, шли оттуда.
— Когда он амунишные получил, значит, он в расчете сполностью – вот что…
— Где тут отбить, когда его вся сила подошла: перебил всех наших, а сикурсу не подают. (Солдат ошибался, потому что траншея была за нами, но это – странность, которую всякий может заметить: солдат, раненный в деле, всегда считает его проигранным и ужасно кровопролитным.)
— Стуцер французской, ваше благородие, отнял; да я бы не пошел, кабы не евтого солдатика проводить, а то упадет неравно, — прибавил он, указывая на солдата.
Контекст и впечатление иное. К сожалению, переводчик «Швейка» на русский отчего-то не слишком жалует все особенное и яркое, подчеркивающее индивидуальность текста, и, например, «срезал увольниловку» (napařil kasárníka) – переводит таким невероятным служебно-канцелярским оборотом: «лишил его отпуска из казармы».
Необходимо подчеркнуть, что описанной зачистке и «деидеологизации» при переводе подвергнуты все диалоги во всех четырех томах.
Один присоветует одно, другой – другое, и «путь открыт к успехам», как поется в нашем гимне.
Очевидно, что герой Гашека имеет в виду следующие две коротких строчки из довольно длинного (пять восьмистиший) Австро-Венгерского гимна «Храни нас, Господь» (Zachovej nám Hospodine), музыка Йозефа Гайдна (Joseph Haydn), чешский текст – Ян Габриэл Сейдл (Jan Gabriel Seidl).
Když se ruka к ruce vine
Так se dílo podaří
Когда все плечом к плечу,
Дело наше победит
(путь открыт к успехам)
Помните господина Люккени, который проткнул нашу покойную Елизавету напильником?
Луиджи Люккени – итальянский анархист, смертельно ранивший тонким, острозаточенным напильником (трехгранным надфилем) императрицу Елизавету, которую нежно ее любивший император Франц Иосиф звал Сиси. Гулять, вопреки убеждению Швейка, малорослый убийца с высокой императрицей (метр семьдесят два сантиметра) не гулял. Первоначально вычислив и дождавшись в нужном месте, а именно, на женевском причале 10 сентября 1898 года, душевно не вполне здоровый молодец бросился к царственной жертве и, буквально припав, проткнул похожей на маникюрную железочкой корсет и грудь. Смертельную рану в сердце удивительная нематериальная женщина, с детства писавшая стихи, сначала даже не заметила, но уже поднявшись на кораблик, отплывавший в Монтре, упала и умерла.
Любопытно, что это гнусное убийство любимой и обожаемой императором жены в 1898 году ни к какой войне не привело, в отличие от убийства в 1914 неприятного Францу Иосифу и весьма далекого от него во всех отношениях племянника Франца Фердинанда (ЯШ 2003).
Вот увидите, пани Мюллерова, они доберутся и до русского царя с царицей, а может быть, не дай бог, и до нашего государя императора, раз уж начали с его дяди.
Теперь уже ошибается Швейк и будет это делать упорно на протяжении всей главы: Франц Фердинанд – племянник, а не дядя императора. Дядей Ф. Ф. приходился будущему и последнему из австрийских императоров Карлу I (а до того просто Карлу Францу Иосифу Людвигу Хуберту Георгу Отто Марии фон Габсбургу Лотарингскому).
С. 27
«Придет время – эти императоры полетят один за другим, и им даже государственная прокуратура не поможет».
В оригинале используется словосочетание státní návladnictví – государственное представительство, также было в ходу и státní zastupitelství; и тот, и другой вариант – смешная калька с немецкого термина из свода законов Staatsanwaltschaft (государственная защита), в действительности вне всяких сомнений переводимого как «прокуратура».
Попросту говоря, соединяя обратно разделенные в чешской кальке слова Staats + Anwaltschaft, не надо было жадничать. Прокуратура, и больше ничего, государственная она по самому определению.
Потом его увезли в корзине очухаться…
Согласно Примечаниям (ZA 1953), буквально «плетеная из лозы корзинка на двух колесах» (košatinka). Тачка, как ее называет в своем комментарии переводчик (ПГБ 1963), в которой полиция в те славные неавтомобильные времена увозила в участок не желавших самостоятельно идти пьяниц. Бржетислав Гула (BH 2012) добавляет, что эта высокая коляска для бесчувственных или упрямых была довольно длинной и широкой – 2 метра на 60 сантиметров.
С. 28
Тюремного сторожа разжаловали и вкатили ему шесть месяцев, но он их не отсидел, удрал в Швейцарию и теперь проповедует там в какой-то церкви.
Швейцария, весьма далекая от обычных мест пребывания 91-го полка Швейка – Ческих Будейовиц и Праги, была очень близкой в период службы романного героя в Тренто, городе в современной северной Италии, до Первой мировой войны принадлежавшем Австро-Венгрии. См. комм, об этом периоде жизни романного персонажа – ч. 3, гл. 3, с. 178.
Кроме того, возможно здесь шуточный намек на одного из отцов Реформации христианской церкви, француза Жана Кальвена (Jean Calvin, 1509–1564), бежавшего в 1533 году от французских суда, тюрьмы, а возможно и казни в Швейцарию, чтобы в конце концов стать одним из самых знаменитых проповедников протестантизма в женевской церкви Св. Петра.
— Газеты пишут, что эрцгерцог был, как решето, сударь. Тот выпустил в него все патроны.
Пани Мюллерова вновь ошибается, на самом деле в Сараево Гаврила Принцип сделал всего два выстрела, почти не целясь, но при этом поразительно метких. Эрцгерцогине пулей разорвало аорту, а эрцгерцогу шейную артерию. Браунинг FN М1910 калибра 7,65 миллиметров, которым воспользовался убийца, снабжался стандартным магазином на семь патронов, так что Принцип имел возможность еще и застрелиться, что и попытался тут же сделать, но в этом деле удача ему уж не улыбнулась (ЯШ 2003).
Вы, может, помните, как в Португалии подстрелили ихнего короля? Во какой был толстый!
1 февраля 1908 года в португальской столице Лиссабоне парой местных карбонариев был застрелен действительно несколько переедавший, но определенно не тучный король Карлуш I (Carlos) и заодно его вполне еще стройный старший сын, наследный принц Луиш Филипп (Luis Filipe).
Ну, я пошел в трактир «У чаши».
Изначальное место жительства Швейка – всегдашняя тема для обсуждения у гашковедов. На Бойишти (Na Bojišti) 10 или 12, а может быть на несуществующем пересечении Катержинской улицы (Ulice Kateřinská) и На Бойишти? Все, конечно же, возможно, однако на мой вкус точнее всего и определеннее со всей возможной чешской мудростью высказался Ярослав Шерак (JŠ 2010):
určitě nedaleko hospody U kalicha, v okruhu tak maximálně 0,5 km. Dál by přece na pivo nešel
совершенно определенно где-то в районе пивной «У чаши», в радиусе не более полукилометра от нее. Дальше по пиво никто не пойдет.
См. также комм, к ч. 1, гл. 6, с. 71.
Если придут брать терьера, за которого я взял задаток, то скажите, что я держу его на своей псарне за городом, что недавно подрезал ему уши и, пока уши не заживут, перевозить щенка нельзя, а то их можно застудить.
В оригинале порода собачки – ratlík, и это такая же специфически пражская особь, как, например, кавказец у нас на юге. И точно так же, как и кавказец, этот вид четвероногих до сих пор официально не внесен в реестры собачих пород Международной кинологической ассоциацией FCI (Fédération Cynologique Internationale), что не мешает твари оставаться очень популярной и с любовью разводимой и поныне в Чешской республике. Внешне эта мелкая псина, по чешскому стандарту – вес 2,5–2,7 кг, высота в холке 20–23 см, гладкошерстая, окрас черный с резко ограниченными золотисто-желтыми подпалинами и т. д., и ей действительно купируют по меньшей мере хвостик. Короче, по всем признакам хорошо нам тут знакомый подвид карликового пинчера, в результате неумелости хозяев ставший символом собачьей психопатии на наших улицах. При нормальном воспитании это вполне рабочий домашний крысолов, отчего и называется в Чехии Pražský krysařik.
Не менее ходовое название ratlík – всего лишь унаследованный дериват немецкого эквивалента Rattler. Правильный перевод, видимо: «пражского пинчера» или «карликового пражского пинчера». Здесь необходимо отметить общую небрежность переводчика во всех случаях, когда речь идет о собачьих породах, что не может не огорчать, принимая во внимание гражданскую профессию главного героя. Если в данном конкретном месте английское слово «терьер» без принципиальной уточняющей приставки той- еще имеет какое-то, пусть и за уши притянутое оправдание, то далее в книге 1, главе 14, части 3 все тот же ратличек, из одного-единственного абзаца:
Jestli si někdo od vás chce koupit ratlíčka a vy nemáte nic jiný- ho doma než nějakýho loveckýho psa, tak musíte umět toho člověka přemluvit, že si místo ratlíčka odvede s sebou toho loveckýho, a jestli náhodou máte doma jen ratlíčka a někdo si přijde koupit zlou německou dogu na hlídání, tak ho musíte tak zblbnout, že si vodnese v kapse toho trpasličího ratlíčka místo dogy —
умудряется самым фантастическим образом, переходя всего лишь из одного предложения в другое, превращаться то в болонку, то в фокстерьера – и даже карликового:
Если кто-нибудь хочет купить болонку, а у вас дома ничего, кроме охотничьей собаки, нет, то вы должны суметь заговорить покупателя так, чтобы тот увел с собой вместо болонки охотничью собаку. Если же случайно у вас на руках только фокстерьер, а придут покупать злого немецкого дога, чтобы сторожил дом, то вы должны говорить до тех пор, пока покупатель не очумеет и вместо того, чтобы увести дога, унесет в кармане вашего карликового фокстерьера…
Стоит отметить, что для самого Швейка ратлик и пинчер синонимы. В частности, это видно из такого употребленного им в самом конце приведенного пассажа оборота, как trpasličí ratlíček, правильно же trpasličí pinč – собачка на сей раз из официальных книжек FCI, внешне очень напоминающая карликового пражского крысолова, но ирония и тут состоит в том, что этот пес заметно крупнее. Что-то вроде карликовой таксы, до 5 кг. Но так как ни хвост, ни уши ему не купируют, то правильный перевод во всех трех местах был бы «карликового пинчера» или даже «немецкого карликового пинчера».
В трактире «У чаши» сидел только один посетитель. Это был агент тайной полиции Бретшнейдер. Трактирщик Паливец мыл посуду, и Бретшнейдер тщетно пытался завязать с ним серьезный разговор.
Паливец слыл большим грубияном. Каждое второе слово у него было «задница» или «дерьмо».
И то и другое имя, как и многие прочие в романе, заимствованы Гашеком у реально существовавших людей. Так, скульптор Владимир Бретшнейдер (Vladimír Bretschneider) был близким приятелем Гашека. Родители реального Бретшнейдера недолюбливали Гашека и заставили сына отказаться от каких-либо контактов с будущим автором «Швейка» (JH 2010).
Что касается реального Паливца (Josef Palivec), то он был всего лишь младшим официантом в пивной «У чаши», а хозяином заведения совсем другой человек – Вацлав Шмид (Václav Šmíd), действительно, всему свету известный хам и грубиян. Впрочем, Йозеф Паливец, по всей видимости, не многим уступал своему патрону: как уверяют исследователи, когда однажды некая читательница романа, во время знакомства с ним поинтересовалась, правда ли, что он ругался через слово, подлинный Паливец ответствовал: «Milostivá, mně dneska muže každej vylízat prděl! Já 'sem prostě světoznáméj!» – «Да и похеру, уважаемая. Я теперь мировая знаменитость!» (Буквально, немецкое заимствование – «да и пусть мне жопу вылижут».)
Любопытно также, что по иронии судьбы одним из первых директоров национализированной пивной в ЧССР был человек с той же фамилией Паливец, но недолго. Ныне это опять частная лавочка, совершенно уже не похожая на пивную швейковских времен, и хозяева ее братья Топферы (Töpfer а bratr). См. комм., ч. 2, гл. 4, с. 442.
Но он был весьма начитан и каждому советовал прочесть, что о последнем предмете написал Виктор Гюго, рассказывая о том, как ответила англичанам старая наполеоновская гвардия в битве при Ватерлоо.
Виктор Гюго. «Отверженные», ч. 1, гл. 14. Последнее каре:
И тогда английский генерал Кольвиль – по словам одних, а по словам других – Метленд, задержав смертоносный меч, уже занесенный над этими людьми, в волнении крикнул: «Сдавайтесь, храбрецы!». Камброн ответил: «Merde!».
И тут же, гл. 15. Камброн:
Из уважения к французскому читателю это слово, быть может, самое прекрасное, которое когда-либо было произнесено французом, не следует повторять.
Битва при Ватерлоо и дерьмо еще раз связываются Гашеком воедино в ч. 2, гл. 1, с. 263.
Мой чудесный друг и блогер i_shmael к сказанному выше добавил свои замечательные два сантима:
«ответ “Merde” означает “нет”, как в современном “oui ou merde?” или там у Брассенса в Tonton Nestor – “elle а dit “merde” hélas”».
С. 30
— в каком «Сараеве»? — спросил Паливец. — В нусельском трактире, что ли? Там драки каждый день. Известное дело – Нусле!
В оригинале в vinárně – в рюмочной, погребке; вообще, к особенностям перевода следует отнести то, что довольно часто любое место, где выпивают и закусывают – это трактир, безотносительно к тому, как оно определяется у Гашека. Еще один пример – собственно пивная «У чаши» (hospoda «U kalicha»).
Названия питейных и прочих веселых заведений, как и имена героев, чаще всего в романе подлинные, различных реально существовавших ресторанчиков и забегаловок. Многие, если не большинство, и поныне можно найти по тем же самым адресам. Тем удивительнее случаи, когда легкая идентификация не удается. В частности, это относится к погребку «Сараево» в Нуслях. Во всяком случае, ни один городской справочник тех лет такого злачного места не знает. Ярда Шерак предположил, что речь могла идти о замечательном уголке с девочками и дракой, который находился напротив Нусельской пивоварни, но был снесен лет сорок тому назад при реконструкции перекрестка улиц Отакара и Белеградская (Otakarova а Bělehradská). Почему нет? И география верная, и сербо-хорватский элемент на месте.
А какое-то Сараево, политика или там покойный эрцгерцог – нас это не касается. Не про нас это писано. Это Панкрацем пахнет.
Панкрац (Pankrác) – в ту пору самая новая и современная тюрьма Праги. Построена в 1885–1889 гг. Названа так по имени тогдашнего пригорода, в наши времена давно уже ставшего частью Праги и даже его современным деловым центром. Тюрьма же существует до сих пор, но главным образом используется как КПЗ. Официальное название – Vazební věznice Praha Pankrác.
Бретшнейдер умолк и разочарованно оглядел пустой трактир.
— А когда-то здесь висел портрет государя императора, — помолчав, опять заговорил он. — Как раз на том месте, где теперь зеркало.
— Вы справедливо изволили заметить, — ответил пан Паливец, — висел когда-то. Да только гадили на него мухи, так я убрал его на чердак.
Любопытно, что на шестом этаже дома На Бойишти, 12, не чердак, а мансарда.
Да только гадили на него мухи – еще один сюжет многократного использования. Впервые у Гашека в киевском рассказе «Повесть о портрете императора Франца-Иосифа» (Povídka о obrazu císaře Františka Josefa I – Čechoslovan, 1916). C той только разницей, что в рассказе подрывной деятельностью занимались не мухи, а черный кот и присоединившиеся к нему куры.
В отдельном рассказе того же периода «Школа тайной полиции» (Škola pro státní policii – Čechoslovan, 1917) Обыгрывается вся провокационная схема, но завершающаяся арестом не двух полузнакомых людей, а детективом Брауном, главным героем, всех, одного за другим, членов собственного семейства.
Тайный агент Бретшнейдер окончательно умолк, и его нахмуренное лицо повеселело только с приходом Швейка, который, войдя в трактир, заказал себе черного пива, заметив при этом:
— В Вене сегодня тоже траур.
На самом деле, скорее нет, чем да. Вот что пишет по этому поводу самый известный и популярный наш специалист по истории Австро-Венгрии Ярослав Шимов (ЯШ 2003):
«А что же Франц Иосиф? Получив известие об убийстве Франца Фердинанда и его жены, престарелый император воскликнул: “Бедные дети!” – имея в виду, впрочем, не погибших, а их детей – Софию, Макса и Эрнста, оставшихся сиротами. Затем с уст усталого монарха сорвалась загадочная фраза, значение которой историки по-разному толкуют до сих пор: “Ужасно. Нельзя бросать вызов Всевышнему… Провидение восстановило тот порядок, который я, увы, не смог сохранить”. Что хотел сказать Франц Иосиф? Имел ли он в виду морганатический брак наследника, которым тот “бросил вызов Всевышнему”, или же речь шла о том, что Франц Фердинанд, по мнению его дяди, не годился для императорской короны… Бог весть…»
Как бы то ни было, особой скорби по поводу гибели племянника император, видимо, не испытывал… В Будапеште правящие круги почти откровенно радовались гибели своего давнего недоброжелателя, среди славянских подданных императора и короля царило по большей части равнодушие (хотя газеты наперебой возмущались «подлым убийством»), сочувствующие сербским националистам потирали руки, а лояльные Габсбургам обыватели отмечали, что даже в Вене «нет никакого траурного настроения. В Пратере… повсюду играет музыка».
Тем удивительнее, конечно, последствия для Европы и мира этого общего видимого безразличия.
С. 31
Когда я служил на военной службе, один генерал упал с лошади и расшибся. Хотели ему помочь, посадить на коня, посмотрели, а он уже готов – мертвый. А ведь метил в фельдмаршалы.
В оригинале «А měl taky avancírovat na feldmaršálka» – типичный для рассказа об армии набор дериватов – Avancement и Feldmarschall (по-чешски polní maršálek).
Наш обер-лейтенант Маковец всегда говорил:
Имя армейского приятеля Гашека, соучастника последней самоволки перед отправкой на фронт, сержанта Маковца (četař Makovec). См. комм., ч. 2, гл. 3, с. 396.
Вообразите себе сквер, скажем, на Карловой площади, и на каждом дереве сидит по одному солдату без всякой дисциплины. Это меня ужасно пугает.
В оригинале: Představte si park, řekněme na Karláku, в то время как Карлова площадь – Karlovo náměstí, следовательно Швейк говорит на самом деле – на Карловке – ну, примерно так же, как лихой москвич, способный назвать Пушкинскую площадь – Пушкой или памятник героем Плевны – Плешкой. Сравни с Пршикопы, комм., ч. 1, гл. 15, с. 239.
Центр пражского района Нове Место (Nové Město), где прошли и детство, и юность Гашека, а в романе безнадежно вертится Швейк до самого момента попадания в гарнизонную тюрьму. Стоит заметить, что в начале прошлого века Карлак не выглядел так, как сейчас – необъятный, густо заросший сквер. Это было пустое, насквозь продуваемое и простреливаемое пространство с прогулочными дорожками и лишь небольшим частоколом деревьев там и сям по периметру.
В Сараеве небось тоже был какой-нибудь смотр.
В Боснии Ф. Ф. наблюдал за маневрами 15 и 16 корпусов австро-венгерской армии, а в утро 28 июня, непосредственно предшествовавшее убийству, наследник престола инспектировал казармы местного гарнизона. Так что интуиция старого солдата Швейка не подвела.
Помню, как-то на смотру у меня на мундире не хватило двадцатой пуговицы.
Какое-то недоразумение при редактировании. В оригинале dvacet knoflíků u munduru, и совершенно правильно в ПГБ 1929 – «двадцати пуговиц». Если же цифра кому-то кажется фантастической, то, по подсчетам Годика и Ланды (HL 1998), только на паре солдатских гамаш пуговиц было двенадцать, на кальсонах – четырнадцать, на блузе – восемнадцать и на кепи – две. А всего – восемьдесят две, считая и шинель.
и за это меня посадили на четырнадцать дней в одиночку. И два дня я, как Лазарь, лежал связанный «козлом».
В оригинале: «mě zavřeli za to na čtrnáct dní do ajnclíku a dva dni jsem ležel jako lazar, svázanej do kozelce». Здесь ajnclík (одиночка) – дериват от немецкого Einzelzelle, lazar с маленькой буквы – разговорный термин для обозначения придурка или больного. А связанный «козлом», как совершенно верно поясняет ПГБ, это когда все четыре конечности вместе, можно впереди, а можно и, с особой жестокостью, за спиной.
С. 32
— Ты турок любишь? — обратился Швейк к трактирщику Паливцу. — Этих нехристей? Ведь нет?
В оригинале еще крепче «máš rád ty pohanský psy?» – «Этих басурманских псов». Не изменяется суровое отношение Швейка к басурманам и при близком знакомстве, см. ч. 4, гл. 1, с. 248.
Сравни с поздним и часто цитируемым трогательно-интернационалистским:
— Иной мадьяр не виноват в том, что он мадьяр.
См. комм., ч. 2, гл. 3, с. 408.
Кто бы ни прикончил нашего Фердинанда, серб или турок, католик или магометанин, анархист или младочех, – мне все равно.
Младочехи – общепринятое название чешских политиков, ассоциируемых с Либерально-национальной партией (Národní strany svobodomyslné), вышедшей на общественную авансцену в восьмидесятых годах девятнадцатого столетия. Связано с противопоставлением «старым чехам», чешским политикам поколения Палацкого и Ригера (Palacký, Rieger), пытавшимся добиться от Габсбургов более мягкой, чем венгерская, но все-таки реальной автономии всех чешских земель – Богемии, Моравии и Силезии внутри единой АвстроВенгрии. Кульминацией усилий этих благородных людей была перспектива принятия осенью 1871 года Фундаментального Акта (Fundamentální články (fundamentálky), Fundamentalartikel), фактически закрепляющего новое федеральное устройство монархии. Переход от дуализма (Австрия – Венгрия) к триализму (Австрия – Венгрия – Чехия). Коронация Франца Иосифа чешским королем должна была стать днем принятия этого исторического документа. Несмотря на то, что 12 сентября 1871 года император дал на это согласие, своим рескриптом повелев составить и включить в текст Фундаменталки конституционную статью, ровно через месяц, под мощным давлением тех, кто представлял его венгерских и немецких подданных, венский монарх издал новый рескрипт, отменивший первый. В результате Фундаментальный Акт не стал законом, Франц Иосиф в соответствии с этим законом не был коронован королем всех чехов. Таким образом, политика федерализма и культурной автономии внутри империи, которую проводили старочехи, потерпела полное и очевидное фиаско. И тогда на смену этим достаточно умеренным людям, выходцам прежде всего из среды чешской аристократии, пришли сыны нарождавшейся буржуазии – младочехи, которые уже не видели будущего своего народа в составе империи, а мечтали о независимом славянском государстве. И многие из них представляли во главе такого государства одного из великих князей Романовых (см. комм., ч. 2, гл. 2, с. 308).
Да и методы борьбы у этих групп и поколений чешских политиков были разные. Если старочехи, лишившись права на единый и полномочный чешский парламент, долгое время занимали красивую донкихотскую позицию бойкота всех представительских органов власти, как в самой Чехии, так и в Вене, то шумные и деятельные младочехи наоборот сразу проповедовали самое активное участие в работе Рейхсрата и местных органов самоуправления. Впрочем, было и одно, низменное общее – краеугольный вопрос о чешском языке и его статусе в Богемии и Моравии, под который с видом святым и невинным тайно или явно подверстывались самые радикальные надежды, планы и чаяния чешских националистов всех видов и направлений.
В 1894 году во время правления очередного венского назначенца – канцлера Таафе (Taaffe) большая группа участников близкого к младочехам Молодежного либерального движения Omladina, 64 человека, по ложному доносу была осуждена на длительные сроки заключения.
Анархист Гашек презирал младочехов, написал немало гадостей о них в своих журналистских материалах, хотя в партийном органе, газете «Národní listy» («Национальная газета»), в январе 1901-го дебютировал как рассказчик, да и позднее не чурался публикаций. И все благодетели его большой, но не слишком обеспеченной семьи бьши из младочехов (СР 1982 и CP 1983).
Если бы он был толще, то его уж давно бы хватила кондрашка, еще когда он в Конопиште гонялся за старухами, которые у него в имении собирали хворост и грибы.
Комментарий Ярослава Шимова (ЯШ 2011е):
«Ну, лично он никого, естественно, не гонял. Но был известен тем, что очень не любил, когда на территорию его поместья проникали окрестные жители, в том числе и с означенной целью. Его егеря их гоняли. Посему репутация у эрцгерцога среди жителей окрестных селений была не очень. А поскольку от Конопиште до Праги рукой подать, то, естественно, и в Праге об этом знали».
Возможно, тут уместно заметить, что Ф. Ф. был страстным охотником и по легенде перебил в своем имении чуть ли не сотню тысяч всяческих рогатых и хвостатых тварей. Во всяком случае, коллекция отрезанных голов, сохранившаяся в замке Конопиште, впечатляет и сегодня.
Несколько лет назад у нас в Будейовицах на базаре случилась небольшая ссора: проткнули там одного торговца скотом, некоего Бржетислава Людвика.
Здесь «у нас в Будейовицах» постольку, поскольку Ческие Будейовици (České Budějovice) – место расквартировки 91-го пехотного полка, в котором проходил службу до комиссования по идиотизму Швейк. Ну а после мобилизации в 1915-м и сам Ярослав Гашек.
Бржетислав Людвик (Břetislav Ludvík) – еще одно реальное, неизмененное имя. Подлинный пан Людвик не был торговцем скотом в Южной Чехии, а всего лишь навсего приятелем детства Гашека. Журналист. Отомстил своему обидчику, в 1946-м выпустив небольшую брошюрку воспоминаний об авторе «Швейка» «Kdo je Jaroslav Hašek», в которой делает его приятелем Бенито Муссолини (ZA 1953, JH 2010).
Тоже небось порядочный жулик! В конце концов довели парня до того, что он прыгнул в Крумлове с моста во Влтаву,
Ческий Крумлов (Český Krumlov) – необыкновенно живописный город примерно в тридцати километрах на юго-запад от Будейовице, а Влтава – самая длинная река Чехии, но только уж такая мелкая в Крумлове, что, прыгнув с моста, можно только ногу сломать, и не более того.
С. 33
Вот, например, в Зливе, близ Глубокой, несколько лет тому назад жил один лесник с этакой безобразной фамилией – Пиндюр,
Если следовать оригиналу, то безобразная фамилия (Pinďour) должна была бы иметь более мужское звучание Елдюр или Пискер. Тип грубоватой шутки, не слишком характерный для Гашека.
Злив (Zliv) близ Глубоке – небольшой населенный пункт километрах в пяти западнее Hluboké nad Vlatvou, что в свою очередь лежит в пятнадцати километрах на север от Ческих Будейовиц.
Гашеку, по всей видимости, вообще чрезвычайно нравилась игра в города. Сесил Пэррот (СР 1982) приводит его письмо, написанное в пору самого отчаянного ухаживания за Ярмилой Майоровой, будущей женой (1908), где бесконечный набор географических названий на небольшом отрезке в тридцать километров – Počernice, Mstětice, Všechlapy, Jikev-Boben, Ronov-Oskořínek, Křinec, Rožďalovice, Kopidlo – образует комически завораживающую карусель, превращающую любовное послание в художественный текст. Что-то было очень близкое сердцу Гашека, так любившего раннего Горького, с его рассказами о бродягах и бездельниках, да и самому, немало походившему по свету, в этой романтике простого перебора топонимов.
через год она вышла замуж опять за лесника, Пепика Шалловица из Мыловар.
В оригинале: а vzala si za rok opět hajného, Pepíka Šavlovic z Mydlovar.
Совершенно очевидно, что лл вместо вл попросту опечатка или недосмотр, но вот что пишет о другом аспекте этого перевода мой приятель Ярда Шерак:
ten hajný se jmenoval Pepík Šavel, správně Josef Šavel. Ve větě je jméno ve 4. pádě jednotného čísla, vzor pán (koho? — pána – Šavla). Správně by věta zněla vzala si za rok opět hajného, Pepíka Šavla z Mydlovar. Hašek však tady použil hovorový dialekt. «Šavlovic» – tak by to řekl Jihočech z okolí Budějovic.
этого лесника зовут Пепик Шавел, или точнее Йозеф Шавел. По правилам склонения в 4 падеже, по модели «пан» (кого? – пана – Шавла). В соответствии с правилом, должно было бы быть: «через год она вышла замуж опять за лесника, Пепика Шавлова из Мыловар». Гашек же использовал местный диалект. Шавловица – так бы сказали в южной Чехии, возле Будейовиц.
То есть Пепик все-таки Шавл. Чех, а не серб.
Сходно в народной песне с названием «Мельникова Марженка» («Mlnářovic Mařenka»). См. комм., ч. 2, гл. 5, с. 476.
Мыловары, на самом деле Мидловары (Mydlovary) – десяток-другой дворов на север от Злива, примерно в пяти километрах. Странно, что принципиально не желая искать русских эквивалентов почти ничему от Пиндюра до айнцлика, здесь ПГБ переводит, совсем не к месту искажая географическое название.
В этой деревеньке родился рано умерший, так и неизвестно, от пьянства или саркомы, отец Гашека Йозеф (Josef Hašek, 17.10.1843-26.02.1896).
Пошла она в канцелярию самого князя, в Глубокую.
Князь Шварценберг (ZA 1953).
Тогда ей порекомендовали выйти за Яреша, сторожа с Ражицкой запруды.
Яреш (Antonín Jareš) – подлинная фамилия деда Гашека и, соответственно, девичья фамилия матери автора «Швейка» – Катержины (Kateřina). В реальной жизни Антонин Яреш пока уже совсем больным стариком не переехал к дочери в Прагу, и был именно сторожем (baštýř), частным инспектором рыбнадзора по-русски, на пруду Шварценбергов в местечке Крч (Krč) рядом с Противиным (Protivín) (RP 1998).
Деду и его пруду посвящена серия новелл Гашека «Повестушки о Ражицкой баште» (Historky z ražické bašty – Veselá Praha, 1908), первая из которых так и начинается:
Baštýř Jareš byl mým dédečkem.
Баштырь Яреш был моим дедом.
В романе упоминается несколько раз. См. также комм., ч. 1, гл. 14, с. 230 и ч. 2, гл. 2, с. 284.
Ражице (Ražice) – населенный пункт также неподалеку от Противина. Только если Крч на западе, то Ражице – на востоке. Расстояния между ними километров двадцать.
В Противине, кстати, 9 сентября 1879 г. сочетались браком отец и мать Гашека.
Потом она вышла замуж за коновала из Воднян, а тот как-то ночью стукнул ее топором и добровольно сам о себе заявил. Когда его потом при окружном суде в Писеке
В оригинале: коновал – nunvář (Рак si vzala nunváře z Vodňan). Nunvář – если говорить высоким стилем, то специалист по охолащиванию мелкого домашнего скота, свиней по преимуществу, отсюда старочешское название охолощенного животного с пятачком – nunva. От старонемецкого – Nunne – монашка. (Подробнее JŠ 2010.)
Водняни (Vodňany) – городок южнее Противина. Писек (Písek) – вполне себе уже город севернее Противина. Все в радиусе 35–40 км. Кстати, если Мидловары – Мыловары, то Писек тогда просто Песково. А Прага – Порогино.
Почти все эти городки и деревеньки любимой и родной Гашеку Южной Чехии вновь будут упоминаться и чередоваться во второй части романа. В главе 2: «Будейовицкий анабазис Швейка». Мидловары, Глубока, Ражице плюс Злив упоминаются и раньше в рассказе Швейка о ловле шкодливых скаутов, ч. 1, гл. 5. с. 65.
С. 34
Примите во внимание: сына Рудольфа он потерял во цвете лет, полного сил,
Единственный сын императора Франца Иосифа и его жены императрицы Елизаветы «Сиси» (см. комм., ч. 1, гл. 1, с. 26). Молодой либерально настроенный наследник, как и положено вольнодумцу и вольтерьянцу, пил безбожно и заразил жену гонореей. Последние годы жизни был одержим идеей двойного самоубийства «с подругой», но долго не мог найти уступчивую дуру. В конце концов такая отыскалась среди баронесс и в январе 1889 года в охотничьем замке Майерлинг (Mayerling) нашли два трупа. Как водится с такого рода романтическими историями, предмет бесконечных пересказов с вариациями, как на экране, так и на бумаге. Именно эта смерть и сделала Ф. Ф. наследником престола (ЯШ 2003).
жену Елизавету у него проткнули напильником.
См. комм., к ч. 1, гл. 1, с. 26.
потом не стало его брата Яна Орта,
Johann Salvator Orth (1852 – предположительно 1890) – Габсбург тосканской линии. Приятель кронпринца Рудольфа. Такой же гуляка и ходок, что ему не помешало, впрочем, добиться славы на поле боя во время захвата австрийцами Боснии и Герцеговины (см. комм., ч. 1, гл. 1, с. 26). Ради того чтобы жениться на простой танцовщице, отказался от всех званий и стал обыкновенным гражданином Ортом (по названию собственного островного замка Schloss Orth), надо думать, испытывая немалое облегчение, отделавшись наконец от пятнадцатикомпонентного имени, полученного при крещении (Giovanni Nepomuceno Maria Annunziata Giuseppe Giovanni Batista Ferdinando Baldassare Luigi Gonzaga Pietro Alessandrino Zanobi Antonino). Бесследно исчез в 1890 году в районе мыса Горн при переходе на собственной яхте из Уругвая в Чили.
а брата – мексиканского императора – в какой-то крепости поставили к стенке.
Младший, необыкновенно амбициозный брат императора Франца Иосифа – Максимиллиан, блестящий морской офицер и организатор, решивший вдруг в 1863 году, что лучшей для него самореализацией будет участие во французских махинациях в Мексике. Эта страна очень много задолжала Франции, и тогдашний французский император Наполеон III надеялся, что, посадив на трон человека, своею властью обязанного штыкам французского экспедиционного корпуса, таким простым вот образом обеспечит полный присмотр за должником. К сожалению, домашние и европейские проблемы оказались существеннее для бюджета, и в 1866-м французский экспедиционный корпус был выведен из далекой страны. Республиканская армия под предводительством Бенито Хуареса (Benito Juárez), которую и тайно, и явно поддерживали Соединенные Штаты, захватила преданного всеми императора, и 19 июня 1867 года он был расстрелян. Говорят, что в последнюю минуту этот сильный человек, стоя у стенки крепости в городе Керетаро (Querétaro), крикнул не «Суки!», а «Viva México!» (ЯШ 2003).
Кстати, герой стихотворения И. Бродского «Мексиканский дивертисмент»:
«С приветом к вам из Мексики. Жена
сошла с ума в Париже. За стеною
дворца стрельба, пылают петухи.
Столица, милый брат, окружена
повстанцами. И мой сурок со мною.
И гочкис популярнее сохи».
Если теперь что-нибудь разразится, пойду добровольцем и буду служить государю императору до последней капли крови!
До последней капли крови (в оригинале: do roztrhání těla – пока меня не разорвет) – главная ударная фраза Швейка в повести (budu sloužit císaři pánu až do roztrhání těla), которую OH повторяет во всех случаях, когда его гонят из армии или вообще не доверяют.
В романе еще раз вкладывается Швейку в уста во время допроса в полицейском управлении, но регистр уже неприкрыто комический (ч. 1, гл. 2, с. 45).
Образ солдата, ничего не желающего, лишь только умереть за императора, сразу или по частям, появляется в прозе Гашека задолго до первых миниатюр о Швейке. См. «Рассказ о славном шведском солдате» (Povídka о hodném švédském vojákovi – Nová Omladina, 1907). Ho возвратимся к конкретному фрагменту оригинала (ПГБ 1963, ч. 1, гл. 2, с. 45):
«Jestli si přejou, vašnosti, abych se přiznal, tak se přiznám, mně to nemůže uškodit. Jestli ale řeknou:,Švejku, nepoznávejte se к ničemu,’ budu se vykrucovat do roztrhání těla».
— Если вы желаете, ваша милость, чтобы я признался, так я признаюсь. Мне это не повредит. Но если вы скажете: «Швейк, ни в чем не сознавайтесь», — я буду выкручиваться до последнего издыхания.
Понятно, что концептуальное единство в данном случае разнообразия как раз и не требует, Швейк вновь, как и прежде, должен был произнести то же самое: «до последней капли крови» – do roztrhání těla.
См. также комм., ч. 1, гл. 7, с. 86.
Швейк вышел за агентом тайной полиции в коридор, где его ждал небольшой сюрприз: собутыльник показал ему орла и заявил, что Швейк арестован и он немедленно отведет его в полицию,
В оригинале: показал орленка (orlická). Согласно описанию, данному в Примечаниях (ZA 1953) – круглый штампованный значок с двуглавым австрийским орлом на аверсе. Ярда Шерак пишет, что носили его, прямо как в фильмах о детективах, с оборотной стороны пиджачного лацкана (JŠ 2010). Впрочем, на картинке Йозефа Лады тайный знак – на внутренней стороне пиджачного борта Бретшнейдера, что, наверное, было бы удобнее и, главное, незаметнее всего.
С. 35
— Не тревожься, — утешал Паливца Швейк. — Я арестован всего только за государственную измену.
— Но я-то за что? — заныл Паливец. — Ведь я был так осторожен!
Бретшнейдер усмехнулся и с победоносным видом пояснил:
— За то, что вы сказали, будто на государя императора гадили мухи. Вам этого государя императора вышибут из головы.
Визит в пивную заканчивается коротким диалогом, в котором настоящие чехи, Швейк с Паливцем, говорят «неправильно», а ненастоящий чех Бретшнейдер «правильно», как и следует прихлебателю немцев.
«Nie si z toho nedělej,” těšil ho Švejk,já tam jdu jenom pro velezrádu (velezradu)».
«Ale pro co já?» zabědoval pan Palivec. «Já byl přece tak vopatmej (opatrný)».
Bretschneider se usmál a vítězoslavně řekl:
«Za to, že jste řekl, že sraly mouchy na císaře pána. Oni vám už toho císaře pána vyženou z hlavy».
Ho русский читатель об этом не догадывается.
