Группы (третья серия)

К началу 1970-х годов битломания в СССР перешла в иную фазу. Нашлись смельчаки, которые не только заслушивались любимыми песнями, но и стали подбирать их на гитарах и пробовать непривычные к английскому тексту голоса.

Появились новые, ранее небывалые социально-бытовые структуры – рок-группы. Ведь это подумать только! В стране развитого социализма возникают некие устойчивые объединения по интересам. Четверо-пятеро совсем молодых людей с разными характерами, образованием, материальным достатком четверть своей проходящей жизни вдруг начинают проводить вместе. Они как в браке делят поровну радости и печали, иногда тянут в разные стороны, ссорятся «навсегда», но тем не менее сохраняют друг другу музыкальную верность по десять, двадцать, а некоторые и по тридцать лет. В отечественной истории дело небывалое! Феномен! И это при полном отсутствии материально-технической базы.

К появлению в стране любительских групп отечественная промышленность как всегда оказалась не готова. Не было буквально ничего – ни инструментов, ни аппаратуры. Любителям приходилось изыскивать внутренние резервы.

Модельный ряд производимых тогда заводами усилителей был представлен всего двумя чудовищными порождениями электронной мысли: «УМ-50» и «ТУ-100» соответственно, усилитель мощности пятидесятиваттный и стоваттный. Предназначенные для сельских клубов, они подключались к «колокольчику», висящему на столбе. Ни о каких таких частотах или тонкой коррекции звука и речи не было. На передней панели кроме тумблера включения присутствовала всего пара ручек. Если звук оказывался плохой, то при помощи этих ручек с некоторым трудом можно было добиться звука ужасного.

Тем не менее долгое время качество ансамбля определялось количеством имевшихся у него на вооружении усилителей.

Говорили так:

– Вот завтра «Миражи» играют, идешь?

– А сколько у них уэмов? Пять?! Ну, нормально, пойдем!

Максимальная мощность динамиков, продававшихся тогда в радиомагазинах, не превышала четырех ватт, для того, чтобы хоть как-то загрузить все тот же «УМ-50», их требовалось не меньше 12–14 штук. Колонки делались самими музыкантами, и любой старый рокер до сих пор с ужасом вспоминает процесс прорезывания в пятнадцатимиллиметровой авиационной фанере четырнадцати круглых отверстий величиной с чайное блюдце.

Гораздо проще было решить вопрос с басовой колонкой. Для баса отлично подходили большие динамики «А-32», использовавшиеся в кинотеатрах. Нередки стали случаи ночного проникновения в кинозалы с последующим вырыванием из стен искомых динамиков. Но такая практика была скорее исключением, чем правилом. Большинство законопослушных любителей старалось все-таки договориться с киномехаником.

Зрители недоумевали, почему звук в кино стал значительно тише – раздобревшие кинщики лениво ссылались на новый ГОСТ.

Сейчас уже невозможно установить, кому пришла в голову мысль производить совершенно непригодную для своего прямого назначения вещь – четырнадцатирублевую подставку для вывешивания ученических схем и карт, но этому гениальному человеку отечественная рок-музыка обязана почти так же, как и родоначальникам жанра – битлам.

Подставки эти продавались в специальных скучных магазинах «Учколлектор». Продавались вместе с досками, мелом, партами, тетрадками и т. д. Но повезло только подставкам: небольшое усилие – изгиб – и в умелых самодеятельных руках получалась приличная стойка для микрофона. «Учколлекторы» переживали небывалый бум. Магазины перевыполняли план по подставкам, и производители, не задумываясь, увеличили производство этих незамысловатых устройств в несколько раз. Предложение уже значительно превысило спрос, количество подставок перевалило за все мыслимое количество карт и схем, зато сотни групп при помощи синей изоляции уже аккуратно развесили на них ортодоксальные трамвайно-троллейбусные микрофоны «МД-44» (типа: следующая остановка – «Никитские ворота»).

Микрофоны эти выдавали такой скрипучий характерный звук, что только после 1989 года ведущие мировые фирмы, специализирующиеся на космических музыкальных нюансах, смогли добиться похожего качества всего по семьсот долларов за отдельно взятый блок эффектов.

Но это были «МД-44»! А вот более, казалось бы, подходящая для сцены модель «МД-48» даже такого специфического звука издать не могла: просто выдавала ровный ватный первомайский звук на всем частотном диапазоне. Иностранные производители эффектов, пытаясь скопировать частоты «MD-48», хватались, хватались за голову, пока окончательно не сели в лужу. Зато у нас музыкантская творческая мысль на месте не стояла. В те годы в большом ходу у населения, почувствовавшего вкус к западной эстраде, была дешевая магнитофонная приставка (56 рублей). Она представляла из себя только механическую часть – моторчик и лентопротяжный механизм, подключалась для звука к какому-нибудь приемнику или проигрывателю и получался полноценный магнитофон. Называлась приставка очень забористо и по-музыкальному – «Нота».

Так вот, с появлением на прилавках этой приставки групповики моментально приспособили ее под голосовой спецэффект. Для этого достаточно было впаять в «Ноту» дополнительную головку, добавить пару проводов, переклеить в другом порядке пластмассовые буковки названия, и получался совершенно замечательный, почти фирменный ревербератор «Нато».

После произнесения в микрофон сакраментального «РАЗ», «Нато» на выходе послушно давал ласкающее слух затухающее «РАЗ, РАЗ, раз, раз…».

Более мирного применения для реакционного блока «Нато» и придумать было нельзя.

Барабаны в те времена музыканты своими руками делать еще не умели, поэтому при удачном стечении обстоятельств пользовались отечественными ударными установками. Производили их только в одном месте – на рижском заводе имени Энгельса. Злые языки утверждали, что ранее это предприятие производило кастрюли и кровати. Поиграв на «энгельсе» пять минут, с таким утверждением приходилось согласиться. На барабанах была натянута кожа неизвестного происхождения, реагирующая на влажную погоду полным обвисанием, и те же злые языки муссировали историю о том, как однажды на одном из барабанов была замечена татуировка в виде якоря и надпись «Не забуду мать родную и отца-духарика!»

Сказать по правде, в витрине главного музыкального магазина Москвы на углу Неглинной и Кузнецкого Моста (на Уголке) еще с конца 60-х годов лет восемь подряд красовалась непонятно как туда попавшая английская ударная установка фирмы «Премьер». Время от времени начинающие барабанщики приезжали на Неглинку полюбоваться на это сверкающее чудо, но и только. Стоило оно совсем запредельных денег – 1150 рублей и было по карману разве что какой богатой организации. А ведь известно: чем богаче организация, тем меньше она испытывает жгучую потребность в приобретении английской установки «Премьер», – вот и пылились барабанчики года до семьдесят шестого, когда магазин наконец ограбили. Вместе с тридцатирублевыми гитарами пропал и «Премьер».

А более-менее современные и доступные ударные появились в виде импорта из соцстран. Гэдээровские установки «Трова» (по прозвищу дрова) и чешские барабаны «Амати», которые за сносное качество тут же стали предметом спекуляции на знаменитом Уголке. Правда, у «Амати» были очень слабые тарелки, и заинтересованные люди старались от них отделаться и подкупить какие-нибудь хорошие.

В любом случае среди первых советских рокеров находились такие самородки, в чьих руках вдруг начинали звучать и «энгельс», и «дрова».

Говорили так: «Не имей «Амати», а умей играти!»

С гитарами дело обстояло более благополучно. В магазине с обратной стороны ГУМа долго продавались вполне вменяемые инструменты немецкой фирмы «Музима»: ритм-гитары «Элгита» (180 р.) и соло-гитары «Этерна» (230 р.), позже появились чешская «Торнадо» и болгарский «Орфей».

Но желание играть групповую музыку все равно намного обгоняло материальные возможности, поэтому самопальные гитары в семидесятых не делал только ленивый. Многие достигли в этом неимоверно сложном специфическом деле большого мастерства, и неказистые, плохо покрашенные «обрубки» порою звучали нисколько не хуже хваленых «Фрамусов» и «Фендеров».

Со струнами, правда, была полная засада. Сначала в магазинах вообще нельзя было найти струн для электрогитар. Попадались наборы для классических семиструнок, тогда самая толстая струна выбрасывалась, а остальные устанавливались в том порядке, который предусматривался шестиструнным «электрическим» строем. Делать пальцами левой руки вибрато или подтягивать ноты, как это умудрялись выполнять Джимми Хендрикс и Джонни Винтер, на таких струнах было невозможно. Люди безуспешно рвали себе руки в кровь. Настали черные времена для авиамоделистов.

Тончайшая стальная проволока – «корд», на которой они раскручивали свои трескучие модельки, напрочь пропала с прилавков магазина «Пионер». «Корд» стал первой струной вновь обновленного гитарного строя. И хотя толстым шестым струнам опять не повезло – их снова выбросили, хендриксовское и винтеровское «мяу» наконец полновесно зазвучало из-под заживших пальцев счастливых гитаристов.

Вдруг начали появляться фотографии западных музыкантов, судя по которым за кордоном придумали какие-то совершенно замечательные провода к гитарам. Они были витые, как телефонные, – удобно растягивались ровно настолько, насколько нужно, и не путались под ногами. Первой реакцией наших гитаристов было тут же оторвать провода у домашних телефонов и перепаять под гитары. Кое-кто попробовал, и сразу выяснилось, что а) шнур получается короткий и б) дико фонит, так как не экранирован. Внешнее сходство не искупалось внутренним содержанием.

Тогда гитарным Кулибиным пришло на ум делать витые провода из обычных. Провод туго наматывался виток к витку на металлический стержень подходящего диаметра. Концы закреплялись, и конструкция помещалась в духовку на 1–10 часов.

Иногда выходило довольно похоже, только соседи с удивлением принюхивались – кто это печет пироги из пластмассы и резины.

Клавишные инструменты, конечно, сами не делали. Долго-долго в группах обретались единственные советские электроорга́ны «Юность» и «Юность-М». «М» в данном случае означало – модернизированный: чего-то там производители напридумали и добавили, чтобы стало еще гаже. Обозначился такой мерзкий съезжающий звук, на основе которого обтяпана вся закадровая музыка к фильму «Человек-амфибия». Помните? – «Ихтиандр, сын мой, ты где?» – аа – аа – аа (это как раз тот звук) – «Я здесь, отец!» – и поплыл.

Кстати, в быту все клавишные назывались органолами или, что совсем уж непонятно – йониками. Как бы то ни было, а композиции группы «Doors» и «Animals» у хороших музыкантов на органолах «Юностях» звучали неплохо.

Не имей «Амати»…

Спрос рождает предложение, и хотя уже появилась – нет, не в свободной, конечно, продаже, а на Уголке с рук, – вполне ликвидная импортная аппаратура «Регент», «Вермона», «Биг», по всей стране умельцы начали клепать недорогой, но вполне прилично звучащий самопал. Называлась такая аппаратура заказная, и обеспечивала звуком небогатые начинающие коллективы.

Власти сразу разглядели в этих делах непорядок и стали вяло сажать кустарей в тюрьму. То есть если ты спаял себе усилитель и играешь на нем, то это еще ничего, а вот уж когда отмучился и решил продать товарищу – частное предпринимательство со всеми вытекающими. Так пострадал в свое время известный и популярный ныне бард Александр Новиков. Много он что-то отсидел, чуть не десять лет, но до последнего времени в некоторых ресторанах Дальнего Востока еще встречались его усилители. Музыканты говорили с гордостью: «Вот, еще сам Новиков делал!»

Фирменные аппараты типа «Регент» попадали на музрынок через немецкий магазин «Лейпциг», что на Ленинском проспекте. Не было в Москве рабочего места слаще, чем место продавца (не говоря уже о заведующем) музыкального отдела «Лейпцига». За десять-пятнадцать лет тысячи комплектов аппаратуры отправила в Союз трудолюбивая Германия, и ни разу не лежал товар открыто на прилавках. В день продажи с утра выстраивалась небольшая очередь из своих, постоянных, заранее предупрежденных клиентов, и партия разбиралась влет. Каждый брал по пять-десять комплектов, которые через несколько дней всплывали на Уголке почему-то значительно подорожавшие.

Продавцы «Лейпцига» жили очень хорошо, но довольно часто менялись. По разным причинам.

Рано или поздно в жизни каждой группы наступал такой этап, когда после бренчания дома на простых гитарах под портвейн она упаковывалась инструментами и обзаводилась более-менее постоянным составом. Пора было подыскивать репетиционную базу. Тут на передний план выходили начальники ЖЭКов, инженеры-эксплуатационники и другие, до этого мало востребованные персонажи. Обычная схема была такова: «Здрасте, мы будем у вас в агитпункте репетировать. Тихо-тихо! (На самом деле ни фига!) А за это на все праздники бесплатно играть для проживающих граждан. А это вот бутылка за беспокойство».

За счет прознавшей молодежи посещаемость жэковских мероприятий неизмеримо возрастала, и так продолжалось, пока оглохшие соседи не устраивали вооруженное восстание.

Редко кому из самодеятельных битлов удавалось устроиться в настоящий клуб, где можно было греметь по полной программе. Клубы обычно волосатых чурались, а привечали, наоборот, каких-нибудь чтецов и народников, которые по большому счету в таких условиях и не нуждались. Исключение представлял широко известный в узких кругах клуб «Энергетик», находящийся на той стороне реки напротив гостиницы «Россия». Там в свое время занимались несколько впоследствии ставших очень популярными групп. Был составлен определенный график, каждому коллективу выделено два раза в неделю по два-три часа. Но этого времени катастрофически не хватало. Аппаратура была дохлая – где-то час уходил на подключение и настройку, потом что-то обязательно ломалось, а в конце около часа надо было потратить, чтобы все собрать и очистить помещение. Можно по идее было засидеться до поздней ночи, но являлась «баушка» со шваброй на предмет выгона. Баушки попадались разные, но непременно жутко коррумпированные. Кто за шоколадку, кто за стакан портвейна, а кто и просто за рубль – они откладывали момент выгона минут на сорок, и это было счастье.

Зато после репетиции, идя по набережной к метро, можно было остановиться, покурить, спокойно обсудить репертуар и строить грандиозные планы на будущее часов до двух ночи. И никакая баушка со шваброй уже ничего не могла предпринять.

Как-то после репетиции собрали мы с барабанщиком параллельной группы «Скоморохи» по семь рублей и пошли в ресторан «Балчуг». Взяли бутылку водки и поесть. Сидим разговариваем о музыке. Юра Фокин – колоритный: длинноволосый и пучеглазый, страстный фанат барабанов. Я говорю: «Юр! А вот если триоли играть через бочку, с акцентом на открытый хэт?» Он посмотрел на меня своими «базедками»: «Чувак, давай возьмем еще одну бутылку водки!»

Денег никто не считал. На общее дело давали кто сколько может, а уж из дома тащилось все, что могло хоть как-то пригодиться для группы. Игровой энтузиазм был так высок, что порой не хватало времени на девушек. Зато в коллективе нежно любили друг друга так, что пользовались любой возможностью, чтобы встретиться даже без инструментов. Даже по телефону. Это были словесные репетиции, на которых рождались новые идеи, новые песни, новое будущее. Мечтали поехать куда-нибудь в далекое безлюдное место и там репетировать полгода, а потом вернуться и всех убить качеством, или съехаться и дружно жить вместе, как битлы в фильме «Help!».

Сказать про кого-то: «Я его знаю, я с ним играл!» – считалось синонимом полной проверенности. Типа: «Я с ним сидел» или «Я с ним воевал». В общем, очень, очень напоминали отношения в группах брак. И так же, как в браке, не всегда все бывало безоблачно: и ссорились, и не разговаривали неделями, но любовь к музыке и к человечеству была сильнее – мирились со слезами, каялись и клялись в вечной дружбе.

Случались, конечно, и исключения из правил.

Подающая большие надежды группа «Затворники» разжилась как-то приличной аппаратурой. Ребята сидели и крепко обмывали приобретение. Кто-то сказал: «Если мы развалимся, я заберу голосовой усилитель!». Ему возразили. Он им. И они развалились.

Среди молодежи популярность ребят, играющих на электрогитарах, была огромна. Увидев на улице молодого человека с плоской гитарой в самодельном чехле, интересующиеся останавливались и долго провожали его взглядами. Вполне допустимо было подойти и спросить, в какой группе он лабает, когда концерт, где? Или, в крайнем случае, напроситься на репетицию.

Ну а уж девушки торчали от рокеров покруче, чем от киноартистов. Очень престижно было иметь бойфренда музыканта. Девчонки вышивали на майках имена любимых гитаристов и со знанием дела обсуждали преимущества черепаховых медиаторов перед простыми пластмассовыми. Я вот был барабанщиком, так моя подруга везде носила с собой мои палочки. Перед концертом при всех гордо подходила и подавала с уважением. Ей так нравилось. Мне тоже.

Вообще за группами ходили толпы поклонников, помогали таскать аппаратуру, оказывали всякую посильную помощь по всем вопросам. Правда, и музыканты были более чем доступны – такого чванства, как сейчас, еще не наросло.

Государство в лице средств массовой информации упорно делало вид, что никакой такой рок-музыки в стране не существует. На телевидение групповиков не пускали, а если уж и отваживались в кои-то веки под Новый год, то не с основным репертуаром, а с какой-нибудь бесполой «влесуродиласьелочкой». Уважающие себя рокеры на такое дело не шли из принципа. В народе говорили так: «Хорошую группу по телевизору не покажут!» А видеть-то хотелось, поэтому любые разговоры, новости или слухи, если они хоть как-то касались известных в то время групп или группменов, вызывали повышенное внимание и даже некоторый ажиотаж.

Известная в семидесятых группа «Сокол» каким-то образом записала песенку к мультику «Фильм, фильм, фильм», – так вся Москва бегала по кинотеатрам, лишь бы только своими глазами увидеть в титрах любимое название.

А фильм «Афоня» (1975 г.)?! Несколько секунд живой «Машины времени»!!! Правда, с песней Юрия Шахназарова из «Скоморохов», но все равно…

А «Романс о влюбленных» (1974)?! Герой пел голосом А. Градского!

Все перечисленные фильмы были сами по себе хороши, но все же процентов семьдесят молодежи приходили на них исключительно для того, чтобы посмотреть да послушать так неожиданно пролезших в официальный советский кинематограф любимцев. Воспринималось это как чудо.

При здоровом желании создать группу не последнее место занимал выбор названия. Для этого существовало несколько технологий, к которым прибегали в том случае, если кто-то из участников будущего коллектива еще с раннего детства не вынашивал какое-нибудь забористое, политое потом и кровью названьице типа «Лошади Пржевальского».

Чаще всего брали энциклопедический словарь и выписывали оттуда штук сто малопонятных, но броских слов типа «Конгломерат» или «Престидижитация», спорили потом до хрипоты и через неделю-другую успокаивались на каком-нибудь «Альянсе» или «Форуме».

Названия делились на две категории: что-то значащие и ничего не значащие.

Что-то значащие обычно содержали некий намек на:

а) самоценность, лихость, величие – «Атланты», «Соколы», «Удачное приобретение»;

б) временны́е категории – «Високосное лето», «Времена года», «Сентябрь» (причем сентябрь мог еще и иметь цвет, например – черный);

в) родоплеменную привязанность, посконность – «Скоморохи», «Славяне», «Русь»;

г) некоторую ущербность и мизераблеобразность – «Дрова», «Осколки Сикорского», «Затворники», «В пальто»;

д) колебания воздуха – «Второе дыхание», «Ветры перемен», «Бриз»;

е) скрытые фрейдистские подкомплексы – «Автоматические самоудовлетворители», «Нерукотворный оргазм»;

ж) родственно-юридические дела – «Братья», «Наследники», «Казус» и так далее и тому подобное.

Ничего не значащие – как правило, эксплуатировали неожиданные, но дивные сочетания вроде «Хрустальный кактус», «Рубиновая атака», «Деревянный пирог».

Была еще в Москве загадочная группа «Бобры»: к какой категории отнести их – сказать трудно.

Едва появившись, группы одним своим существованием породили постоянный и нескончаемый конфликт с Советской властью. Причем сами музыканты по поводу сложившейся ситуации пребывали в полном неведении. Но это до поры до времени.

В горкомах и обкомах схватились за головы. Откуда взялась эта напасть?! Еще недавно все было так хорошо: джазисты разогнаны по углам, стиляги высмеяны и уничтожены как класс. И тут – на́ тебе: и волосы, и джинсы, и музыка эта – «Сегодня он играет блюз, а завтра покинет Советский Союз!».

А группы?! Под какое определение их подвести? Художественная самодеятельность? Так она должна быть при предприятиях. А тут собираются кто откуда и несут в массы черт-те что без разрешения. Главное, что без разрешения! И молодежь вокруг них кучкуется, отвлекается от созидания и строительства светлого будущего. Надо бы постараться прихлопнуть.

Были и другие предложения – возглавить. Не вышло ни то, ни другое.

Тем не менее к середине семидесятых годов был уже выработан механизм, дающий возможность, если не совсем разогнать конкретную группу, то создать ей в жизни значительные трудности.

Музыкант, как и любой человек искусства, не может существовать без аудитории. Он создан Богом для того, чтобы передавать свое мироощущение другим. Многомесячные репетиции, лишения, борьба с некачественной аппаратурой и баушками – все эти трудности преодолевались ради одной цели: публичного выступления. И власти ударили по самому больному месту – по возможности играть для зрителей.

Концерты как таковые для групп тогда были большой редкостью. В основном все играли на вечерах. Такие мероприятия устраивались в институтах и на предприятиях под многочисленные в те годы советские праздники. Студкомы и профкомы выделяли средства и приглашали какую-нибудь группу, которая после торжественной части играла в фойе на танцах.

Так вот, по всем крупным организациям Москвы распространили некий список ансамблей, приглашать которые на вечера было не рекомендовано. Где этот список родился – в недрах Министерства культуры или в трех троллейбусных остановках – на площади Дзержинского, – неважно, только самые продвинутые группы были лишены возможности выступать. Были попытки устраивать сейшены за пределами Москвы, где-нибудь в Тарасовке или Алабино. Фаны два часа добирались на перекладных в пургу и зной и… целовали закрытую дверь со свежей бумажкой «ремонт»: в последний момент менты прознавали и прихлопывали вечеринку, как полиция маевку в 1906 году.

Но худа без добра не бывает: «лишенцы» моментально приобретали статус групп подпольных, а лучшую рекламу, чем запрещенность, и за деньги не купишь.

Следующим шагом государства стало обвинение участников групп в частном предпринимательстве и нетрудовых доходах. Речь шла ни больше ни меньше как об уголовной статье.

Музыкантов начали таскать в ментуру и с пристрастием допрашивать о наворованных у народа деньгах.

На самом деле говорить о каких-то реальных заработках для групп в то время было просто смешно. Средняя цена полуторачасовой работы колебалась между пятьюдесятью и восемьюдесятью рублями. Из которых тридцать уходило на доставку аппаратуры. Обычно приходилось заранее выходить на улицу и ловить крытый грузовик, а лучше автобусик рижского автозавода с азербайджанским названием «рафик». Водитель, как правило, не мог ждать и после выгрузки уезжал. Часа через два процедуру ловли транспорта для обратной дороги приходилось повторять. В этой связи голубой мечтой всех функционирующих музыкантов было приобретение «рафика» для группы в постоянное пользование. Микроавтобусы в частные руки, конечно, не продавались, но мечтать об этом не могло запретить даже Министерство культуры.

Так что особое богатство музыкантам тогда не грозило – в лучшем случае удавалось оправдать расходы и выкроить по пятерке на ночное такси домой. Зато эмоционального заряда от контакта со зрителями хватало надолго. Ради этого и работали, но объяснить такую позицию следователю, которому руководством уже поставлена конкретная задача, бывало нелегко, а порой и просто невозможно.

Несколько известных музыкантов попали в тюрьму. В их числе замечательный Леша Романов – лидер группы «Воскресенье».

Представить себе, что музыка может быть основным занятием человека, официальные органы не могли, и сакраментальный вопрос «Вот вы поете, там, играете, а работаете вы где?!» преследовал рок-музыкантов аж до конца восьмидесятых годов.

Часто общая генеральная установка по искоренению такой вредной «самодеятельности» смыкалась с личным мнением маленьких начальников на местах. Завучи и директора школ, клубные работники, комсомольские боги среднего звена могли запросто самолично прекратить «безобразие», выдернув центральный силовой шнур из розетки прямо посреди песни.

Милиция также время от времени позволяла себе приходить на концерт и арестовывать аппаратуру по подозрению, что она «ворованная». Причем молодые милиционеры, у которых при другом раскладе не бывало возможности послушать данную группу, часто шли на служебные проступки, давая музыкантам закончить программу, и набрасывались с арестом уже после последней песни и собственных бурных и продолжительных аплодисментов.

А описывая оборудование, могли одновременно и попросить автограф.

Еще одной возможностью попрактиковаться в музыке вдали от Минкульта для групп были выезды на пару летних месяцев в студенческие лагеря или молодежные дома отдыха. Желательно в черноморской стороне. Денег там не платили, просто давали помещение для сна и ставили на пищевое довольствие на общих основаниях. Называлась такая работа – «за будку и корыто». Не бог весть что, но практика получалась замечательная, а уж такой благодарной аудитории, как студенты на отдыхе, надо было поискать.

Ежевечерне на танцах приходилось играть все: от разухабистой лезгинки до нежнейших блюзов Джонни Винтера. Нарабатывалась бешеная техника, которая потом в Москве давала возможность полностью реализовать известнейшую схему музыкантского совершенствования – «От простого к сложному, от сложного к простому!»

Так что игра на танцах была великолепной школой.

Кстати о танцах. В семидесятые годы кроме популярных среди молодежи твиста и некоего упрощенного рок-н-ролла, танцевали еще и более продвинутые джайв, джерк, «гоу-гоу». Но все же «королем» танцплощадок был шейк.

Существовали три разновидности шейка:

1) Собственно шейк (попеременное двойное касание пола носком то левой, то правой ноги);

2) Медленный шейк (любой небыстрый танец с обжиманием партнерши). Так прямо и говорили: «Ребята, сыграйте медленный шейк!»;

3) Шейк «с гвоздями» (то же, что и № 1, но гораздо более экспрессивный, желательно в пьяном виде, с подключением каблуков и выламыванием паркетных досок из пола).

Твист, конечно, тоже был популярен, но в заводских клубах его не жаловали. Может потому, что сильно портился пол?! Во всяком случае, в других городах во дворцах культуры частенько можно было увидеть строгое объявление: «Твистунов – на мороз!» И выкидывали. За милую душу. А вслед летело пальто с шапкой, чтобы уж не замерз. Вот не знаю, что с твистунами делали летом.

Вообще в местах, где мог быть хоть какой-то контроль, например в школах на выпускных вечерах, все эти танцы танцевать запрещали. Чуть что – сразу летела толстая завуч: «Пр-р-рекратить обезьянничать!»

В противовес западным кривляниям в нашей стране активно создавались свои танцы – советские. И названия давали соответствующие: например самопальный и довольно сложный для исполнения бальный танец – помесь летки-енки с вальсом – носил гордое название террикон. Если кто не знает, так террикон – это огромная куча пустой породы, шахтная отработка.

Придумано было также какое-то спортивное танцевание – тоже нечто среднее между спортом и танцами. Проводились по нему всероссийские конкурсы, но, слава богу, быстро прошло.

Одна из двух единственных в стране женщин-композиторш – Людмила Лядова написала песню, в которой призывала «людей всей земли танцевать новый танец ай-люли».

 

Ай-люли, ай-люли – это новый танец,

Ай-люли, ай-люли – он не иностранец.

Пусть танцуют этот танец люди всей земли,

Так давай станцуем вместе танец ай-люли.

 

К счастью, кроме как в авторском исполнении по телевидению больше нигде эти «ай-люли» не попадались и группам на танцах их играть не пришлось.