20

В крошечное зарешеченное окошко донеся паровозный гудок. Вероника невольно вздрогнула.

– Тихо, тихо, успокойся, – проговорил Серафим. – Все позади. Поедешь домой, к родителям. Встретишь хорошего парня. Родишь ему детишек.

– Я не понимаю, как Снежана могла вас разлюбить? Если любишь по-настоящему, можно все простить. Все, кроме… – Вероника не договорила. Взгляд ее потух, губы дрогнули.

– А она и не разлюбила. – Серафим достал откуда-то из темноты старый, облезлый плед и укутал им ее ноги.

– В смысле? Как это не разлюбила, если ушла к Снегиреву?

Вместо ответа он усмехнулся.

– Тебе еще не надоело слушать?

Вероника решительно мотнула головой.

– Нет, наоборот. Очень интересно и здорово отвлекает от всяких неприятных мыслей.

– Ну так слушай дальше. – Серафим снова сел на пол рядом с кушеткой. – Тот день – я имею в виду встречу со Снегиревым – изменил мою жизнь. Осознание того, что я не полностью виноват перед собой и Снежаной, придало мне сил. Я стал меньше пить. Конечно, не бросил совсем, но перестал напиваться ежедневно. Начал ходить в церковь, не в ту, что в Нестерове, а в другую, подальше. Раньше я туда не ходил, а теперь почувствовал, что меня потянуло. Я познакомился с батюшкой, рассказал ему свою историю. Он посочувствовал мне, велел простить и Снегирева, и Снежану. Простить Снегирева я не мог, а вот Снежану простил. Перестал считать ее уход предательством. Научился радоваться за нее. Она счастлива, живет в достатке, путешествует, занимается любимым делом. И слава богу! Мне только очень хотелось поговорить с ней. Так, как когда-то мы разговаривали, лежа в постели перед сном, сидя за чашкой чая, крутя баранку в машине. Я сказал об этом отцу Алексею, и он… он посоветовал писать ей письма.

– Письма Снежане? – Вероника глянула на Серафима с любопытством.

– Да.

– Так вот почему вы писали ей эти письма! Она хранила их. Много раз перечитывала, листочки были потрепанные. Но как… как Снегирев допустил, чтобы она получала от вас письма? Он же должен был воспрепятствовать этому всеми силами.

– Очень просто. Я посылал их от имени ее матери. Та жила в двухстах километрах от Плацкинина, у нее было большое хозяйство, приезжала она к дочери редко. Когда мы со Снежаной поженились, нам периодически приходили от нее письма. Я подумал, что и сейчас вполне могут. Человек старый, ни мобильным, ни скайпом не пользуется. Почему бы не написать письмецо? Я начал писать Снежане десять лет назад. По одному письму в год. Я никогда не упрекал ее, не старался очернить ее нынешнего мужа. Просто пытался рассказать ей о своей любви. О том, что она для меня значит. Как я сожалею, что своими руками разрушил наше счастье. Я писал каждое письмо по несколько дней. Иногда неделями, прибавляя каждый вечер новую фразу или просто пару слов. Исправлял, переписывал, читал вслух перед тем, как уснуть. Я испытывал невероятное облегчение оттого, что могу общаться с ней. Когда письмо было окончательно готово, я садился в поезд и ехал в поселок, где жила Снежанина мать. Покупал конверт и опускал письмо на тамошней почте. Я понятия не имел, читает ли Снежана эти письма или рвет, не распечатывая, после того как в первый раз обнаружила подлог. Мне было все равно. Главное, что я разговаривал с ней!

В мою жизнь вошло смирение, а вместе с тем долгожданный покой. Я пришел к выводу, что случай с провалом премьеры произошел не просто так, он явился результатом моего характера, чрезмерной самоуверенности, желания похвальбы и лести, непростительной беспечности и разгильдяйства. Ведь если бы до этого я не опорочил себя игрой в нетрезвом виде, Снегирев не смог бы осуществить свой подлый замысел. Все привыкли к тому, что я выхожу на сцену пьяным, никому и в голову не пришло искать другие причины моего сомнамбулического состояния. За все это я расплатился сполна, настало время забыть обо всем, найти для себя новый смысл, новую опору.

Я в который раз сменил место жительства и переехал сюда, в станционный поселок. Нет, вовсе не для того, чтобы быть поближе к Снежане. Я ведь принял решение не беспокоить ее своим появлением. Мне просто хотелось иногда, хоть издали смотреть на дом, бродить привычными лесными тропками, наслаждаться родными пейзажами.

Я продолжал ходить по электричкам и стал неплохо зарабатывать. Люди благодарили меня и давали деньги. С жильем тоже сложилось: один из предпринимателей разрешил мне перебраться в старый заброшенный киоск, который он некогда построил для торговли, но он оказался ему не нужен по причине развернувшегося бизнеса. Продавщицы в станционных магазинчиках привыкли ко мне и, несмотря на то что я больше не побирался, а покупал еду за деньги, часто подкидывали мне просроченные продукты. Я продолжал ходить в церковь, молился за себя и Снежану и сочинял, сочинял свои письма…

О том, что она больна, я узнал не сразу. Как-то зашел в магазин и услышал, что одна из продавщиц говорит другой:

– Снегирев-то из Плацкинина жену свою к экстрасенсу повез. Аж в Курскую область. Говорят, отличный экстрасенс, всем помогает.

Другая продавщица вздохнула:

– Коли деньги есть, можно и поехать. Вдруг поможет.

Я замер на месте. Сердце у меня упало. Я подошел к продавщицам.

– Что с женой Снегирева? Она заболела? Чем?

– Вроде бы онкология, – с сочувствием проговорила женщина.

У меня внутри все перевернулось.

– Давно? – спросил я дрожащим голосом.

– Да уж больше года. Говорят, врачи больше не берутся. Теперь только к знахарям.

В глазах моих почернело, я вышел из магазина, не купив продуктов, и бросился в Плацкинино. Как и прежде, меня встретил грозный лай Барса. Он метался за забором на цепи и рычал, но двор был пуст. На закрытых окнах висели плотные шторы. Я понял, что Снегирев и Снежана действительно уехали, оставив Барса стеречь дом и поручив заботу о нем соседям. Выходило, что продавщица сказала правду. Я несколько раз обошел вокруг забора, не обращая внимания на захлебывающегося лаем пса. Дверь соседнего дома открылась, и раздался скрипучий женский голос:

– Чего ты брешешь, окаянный? Или лезет кто? Вот я сейчас…

Я поспешно ретировался, вернулся на станцию, сел в электричку и поехал к отцу Алексею. Я влетел в церковь как полоумный. Священник поглядел на меня со страхом и недоумением.

– Что стряслось, Серафим? На тебе лица нет.

– Снежана больна! – Я упал перед ним на колени. – У нее смертельная болезнь! Как же так? Ведь я столько лет молился за ее здоровье? Батюшка, что мне делать? Она должна жить.

– Встань, Серафим. – Отец Алексей поднял меня с пола. – Вот что я тебе скажу. На все воля Божья. Мы не в силах ей противиться. Если земная жизнь твоей бывшей супруги подошла к концу, так тому и быть. Молись за нее и смирись.

Но я не мог смириться. Во мне все бурлило и клокотало от боли и ярости.

– Это Снегирев! – крикнул я в отчаянии. – Все из-за него! Он погубил ее. Будь она со мной – осталась бы здорова!

– Ты глупости говоришь, Серафим, – спокойным и терпеливым тоном сказал священник. – Это в тебе страсти кипят. Но скоро ты поймешь, что Снегирев здесь ни при чем. Молись за Снежану и не желай никому зла.

Теперь все мои дни превратились в ожидание. Я надеялся, что экстрасенс поможет Снежане, и ждал их возвращения из Курска. Почти каждый день я ходил в Плацкинино и издали наблюдал за домом. Он по-прежнему был пуст, и даже Барс не лаял за забором – очевидно, его забрали к себе соседи. Я боялся, что случилось самое страшное и Снежана умерла в дороге, не доехав до родного дома. Но однажды я увидел у забора роскошный серебристый джип. Это была машина Снегирева. Окна в доме были распахнуты настежь, а сам Снегирев стоял у калитки и нервно курил. Лицо его было серым и осунувшимся. Я едва не бросился на него, чтобы растерзать на куски, но вспомнил слова отца Алексея и продолжал стоять за деревьями. Мне нужно было убедиться, что Снежана жива, приехала вместе с ним. Наконец я увидел ее в одном из окон. Бледную, с коротко остриженными волосами, похожую на десятилетнего мальчика. Она грустно смотрела на лес. Мне показалось, она заметила меня. Но нет, взгляд ее скользнул куда-то в сторону, она позвала слабым голосом:

– Коля.

– Иду, милая! – отозвался Снегирев и, бросив сигарету, кинулся в дом.

Я постоял немного и ушел. Понял, что мне нечего тут делать. Я ежедневно ездил в церковь, молился за Снежану. Ставил за нее свечи, заказывал молебны. Обещал Богу, что, если она поправится, я уеду отсюда – далеко, на север. Я ведь оттуда родом. Родителей моих давно нет в живых, но осталась сводная сестра. Мы никогда с ней не дружили и почти не общались. Ей уже почти шестьдесят, есть дети, внуки. Может, примут меня к себе, буду заботиться о чужих ребятишках…

Так я думал тогда, надеясь, что беда пройдет мимо и Снежана останется жива. Увы… ей с каждым днем становилось хуже. Забравшись на дерево в лесу, я видел, как Снегирев выносит ее из дома на руках, сажает в кресло и укутывает одеялом.

Потом он перестал ее выносить. У ворот дома ежедневно стояла «Скорая». Иногда по два раза за день. Он боролся за нее, Колька Снегирев. Боролся, насколько позволяло его материальное положение. Приглашал частных докторов, нанимал медсестер проводить процедуры. Но ничего не помогло…

Снежана умерла прошлой осенью, в конце ноября. Я запомнил тот день. С утра лил дождь как из ведра, хотя за неделю до этого выпал первый снег. А потом все растаяло, на улице было темно и пасмурно, голые мокрые деревья сиротливо растопырили свои черные ветки. Тоска.

Я шел в Плацкинино по щиколотку в воде, старый дождевик не спасал от ледяных струй, лившихся за шиворот. Наконец я добрался и увидел у калитки катафалк. Дверь дома распахнулась, из нее вышли двое дюжих мужиков. Они несли носилки, покрытые простыней. Носилки со Снежаной. Я обеими руками зажал рот, чтобы не закричать. Мужики понесли носилки в машину.

Из дома выбежал Снегирев. Он был страшен. Лицо перекошено страданием, волосы торчком, глаза безумные.

– Снежана! – крикнул он и бросился к катафалку. – Снежана! Нет! Не может быть. Постойте! – Он стал хватать гробовщиков за руки. Те молча отстранялись и делали свое печальное дело. – Постойте же!

Хлопнула дверца. Водитель дал газу, автомобиль медленно пополз по дорожке в лес. Они проехали мимо меня. Я стоял и смотрел, как, покачиваясь, утопая в грязи, едет машина. Там, внутри, находилась Снежана. Я был в этот момент ближе к ней, чем Снегирев. Я протянул руку и дотронулся до забрызганного грязью капота, потом взглянул на Снегирева. Он стоял на том месте, где только что была машина, под дождем, в одной рубашке и джинсах, мокрых насквозь. Он что-то беззвучно говорил или шептал. Наверное, прощался со Снежаной…

Я не стал подходить к нему, повернулся и пошел домой, к себе в каморку. Через два дня состоялись похороны. Я стоял в отдалении, за чужими спинами, стараясь оттуда разглядеть лицо Снежаны, лежащей в гробу. Я хотел подойти поближе, но, как только я сделал несколько шагов вперед, ко мне подскочили двое молодых и неприятных парней в кожанках.

– Слышь, ты, помоечник, пошел отсюда. Николай Васильевич велел гнать тебя вон. Стой там, где стоял, не то недосчитаешься последних зубов.

Сам Снегирев стоял у гроба. Он был молчалив и бледен, но аккуратно причесан, выбрит, застегнут на все пуговицы. Я не хотел потасовки возле могилы, поэтому отошел и встал в стороне. Я прощался со Снежаной, обещая ей, что скоро, очень скоро мы встретимся и тогда уже никто не разлучит нас. Похороны шли своим чередом. Гроб опустили в яму, засыпали землей, покрыли могилу цветами. Народ стал рассаживаться по машинам, чтобы ехать на поминки.

– …Вы ведь Серафим?

Я вздрогнул и обернулся. Рядом стояла женщина лет сорока с небольшим. Невысокого роста, худенькая, с вьющимися светлыми волосами.

– Простите, мне надо знать – вы Серафим? – голос ее звучал мягко и доброжелательно. Она то и дело тревожно оборачивалась и оглядывалась.

– Да, – кивнул я.

– Послушайте, мне надо вам кое-что сказать. Снежана просила.

– Снежана? – Я не верил собственным ушам. Снежана перед смертью думала обо мне?

– Кто вы ей? – спросил я кудрявую.

– Я ее подруга. Меня зовут Ольга. Мы вместе занимались живописью. Снежана знала, что умирает. Она сказала, что вы придете на похороны. Описала, как вы выглядите.

– Как она могла это сделать? – Я смотрел на Ольгу с изумлением и недоверием. – Мы не виделись лет пятнадцать.

– Она видела вас. – Ольга вздохнула и снова оглянулась с тревогой. – Видела, как вы прячетесь в лесу. Много раз. Она читала ваши письма.

– Читала?? – Мои ноги ослабели, во рту стало сухо. – Не выбрасывала их?

Ольга грустно покачала головой.

– Читала, много раз. Прятала их от мужа. Плакала. Она любила вас. Всегда. Она говорила мне об этом. Говорила, что совершила страшную ошибку, уйдя от вас. Что вы оба были молоды и глупы.

Я стоял совершенно убитый и раздавленный. Наверное, я должен был радоваться – но мне хотелось завыть в голос. Снежана любила меня! Мы оба тайком глядели друг на друга, страдали, но ничего не смогли предпринять. Она дострадалась до могилы…

Вероника вдруг вспомнила слова Василия о том, как супруга Снегирева сидела на улице и «малевала цветочки». Возможно, не просто так она столько времени проводила во дворе за этим занятием? Может, таким образом несчастная женщина пыталась быть на глазах у любимого, ближе к нему?..

Пока Вероника раздумывала, сказать ли Серафиму о своем предположении или нет, тот уже заговорил дальше:

– Я спросил у Ольги, где находятся письма. Я был уверен, что Снегирев нашел их и выкинул. Но она ответила:

– Они где-то в доме. Но где, не знаю. Снежана хотела мне отдать их, чтобы я передала их вам, на память о ней, но ей внезапно сделалось плохо, она потеряла сознание и больше в себя не приходила. Я не знала, где именно она хранила письма, и не могла их разыскивать при Николае. – Ольга виновато развела руками. – Помните, что я вам сказала: Снежана любила вас. Она все вам простила, даже потерю ребенка. Она просила, чтобы вы это знали. Теперь вы знаете. Прощайте. – Она повернулась и поспешила к веренице машин.

Я дождался, пока все уедут, подошел к свежей могиле, погладил мокрую землю.

– Милая моя девочка, единственная на всем свете. Покойся с миром.

Я крепко выпил в тот день. Давно я так не напивался. Но надо было как-то снять охватившее меня страшное волнение и напряжение. Когда я пришел в себя, единственной мыслью, овладевшей мной, было – я должен забрать письма. Отыскать их и унести из дома. Это все, что осталось у меня от Снежаны, от нашей глупой, но настоящей и большой любви.

Я выждал неделю и отправился к Снегиреву. Снова на меня лаял Барс, но я перестал бояться его. Я стоял у калитки и ждал. Он вышел ко мне – взгляд его был полон ненависти и презрения.

– Чего тебе? Зачем приперся? На Снежану посмотреть? Так нет больше ее. Понимаешь ты это своими пропитыми мозгами?

Я пропустил мимо ушей его оскорбления.

– Пожалуйста, пусти меня в дом. Ненадолго, на пару часов. Мне нужно найти кое-что и забрать.

Его губы скривились в пренебрежительной усмешке.

– Что тебе нужно найти? Разве только заначку, припрятанную с тех времен, когда ты здесь квасил.

Я боялся сказать ему, что это письма. Он бы разозлился и порвал их.

– Это нужная мне вещь. Статуэтка, подаренная матерью на окончание театрального училища, – соврал я.

– Иди к черту со своими статуэтками, – рявкнул он грубо. – Иди и не появляйся тут больше. А то спущу собаку.

Я понял, что в дом мне по-прежнему не попасть, несмотря на то что Снежаны там больше нет. Снегирев не собирался пускать меня даже на порог. Пришлось примириться с мыслью, что письма мне недоступны. Но они хотя бы целы и невредимы, лежат где-то, надежно спрятанные. Я писал их, а Снежана читала и перечитывала. И пока они существуют, наша с ней любовь жива. Так думал я, влача свое жалкое существование в этой убогой каморке, бродя по электричкам, попивая вечерами пустой чай в одиночестве и тоске…

Год промелькнул как один день. Снова наступил ноябрь. Накануне годовщины Снежаниной смерти мне стало особенно тоскливо. Я запил. Неделю не просыхал, валялся у себя в каморке в бессознательном состоянии. Перед глазами стояло кладбище, толпа людских спин, гроб, который я мог разглядеть лишь издали. В голове сверлила безжалостная мысль о том, что я не смог даже поцеловать Снежану на прощание, и она просто убивала меня. В какой-то из дней я почувствовал, что сейчас откину коньки. Я ничего не ел уже много суток. Внутри все сжималось от голодных судорог. Я выполз наружу и потащился в знакомый магазинчик. При виде меня продавщицы переглянулись и дружно заткнули носы.

– Фу! Какая вонь! – Одна из продавщиц, девчонка с крашеными волосами, замахала на меня руками. – Убирайся отсюда, Серафим! Пойди протрезвей хоть чуток. Ты нам всех покупателей распугаешь.

Я стоял на пороге, покачиваясь, и не мог издать ни единого звука.

– Тише, тише, не гони его, – вмешалась другая, пожилая, по имени Вера. Именно она периодически подкармливала меня списанными продуктами, она же первая поведала тогда о Снежаниной болезни. – Видишь, он не жравши все это время. Давно не появлялся. Все пил небось? – Она поглядела на меня с сочувствием. Я молча кивнул. – Ну иди, я тебе хлебушка дам. И кильку в томате. – Она достала из-под прилавка буханку и консервную банку. При виде еды у меня невольно потекли слюнки. Я сделал пару шагов к прилавку, но ноги подкосились, и я грохнулся на пол.

– Этого еще не хватало, – рассердилась девчонка. – Говорила я тебе, теть Вер, зря вы этого забулдыгу тут привечаете, прикармливаете. Что теперь с ним делать? Ментов вызывать?

– Зачем ментов? – Пожилая вышла из-за стойки и склонилась надо мной. – Эй, Серафимушка, ты живой? – Она потрогала мой пульс и успокоилась. – Живой. Просто голодный. Светка, ну-ка живо, сделай горячего чая с сахаром.

Девчонка, недовольно бурча, ушла в подсобку и вскоре вернулась со стаканом. Сердобольная Вера принялась отпаивать меня чаем, кормить принесенными из дому бутербродами и печеньем. У меня немного прояснилось перед глазами, я смог поблагодарить ее, едва ворочая языком.

– Да ладно тебе, – улыбнулась Вера. – Я ж понимаю, больно тебе. Душа рвется.

Год назад, после похорон, я рассказал ей, что Снежана моя бывшая жена. Очевидно, добрая женщина помнила об этом и связала мое плачевное состояние с годовщиной ее смерти.

– Кстати, слыхал новость? – спросила она меня, когда я окончательно пришел в себя.

– Какую?

– Снегирев дом продал.

– Как продал? – Я даже вскочил, хотя ноги по-прежнему слушались меня с трудом.

– Да вот так. Мне кума из Нестерова сказала. Она к подруге в Плацкинине в гости ходила. Говорит, дом на краю леса продали. Там теперь новые хозяева. Вроде молодые какие-то.

Я больше не слушал ее. Сердце у меня бешено колотилось. Я взял хлеб, кильку и, покинув магазин, пешком отправился в Плацкинино. Шел я долго, хотя от станции до деревни чуть больше полутора километров. Но после недельного запоя и голодухи сил у меня было как у комара. Я то и дело спотыкался и падал в снег. Лежал немного, затем вставал и шел дальше. Снова падал и вновь вставал. Так, наконец, я добрался до дома. На калитке висел замок, со двора не доносилось ни звука. Я ходил у забора, топая ногами, чтобы не отморозить их, и ждал. Мне не терпелось узнать, кто купил дом у Снегирева. Вдруг приличные люди? Я смогу договориться с ними, и они пустят меня внутрь. Я обыщу все и найду письма. Не может быть, чтобы Снегирев их обнаружил и уничтожил. Они там, на месте, и я найду их!..

Я продолжал ждать. Час, другой. Я уже почти оледенел, пальцы на руках не сгибались. Но я упрямо продолжал топтаться возле калитки, всматриваясь в сгущающиеся сумерки. Наконец дорогу осветили фары. Раздался шум мотора. Из лесу выехала машина и остановилась у забора. Из нее вышел симпатичный парень. Это был твой Егор. На всякий случай я укрылся за деревом и стал наблюдать. Новый хозяин дома говорил по телефону. Разговор меня заинтересовал – он был очень странным. «Отличный дом, – сказал он в трубку, – подходящий для нашего дела. Послезавтра приедут страховщики. Сумма выйдет не ахти, но хоть что-то. Ну а потом… потом, котик, все пойдет по плану…» По какому плану – парень не уточнил. Но меня удивило то, что он говорит с кем-то и действует втайне от супруги, да еще называет неизвестного абонента «котик». Налицо явный факт измены. Однако мне было плевать и на молодого хитреца, и на его баб. Мне были нужны письма! Я вышел из-за дерева и подошел к нему. Он посмотрел на меня с брезгливостью.

– Чего тебе? Налички у меня нет, все на карте.

Это был дежурный ответ жмота, так всегда говорили те, кто жалел подать мне даже десять рублей, просто ленился залезть в карман. Но я пропустил его слова мимо ушей.

– Слушайте, – сказал я ему, как можно мягче, – мне не нужны деньги. Пустите меня в дом, пожалуйста.

– В дом? – Он ухмыльнулся. – Еще чего. Может, тебе сразу ключи отдать?

– Пожалуйста, мне нужно в дом. Я должен найти там кое-что, очень важное для меня.

Он вдруг сделался серьезным и внимательно взглянул на меня.

– Что именно? Говори, я должен знать.

В этот момент я понял, что он не так прост, как кажется, этот симпатичный молодой мужчина.

– Это письма. Мои письма к женщине, бывшей жене. Я любил ее больше всего на свете. Она умерла.

– Почему они хранятся в чужом доме?

Стало ясно, что придется раскрывать карты. Но меня обнадежило то, что парень расспрашивал меня. Значит, не собирался прогонять, хотел выслушать. Я рассказал ему вкратце свою историю. Мне было тяжело объяснять все это совершенно чужому человеку, но иного выхода не оставалось. Я надеялся, что Егор поймет меня и пустит в дом отыскать письма.

Он слушал внимательно, не перебивая. Хмурился, покусывал губы, точно что-то соображал, прикидывал в уме. Наконец, когда я замолчал, он произнес спокойно и с расстановкой:

– Окей, я пущу тебя в дом. Но при одном условии.

– Каком? – Я был готов выполнить любое условие, помочь что-нибудь разгрузить, убрать, почистить снег перед забором. Но то, что я услышал, повергло меня в шок.

– Ты должен подойти к моей жене. Ее зовут Вероника. Она приедет сюда через несколько дней, и ты должен напугать ее.

– Как напугать?

Он смерил меня насмешливым взглядом.

– Да очень просто. Выйти из леса. Постучать в калитку. Сказать, чтобы она пустила тебя в дом. Зачем – не говори. Просто требуй, чтобы она дала тебе войти. Добейся того, чтобы она волновалась. Сделай так несколько раз. Постарайся навести на нее ужас. Понял меня?

Я растерянно помотал головой, совершенно не понимая, что за игру он затеял. Зачем нужно пугать какую-то неизвестную Веронику?

– Что тут непонятного? – рассердился парень. – Тебе и изображать ничего не надо, ты и так страшен как смертный грех. Просто явись перед ней и продолжай приходить. Если сделаешь все хорошо, я пущу тебя в дом.

– А сколько времени я должен все это проделывать? – поинтересовался я неуверенно.

– Делай. Я скажу, когда хватит. А сейчас – вон отсюда, чтобы я тебя не видел. Придешь в пятницу с утра. – Он снова вытащил телефон, давая понять, что разговор окончен.

Я послушно поплелся в лес. Однако меня разбирало любопытство. Чем-то этот парень отдаленно напомнил мне Снегирева. Такая же изощренная фантазия, направленная в дурное русло. Я постоял за деревьями и вернулся к дому. Калитка была заперта, а Егор во дворе продолжал говорить по телефону.

– Котик, у меня возникла гениальная идея. Я тут закорешился с одним бичом. Страшный такой, морда красная, седой – словом, настоящий лешак из чащи. Видно из местных, опустившийся алкаш.

Я понял, что речь идет обо мне, и приник к забору, прислушиваясь.

– Он станет пугать ее. Сделает так, чтобы она была сама не своя от страха. Нам это будет в помощь. Почему в помощь? Ну, котик, как ты не понимаешь? Человек испуганный, взволнованный, гораздо больше рискует стать жертвой несчастного случая. Что нам и нужно. – Он ушел в дом, и я перестал его слышать.

Но мне и так уже все было ясно. Я понял, что этот красавчик, на пару с любовницей, хочет избавиться от жены, подстроив несчастный случай. Я стоял и не знал, как быть. На моих глазах замышлялось преступление. Наверное, нужно было как-то вмешаться, воспрепятствовать этому? Но как? Пойти в полицию и заявить, что какой-то тип, фамилию которого я даже не знаю, собрался отделаться от своей жены? Кто поверит мне, бомжу? Где я возьму доказательства? Бороться с преступником своими силами? Они слишком неравные. В конце концов я решил не вмешиваться. Кто мне такая эта Вероника, чтобы из-за нее волноваться? Мне нужны письма, стало быть, я сделаю все, что от меня требует новый хозяин.

Я ушел и вернулся в пятницу утром, как мне и велели. Постучал в калитку. Ты открыла мне, и я удивился приветливому и мягкому тону, которым ты со мной заговорила. У меня даже появилась надежда, что ты пустишь меня в дом сама, безо всяких условий. Но, вероятно, вид мой был слишком отвратителен даже для такой девушки, как ты. Я видел, что ты испугалась. Как и наказывал Егор, я не стал говорить тебе о письмах. Просто попросился войти, а услышав вежливый отказ, ушел. Каково же было мое удивление, когда вечером в мою каморку нагрянул Егор.

– А ты молодец, – на его лице была довольная ухмылка. Он сунул мне буханку хлеба и пакет молока. – Вот, держи. Это гонорар.

– Как вы меня нашли? – с недоумением спросил я.

– Это было проще простого. Ты же сам мне сказал, что живешь на станции. Я доехал до нее и порасспросил местных. Тебя тут все знают.

Я действительно говорил ему, что живу в станционном поселке, но уже успел позабыть об этом.

– Она напугана. Продолжай в том же духе. Приходи еще и еще. И вот что. Я дам тебе ключ от калитки. Можешь тайком заходить во двор. Ходить там, шуршать, скрипеть. Пусть она думает… что ты привидение! – Он весело захохотал над своим остроумием.

Мне стало не по себе.

– Зачем вам все это? Ваша жена – хорошая женщина, любит вас. Она с такой нежностью говорила о вас, была уверена, что вы ее никому не дадите в обиду.

– Не суй нос не в свое дело, – сурово произнес Егор. – Ты хочешь, чтобы я пустил тебя за письмами? Вот и выполняй поручение.

– Кто поверит в привидение? – попробовал возразить я.

– Еще как поверит, если вокруг никого, только снежные сугробы и лес. А внешность у тебя – ого-го! Даже я сначала испугался, когда тебя увидел. Так что действуй.

Он протянул мне дубликат ключа. Я взял его, и он покинул каморку. После его ухода мне стало настолько тошно, что захотелось удавиться. В кого я превратился? Я, Серафим Завьюжный, красавец, звезда и любимец публики, стал пособником убийцы. Теперь моя роль – не Гамлет или Ромео, а леший, оборотень, нечистая сила, монстр! Однако оставалась еще надежда получить мои письма, и ради этого я по-прежнему был готов на все.

Я стал следить за тобой и за всем, что происходит в доме. Сделать это было несложно, особенно с ключом, который дал мне твой муж. Я приходил утром, прятался в лесу, за деревьями, и видел, как он уезжает на работу. Садясь в машину, он неизменно болтал по телефону со своим «котенком», описывая ей в подробностях, как ты страдаешь и боишься ужасного бродягу-бомжа. Постепенно я стал понимать весь его замысел и мотивы, толкнувшие его на преступление. Он мечтал завладеть твоим имуществом и деньгами, а для этого ты должна была умереть. Он говорил, что при разводе не получит ничего, ведь все, что у вас есть, – это подарки твоего отца, которыми с ним никто не поделится. Единственное, на что он может претендовать, – это часть дома, который оформлен в долевой собственности. Но этого ему казалось мало. Его любовница, ее звали, кажется, Лена или Лера, мечтала разбогатеть вместе с ним.

Вскоре Егор снова появился в моем жилище. Вид у него был гневный и суровый.

– Ну и где ты? Показался разок – и в кусты? Пора приступать к более решительным действиям. Вспомни, что я тебе говорил: изображай лешего, являйся к ней снова и снова, пугай. Требуй впустить в дом. Иначе не видать тебе писем как своих ушей.

На следующий день я подстерег тебя у калитки, когда ты возвращалась из магазина. Едва завидев меня, ты вся сжалась, задрожала. Мне сделалось невероятно стыдно. Я вдруг решил: все расскажу тебе о том, кем является твой муженек. Я уже открыл было рот, но внезапно понял, что это глупая затея. Ты никогда бы мне не поверила, ведь ты обожала мужа, в твоих глазах он был ангелом, а я отвратительным демоном. Все же я сказал тебе, что вскоре ты умрешь. Не знаю зачем, просто вырвалось. Не мог больше молчать. Я тут же пожалел об этом, но было поздно. Ты побледнела как смерть и смотрела на меня с ужасом. Я в растерянности двинулся в лес и тут наткнулся на старуху из соседнего дома, ту самую, которая сердобольно подкармливала меня, когда я безбожно пил после ухода Снежаны. Она собирала еловый лапник. Я хотел быстро пройти мимо, но она окликнула меня:

– Серафим!

Я вздрогнул. Я не ожидал, что кто-то из Плацкинина помнит меня по имени. Ведь я уехал отсюда без малого двадцать лет назад и с тех пор в деревне не появлялся, лишь тайком следил за домом, не выходя из леса. И вдруг старуха называет меня «Серафим». Сам я, признаться, давно позабыл, как ее зовут.

– Ульяна, – тихо подсказала Вероника. – Ее зовут Ульяна. Вернее, звали. Она умерла. Кто-то напугал ее до смерти, так, что беднягу разбил удар. Я… я думаю, это был Егор. – Она судорожно сглотнула.

– Правильно думаешь, – мрачно подтвердил Серафим. – Но об этом чуть позже, по порядку… Я остановился в нерешительности. Старуха смотрела на меня со страхом и мелко крестилась.

– Серафим! Ты же помер!

Я не знал, что ей ответить. Очевидно, кто-то пустил слух, что меня нет в живых. Вероятнее всего, это был Снегирев. Пока я раздумывал, что сказать, бабка пустилась наутек. Она ковыляла от меня, проваливаясь по колено в сугробы, продолжая креститься и бормотать: «Чур меня, чур».

– Так вот почему она решила, что вы оборотень, – поняла Вероника. – Так убедительно рассказывала об этом, что даже я поверила.

– Ее суеверие ее же и погубило, – сказал Серафим.

– Да… – Вероника вздохнула. – Что было дальше?

– Я решил, что нужно действовать. Постараться разгадать зловещие планы Егора, как-то обезопасить тебя. Я догадывался, что он хочет подстроить взрыв газа. Понял это по обрывкам его телефонных разговоров, да и ясно, зачем ему нужно было срочно застраховать дом. Он ведь был совладельцем, в случае пожара и твоей гибели ему полагалась какая-то сумма. Взрыв должен был вырубить тебя или, по крайней мере, ввести в ступор, а пламя тем временем перекинулось бы на стены и пол. Деревянный дом сгорел бы дотла. Полиции и страховщикам Егор наплел бы, что ты была не в себе, что тебе повсюду чудились призраки. Призвал бы в свидетели жителей деревни – он ведь всем рассказывал о том, как его жена боится бродягу, являющегося к ней из лесу.

– Как рассказывал? – не поверила Вероника. – Когда?

– А ты думаешь, зачем он ходил по Плацкинину? Ты ведь его сама посылала, чтобы он разузнал обо мне. А он вместо этого наведался в магазин, где в воскресный день больше всего народу, познакомился со всеми, пообщался и как бы невзначай поведал печальную историю о том, как его молодая супруга сходит с ума от галлюцинаций. Так-то…

Вероника молчала, потрясенная коварством Егора. Одно дело – подслушать его разговор с любовницей, и совсем другое – с неумолимой точностью узнавать, как методично и безжалостно плел он свою паутину, мечтая отделаться от нее. Теперь ей наконец стало ясно все, с самого начала. Егор обеспечивал себе подобие алиби, добивался правдоподобности для несчастного случая, пытаясь объяснить его психическим состоянием Вероники, унаследованным от матери. И ему поверили бы – она действительно расспрашивала о бродяге всех, с кем ей довелось познакомиться, Василия, Люду, Ульяну…

– Я понимал, что медлить нельзя, – продолжил Серафим. – На следующее утро я снова был у забора. Смотрел в щелку, как ты резвишься во дворе, лепишь снежную бабу. В тебе было столько молодости, беззаботности. Ты напевала какую-то веселую песенку и катала, катала снежные шары. Я невольно залюбовался тобой, позабыв, зачем нахожусь здесь. И вдруг я увидел старуху – она топала по тропинке прямо к твоему дому. Не иначе в гости собралась. Я с сожалением нырнул в лес. Надеялся, что бабка пробудет у тебя недолго, но она загостилась. Ждать в лесу было холодно, руки и ноги окоченели. Хотелось есть – во рту у меня с самого утра ничего не было, кроме кружки кипятка и куска черного хлеба. Но я терпеливо стоял за деревьями, приплясывая на месте, чтобы не околеть от холода окончательно.

Наконец я увидел тебя и Ульяну у калитки. Вы прощались. Она засеменила домой, а ты в раздумье осталась стоять возле забора, а потом медленно двинулась по дорожке прямо в чащу. Мне показалось, будто ты… ищешь меня, вглядываешься в заросли елей, тревожно озираешься. Нужно было выйти из-за деревьев и поговорить с тобой, но я все медлил, опасаясь напугать тебя еще больше. Потом ты заметила меня, вернее, край моей одежды, торчащий из-за кустов. Ты вскрикнула и бросилась бежать. Я кинулся за тобой, держась на безопасном расстоянии. Добежав до забора, ты юркнула в калитку и заперла ее. Для меня это не было проблемой. Я выждал пару минут, отпер замок и зашел во двор. Осторожно заглянул в окно. Ты стояла у плиты, собираясь включить газ. Я дернул дверь, и – о радость! – она поддалась. Очевидно, ты была так напугана, что позабыла запереть ее. Едва я потихоньку зашел в сени, грянул взрыв. В приоткрытую дверь прихожей я видел пламя, бьющее из плиты. Ты ахнула и куда-то убежала. Я ворвался в комнату, стянул с себя ватник и загасил огонь. Затем вышел в сени и спрятался в закутке под лестницей. Оттуда я наблюдал за тобой.

Ты вернулась с огнетушителем. Потом удивленно разглядывала сгоревшую плиту. Распахивала окна, чтобы прогнать запах гари. Прислушивалась, вздрагивала. Мне было так жаль тебя. Я подумал, что сделаю все, чтобы ты осталась в живых. Буду мешать твоему мужу осуществить его замысел до тех пор, пока он не поймет, что все напрасно, и не откажется от своей затеи. А там уж как-нибудь попытаюсь с тобой объясниться…

– Я ведь чувствовала тогда, что в доме кто-то есть, – проговорила Вероника. В глазах ее стояли слезы. – Я слышала шаги, даже чужое дыхание. Это было… это было так жутко, вы просто не представляете себе. Находиться в одном доме с привидением. – Она слабо улыбнулась.

– Отчего же не представляю? – Серафим тоже улыбнулся. – Еще как. Тут и видавший виды мужик испугается, не то что девушка. Ты очень смелая, Вероника.

– Да ну, скажете тоже. – Она засмеялась и махнула рукой. – Я тряслась от страха как осиновый лист. Едва дождалась Егора. Он даже виду не подал, что хотел моей смерти. Выглядел таким взволнованным, заботливым.

– А ты хотела бы, чтобы он показал, как расстроен тем, что ты уцелела? Милая, он хороший артист, твой Егор. Ему стоило бы поменять профессию. Это тебе говорю я, Серафим Завьюжный. – Он на мгновение приосанился, расправил плечи, но тут же снова ссутулился. – Он пришел ко мне назавтра. Снова принес гостинцы – на этот раз банку сгущенки и кусок сыра. Для меня это были восхитительные лакомства, которых я не ел сто лет.

– Отлично сработано. Ты спас мою жену, и за это тебе спасибо. – Он хорошо держался, ничем не выдавая, что ждал обратного. – Это ведь ты погасил огонь?

Отпираться было глупо, и я кивнул.

– Что ж, молодец. Я знаю, что ты был в доме. Видел на полу твой волос. – Он усмехнулся. – Знаешь, все даже к лучшему.

– Что все? – Я сделал вид, что не понимаю, о чем он говорит.

– Все. Она уверена, что взрыв – дело твоих рук. Вернее, оборотня. Она дрожит от ужаса. Так что продолжай в том же духе.

Я видел – он совсем не опасается того, что я разгадаю его план. Он просто не считал меня за человека, уверенный, что никто и никогда не станет слушать ни одного моего слова. Для него я был бездушным механизмом, винтиком в его жестокой игре.

– Когда я смогу зайти в дом? – спросил я его, уже понимая, что все безнадежно.

– А разве ты еще не зашел туда? – Он смотрел на меня с откровенной насмешкой и презрением.

– Я зашел тайком, вынужден был прятаться. Мне нужно зайти нормально, в открытую, чтобы я мог отыскать письма. Я понятия не имею, где они могут быть, дом большой.

– Знаешь, представь, что это квест. Ты в курсе, что это такое?

– Ну… примерно, – пробормотал я, не понимая, куда он клонит.

– Это когда тебе нужно найти что-то, но при этом миновать различные препятствия, многие из которых сложны и опасны. У тебя есть ключ от калитки. Дальнейшее – дело твоих рук и зависит от фантазии и смекалки. Действуй.

Я окончательно убедился, что обманут. Выполнять свое обещание он не собирался, ему нужно было держать меня на крючке, заставляя играть отвратительную миссию пугала.

«Хорошо же, – подумал я с закипающей яростью, – посмотрим, кто кого». Впервые за много лет я вдруг почувствовал себя живым и полным сил. Не отбросом, догнивающим на помойке, а человеком, способным сделать что-то стоящее в этой жизни. Я сделал вид, что согласен со всеми его словами.

– Ладно, я понял.

– Вот и отлично. Надеюсь, ты меня не подведешь. Кстати, сгущенка очень вкусная, я пробовал. – Он по своему обыкновению ухмыльнулся и был таков. А я остался в каморке, обуреваемый десятком мыслей.

Что он задумает на этот раз? Хватит ли мне сил, чтобы спасти тебя снова? Как заставить тебя поверить мне? Обо всем об этом я думал до вечера и не заметил, как пролетело время, а я не выпил за целый день ни глотка водки. Да мне и не хотелось. Теперь у меня было занятие поинтереснее. Я пришел к выводу, что нужно продолжать наблюдение за домом, и тогда Егор со своими интригами будет у меня как на ладони. Долго ждать не пришлось.

Вскоре я увидел, как он подпиливает балясины у крыльца. Когда он уехал, я потихоньку зашел во двор. Пока я раздумывал, как все исправить, и прикидывал, как добыть из сарая инструменты, дверь дома распахнулась. Ты стояла на пороге, любовалась на птиц, готовая вот-вот шагнуть на крыльцо. Времени на размышления не было. Я свистнул, надеясь, что ты испугаешься и убежишь обратно в дом. Но вышло по-другому. Ты вздрогнула, поскользнулась и упала. Навес тоже упал, чудом не убив тебя. Я едва успел укрыться за сараем, а после потихоньку выскользнуть наружу и запереть калитку. В этот же вечер я наблюдал, как Егор подъехал к дому на своей машине. Он был вне себя. Снова говорил со своей Леночкой.

– Лерочкой, – машинально исправила Вероника.

– Какая разница! «Черт побери, я же все рассчитал! – гундел он в трубку. – Кто-то отвлек ее! И я догадываюсь кто! Ну он у меня попляшет!

Разумеется, речь шла обо мне. Но это были цветочки, ягодки пошли дальше. Егор оставил машину недалеко от калитки и вышел, бормоча ругательства себе под нос. Вместо того чтобы идти к себе домой, он двинулся к забору старухи. Я крался за ним, не понимая, что он задумал. Он дошел до калитки, без труда отодвинул щеколду, зашел во двор. У него снова зазвонил телефон.

– Тихо, – сказал он в трубку, – не мешай. Я должен сделать одно дело. Нужно, чтобы старуха молчала. Она наверняка помнит это пугало. Ни к чему ей рассказывать жене про то, кто он на самом деле. Пусть лучше думает, что это оборотень, и продолжает бояться, – с этими словами он принялся громко стучать в окно.

– Кто там? – раздался дрожащий бабкин голос.

– Это я, пришел по твою душу. Выходи, тебе конец. – Он говорил жутким, утробным голосом, его артистизму можно было только позавидовать.

Я все понял. Нужно было остановить его, но я вновь опоздал. В доме стало тихо. Егор заглянул в окно и удовлетворенно произнес себе под нос:

– Ну вот, теперь она ничего не расскажет. Побоится и будет молчать.

Он быстро убежал. Я зашел в дом, дверь оказалась не заперта. Старуха сидела на полу, держась за сердце. При виде меня она испустила жуткий вопль, упала и забилась в судорогах. Не помня себя, я вылетел из дому и помчался в лес. Я бежал на станцию, чтобы вызвать «Скорую». Но когда я прибежал и дозвонился в диспетчерскую, мне сказали, что машина уже выехала, кто-то вызвал ее раньше, чем я. Это были вы с Егором. Разумеется, он не хотел убивать Ульяну, думал лишь напугать ее. Но факт остается фактом – она умерла…

– Он отказывался ехать на похороны. Боялся увидеть дело своих рук. Я чувствовала, что он не в себе, но не понимала, в чем причина. Думала, заболел. – Вероника печально посмотрела на Серафима. Тот молча склонил свою седую голову. – Дальше, – почти беззвучно прошептала она. – Мне нужно понять все, до самого конца.

– А дальше мужик-сосед привел к вам собаку. Я знал этого пса – это был такой же бездомный бедолага, как и я. Он бегал по деревням в поисках хоть какой-то еды. Одно время жил на станции, жалостливая Вера подкармливала его, как и меня. Потом он куда-то делся. Думали, сдох. Оказалось, ушел в Плацкинино. Пес узнал меня по запаху, но я опасался, что он все равно будет лаять, если я сунусь на участок. Об этом я и сказал Егору, пришедшему ко мне в очередной раз.

– Ладно. – Он махнул рукой. – С тебя и так довольно. На, держи. – Он кинул мне маску черепа.

– Что это? – удивился я. – Зачем?

– Во двор больше не лезь. Но если увидишь, что она вышла куда-то одна, без собаки, можешь явиться ей в новом образе. – Он довольно гоготнул.

– Я не буду больше пугать девушку, – решительно сказал я. – Все равно путь в дом мне закрыт. Какой мне смысл подчиняться вам?

– Самый прямой, – серьезно проговорил он. – Ты будешь делать все, что я приказываю. Иначе я скажу, что ты убил старуху и испортил крыльцо. А еще – спер у меня ключ.

– Я? – Я ошалело глядел на него. Я и подумать не мог, что дело примет такой оборот.

– А что ты так удивился? – Он пожал плечами. – Ты бродишь у заборов. Я свидетель этого. Я скажу полиции, что видел, как ты лез в дом к Ульяне и напугал ее до удара. Хотел погубить мою жену! Не сомневайся, мне поверят.

В этом я и не сомневался. Мне стало ясно, что я оказался на крючке. Я наконец понял, как именно Егор планировал доказать свою невиновность в том случае, если бы ты погибла, а полиция не удовлетворилась бы версиями о взрыве газа и об орудующих по ночам наркоманах из Кудинова. Он просто-напросто свалил бы все на меня.

Нужно было заканчивать со всем этим, иначе дело приняло бы скверный оборот. Единственным выходом было как-то объясниться с тобой, добиться, чтобы ты наконец выслушала меня. Несколько дней я прятался в лесу, не зная, что предпринять. Потом пес учуял меня. Он не знал, свой я или чужой, поэтому то кидался на забор и лаял, то скулил, чувствуя вину передо мной.

Больше к участку я не подходил, сидел глубоко в чаще, за деревьями. Оттуда я увидел, как к вам в дом пришел священник. Я понял, что ты всерьез считаешь меня нечистой силой, и совсем приуныл. Как можно было заставить тебя прислушаться к моим словам, когда ты видела во мне порождение дьявола?

Как-то утром ты вышла со двора без собаки и отправилась в магазин. Радуясь, что рядом никто не лает и не скулит, я незаметно следовал за тобой по пятам. Нужно было решиться подойти к тебе, но я, как всегда, трусил. Я искал нужные слова, чтобы обратиться к тебе. «Пожалуйста, не пугайся, пожалуйста», – твердил я про себя, точно повторяя роль. Ты зашла в магазин и вскоре вышла из него в сопровождении продавщицы. Вы отправились к ней домой. Шанс снова был упущен. Я решил дождаться, пока ты останешься одна. Стоял неподалеку от калитки и мерз. Сунув окоченевшие руки за пазуху, я нащупал там что-то склизкое и холодное. Это оказалась маска черепа, которую дал мне Егор, а я машинально запихнул ее к себе под ватник. Я брезгливо отдернул руку. В это время ты вышла на крыльцо, вернее, выбежала. Вид у тебя был подавленный и испуганный. Девушка что-то спросила, ты мотнула головой и быстро пошла от нее по улице. Я приготовился к решающему рывку. Я крался за тобой, прячась за кустами, уговаривая себя не дрейфить и окликнуть тебя. Как вдруг увидел пьяного в стельку мужика с топором наперевес. Времени на размышления не оставалось: он схватил тебя, поднял топор. Недолго думая, я вытащил маску и напялил на голову, а затем страшно завыл, изображая чудище. Это подействовало. Пьяница очумел от ужаса и умотал. Ты стояла ни жива ни мертва. Я подумал, что настал подходящий момент для разговора – ты убедилась, что я не желаю тебе зла, а, наоборот, пришел на помощь. Я снял маску и хотел приблизиться к тебе. Но ты… ты стала выкрикивать мне проклятья. Кричать, что я исчадие ада, дьявол. А потом побежала от меня, как безумная…

– Господи. – Вероника сложила руки, как в молитве. – Простите меня, Серафим. Пожалуйста, простите.

– О чем ты? Это я должен просить прощения. Я пугал тебя, заставил трепетать от ужаса. Все из-за этих писем. Если бы не они, я никогда не стал бы… – Он не договорил и с горечью махнул рукой.

– Я ходила к продавщице гадать, – потерянно проговорила Вероника.

– Гадать? – удивился Серафим.

– Да. Она сказала, что ее тетка гадает на картах.

– Чушь. Я знаю обеих, и продавщицу, и тетку – она бывшая алкоголичка. Раньше у нас на станции в магазине работала, пила сильно. Потом ее парализовало. Она никогда не умела гадать, тем более на картах.

Вероника почувствовала, как легкие свободно вдохнули воздух. Словно тиски, давившие изнутри с того ужасного дня, разжались и перестали терзать ее.

– Она предсказала мне смерть…

– Да ну? – Серафим поскреб шевелюру. – Странно. С чего бы это? В любом случае можешь не беспокоиться. Смерть тебе больше не грозит. – Он попытался улыбнуться, но у него получилось лишь скривить губы. – Кажется, я дошел до конца. Или почти до конца. Ты уехала в сопровождении своего отца. Пес – вместе с вами. Я ждал, что вечером вернется Егор, но его тоже не было. Я отпер калитку и зашел во двор.

Дом стоял передо мной, родной, милый дом. Он показался мне живым. Существом, с которым меня разлучили на долгие годы. Я дернул дверь – она была заперта. Попытался открыть окно, но тщетно. Снегирев давно вставил стеклопакеты, справиться с ними было непросто. Да и не хотелось мне лезть внутрь тайком, точно я вор. Это ведь был мой собственный дом, построенный по моему проекту, на мои деньги. Я обошел вокруг несколько раз, представил, как ходила здесь Снежана. Как наблюдала тайком за мной, прячущимся в лесу. Мне стало легко и спокойно. Я подумал, что тебе ничего не угрожает. Отец возьмет тебя к себе, и ты больше не вернешься сюда. Я был уверен в этом. Я ушел на станцию и решил больше никогда не ходить в Плацкинино. Зачем? Все равно я не могу ничего изменить. Все это время я думал о тебе. Я думал, что ты… ты чем-то похожа на Снежану. У той были такие же черные волосы и огромные темные глаза. Она была столь же хрупкой и одновременно стойкой. Мне было приятно тешить себя мыслью о том, что я помешал твоему мужу осуществить свой черный замысел. Рано или поздно ты все равно узнаешь правду о нем…

Так я думал и старался не скучать по тебе, отвыкнуть и жить по-прежнему… Но видишь, судьба решила по-другому. Когда я вышел сегодня утром на улицу и увидел тебя, бегущую к электричке, то сразу все понял. Не знаю как, но понял. Мне стало ясно, что ты прозрела. Егор прокололся, и ты в отчаянии бежишь от него сломя голову, не замечая ничего вокруг. Ты вдруг остановилась, пошатнулась, беспомощно вскинула руки и стала падать на рельсы. Совсем близко свистела электричка. Еще мгновение – и можно было уже не успеть. Но я успел.

Я схватил тебя и вытащил с рельсов. Продавщицы из магазинчика с ужасом смотрели на нас. Я понес тебя в свой вагончик. Мне казалось, что я несу на руках Снежану. Наконец я смог сделать то, что не удавалось прежде, – смог защитить женщину, позаботиться о ней… Ну а потом ты пришла в себя. Вот, собственно, и все… – Серафим развел руками, как бы давая понять, что рассказывать больше нечего.

В печке весело потрескивали полнеья, и это было совершенным диссонансом к жуткой истории, которая только что прозвучала…

– Что теперь делать? – тихо спросила Вероника.

– Ну что делать? Жить. Тебе попался подонок, такое случается, и не с одной тобой. Мне тоже «посчастливилось» столкнуться с коварством и предательством.

– Где моя сумка? – спохватилась Вероника и встала с кушетки. Ее по-прежнему качало, но голова больше не кружилась.

– На, держи. – Серафим откуда-то из темноты вытащил ее сумочку и протянул ей.

Она первым делом достала таблетки, проглотила одну и запила остатками воды из стакана. Затем вынула телефон и включила его. Ого! Семь уведомлений о звонках – два от отца и пять от Егора. Интересно, что он подумал? Понял, что она подслушала его разговор? Или решил, что ее леший утащил в лес, на радость ванильной Лерочке? Только она подумала об этом, как телефон залился оглушительным трезвоном. На экране светилась надпись «Любимый».

– Не бери, не надо, – посоветовал Серафим. – Пусть не знает, где ты. Надо подумать, как быть. Я могу свидетельствовать против него, рассказать все о его кознях. Да только… кто мне поверит? – Он сокрушенно покачал головой.

Вероника смотрела на разрывающийся телефон. В душе с новой силой закипала боль. Как он мог? Нахваливал ее стряпню, целовал. Занимался с ней любовью по ночам и все это время думал, как избавиться от нее. Кем надо быть, чтобы так поступать?

Телефон наконец умолк. Вероника откашлялась и набрала отца. Он схватил трубку мгновенно, как только раздался гудок.

– Ника!! Что происходит? Ты где? Почему телефон выключен? Егор тебя потерял, говорит, что ты исчезла из дому. Он с ума сходит, я тоже. Маме ничего не говорю, но она чувствует, волнуется. Что случилось?

– Пап, погоди. Не кричи. Со мной все в порядке. Просто… просто мы с Егором слегка повздорили и…

– Повздорили? Не ври! Вы никогда не ссоритесь, я прекрасно это знаю. Говори, в чем дело? Где ты?

– Я тут, в Плацкинине, недалеко от деревни. Пожалуйста, только не говори об этом Егору. И… если можешь, приезжай за мной.

– Конечно, могу, что за вопрос. Но я не понимаю…

– Ты и не поймешь. Это долго объяснять. Приедешь, мы обо всем поговорим. Помни, Егору ни слова. – И она отключилась.

– Ты не сказала ему, куда конкретно ехать, – проговорил Серафим, безмолвно слушавший весь разговор.

– Скажу чуть позже. Наверняка он позвонит с дороги.

– Ну да… – Он кивнул задумчиво. – Ты, наверное, голодная. Ела что-нибудь утром? Сейчас уже шестой час.

– Ничего не ела. Только чаю выпила и все.

– На вот. – Серафим протянул ей бублик с маком. Вероника с жадностью надкусила его. Бублик был черствый, но она сжевала его за минуту. Серафим улыбнулся. – Еще вот что есть. – Он разжал ладонь – на ней лежало маленькое красное яблоко. – Будешь?

– Буду.

– Я не спросил тебя, как ты узнала про Егора.

– Очень просто. Полезла в подвал за мольбертом и красками. Нашла ваши письма. Они были в коробке из-под красок. Я стала их читать и не заметила, как время прошло. Потом услышала, как он говорит по телефону с этой… – Ей было омерзительно называть ее по имени. Слово «любовница» тоже застряло у нее в горле. Серафим, видя это, пришел ей на помощь:

– Да понял я, понял. Он все время трещал с ней по мобильнику, покоя она ему не давала. Стерва, а не баба.

– Ну вот. – Вероника стала грызть яблоко.

– Значит, вот где они были – в подвале, – рассеянно и задумчиво произнес Серафим. – Умница Снежана. Узнаю ее смекалку. В коробке из-под красок.

– Да, они лежали на самом дне. Я выронила коробку из рук, все рассыпалось. Так я их и обнаружила.

– Мне их было не отыскать. Для этого нужно было несколько дней обшаривать весь дом. Где они сейчас?

– Там же, в подвале. Я… я бросила их куда-то, когда услышала за дверью, о чем говорит Егор. Кажется, на пол. – Вероника виновато вздохнула.

Серафим печально молчал. Ей стало жаль его. Эти письма – все, что у него есть. Он долгое время жил мечтой получить их и заслужил, чтобы его мечта осуществилась.

– Я отдам вам ваши письма. Обязательно отдам, – сказала она Серафиму.

– Правда? – Он поглядел на нее с надеждой.

– Да!

В душе у нее вдруг возникла решимость. Хватит быть папиной дочкой, прятаться за отцовскую спину, терпеть и плакать. У нее достанет сил взглянуть в лицо Егору и сказать все, что она думает о нем. А потом – пусть проваливает, катится колбаской по Малой Спасской. Его долю за дом она ему вернет.

– Да, – повторила она с вызовом.

Серафим удивленно вскинул брови, не ожидая от нее такого тона.

– Мы сейчас пойдем туда, – твердо проговорила Вероника. – Пойдем в Плацкинино. Этот мерзавец не отвертится. Мы ему покажем оборотня! Устроим очную ставку.

– Тебе не страшно?

– Нет. – Вероника гордо расправила плечи. – Я же не одна.

– Ты меня имеешь в виду? – Серафим скептически ухмыльнулся. – Польщен. Значит, вчера – леший, нечистая сила, а сегодня – свидетель и защитник.

– Ну да. А что не так? – Вероника вопросительно посмотрела на него.

Тот пожал плечами.

– Да нет, ничего. Я готов. Идем, пожалуйста. Если он еще там, не уехал.

– Там он, куда денется. Мы выгоним его ко всем чертям. Зайдем в дом, и я отдам вам письма.

– Звучит заманчиво, – пробормотал Серафим.

– Ну так идем скорее. Отец небось уже выехал, через час он будет в Плацкинине.

– Ох и не поздоровится твоему Егору. – Серафим насмешливо хмыкнул и принялся натягивать ватник. Вероника тоже оделась, повесила на плечо сумку. – Ты идти-то можешь? – Серафим озабоченно оглядел ее. – Бледная такая, как смерть. Тебе бы лежать надо или в больницу. Ушиб головы – дело нешуточное.

– Не до больницы сейчас. – Вероника небрежно махнула рукой и пошла к двери.

– Ты иди, я догоню. Печку погашу только. – Серафим отодвинул чугунную заслонку.

Вероника вышла на улицу. Было совсем темно. В черном небе сияла полная луна. Где-то рядом лаяла собака. Вероника вспомнила Мальчика, и на сердце у нее потеплело. Как-то он там без нее? Егор его небось и не покормил…

Ей вдруг показалось, что все происходящее сон и она вот-вот проснется. Увидит рядом спящего Егора, привычно погладит его по щеке, уберет ему волосы со лба и пойдет готовить завтрак… Позади протяжно скрипнула дверь. Серафим спрыгнул с подножки киоска на землю. Натянул на голову свою засаленную шапчонку… Нет, это не сон. Это явь, страшнее которой ничего нет и быть не может.

– Идем, что ли, – проговорил Серафим.

Вероника вздохнула.

– Идем.