Дальнейшее развертывание разведывательной и контрразведывательной службы. Борьба с промышленным шпионажем противника. Внутренние враги. Кавалеры Антанты и дамы из варьете
Разведывательное дело продолжало непрерывно развиваться. При этом тактическая разведка на фронтах существенно обогатилась благодаря созданию артиллерийских измерительных подразделений, которые по звуку выстрелов получили возможность определять место расположения неприятельских артиллерийских батарей. Одновременно в связи со значительным увеличением численности артиллерии, а также возросшим разнообразием типов и калибров орудий в феврале 1917 года в штабах каждой артиллерийской бригады была введена должность офицера артиллерийской разведки.
Был учтен также приобретенный опыт работы с военнопленными, который показал, что при их опросе обычными способами они дают не так уж и много полезных сведений о противнике, в том числе и о моральном состоянии его войск, чего не скажешь об информации, полученной при подслушивании разговоров пленных, когда те беседуют между собой, как им кажется, без посторонних слушателей. Исходя из этого в 10-й армии был проведен эксперимент, когда в карантинных пунктах, куда исходя из санитарных соображений на пять дней помещались новые пленные, установили приборы для подслушивания. Это дало настолько хорошие результаты, что такая практика была внедрена повсюду.
В начале апреля 1917 года после двух с половиной лет пребывания в должности руководителя разведывательного ведомства полковник фон Хранилович-Шветассин получил командование бригадой, и в воскресенье на Пасху я был назначен начальником разведывательного управления австровенгерского армейского Верховного командования и «Эвиденцбюро». Первое к тому времени разрослось до тридцати, а второе – до семидесяти офицеров.
При всей своей скромности я поставил перед собой задачу показать в правильном свете до той поры незаметную, но очень кропотливую и весьма важную работу офицеров разведки. И в этом мне существенно помогла похвала Верховного главнокомандующего вооруженными силами Австро-Венгрии его величества императора, которая наполнила меня и всех офицеров разведывательной службы чувством гордости и безмерного счастья. В соответствующем приказе кайзера было сказано следующее:
«На протяжении почти трехлетней работы офицеры разведывательной службы делали все от них зависящее и внесли выдающийся вклад в достижение успехов в войне.
Ваша деятельность была направлена преимущественно на всестороннее изучение наших врагов и выяснение их замыслов, оказание помощи военному командованию в проведении соответствующих мероприятий, а также на противодействие вражескому шпионажу для сокрытия принимаемых нами мер, то есть на решение задач, которые в оперативном отношении имели огромное значение.
В ходе решения этих и без того сложных задач вам приходилось преодолевать трудности, которые по мере ведения войны и увеличения числа наших противников только возрастали. Поэтому для достижения поставленных целей вашей службе приходилось находить пути преодоления вражеского противодействия и изыскивать новые средства.
Достигнутый успех, выразившийся в постоянном и своевременном, а также исчерпывающем ориентировании армейского Верховного командования во всех военных, экономических и политических вопросах на протяжении всей войны, и прежде всего перед принятием решений на проведение крупных военных операций, свидетельствует, что вы полностью справились с поставленной перед вами задачей. Этот успех сам по себе говорит о великолепной работе как каждого отдельно взятого офицера разведки, так и всей разведывательной службы в целом.
Убежден, что эти офицеры и в дальнейшем так же успешно продолжат данную столь важную работу.
Баден, 30 мая 1917 года».
Я придерживался старого проверенного метода – укреплять совместную работу с внешними органами разведывательной службы путем устного обсуждения стоявших перед ними задач, и поэтому проводил совещания то с офицерами разведки конкретного фронта, то с представителями штабов, то с руководителями органов военной цензуры. Кроме того, 12 и 13 сентября 1917 года мною было организовано совещание военных атташе, поскольку во время неоднократных встреч с каждым из них в отдельности мне стало ясно, что они понимали круг своих задач и способы их решения совершенно по-разному.
Поскольку имеющихся детективов уже давно не хватало, то Венское полицейское управление еще в 1915 году организовало курсы по подготовке агентов военной полиции. Но и они не покрывали имевшиеся потребности, из-за чего контрразведывательным пунктам приходилось привлекать к такого рода работе подходящих граждан. Поэтому для выработки общего подхода к требованиям, предъявляемым к агентам военной полиции, мне пришлось издать распоряжение об обязательном согласовании таких вопросов с разведывательным управление армейского Верховного командования.
Был и еще один вопрос, требовавший своего разрешения. Дело заключалось в том, что некоторые влиятельные инстанции настаивали на полном отделении на фронте разведки от контрразведки, что было следствием полного непонимания специфики работы этих органов. По моему опыту, единственная опасность здесь крылась лишь в том, что контрразведка оттесняла порой разведку на задний план, и, чтобы противодействовать такому, я строго следил за тем, чтобы обе эти функции в рамках единой разведывательной организации выполнялись отдельными специальными органами.
Ко всему прочему, мы испытывали чрезвычайно большую потребность в переводчиках. Выросшее число станций телефонного подслушивания, количество которых достигло 190, потребности пропаганды среди русских солдат, прослушивание разговоров военнопленных и сама служба по содержанию пленных в лагерях – все это требовало привлечения невиданного ранее числа людей со знанием иностранных языков. На одном только итальянском фронте в апреле 1918 года в качестве переводчиков работало 220 офицеров и 1000 солдат.
Для удовлетворения таких возросших потребностей нами были организованы специальные курсы военных переводчиков и сформированы группы переводчиков из подходящих для такой работы людей. Разумеется, что все они должны были быть вполне благонадежными в политическом отношении, ибо при выполнении обычно весьма деликатных поручений могли принести много вреда. Конечно, и в этом вопросе случались промахи, но они носили единичный характер. Так, осенью 1917 года к русским со станции подслушивания телефонных переговоров Южной армии перебежали два унтер-офицера-переводчика, чехи по национальности, которые передали противнику сведения об организации нашей службы подслушивания. Однако в то время мысли русских были заняты происходившими в их стране важными политическими изменениями, и расчеты обоих перебежчиков на высокую награду за свое предательство не оправдались. Тем не менее этот случай подтолкнул меня к выводу, что общее обучение и специальную подготовку переводчиков лучше осуществлять в одном месте. Поэтому в мае 1918 года я распорядился о создании в Вене постоянно действующей школы военных переводчиков под руководством гауптмана Амоса Попа.
В середине 1917 года органы тактической разведки получили значительное усиление – в каждом батальоне первого эшелона появился офицер, отвечавший за организацию постоянного наблюдения за противником. А к концу года в дополнение к этому были созданы пехотные наблюдательные группы, оснащенные стереотрубами и телефонами и по возможности усиленные средствами подачи визуальных сигналов, проводными линиями связи, переносными радиостанциями, почтовыми голубями, собаками связи, а также пешими связными. Их задачей являлось ведение независимого от средств артиллерийской разведки наблюдения и своевременный доклад командованию обо всех замеченных ими переменах у противника.
Таким образом, к последнему военному году разведывательная служба получила такое развитие, о котором в начале войны нельзя было и мечтать. Общее представление о ней может дать схематичное изображение источников получения разведывательной информации и ее обработки.
В то время численный состав разведывательного управления армейского Верховного командования достиг 170 офицеров и служащих.
В начале апреля 1917 года кайзер Карл выразил великодушное пожелание освободить всех интернированных уроженцев Царства Польского и австрийских подданных. Это, разумеется, было исполнено, но все мы были убеждены, что от этих опасных лиц не следует ожидать благодарности и что над ними необходимо установить полицейский надзор. Однако такое привело к перенапряжению сил нашей и без того сильно перегруженной службы контрразведки.
Тревожным отголоском русской революции явилось заметное усиление антивоенных настроений в Австро-Венгрии, выражавшееся в ширившемся мнении о том, что скоро наступит конец войны. Так, еще в январе 1917 года депутат Зайтц на одном из собраний социал-демократов заявил: «С началом войны пролетариат принял деятельное участие в обороне страны. И не важно, что такое, возможно, противоречит теории социализма. Главное заключается в том, что это вообще показало ошибочность многих теоретических положений». Но уже вскоре более радикально настроенные элементы развернули настоящую истерию в отношении военной индустрии, а это, в свою очередь, способствовало дальнейшему расширению вражеского промышленного шпионажа, поскольку противник в условиях наступившей нехватки военных материалов очень хотел узнать, как это отражалось на состоянии нашей промышленности. В результате шпионы Антанты начали проникать в ряды рабочих и служащих, чтобы не только узнать производственные секреты и методы работы, но и объемы выпускаемой продукции, а также настроения персонала. При этом распропагандированные и оголодавшие элементы легко попадали в расставленные сети и становились вольными или невольными пособниками вражеских шпионов.
Становившаяся все более ощутимой нехватка продуктов питания и подстрекательская пропаганда создавали почву и для революционных настроений. Поэтому военные инстанции вновь и вновь поднимали вопрос о необходимости введения чрезвычайного положения и увеличения заработной платы, чтобы хоть как-то уравновесить растущую дороговизну, указывая на все увеличивавшийся разрыв между миллионными прибылями предпринимателей и мизерным вознаграждением за труд рабочих. При этом руководитель военного надзорного ведомства придерживался мнения о том, что закон о конфискациях и реквизициях в военное время не должен трактоваться только в интересах владельцев заводов и фабрик.
До тех пор, пока причиной прекращения работы являлась нехватка продовольствия, возмущения удавалось легко погасить завозом продуктов питания. Однако прокатившаяся в апреле волна забастовок в округе Каролиненталь, Праге, Тернице, Кладно и Пльзене, а также голодные бунты в Простееве говорили о централизованной акции и тайно проводимой агитации.
Такую версию подтверждали найденные в Праге прокламации, текст которых завершался такими призывами: «Да здравствует революция! Да здравствуют Либкнехт и Адлер!» В ее пользу говорили также неоднократные донесения о попытках британского шпионского центра Тинсли в Роттердаме, американского пропагандистского бюро в голландском городе Берген, а также английского военного атташе в Копенгагене полковника Уэйда привнести революционное движение в Германию и Австро-Венгрию.
Не случайно после вынесения 19 мая 1917 года преступнику, совершившему злодейское покушение на Адлера, смертного приговора, замененного по высочайшей милости на длительное тюремное заключение, на собраниях социал-демократов все чаще стал раздаваться лозунг: «Дело Адлера живет!» Нам стало также известно, что четыре польских еврея попытались сделать его даже революционным призывом. Виновниками же разразившейся в мае забастовки в венском арсенале, в которой приняло участие в общей сложности 40 000 рабочих, оказались студенты-анархисты, распространявшие среди них подстрекательские газеты. В общем, число стачек все возрастало, и властям пришлось прибегнуть к милитаризации предприятий, а зачинщиков призвать на военную службу.
Начавшаяся в конце мая в Стокгольме международная конференция социал-демократов, для проведения которой граф Чернин приложил немало усилий, судя по развернутым докладам военного атташе и органов цензуры разведывательному управлению армейского Верховного командования, все же оказалась недостаточно подготовленной. Уже в начале мая стало ясно, что правящие круги стран Антанты не разрешили своим социалистам принять в ней участие. Не приняли представители стран Антанты участие и в прошедшей в мае в Стокгольме конференции профсоюзов.
После крайне пессимистического доклада министра иностранных дел императору 12 апреля 1917 года стремление кайзера Карла к скорейшему заключению мира еще более усилилось. В связи с этим уместно подчеркнуть, что содержание данного документа немецкий писатель Маттиас Эрцбергер сообщил представителям западных стран. Но это никак не поспособствовало ослаблению воинственности политических руководителей Антанты.
Спустя месяц мне пришлось докладывать графу Чернину об одном весьма неприятном для него деле. В октябре 1914 года, когда он был посланником в Бухаресте, из его автомобиля был похищен портфель, в котором, среди прочих документов, находился и дипломатический шифр. Портфель вместе с содержимым ему возвратили, и кайзер Франц-Иосиф в присущей ему джентльменской манере отказался принять отставку своего неосторожного дипломата, о чем Чернин честно поведал в своей книге «В годы мировой войны». Однако после взятия Бухареста на чердаке виллы премьер-министра Братиану было найдено большое число фотоснимков с донесений австро-венгерского посольства и наш дипломатический шифр, то есть как раз те документы, которые находились в похищенном в свое время портфеле графа Чернина.
В общем, получилось так, что мне пришлось предъявить министру иностранных дел, руководителю того самого ведомства, которое постоянно указывало военным органам на необходимость сохранения тайны шифров, три фотоснимка, доказывавшие, что румыны начиная с осени 1914 года, могли расшифровывать переписку нашего посольства. После этого меня уже не удивляло, что содержание упоминавшейся ранее докладной записки императору от 12 апреля стало известно и за границей.
Кайзер Карл наверняка надеялся, что созыв 30 мая 1917 года австрийского рейхсрата благоприятно отразится на внутреннем состоянии Австро-Венгрии и с учетом позиции американского президента Вильсона послужит дальнейшим шагом к достижению мира.
Между тем в связи с необходимостью решения все увеличивавшегося объема государственно-правовых вопросов задачи контрразведывательной службы значительно усложнились. Ведь радикально настроенные группы национальных партий повсюду брали верх.
Масарик, несмотря на свою западную ориентацию, поспешил отправиться в Россию, поскольку там реально забрезжила возможность создания большой чешской армии. И хотя антагонизм в отношениях его бывшего друга Дюриха с Бенешем, а следовательно, и с ним лично выплыл наружу, Масарику это никак не навредило, поскольку он быстро сообразил, как нейтрализовать формального «посланца при русском императорском дворе».
Чехи брали под свое крыло и словаков в Венгрии. В частности, прошедший в конце апреля 1917 года в Киеве третий конгресс чехов и словаков принял решение о создании независимого чехословацкого государства и призвал чехов и словаков вступать в чехословацкую армию. При этом из 332 делегатов данного съезда свыше трети являлись отпущенными из лагерей военнопленными, что в условиях непрекращавшейся скрытной связи австрийских чехов с заграницей не могло не отразиться на настроениях первых.
Эта конспиративная переписка все время осуществлялась по новым каналам, о которых мы лишь догадывались, но обнаружить не могли. Два отлично работавших контрразведывательных пункта под руководством советника штатгальтера Мелла фон Меллхайма могли лишь констатировать наличие заграничного предательского политического движения чехов и что, начиная с февраля 1917 года, в поведении чехов на территории монархии и за границей стало отмечаться бросающееся в глаза единство. Поэтому удивляться тому, что на открытии заседания рейхсрата чешскими депутатами была зачитана декларация с требованием ликвидации Венгрии в ее тогдашнем виде и создания чехословацкого государства, правда пока еще в составе Австро-Венгрии, не приходилось.
Словенцы же выступали за объединение всех южных славян в рамках монархии. Причем во время проводимых ими дебатов тональность их заявлений становилась все жестче, а в речах все отчетливее стала проступать ненависть ко всему немецкому. Поэтому я не удивился, когда 20 июля 1917 года действовавшие за границей агитаторы под руководством Трумбича вместе с Пашичем провозгласили на Корфу создание свободного и независимого Королевства сербов, хорватов и словенцев во главе с представителем династии Карагеоргиевичей, что, естественно, лило воду на мельницу горячих людей в самой Австро-Венгрии.
Вскоре не замедлил проявить свое истинное лицо и сочинитель хвалебных од в адрес кайзера Стефан Радич, призвавший на заседании хорватского ландтага к «уходу Габсбургов». Осенью же дело дошло до того, что доктор Погачник, всегда заверявший всех в своей преданности императору и заявлявший, что он, будучи отцом шестерых детей, добровольно провел на фронте три года, стал рассуждать о преступном угнетении словенцев.
Вышедшая же в начале 1918 года подборка комментариев из газеты «Чешский народ» с выдержками из речей и описанием деятельности чешских депутатов Зарадника, Странского, Тузара и других явилась настоящей антологией измены родине.
Трудно передать, как тяжело было в таких условиях защищать империю от разрушительных элементов! К тому же депутаты при всяком удобном случае стремились обрушиться с критикой на деятельность органов контрразведки.
В отношении же военных судей началась настоящая травля. При этом острие несправедливых обвинений было направлено прежде всего против опоры контрразведки – органов военного надзора. И хотя их работа, охватывающая много сфер, являлась очень успешной, они вызывали к себе ненависть со стороны многочисленных организаций, которые из-за них лишились ожидавшихся прибылей или получили по рукам за вредную болтливость в почтовой переписке или выступлениях в печати.
Охота на ведьм, развернувшаяся в парламенте, привела в начале августа 1917 года к отставке фельдцейхмейстера фон Шлейера, а 9 сентября к роспуску важного военного ведомства, на месте которого была образована «министерская комиссия в военном министерстве» под руководством двух председателей – генерала от инфантерии Альберта Шмидта фон Георгенегга и руководителя парламентской секции Свободы. К счастью, перемена вывески почти не отразилась на сущности дела.
И без того чрезмерная нагрузка на органы контрразведки еще более возросла после объявленной 2 июля 1917 года амнистии. Еще 13 мая меня вместе с военным дознавателем обер-лейтенантом доктором Премингером вызвали в Лаксенбург, где во время полуторачасовой аудиенции у его величества, состоявшейся в парке, мне пришлось докладывать о том, как продвигается дело Клофача. При этом император выразил пожелание, чтобы обвинительный вердикт был вынесен еще до возобновления работы парламента, дабы приговор вступил в силу, а осужденный не воспользовался депутатской неприкосновенностью. Июнь практически прошел, но требование о выдаче Клофача так и не было выдвинуто, а в конце месяца начальник Генштаба поручил мне обсудить с главным военным прокурором, входившим в состав армейского Верховного командования, вопросы, связанные с предстоявшей амнистией для политических преступников.
Исходя из интересов дела я не смог сдержаться и выразил сожаление, что помилование касается зачинщиков беспорядков, уличенных в государственной измене. Когда же мне сообщили, что вопрос уже решен, то мне ничего другого не оставалось, как обругать тех советчиков, которые использовали во вред государству благие намерения императора принести счастье своим народам. Повинуясь чувству долга, я высказал мнение, что считаю целесообразным объявление амнистии лишь по окончании войны и то только в качестве поощрения для тех лиц, которые вели себя после вынесения приговора безупречно. Но, несмотря на это, мне все же пришлось совместно с генеральным прокурором заняться приданием надлежащей внешней формы указу о помиловании.
В октябре 1917 года во время совещания с судебным инспектором военным дознавателем обер-лейтенантом доктором Пойтлшмидтом в присутствии двух моих офицеров при обсуждении вопросов, касавшихся незаслуженных нападок в парламенте на работников правоохранительных органов, которые во время войны состояли в основном из гражданских юристов, призванных из резерва и отличавшихся куда большей требовательностью, чем кадровые военные, мне случайно стало известно, что после указа об амнистии некий господин, занимавший высокую государственную должность и чье имя, естественно, было озвучено, начал наводить справки в дивизионных судах ландвера и военной прокуратуре Вены о ходе следствия по делу Крамара и Клофача. При этом его в первую очередь интересовало, не оказывало ли армейское Верховное командование давление на судей во время судебного процесса над Крамаром. Судя по всему, этот господин и являлся одним из тех советчиков, которые втайне готовили почву для принятия кайзером решения о проведении амнистии, внушая императору мысль о том, что амнистированные никогда не забудут о его милости.
В результате амнистия, как акт проявления великодушия кайзера, в армии и среди лояльных императорской власти элементов в Австро-Венгрии была встречена с недоумением, а в неприятельских странах расценена как признак слабости и вынужденный шаг, сделанный под давлением чехов.
Не успели амнистированные выйти из-под ареста, как тут же с удвоенной силой принялись за старое, развернув оголтелую пропаганду против монархии. Благодарность же за амнистию со стороны Клофача вообще вылилась в организацию крупной стачки национал-социалистов, прошедшей в Праге 8 августа 1917 года. В ходе этой забастовки, в которой приняли участие свыше 20 000 рабочих, бастующие выдвинули требование запретить вывоз из Богемии угля и продуктов питания. А вскоре в городе Пльзень вообще пришлось объявить военное положение, чтобы прекратить эксцессы, вызванные провокационным показом евреями в кафе «Вальдек» изделий из белой муки.
Развязанная парламентом и подхваченная в невиданных ранее масштабах амнистированными подстрекателями пропаганда привела к такому положению, когда к концу 1917 года даже простая крестьянка оказалась твердо убежденной в том, что объявление независимости Богемии сразу же приведет к исчезновению нужды в продовольствии, топливе и одежде.
Делались попытки повлиять в таком же духе и на армию. Однако все они, насколько нам позволяли силы, наталкивались на серьезное противодействие.
Тем временем в переписке чешских военнопленных появился такой тон, что центральное бюро цензурной службы сочло необходимым отметить, что пленные, судя по всему, перестали бояться цензуры и возможного судебного наказания в будущем. Конечно, не все чехи были настроены столь воинственно. В их письмах зачастую встречались и такие строки: «Если после войны кто-нибудь подойдет ко мне с предложением присоединиться к славянскому братству, то я прогоню его с порога своего дома и спущу на него собак».
Не способствовала амнистия и воцарению спокойствия среди русинов, и без того недовольных нашими предложениями по решению польского вопроса. Напротив, возвращение из лагерей для интернированных лиц многочисленных попов и русофилов наподобие Маркова привело только к усилению волнений. Вновь обострилась борьба между православной и грекокатолической церковью.
Поляки же вообще были близки к всеобщему восстанию. В июле 1917 года немцам пришлось даже арестовать Пилсудского, начальника его штаба Соснковского и ряд других членов польской военной организации. Такое произошло из-за того, что легионеры при реорганизации легиона во вспомогательный корпус отказывались приносить присягу и даже попытались поднять мятеж.
Тогда же в Петербурге прошло собрание польских военных, на котором было решено создать с привлечением польских военнопленных собственную армию в 700 000 человек для освобождения Польши, завоевания Галиции и Познани. Однако Керенский исходя из негативного опыта с национальными воинскими формированиями не одобрил этого намерения. К тому же произошедшие вскоре события в самой России выдвинули перед русскими совсем другие проблемы. В результате, судя по донесениям наших агентов, польская армия сократилась до размеров одной стрелковой дивизии.
Для нас тоже настали не самые лучшие времена – в 1917 году в целях высвобождения людей для нужд фронта значительному сокращению подверглись органы цензуры, являвшиеся важным средством для выявления умонастроений и тайных нитей антигосударственного движения. Множество цензурных пунктов на оккупированных территориях было расформировано или объединено, в результате чего штат цензоров сократился до 400 офицеров и чиновников и до 2600 солдат.
Все это привело к неслыханному повышению нагрузки на работников цензуры, о чем свидетельствуют средние цифры проходившей через ее органы корреспонденции. Так, цензурный пункт в Вене ежемесячно обрабатывал около 500 000 писем, в Будапеште – более 250 000, а в Фельдкирхе – от полутора до двух миллионов почтовых отправлений. Одна только телеграфная цензурная комиссия в Вене просмотрела с начала войны до конца 1917 года десять с половиной миллионов телеграмм, из которых 43 000 были задержаны, а 1375 переданы полицейскому управлению для расследования.
Кроме того, органы контрразведки постоянно поднимались по тревоге из-за сигналов о готовящихся диверсионных актах, которые широко практиковались Францией и Англией в Германии. Так нами были задержаны два вражеских агента с чемоданом, в котором под видом электрических фонариков фактически находились адские машины. У итальянских же пленных были найдены пропитанные парафином рулоны бумаги. Кроме того, на их имя приходило также вино, оказавшееся керосином.
Все говорило о том, что противник готовит диверсии. Тем не менее взрывы 25 мая на фабрике по производству боеприпасов в городе Беловец недалеко от Пльзеня и 17 июня на заводе «Ам Миттель», пожар 25 июня на предприятии по производству пороха в местечке Зауберсдорф около города Нойнкирхен и взрыв 10 июля 1917 года в словенском городе Прагерхоф были квалифицированы как обычные несчастные случаи, какие в то время случались и во враждебных государствах.
В общем, необходимо было проявлять максимальную бдительность, но число объектов, требовавших наблюдения и охраны, было так велико, что основная задача контрразведки как бы отошла на задний план. Быть может, это и послужило причиной заметного уменьшения числа пойманных шпионов. Однако, скорее всего, вражеские лазутчики, наученные опытом, просто стали хитрее. Нельзя было исключать и такую возможность, что противники, получая достаточно обширную информацию от имевших скрытые связи с родиной изменников за рубежом, вообще стали меньше использовать агентов.
Тем не менее нами было разоблачено итальянское благотворительное общество под названием «Опера Бономелли», на деле оказавшееся шпионской организацией, руководство которой находилось в Милане, а вербовочный пункт агентов – в швейцарском городе Лугано. Вся корреспонденция этой шпионской организации и идущие в ее адрес письма органами контрразведки стали попросту задерживаться. Вскоре была устранена и возможность обхода цензуры через Германию, что стало результатом тесного взаимодействия австровенгерского контрразведывательного пункта в городе Фельдкирх с немецким отделом цензуры.
С контрабандной пересылкой информации через людей, въезжавших в Австро-Венгрию, мы боролись посредством усиления пассажирского контроля. Между прочим, проверка показала, насколько слабой была прежняя система, когда пленным неприятельским офицерам удавалось пробираться с подложными или купленными подлинными проездными документами вплоть до контрольных пунктов передовых позиций нашего фронта на реке Изонцо. Результатом этой проверки стала и ликвидация целой шайки профессиональных мошенников, специализировавшихся на подделке документов, во главе с польским легионером Виктором Бромовичем.
В целях рекламы, а также ради более высокого заработка ряд венских опереточных и эстрадных ансамблей выезжал в нейтральные страны. При этом актрисы обычно получали мизерные гонорары, которых едва хватало на пропитание. Таким обстоятельством пользовалась разведывательная служба Антанты, чьи щедрые кавалеры узнавали от актрис, достаточно много разъезжавших по Австрии, гораздо больше сведений, чем это было допустимо.
В оккупированной Румынии нам довелось познакомиться и с организованной тогда французскими офицерами так называемой «воздушной разведкой». Ее смысл заключался в том, что неприятельские самолеты высаживали в нашем тылу агентов с почтовыми голубями. Эти лазутчики, естественно, встречали активную поддержку у своих земляков и в первую очередь у оставленных румынской разведкой соглядатаев.
Как бы то ни было, нам удалось раскрыть и обезвредить весьма разветвленную сеть таких шпионов и их пособников. И какой бы невидимой на первый взгляд ни казалась скрытая шпионская деятельность, благодаря двум крупным аферам она все же стала достоянием широкой общественности.
