V

Поездка в Грузию в 1945 году была настоящим праздником. Кроме переводческой работы были новые встречи, друзья, разговоры, послевоенные застолья. Это была та Грузия, которой сегодня уже нет, как и многого другого из жизни 1945 года, года победы и надежд.

В Грузию Арсения Александровича пригласил поэт Симон Чиковани, тогда первый секретарь Союза писателей Грузии. И хотя время было трудное, гостеприимство друзей не имело границ. Немного отдохнув, Арсений засел за работу – переводы Григола Абашидзе, Георгия Леонидзе, Симона Чиковани и других поэтов. Арсений полюбил Чиковани, его поэзию, высокую культуру этого человека. Они стали друзьями.

В 1967 году Арсений Александрович мысленно возвращается в ту Грузию 1945 года в стихах «Ласточки».

 

Я в Грузии бывал, входил и я когда-то

По щебню и траве в пустынный храм Баграма,

В кувшин расколотый, и над жерлом его

Висела ваша сеть. И Симон Чиковани

(А я любил его, и мне он был как брат)

Сказал, что на земле пред Вами виноват

Забыл стихи сложить о легком вашем стане.

 

Тогда же, в 1945-м, через поэзию проходит тень женщины по имени Кетавана, с которой он познакомился в Тбилиси. Проходит легко, грустно, почти неосязаемо, сквозь сетку дождя.

 

Сеет дождь из тумана,

Капли падают с крыш.

Ты, наверное, спишь,

В белом спишь, Кетавана?

 

Из цикла, посвященного Грузии

1946 год перевернул всю жизнь страны и надолго отбросил ее назад: в кошмар страха от светлой послевоенной надежды обновления. Арсений Александрович готовил для печати свой первый сборник «Стихи разных лет». Символично, что обсуждение сборника в Союзе писателей состоялось в конце декабря 1945 года. Собрание вел поэт Павел Антокольский, хорошо относящийся к поэзии Тарковского и к нему самому. Выступали Лев Ошанин, Маргарита Алигер и многие другие популярные тогда поэты. Издание было одобрено, и началась работа с Ленинградской типографией. Летом был готов сигнальный экземпляр. Но тут наступил роковой для России август – август 1946 года. Как раз все возвращаются отдохнувшие из отпусков, школьники собираются в школу. Вот тут-то и вышло постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». Доклад делал лично товарищ Жданов, первый секретарь Ленинградского обкома партии. Затем последовало постановление о театре, кино, музыке – по всему идеологическому фронту народ построили в ряд по стойке «смирно». Это безумие неизвестно чем бы закончилось (вспомним репрессии конца сороковых годов), если бы не смерть вождя народов в 1953 году.

 

Тянет железом, картофельной гнилью,

Лагерной пылью и солью камсы,

Где твое имечко, где твои крылья,

Вий над Россией топорщит усы, —

 

писал А.Тарковский в 1946 году. Покойный философ Мераб Мамардашвили точно заметил, что, что бы у нас ни произошло, – к событию поворачивается всей своей огромной массой вся страна. Откликаются все: рабочие, колхозники, учителя, труженики всех родов, естественно, школьники. Кстати, эта традиция живуча. Я сама видела в информационной программе, как в пионерском лагере у детей-беженцев из Чечни собирали копейки в пользу семей моряков с затонувшей лодки «Курск».

Тогда, в 1946 году, вся страна узнала, что Ахматова еще жива, Зощенко жив тоже, а композитор Шостакович не безгрешен. У нас эта традиция всеобщего участия страшна, смешна, но порой приносит неожиданную популярность. «Не важно что, главное – чтоб писали».

Нечего и говорить, что набор первой книги Арсения был рассыпан и у автора остался единственный сигнальный экземпляр. Первого сборника пришлось ждать шестнадцать лет, до 1962 года.

В том же 1946 году, таком страшном для всех, Арсений Александрович знакомится у Георгия Аркадьевича Шенгели с Анной Ахматовой. Пути их пересеклись через пять лет после смерти Марины. Знакомство и дружба с Ахматовой именно в это время была вовсе не безопасна. Эта дружба поэтов, так же как и союз с Мариной, – свидетельство того, что Арсений Александрович был не только бесстрашен и честен, но и еще одного: поэзия и поэты – превыше всего. Достовернейший летописец жизни Ахматовой Лидия Корнеевна Чуковская записала, как однажды зимой 1963 года у Маргариты Алигер Ахматова читала стихи Арсения Тарковского, посвященные Цветаевой:

Анна Андреевна попросила нас всех усесться ближе и прочитала пять стихотворений памяти Марины Цветаевой. Автор – Арсений Тарковский. Не сразу привыкаешь к противоестественному сочетанию: голос Ахматовой произносит не ахматовские стихи. Из ее уст чужие слова и ритмы звучат странно: уж очень мы привыкли, чтобы этот голос говорил только свое. Читала она медленно, серьезно, читала, как все и всегда, – из глубины. Стихи мне понравились – очень.

В мае 1964 года состоялся первый публичный вечер поэзии Ахматовой в Музее Маяковского. На вечере выступал Арсений Александрович. Все та же Лидия Корнеевна на следующий день рассказывала, как прошел вечер, а Ахматова ей в ответ: «Я с Арсением Александровичем почти что в ссоре. Он пришел ко мне однажды и целый день просил, молил, настаивал, чтобы я не писала о Модильяни, потому что я не умею писать прозу. Я обиделась и уже полгода ему не звоню». Чуковская насилу уговорила ее позвонить. Ахматова терпела, терпела и позвонила. «Ну что, – спрашивает Лидия Корнеевна, – помирились?» – «Позвонила. Оказывается, он даже не понял, что мы в ссоре». Со своей стороны Ахматова в долгу не оставалась, и рассказ об этом невозможно не привести.

Книжка его стихов вышла слишком поздно. Слава, поздняя, испортила его. Он разучился быть вежливым. Сначала писал мне письма по стилю совершенно любовные («Арсений, зачем Вы сбиваете с толку Лубянку, стыдно»). Потом начал дерзить. Я уже рассказывала Вам, кажется? Сидит целый вечер и бубнит: «Не пишите прозу. Не пишите прозу. Не пишите прозу». Можно подумать, что я «Клима Самгина» написала.

Оба были мастера плести кружево отношений, особенно Ахматова. Но именно Тарковский написал о ее поэзии такие точные слова:

Музе Ахматовой свойственен дар гармонии, редкий даже в русской поэзии, в наибольшей степени присущий Баратынскому и Пушкину. Ее стихи завершены. Это всегда окончательный вариант. Мир Ахматовой учит душевной стойкости, честности мышления, умению сгармонизировать себя в мир, учит умению быть тем человеком, которым стремишься стать.

Это – как о себе. «…Быть тем человеком, которым стремишься стать».

В январе 1966 года Лидия Корнеевна навещала Ахматову в больнице. Шел бытовой разговор, и потом вдруг Ахматова сказала: «Чуть не забыла. Я приготовила для вас дивный подарок: копию письма Тарковского о моей поэзии. Вот возьмите». Большое письмо она берегла, специально переписала, чтобы передать Лидии Корнеевне «дивный подарок». Мы не приводим всего текста письма, присланного в больницу, но вот небольшая выдержка из него:

Вы написали за всех, кто мучился на этом свете в наш век, а так еще не мучились до нас ни в какие времена, и если Пушкин был Пушкиным, то голос его за тех, кто такого совершенства, как мы, в страстотерпии не достиг (допустим, хоть война 1941–1945). Ваш читатель и Ваш двигатель хлебнул совершенного лиха, и это – Ваше преимущество.

Однажды, когда к Ахматовой в Боткинскую больницу пришел Арсений Александрович, она предложила:

«Поедем со мной в Париж». Я говорю: «Поедем, а кто нас приглашает!» Она отвечает: «Пригласили, собственно, меня и спросили, с кем я хочу ехать. Я ответила, что с Тарковским».

А в другой раз звонит по телефону и говорит Арсению Александровичу по поводу сонета, который ей посвятил Тарковский:

 

Когда бы на роду мне написано было

Лежать в колыбели богов, -

 

«Арсений Александрович, если вы теперь попадете под трамвай, то мне ни-и-сколько, нисколько не будет вас жалко!»Такой вот изысканный комплимент.

Вот какие у них были отношения. Анна Андреевна умерла вскоре, 5 марта 1966 года. Арсений Александрович нес ее гроб вместе с Иосифом Бродским и сопровождал ее до Ленинграда, где было отпевание в церкви Николы Морского.

«Памяти А.А. Ахматовой» посвящен цикл стихов, написанных во второй половине 60-х.

 

Когда у Николы Морского

Лежала в цветах нищета,

Смиренное чуждое слово

Светилось темно и сурово

На воске державного рта.

 

Не только поэзия, но личность Ахматовой, тайна ее стойкости, внутренняя сила, острота ума, восхождение к вершине славы и почитания в послевоенные годы сделали ее центральной фигурой России. «На воске державного рта» – вот так о ком еще можно написать? Отношение Арсения к Ахматовой передалось и Андрею. Ее тень прошла в одном из эпизодов «Зеркала», где Игнат читает письмо Пушкина Чаадаеву о России.

 

И эту тень я проводил в дорогу

Последнюю к последнему порогу,

И два крыла у тени за спиной,

Как два луча, померкли понемногу.

 

Меж тем жизнь шла своим чередом и параллельным курсом. Семейная жизнь Арсения Александровича снова разладилась. В 1947 году бывшая Тонина подруга, Татьяна Алексеевна Озерская (1907–1991) стала третьей женой Тарковского, с которой он прожил до конца жизни. Все друзья отмечали ее элегантную породистую внешность и манеру поведения. Она хорошо знала причуды своего мужа, умела создать нужный ему комфорт. Татьяна Алексеевна была переводчиком, энергичной дамой, водила машину, была своей в писательской среде и как-то хорошо и ловко обустраивала жизнь Арсения Александровича.

Они вместе пережили трагедию потери своих сыновей. Арсений Александрович – Андрея. Татьяна Алексеевна – своего единственного сына Алексея Студиницкого.

Есть некая тонкая материя, назовем ее «лирическая муза поэта». Это очень важная часть поэтической биографии и подчас скрытая, охраняемая от посторонних глаз, от проживаемой поэтом реальной жизни. Это – «Эвридика Орфея», в жизни мимолетность юности, первая любовь, ставшая тенью всей жизни.

Встретил он женщину, очаровательно красивую, вспоминает елисаветградская приятельница Арсения (Асика), всю в кружевах, с загадочной пленительной улыбкой – она, как символ поэзии, своей женственностью покорила юношескую фантазию будущего поэта. Ее звали Мария Густавовна Фальц. Ее трагическая судьба была обычной для того времени: муж ее, офицер царской армии, уезжая на германский фронт в 1914 году, попрощался с молодой женой и больше никогда не вернулся…

Он никогда не искал ее черт в других женщинах. Поэт знал в лицо свою Музу. Стихи «о прекрасной даме», еще одной Марии, память сердца поэта, могут стать отдельной повестью о «любви земной, ставшей любовью небесной». Тень «Эвридики» Тарковского скользит внутри всей его лирики разных лет на протяжении всей жизни.

 

И снится мне другая

Душа, в другой одежде:

Горит, перебегая

От робости к надежде,

 

 

Огнем, как спирт, без тени

Уходит по земле,

На память гроздь сирени

Оставив на столе.

 

«Эвридика» 1961 года, уже почти сорок лет спустя.

 

Как сорок лет тому назад,

Сердцебиение при звуке

Шагов, и дом с окошком в сад,

Свеча и близорукий взгляд,

Не требующий ни поруки,

Ни клятвы.

 

Любовь к невидимой Эвридике трагична. Любовь не может иметь счастливого конца. Одно из стихотворений 1962 года, посвященных ей, кончается знаменитой строкой:

 

Когда судьба по следу шла за нами,

Как сумасшедший с бритвою в руке.