Как я читал сценарий (первая серия)

– Пятидесятилетними огромными усилиями нашей чудесной партии и правительства в Советском Союзе Идея Бога была почти полностью вытеснена из сознания масс трудовым энтузиазмом и верою в Светлое будущее. Закрылись церкви, под знаменем атеизма многонациональный советский народ освободился от религиозных пут и направил все свои усилия на строительство нового общества. К концу пятидесятых годов под словом «духовность» могла подразумеваться лишь верность принципам марксизма-ленинизма. Вряд ли кто мог себе представить, что в это же время, в портовом Ливерпуле в лице четырех еще не знакомых друг с другом мальчиков вызревала новая, доселе не известная религия для всех. Религия, способная объединить христиан и иудеев, мусульман и буддистов. Светлая любовь, не насаждаемая извне, ничего взамен не требующая, а потому радостно принятая миллионами людей, чьи души и сердца, опустошенные пропагандой, были широко открыты для этого.

Тут я поймал себя на мысли, что от волнения крою прямо какими-то высокопарными штампами – помесью «Правды» с листовками адвентистов седьмого дня. Взглянул на гостей – надо же: сидят и слушают внимательно, как своего продюсера лет сорок назад. Потом дошло до меня – Ольга Станиславовна! Она синхронно выкладывала по-английски мои русские слова, бесстрастно придавая им красивую литературную форму. У меня при себе был и печатный английский вариант, который я намеревался дать Маккартни с собой, но очное выступление (с моей выразительной мимикой) – есть очное выступление.

С Ольгой, закадычной подругой моей бабушки, я созвонился сегодня часа в три. Напугался сначала долгих длинных гудков (даме-то по моим подсчетам сейчас должно быть далеко за восемьдесят), уже хотел трубку класть, но наконец услышал энергичное старопитерское «У аппарата!». С облегчением поздоровался, передал привет от мамы, сказал, что приехал по душу одного англичанина. Не был уверен, что Ольга знает битлов.

– Маккартни, что ли?! – снасмешничала дама. – Так он будет у Юры жить.

Юрий Сергеевич – это младший сын Белецкой. Ему за полтинник, и он почти что олигарх. Теневой совладелец двух гостиниц в центре Питера.

Расчет был на авантюрный склад характера Пола, и против всех ожиданий расчет этот оправдался. Для встречи Ольга предложила свою квартиру, в которой я в последний раз был лет тридцать назад. Она помнилась мне просто огромной. Такою, как оказалось, и осталась.

Хозяйка, когда мы договаривались, задала только один вопрос: «С чем печь пирожки?»

– С вегетарианством, – ответил я.

И сейчас, слушая ее безукоризненное произношение и изысканные формулировки, я против воли ловил умопомрачительный полузабытый запах из-под вышитой салфетки, накрывавшей старинное блюдо в центре стола. И от аромата этого совсем успокоился и продолжил уже без особых красивостей.

– В чем была загадка «Битлз»? – Я солидно встал и начал расхаживать по ковру. – Чем до сих пор ваша музыка так цепляет? Не знаю, как объяснить, но вы в корне изменили жизнь целого поколения или даже пары поколений, пустив реку нашей истории по совершенно другому руслу. Сейчас это хорошо видно из нового века, в котором мы уже все живем, но давайте я вам расскажу поподробнее, вернемся лет на тридцать с лишним назад.

Я опять прервался, но на этот раз взглянул сразу на Ольгу. Она поощрила меня кивком головы: мол, давай-давай, – все равно это вроде как торжественная часть – вступление.

Я поехал дальше и прямо почти видел то, о чем говорил:

– К тому времени на Западе битломания уже несколько лет бушевала в полный рост. Как ураган пронеслись ваши гастроли по Америке. Визжали на концертах девушки Европы и Азии, но наша страна внешне, как всегда, оставалась этаким неприступным бастионом традиционной музыкальной культуры и оплотом насажденной сверху лубочной эстетики.

В идеологическом смысле времена тогда определялись как довольно тяжелые, но свежий ветерок перемен уже давно витал в умах и в кухонных разговорах продвинутой части общества.

Короче говоря, почва была благодатная, и ливерпульские семена, попавшие в нее волею случая, быстро пустили корни и дали всходы, заметно прогнувшие уже давно начавший ржаветь железный занавес. На фоне постоянных запретов и почти полного отсутствия информации создалась уникальная ситуация, при которой у нас в СССР образовалась многомиллионная армия поклонников «Beatles», ни разу не видевших своих кумиров ни живьем, ни на экране в действии. И, судя по железобетонной крепости устоев Советского строя, шансов когда-либо побывать на концерте и увидеть вашу команду живьем у отечественных поклонников не было никаких.

Эта удивительная безответная любовь на расстоянии, переросшая у людей в желание перестать выглядеть как положено, перестать быть такими, как все, взволновала власть, заставила ее бороться с новой напастью всеми возможными средствами. Тягаться с основным источником зла – извините, с самими вами – было невозможно, а вот потрепать собственных граждан, поставить их на место казалось легче легкого. Да и опыт в этом плане имелся вполне приличный.

А вообще, по-человечески, реакция «совка» (я опять напугался, что Ольга переведет в буквальном смысле как совок для мусора – «scoop», – но она ограничилась «reaction of our Government») напоминала самую настоящую ревность. Как это так? – обхаживали, обхаживали народ, как невесту – то карточки отменят, то светлое будущее посулят, а невеста эта, продолжая равнодушно лузгать семечки, вдруг изменила и стала оказывать знаки внимания совершенно заезжему молодцу. И не какому-то там родному славянскому чеху или на самый худой конец югославу, а вовсе чужеродному туманному альбионцу, после которого по вредности могли идти только поклонники желтого дьявола – американцы. Причем альбионец этот о возникшем чувстве не знал и пышными формами невесты совершенно не интересовался. На Руси такие вопросы всегда решали с помощью кольев или дубины, а для этого конкретного случая из огромного арсенала дубин была выбрана самая подходящая – сатирическая. Не можешь добраться с колом до соперника – надо обсмеять его на всю деревню.

В очередной раз наша страна начала доказывать себе и всему миру, что идет она особым путем и умом ее не объять.

Пол сам сходил на кухню и вернулся с каким-то особенным соком, который привез с собой. Потом взял пирожок с морковью и прикусил, а его телохранитель достал сигару, но не закурил, а продолжал держать в руках, время от времени нюхая. При виде такой замечательной картины я забился от страсти, как холодильник «Юрюзань», имея в виду невозможность их сфотографировать, но уговор дороже денег (моих по крайней мере). И продолжил:

– В течение трех-четырех лет в прессе и по телевидению ваше название категорически не упоминалось. Будто бы такого ансамбля и не существует. Вас попросту обмолчали. Потом стали появляться редкие публикации, но исключительно в сатирическом ключе. В них «Битлз» называли «колорадскими жуками» или еще более остроумно – навозными. Карикатуристы изображали вас на помойке, а куплетисты предлагали морить дустом: «В Новогодней их программе весь экран забит жуками, вот бы им подсыпать дуста, чтобы выправить искусство!» Активно эксплуатировались сочетания типа: «Битлз» – быдлз.

Я не расслышал, как старушка перевела последнюю, на мой взгляд, непереводимую фразу, но гости переглянулись и весело рассмеялись. Похоже было, что Ольга вышла на настоящий рабочий режим. Переводчики старой закалки веников не вяжут.

– Потом по стране стали раскатывать артисты, под музыку этих самых «Быдлос» с едкой сатирой демонстрирующие, до какой степени эстетического падения можно порой дойти, не имея под собой твердой идеологической почвы. Но чаще всего такие выступления давали обратный эффект.

В мае 1970 года неудавшаяся цирковая гимнастка Оля Твердянкина, выступавшая тогда в некоем дамском дуэте, по оплошности забеременела от нижнего акробата и уехала рожать к матери в родной Ростов-на-Дону.

Эта романтическая история нанесла непоправимый вред и привела к полному развалу большой концертной программы, в составе которой Ольга с партнершей с неизменным успехом бомбила Дворцы спорта больших и средних городов Советского Союза.

Вы знаете, господа, у меня тут есть интервью с Сергеем Валентиновичем Макаровым, министром медицинской промышленности, тогда просто студентом. Он в Саранске в те времена посещал именно такой концерт, – и я зачитал:

«Где-то в середине первого отделения между одноколесными велосипедистами и актуальными куплетами разбитной конферансье, кривясь от отвращения, объявлял: «А вот сейчас к нам приехали «Би́тлы», а вернее, – «Патлы». На сцену выскакивали две женщины в лохматых париках и клешах. Они размахивали фанерными гитарами и пародировали манеры западных артистов.

Но при этом из динамиков неслась хотя и некачественная, но достаточно громкая фонограмма песни «Beatles» «Хад дэйз найт». Мы с друзьями были уже не на одной такой программе, поэтому специально садились далеко – где-то в пятидесятом ряду, чтобы, прищурив глаза, представить себя на настоящем концерте «Beatles». С такой громкостью и в большом зале их музыку тогда больше нигде нельзя было послушать».

Короче, ходил народ на двух с половиной часовое представление исключительно ради номера «Патлы».

– А что, эти дамы были действительно на них похожи? – спросил ради вежливости Чарльз.

– Ну, бутлег, – понимаешь? – перебил его нетерпеливо Пол. – Таких потом много было!

– Так что же они, прямо под вашу песню?!!

– Да это же Россия, причем тогда. Все равно приятно. Я-то вообще в то время считал, что СССР на другом полушарии находится.

Я понял почти все, что они говорили, но не стал объяснять тонкости про эффект присутствия якобы на настоящем их концерте, а начал просто вслух вспоминать об их бешеной популярности, несмотря на дефицит информации.

– В молодежных массах не знать о «Битлз» считалось очень позорным. Когда кто-то в компании, слушая на тогдашнем триумфе отечественного магнитофоностроения «Айдасе» некую музыку, например малоизвестный израильский дуэт «Сестры Бери» и желая проверить своего приятеля, спрашивал: «Кто это?», ответ «Beatles» удовлетворял всех. Важно было, что человек просто знал о существовании вашей группы.

В течение какого-то времени в большинстве своем никто у нас даже толком не представлял, как вы выглядите. Позже с затертых вырезок из иностранных журналов умельцы стали ретушировать и увеличивать ваши портреты. Самодельно многократно переснятые, они вешались на стенки квартир, школьники украшали изображениями ливерпульской четверки дневники и учебники, а юные счастливцы, имевшие свою комнату, в «красном» ее углу оборудовали настоящие иконостасы с фотками и пластилиновыми фигурками музыкантов. Народ посолиднее украшал собственную кожу замысловатыми татуировками, варьирующими название группы, или простой аббревиатурой «ДПДР» – «Джон, Пол, Джордж, Ринго», вызывавшей у правоохранительных органов нездоровые ассоциации с подпольными запрещенными партиями, а значит и с опасностью для существующего строя. «ДеПеДеэР» ников активно хомутали.

Тут Ольга как-то слегка заплуталась с переводом, и я не поленился в качестве иллюстрации изобразить «ДПДР» у себя на руке синей шариковой ручкой. Оба гостя долго смотрели на мою руку, но, по-моему, не очень поняли, почему из-за безобидной татуировки полиция задерживала модную молодежь.

– По столице ходили слухи, что какой-то студент МГУ привез с заграничной практики узкопленочную бобину с фильмом, где «Beatles» играют аж четыре главные роли. Студент вроде бы установил у себя дома проектор и за пару литров портвейна устраивал просмотры. Милиция очень распрашивала длинноволосых, а городские продвинутые девушки на всякий случай стали оказывать повышенное внимание всем студентам МГУ. Через несколько лет по советским кинотеатрам прокатил документальный фильм «Спорт, спорт!» или «Спорт, спорт, спорт!» – в общем, о спорте, где секунд шесть-семь показывали вашу команду. В какой связи – сейчас уже никто не помнит, но ходил народ на этот документальный шедевр раз по десять-пятнадцать, исключительно из-за вас, причем с каждым разом эпизодик становился все короче и короче, – видимо киномеханик вырезал кадрики, делал из них фотографии и продавал. А уж когда пошел мультик «Yellow submarine», то люди начинали верить своему счастью, только уже сидя в зале и видя первые кадры. А до последнего момента все думали, что обман, что ничего не будет, что просто совпадение названия. Но все это было значительно позже.

А вообще, играя замечательную музыку, вы наделяли поклонников не только виртуальным счастьем. В течение десяти лет всем молодым людям до тридцати мода на «Битлз» приносила вполне ощутимую материальную пользу: народ имел возможность экономить на пиджаках! Достаточно было взять старый папин лапсердак, отрезать у него воротник, отгладить лацканы, пришить еще одну пуговицу и… получалась вполне сносная битловка. Ну, как у вас на пластинке «Meet the Beatles». А если еще у мамаши или бабушки модника хватало времени и мастерства, чтобы оторочить воротник бархатом или сатином, то человек становился центром компании на период от нескольких часов до нескольких лет. Но это было уже наше родное ноу-хау. Менты, кстати, называли такие пиджачки быдловками, с высоты своего интеллекта имея в виду, что носить их может только быдло. А брюки… Кстати, когда у вас начали носить расклешенные брюки?

– Ну, начинали-то мы, конечно не в клешеных, – Пол покровительственно взглянул на Чарли и продолжал с мечтательным выражением, – а в узких таких коротковатых брючках, открывавших остроносые сапожки на скошенных каблучках.

– Ой, знаю, у нас их еще называли «битловскими». А на Западе, кажется, такую форму обуви и тогда, и сейчас именуют «козак». Ведь и аттракцион с рельсовыми спусками у нас зовется «американскими горками», а в Штатах – «русскими».

– Так вот, клешеные брюки мы, как и весь мир, надели где-то в середине шестидесятых.

– Надо же! А у нас первые ваши изображения в широких штанах появились только с пластинками «Клуб одиноких сердец Сержанта Пеппера» и «Эби роуд». Наши все сразу оделись в клеши, или, как говорили с пафосом – «клеша́». Но что для русских умельцев какие-то каноны! Гражданами тут же были распороты старые (да и новые!) брюки, туда вставлены бархатные (ситцевые, атласные и т. д.) клинья, образовывавшие так называемые бантовые складки. Для укрепления носкости получившиеся брюки отделывались на концах молниями или согнутыми копеечками, а для освещения темных танцплощадок в «бантовые» складки помещались цветные лампочки. Плоские батарейки «КБС» держали в карманах. Там же находились и выключатели. Компактных автоматических размыкателей китайцы еще не изобрели, и руки танцующих, засунутые в карманы, были постоянно заняты включением-выключением «иллюминации». Драк на танцах стало значительно меньше.

Вот про вас говорят, что это вы придумали длинные прически. Говорят – ваш первый продюсер Брайан Эпштейн разработал такой запоминающийся и шокирующий поначалу имидж.

– Астрид Кир… Киршнер ту девицу-фотографа звали. Это в Гамбурге было, она дружила с нашим другом и придумала причесывать нам волосы от макушки вперед. Но они вовсе не были такими уж длинными.

– Вот-вот, а у нас в СССР ваши, в общем-то, пристойные по нынешним меркам челки с гневом называли «патлами». В этих прическах начальству виделась чуждая идеология, некий протест и власть начала бороться с ними всеми возможными и невозможными средствами.

Кажущаяся сейчас даже нам чудовищной система отлова на улицах длинноволосых юнцов с последующей насильственной стрижкой в милиции – в семидесятые годы в Союзе была обычной практикой.

И как всегда в России случалось, на местах палку многократно перегибали. По улицам районных центров специальные люди гонялись с ножницами для металла за длинными галстуками и остроносыми ботинками, превращая их в тупоносые босоножки. Румяные комсомольские оперотрядовцы с удовольствием раздирали по швам широкие штаны всем встречным и поперечным, за исключением действующих матросов.

Пока Ольга объясняла английским мужчинам, что такое комсомол и почему надо было его бояться, я вспомнил о своей заводской юности.

– На многих предприятиях руководство не выплачивало молодым рабочим зарплату, если длина их волос превышала 4–5 сантиметров. Прямо от кассы заворачивали и отсылали в парикмахерскую. Находились, правда, ребята, отказывавшиеся стричься в порядке протеста. Их деньги бухгалтерия откладывала на депонент, как это делалось с тяжелобольными, месяцами бюллетенящими трудящимися.

Поступить в институт, имея «битловскую» прическу, было нереально, разве что в ПТУ. Нельзя также было быть длинноволосым комсомольцем, если у тебя прическа не «вверх», а «вниз». Везло, знаете ли, только молодым людям с курчавыми жесткими волосами – нестрижение в течение шести месяцев делало их похожими на международную страдалицу Анжелу Дэвис, что не поощрялось, но уж по крайней мере и не запрещалось, как пресловутые «волосы вниз». Помните, кстати, Анжелу? Нет? Ну ладно, проехали. Находились также битлоподобные орлы, отбивавшиеся от комсомольских собраний липовыми справками: мол, снимаются на «Мосфильме» в исторической эпопее. Им все завидовали. В общем, волосы не отращивали только ленивые. Даже лишенные воображения и незамысловатые солдаты, готовясь к «неминуемому, как крах международного империализма дембелю», мечтательно говорили друг другу: «Вот приеду домой, в оброст пойду!»

Ни милиция с ножницами, ни комсомол, ни партийная политика не могли убить в человеке тягу к прекрасному.

Сначала послушать вашу музыку можно было только по приемнику. Причем даже не на коротких волнах, на которых активно работали разные клевещущие «голоса», а на длинных и средних. Вас много крутили чехи, поляки и наши братья-болгары. Позже тонкими сруйками такая музыка стала просачиваться в дырочки, образованные тогдашними скандальными радиопередачами типа «Запишите на ваши магнитофоны». Ночной бархатный голос Виктора Татарского до сих пор с замиранием сердца вспоминают наши меломаны семидесятых.

С появлением во всесоюзной продаже коротковолновых «Спидол» и «Туристов» где-то на двадцати пяти метрах любой мог поймать склеенную в кольцо вашу песню «Любовь за деньги не купишь» – я имею в виду «Мани кэнт бай ми лав». Говорили, что это радиомаяк не то для самолетов, не то еще для чего. В магазине при покупке приемника спрашивали: «Маяк берет?» – и это имелась в виду вовсе не широко известная московская радиостанция.

Во дворах и подъездах русскоязычный вариант «маяка» звучал так: «В ливерпульском ресторане шум и тарарах, там четыре мальчика с гитарами в руках. Кэнт бай ми лов – любят нас, битлов».

Еще одной прорехой, в которую раз или два в год всякие растлевающие мелодии устремлялись к нам в Союз, было «Интервидение», а конкретно какие-нибудь масштабные соревнования по фигурному катанию. Народ задолго до трансляции подготавливал магнитофоны и писал подряд музыкальное сопровождение всех иностранных фигуристов. Причем большинство телевизоров не имело специального выхода для записи. Умельцы телики вскрывали и с риском для жизни подсоединяли проводки, идущие на вход магнитофона. Так вот, в музсопровождении к танцам на льду легко могла попасться ваша свежая песня или тех же «Rolling Stones» – цензурировать не решались даже самые оголтелые сторонники телевизионной нравственной чистоты. Лишь несколько раз, когда какая-нибудь Габи Зайферт или Патрик Пера́ во время показательных выступлений отрывались в совсем уже искрометном рок-н-ролле, передачу просто прерывали – «Просим извинить за технические помехи за пределами Советского Союза!»

Кстати, очень показательна в этом смысле история первого и единственного на протяжении многих лет появления на наших голубых экранах настоящей бит-группы – английского трио «Кристи». Среди медовых песенок Сопотского фестиваля где-то между монстрами социалистической эстрады Карелом Готтом и Лили́ Ива́новой на сцену вдруг выскочила троица длинноволосых пареньков и грянула нечто совсем уже фестивалю неподобающее. Это была в общем-то совершенно невинная песнюшка «Yellow river» (Желтая река), впоследствии прославившаяся у нас как «Толстый Карлсон».

Элеонора Беляева – симпатичная ведущая единственной на телевидении в своем роде программы «Музыкальный киоск», комментировавшая в Сопоте прямую трансляцию, в ужасе от происходящего попыталась громким текстом забить звук лихих «Кристи». Поставленная в безвыходное положение, она бормотала о неаккуратном внешнем виде исполнителей, нескромных движениях, нечесаных волосах, накладывая этот комментарий прямо на несчастную «Желтую реку», лишь бы телезрители не слышали самих музыкантов. Получился локальный телевизионный скандал, только добавивший будущей популярности незамысловатой «Желтой речке».

А телезрителям, находящимся в культурном шоке оттого, что им дали все-таки хоть что-то подсмотреть, и в голову не пришло звонить или писать злобные письма. Все понимали: спасибо и на этом.

Вот так на советском телеэкране впервые появилась живая группа, а вас, вас я лично первый раз увидел с унитазными кругами на шее – спасибо им. Кругам в смысле. А то б вообще не показали.

– Я тоже тогда смотрела, – скромно добавила Ольга, – но я понимаю. Надо было эпатировать, да? – Гости кивнули, а Чарлик сказал:

– А я никого из ваших даже с кругами никогда не видел!.

– Ты и по-русски не знаешь ни слова!

– А ты сам-то знаешь?!

– А вот и знаю, – из шестидесятилетнего солидного дяди Пола как будто высунулся семнадцатилетний паренек, – priviet, spasibo, na zdorovie. Мы с Джоном даже намеревались один куплет написать по-русски.

Очень мне хотелось им сказать: «Не надо ссориться, горячие английские головы!» Но я интеллигентно продолжил, следуя этой новой теме:

– А у нас, в смысле языкознания, повальное увлечение «Beatles» неожиданно породило интерес к английскому языку как к таковому. Все ходили со словарями, старались переводить любимые песни и, пародируя Маяковского, говорили так: «Я английский бы выучил только за то, что им разговаривал Леннон!»

Самодеятельные музыканты, с некачественных пленок разучивавшие ваши песни на слух, через некоторое время с изумлением начинали понимать, что они уже могут почти свободно объясняться на этом доселе не знакомом им языке.

Проникло ваше творчество и в разговорный язык. И если до поры до времени бойких, не чуравшихся продвинутого отдыха девиц именовали подругами или чувихами, то после выхода известной песни «Герл» все они в одночасье стали называться герлами.

«Давай побитлуем!» – говорили в компаниях, и это означало приятное времяпрепровождение герлов с френдами при разумном употреблении некрепких алкогольных напитков. Под музыку сами понимаете чью. Под ваши песни заводились знакомства, зачинались дети, и нет, наверное, ни одного человека среднего возраста, которому та или иная ваша композиция не напоминала какую-нибудь романтическую историю. С вашей группой ассоциировались только положительные эмоции: «Заебитлз!» – говорили про что-то очень хорошее, и это была высшая оценка.

Ольга покосилась на меня по поводу «заебитлз» – и я махнул рукой, соглашаясь, что это непереводимая игра слов. Но Пол, уловив заминку, переспросил: «What did you mean – «They are Beatles»?

Я сначала показал большой палец, а потом, соединив его с указательным, воспроизвел всем понятный знак «окей». Пол удовлетворенно кивнул.

– В какой-то момент у нас появилась ваша пластинка «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера», или просто «Сержант» – как ее называли посвященные. Пластинка была оформлена в невиданном доселе у нас хипповом стиле, так же, как и вышедший позже мультфильм «Желтая подводная лодка». Помните? Там на развороте диска вы надели красивые разноцветные мундиры, еще более отрастили волосы и все четверо украсились вислыми украинскими усами. Мы потом узнали, что вы упали с велосипеда… (Пол поправил: «С мопеда!») …повредили губу и, чтобы замаскировать шрамчик, отрастили усы. Глядя на вас, обзавелся усами и Джон. А затем и остальные. Но это узналось потом. А тогда, после выхода «Сержанта» советский народ от любви мгновенно также оброс усищами, с которыми заинтересованные организации тотчас повели непримиримую борьбу. В проходных заводов висели плакаты типа: «Отрастил усы – поменяй фотографию на пропуске!» – трудящиеся не утруждались перефотографированием, а по-ретушерски научились подрисовывать усы на фотографиях простым карандашом. После сбривания настоящих нарисованные стирались ластиком.

– А какими слухами оброс тот ваш знаменитый единственный концерт в Москве?!! Ну, когда ваша группа летела не то в Японию, не то, наоборот, из Индии домой. Якобы по неведомым причинам самолет посадили в Шереметьево, и в Театре эстрады в обстановке строжайшей секретности вы дали концерт для всей нашей партийной верхушки во главе с самим Политбюро. Вроде бы здравомыслящие люди, которые, по идее, могут найтись в любой – даже коммунистической – партии, убедили Брежнева посмотреть группу.

И суток трое молодежь дежурила у всех входов-выходов запертого театра, где в те дни действительно не было объявлено официальных мероприятий, что только подкрепляло предположения фанатов. Все мечтали уж если не послушать, то, по крайней мере, хоть одним глазком взглянуть на выходящих из служебного входа легендарных «Битлз». Правда, вскоре осаду пришлось снять. Безликие люди в штатском, проявив небывалый демократизм, вежливо объяснили, что вас уже давно увезли через подземный ход «Дома на набережной» – ну, того правительственного дома, где этот театр. В народе говорили также, что Леониду Ильичу и другим функционерам концерт понравился, и кто-то очень крутой – кажется Подгорный – вроде бы сказал: «Вот видите! И ничего страшного!»

У всех появилась почва для радужных надежд на культурное обновление.

До сих пор у нас можно найти людей, которые, если уж сами тогда в зале не присутствовали, то имеют близких друзей, побывавших, лицезревших, аплодировавших. А есть и такие, кто лично был и даже брал автографы. Недаром же вы песню потом выпустили «Бэк ин де ЮЭсЭсА»! Значит, было дело, лед тронулся и должно было бы потом все стать очень хорошо, но опять некие сволочи подгадили. Так для кого вы тогда все-таки играли – для партийцев или для целинников?

Последние несколько фраз я проговорил на подъеме и довольно быстро. Да еще и руками махал, как ветряная мельница: разволновался, вспомнил, как сам к Театру эстрады ходил, но на концерт, конечно, не попал. Ольга за мною явно не поспевала и тормознулась где-то на «Подгорном», объясняя, кто это и что это. Я ждал ответа, а у сэра Пола глаза заблестели, он склонил голову набок и говорит этак проникновенно:

– Эх, как жаль, что я до сих пор так и не побывал в вашей замечательной стране!.

(Что такое?! Значит, не было никакого концерта?! А чего же я к Театру эстрады ходил?!)

– А уж как нам всем жаль! Вы ведь, Пол, из группы у нас всегда были самым популярным…

– После Ричарда Старки, – вроде как пошутил Чарли, видимо знающий нечто мне недоступное.

– Это само собой, но про него таких слухов не было, – я заторопился, – а про Пола… Сразу после проникновения к нам «Сержанта» всех советских битломанов постигла кошмарная сердечная утрата: якобы после автокатастрофы или после тяжелой скоротечной наркотической болезни скончался самый веселый и симпатичный «жучок» – Пол Маккартни.

Продажные западные средства массовой информации молчали, да и сами музыканты, по-видимому «по рукам и ногам связанные античеловеческими контрактами», также вынуждены были скрывать от мировой общественности смерть своего бас-гитариста – соавтора музыки и слов почти всех их известных песен. Но обмануть они могли кого угодно – только не нас, советских людей!

Ведь каждый школьник у нас знал, что рука, простертая над головой несчастного Пола на фотографии с пластинки «Сержант», по шотландскому обычаю означала смерть. А нашивка на рукаве «OPD»? Разве это не аббревиатура надписи «Officially Pronounced Dead» (Официально признан мертвым). И сколько бы официальная пресса ни утверждала, что это нашивка Онтарийского Полицейского Департамента, поднаторевший на официальном вранье народ не верил ни в какую. Печальный факт подтверждала и ваша босоногость на пластинке «Эби Роуд». А номер на «Фольксвагене» с этой же пластинки – «28-IF»?! (IF ведь по-английски – «если»). Разве не означало это, что если бы Пол не погиб, ему тогда как раз бы было 28?! И, наконец, если правильно потереть одно из ваших изображений на той же пластинке вазелином, то вполне мог обнаружиться предмет, также не особенно совместимый с жизнью, – череп. Вазелин тогда исчез из аптек, и страшно подумать – какое количество редких пластинок было тогда подпорчено.

На англичанах лица не было. Оба переглянулись, а пораженная Ольга осенила себя крестным знаменем.

– Почему вазелином-то? – тихо спросила она у меня.

– А согласно технологий и взглядов того времени!!! (Что еще я мог ей сказать?!)

– Тогда мало кто знал, что вы – левша. Поэтому предъявлявшаяся заинтересованными лицами нечеткая фотка с какого-то концерта также неоспоримо свидетельствовала об ужасной правде – мол, где-то в типографии Пола специально вывернули справа налево, давая, значит, всем понять. А чтобы не потерять имидж дружной четверки, ансамбль якобы нашел двойника – какого-то продавца рыбы или фруктов из Лондона. Наши грамотные любители, посмеиваясь, объясняли простакам: мол, – лажа, посмотрите на эту форму носа, а уши-то! Уши! – в общем не-по-хож!

Ну, а уж коли находились совсем дубоголовые скептики, не доверявшие даже таким убойным фактам, то они могли легко развеять все свои сомнения, прослушав задом наперед «Revolution number 9», где некий мужской голос (скорее всего ваш) четко провозглашает: «Ай эм дэд!», то есть «Я умер». Кстати, вы же знаете, что по-американски «дэд» означает еще и «отец», каковым вы, Пол, впоследствии делались не раз и не два. Уже двое из четверых покинули этот мир, а вы, сэр Пол Маккартни, наоборот недавно женились на модели и отпраздновали свое шестидесятилетие, дай Бог вам здоровья! Вот уж воистину: похороненный молвою – дважды живет! А похороненный советской молвой, наверное, аж трижды.

Я взял тайм-аут на глоток минералки. А Ольга с гостями переговаривались с такой скоростью, что я вычленил только два слова: произнесенное с порицанием «superstition» (суеверие) и обозначенное с одобрением «alive» (живой).

– Знаете, очень нас всех удручало, что вот есть такая группа «The Beatles», гастролирует по всему миру, объявляет себя более популярной, чем Иисус Христос, а ни про наши родные березки, ни про красавицу Москву-столицу, ни про другие успехи на поприщах не поет. И знать нас вроде бы даже не очень-то и хочет.

Нет, была, конечно, песня «Революшн», которую при желании с известным натягом можно было трактовать как призыв к Великой Октябрьской Социалистической революции во всем мире. Была также и уже упоминавшаяся песня «Назад в СССР». Про нее сначала говорили, что вот, мол, побывали битлы у нас тайно, да так прикололись, что только и мечтают вернуться, чтоб осесть. Когда стали доступны точные слова, текст «Back in the USSR» был со словарем буквально разложен нашими битломанами на запчасти. Ничем там таким и не пахло. И от этого всем какое-то время было очень грустно.

Но все же раз вы нашу национальную гордость потешили, не забыли! В песенке «Желтая подводная лодка», если прислушаться, можно четко расслышать фразу на нашем «великом и могучем» – «Русские, на пересадку!». Куда собирались «Beatles» нас пересадить, да и собирались ли, – непонятно, зато хорошо известно, что ни марокканцев, ни исландцев, ни бушменов вы в своих песнях не упоминали вообще, так что мы радовались и этому!

– ?!!

– Ну, конечно, я иронизирую, но в этой песне действительно есть кусочек, похожий на русскую фразу. Желающий услышать – да услышит!

Широко обсуждалась у нас национальная принадлежность группы. Живя в нерушимом союзе республик свободных, представить себе, что только одна маленькая страна могла породить таких гениев, было невозможно. Все знали, что вы – шотландец, Харрисон – англичанин, у Леннона (особенно после женитьбы на Йоко Оно) – азиатские корни, а Ринго – прости господи – чуть ли не еврей. С годок побытовала версия, что привычная впоследствии подпись под песнями – «Леннон-Маккартни» обозначает одного человека – самородного музыкально неграмотного одинокого пастуха Леннона Маккартни, которого битлы раскопали в шотландских горах, аранжировали и исполняют ко всеобщему удовольствию. Наших очень грела тема, что вы как творческий коллектив не отрываетесь от исторических корней и альбионской фольклорности.

Продвинутая молодежь говорила: пол Маккартни и пол Леннона составляют одно целое – «Битлз».

А в самых средних школах Союза все были уверены в том, что «Битлз» – это четыре брата, рано оставшиеся без отца и матери. Спорили только о том, как в условиях капиталистического гнета сироты смогли пробиться на музыкальный Олимп.

Позже мы все ревновали Джона к разлучнице Йоко Оно. Звучало так: пол у Маккартни – мужской, а у Леннона – онский. (Ольга Станиславовна после короткой заминки последнюю фразу опустила. Опять непереводимость!)

Очень всех наших интересовало, как битлы живут в быту.

Сначала-то в прессе об этом совсем мало писали. Неизвестно было, как у вас дела обстоят на семейном фронте. Что вы едите, что пьете. Немного нам глаза приоткрыл фильм «Help!». Там вы все вместе единой коммуной в одном доме проживаете, только двери разные. Нам такое общежитское житье – по сердцу. Вон, какие богатые да известные, а живут скромно, как мы. Ничто человеческое им не чуждо: и пьют, и курят, и вообще… С наркотиками, правда, неясность присутствовала, но только до песни «Люси ин де Скай вид Даймондз». И ежу было понятно, что Люси, Скай, Даймондз образуют аббревиатуру «ЛСД».

Все знали, что ЛСД – это вообще-то сильный галлюциногенный наркотик, – в СССР вас полюбили еще больше.

Любовь и всеобъемлющая вера в гениальность «Битлз» заставляли любителей каждый удачный проект приписывать только вам. Когда до советской страны дошли слухи о состоявшемся в Вудстоке фестивале, наши, привычные к тому, что если уж есть фестиваль, то на нем обязательно должны распределяться места, долго считали, что команда Леннона… (увидев дернувшуюся щеку Пола, я тут же добавил: «Маккартни») стала лауреатом самой первой премии.

Выстрелившая, как первомайский салют, опера «Jesus Christ Superstar» какое-то время давала почву для ожесточенных споров – кто из битлов поет арию Иуды, а кто – Марию Магдалену.

Первые серьезные произведения «Роллингов» также долго считались удачными экзерсисами «Битлз», как известно, активно экспериментировавшими с новыми ритмами и текстами.

Что же касается настоящих ваших родных песен, то об официальном исполнении их на эстраде и речи быть не могло. В те времена вообще играть на концертах можно было только опусы советских композиторов. Если какой «запад» и проскакивал, то исключительно под соусом пародий или «песен протеста». И приходилось доходчиво объяснять чиновникам от культуры про ужасную жизнь леди Мадонны, отягощенной большим количеством детей и еле-еле сводящей концы с концами. «Вы «про тесто» что поете?» – спрашивали официальные эстрадные музыканты друг у друга. – Да про налоговый гнет, про тяжелое бремя! – и все понимали, что в виду имеется «Тэксмэн» – ваша песенка о сборщике налогов. Кстати, лет десять народ думал, что песня эта про шофера такси.

Заезжие польские и югославские ансамбли порой позволяли себе подкинуть советскому зрителю какую-нибудь битловскую или роллинговскую свежую клубничку – тогда в программке просто писали искаженный перевод названия без указания авторства, например: «Вчерашние хлопоты» или «Ночь после тяжелого рабочего дня», а увесистая песня «Роллингов» «Сатисфэкшн» в исполнении польского ВИА «Сине-черные» в Театре эстрады однажды была стыдливо проименована: «Быстрый танец».

Иногда хорошие музыканты, будучи не в силах бороться с чиновниками от культуры и выдумывать песни про это самое «тесто», аранжировали отечественные произведения, виртуозно вставляя туда битловские цитаты. Так сделали, например, на своем большом концерте питерские «Поющие гитары». Красивую советскую песню «Летите голуби, летите!» они закончили цитатой из начала вашей известной композиции «Something». Тот концерт транслировали по Центральному телевидению, и битломаны по всей стране несколько дней обсуждали это удивительное событие.

Официально на всесоюзный простор битлы вырвались сначала одной песенкой на сборной пластинке, а потом гибким голубым квадратиком – приложением к журналу «Кругозор». Это была песня «Герл» – английская народная, как там было написано.

А по советскому радио впервые нам дали послушать «Битлз» только третьего января 1971 года. Уже после того, как группа перестала существовать. Это была смелая для своего времени радиопередача «Запишите на ваши магнитофоны». А песня – «Let it be». На радио пришло несколько сотен тысяч благодарственных писем. Народ подумал, что если уж «Битлз» стали крутить по радио, значит в стране действительно что-то кардинально изменилось. Но рано обрадовались!

Конечно, ваше существование, новые песни и разные проблемы волновали не всех в Союзе. Всего лишь четыре-пять процентов советских людей, но вы ведь слышали про теорию единого информационного поля? Так вот, одновременное излучение положительных флюидов каких-то десяти-двенадцати миллионов из двухсот тридцатимиллионного населения страны, вне всякого сомнения, оказало сильное влияние на рождение ваших ста девяноста двух песен, официально вышедших на больших пластинках. Плюс еще около сотни – записанных, но не обнародованных.

Жаль, что вы сами тогда об этом не знали. Но еще не вечер! Теперь знаете!

Двое мужчин и седая дама глядели на меня, разинув рты. Потом не сговариваясь посмотрели на часы: Чарльз на левую руку, Пол на правую, а Ольга Станиславовна на напольные «Roi de Paris» в углу. Было без двадцати трех 24.

Все засобирались. Ольга с кухни принесла в коробочке еще штук десять пирожков. Сверкнув своими выразительными глазами, их забрал Чарльз. Пол кивнул на оставшуюся стопку желтых страниц на столе, о которой я, честно говоря, забыл: «А это про что?!»

– Про нашу последующую интересную жизнь.

– Thanks a lot, they are Beatles (заебитлз)! We must go, to my regret. Can I get it? – и, не дожидаясь ответа, подхватил пачку, на ходу пробуя на вкус незнакомые буквы заглавия, продублированные потом по-английски, прочитал название следующей серии: