– Когда это ты вставала так рано? – Сэм прислонился бедром к кухонной раковине с чашкой кофе в руке.

В окно пробивались первые лучи солнца. Было около половины седьмого утра, а Конни уже сновала по кухне. Она взяла пачку кофе с полки позади Сэма и направилась к холодильнику за молоком.

– Я просто не смогла уснуть, – ответила Конни, не поднимая на Сэма глаз.

– Ты с врачом по этому поводу не консультировалась? То есть спать нужно всегда, но…

– Ха, – усмехнулась Конни и плеснула молока в чашку с кофе. В нынешнем положении она могла позволить себе всего одну порцию кофеиносодержащего напитка в день, поэтому неспешно насладилась первым глотком, вытерла рот рукавом и ответила: – Да все в порядке. Я хорошо себя чувствую. Просто… Мне нужно уехать.

Конни заторопилась из кухни к столу, на котором лежал блокнот и карандаш, и принялась собирать сумку. Волосы мыть она не стала, просто скрутила косу в сальный пучок на макушке. Конни не заботило, какая на ней футболка. Если та же, в которой она спала, – ничего страшного. Сойдет даже вчерашняя – это тоже не имеет значения.

– Уехать куда? – Сэм последовал за Конни в гостиную.

– В отдел по делам о наследстве и опеке. В Салем.

– Ты считаешь, что государственное учреждение открывается в полседьмого утра?

– Сэм! – возбужденно воскликнула Конни. – Я без понятия! Мне туда нужно!

Она схватила со стола бумаги с разгаданным шифром и сложила их во внутренний кармашек сумки для лучшей сохранности.

– Что вообще тебе может там понадобиться? – продолжал допытывать Сэм. – Я думал, ты хочешь допроверять работы на этой неделе, и все.

– Сэм! – Она округлила светлые глаза, стараясь всем видом показать, что у нее нет времени.

– Господи! – Он заслонился ладонью, словно отражая этот пронзительный взгляд.

– Извини. – Конни прошмыгнула мимо Сэма в прихожую и принялась натягивать верхнюю одежду.

Она схватила старую огромную армейскую куртку Грейс и накинула ее на толстовку.

– Это для книги. Я… У меня возникла идея. Надо кое-что проверить.

– Не смею мешать. Удачи.

Взявшись за дверную ручку, Конни вдруг замерла и развернулась к Сэму. Может, нужно признаться ему? А то все это выглядит так, будто она сбрендила. А ведь все было серьезно. Нужно разобраться, пока не случилось непоправимое.

Сэм склонил голову набок и улыбнулся ей.

Нет, он не поймет. Это прозвучит безумно. Конни и сама-то не могла до конца во все это поверить. Нет. Она разберется самостоятельно.

Конни шагнула к Сэму и чмокнула его в щеку на прощание.

– Я люблю тебя, – сказала она. – Обещаю, я обязательно изменюсь. Потом.

Морщинки вокруг глаз Сэма углубились.

– Конечно.

Конни с облегчением улыбнулась.

– Смотри поосторожнее там на своем куполе.

– Обязательно. Я всегда осторожен.

Тот странный недуг настиг Сэма именно под куполом церкви, что пострадал от влаги. Верхолаз рухнул на пол с высоты как минимум двух этажей и сломал ногу. Но последствия могли оказаться куда плачевнее. Он мог упасть на скамью или приземлиться головой вниз. Конни заставила Сэма поклясться, что он станет использовать страховку на какой бы то ни было высоте всякий раз, когда его ноги поднимались над полом. То есть каждый день. Каждый день у трагедии появлялся очередной шанс случиться.

Конни торопилась вдоль каменной тропки сада, ежась от нехарактерного для данного времени года холода. Выскользнув наружу через увитую зеленью калитку, она запрыгнула в «вольво» и захлопнула скрипучую дверь.

Теплое дыхание Конни оседало на лобовом стекле прямо за рулем, затуманивая вид на лес.

– Пожалуйста, – прошептала она, обращаясь к матушке-вселенной. – Помоги мне найти ее сегодня. Если она жила. И, пожалуйста, пусть моя надежда оправдается.

Конни перевела рычаг в положение «драйв» и тронулась с места.

Конни сидела в автомобиле недалеко от здания суда с включенной печкой и жевала бостонский пончик, запивая его едва теплым кофе без кофеина из массачусетской кофейни. Предпочтение «Хани Дью» «Данкину» можно назвать кощунством, но Конни была не прочь немного взбунтоваться. По крайней мере, она болела за «Ред Сокс» – кое-что должно оставаться священным.

Конни глянула на часы: семь сорок пять. Отдел откроется в восемь.

Центр Салема потихоньку оживал. Солнце взошло над горизонтом, и первые электрички отчалили в Бостон. Магазины откроются лишь через час-два, а рестораны и того позже, но все же деловой Салем начинал пробуждаться. Мужчины в тренчах направлялись в сторону вокзала с кожаными портфелями в руках. Женщины шагали в отутюженных брюках, солнечных очках и шелковых шарфиках. Конни заприметила знакомую фигуру: немолодая дама продвигалась вдоль Федерал-стрит в практичных ботинках и юбочном костюме. Это была Луиза Перейра – архивариус.

Конни сунула в рот последний кусочек пончика, стерла с губ шоколадную глазурь, скомкала бумажную обертку и вышла из машины, бросив остатки завтрака на пассажирском сидении.

– Доброе утро! – поприветствовала она Луизу, которая уже возилась со связкой ключей.

– Ой! – Архивариус окинула взглядом сальную прическу Конни и армейскую куртку Грейс, а затем поправила очки. – Я не узнала вас, Констанс.

– Э-э-э… – Та немного опешила от того, что Луиза назвала ее по имени.

Конни глянула на себя и поняла, что, если чуть доработать образ, она вполне сойдет за бездомную. Или это было своеобразным признаком профессионализма? Лиз как-то рассказывала, что во время учебы в Корнеллском университете, они с подружками любили играть в угадайку: «бомж или профессор», катясь в автомобиле по улицам Итаки. Угадать было не так-то и просто.

– Извините. Я сегодня одевалась в спешке. Нацепила, что попало под руку.

– М-м-м, – понимающе протянула Луиза. – Заходите.

Женщины вошли в здание суда и зашагали вдоль темного коридора, по обе стороны которого располагались двери из матового стекла. Их несинхронные шаги отражались от стен. Часы показывали семь пятьдесят одну.

Они вошли в дверь с табличкой «Отдел по делам о наследстве и опеке», и Конни уселась за привычный столик. Луиза Перейра пропала где-то в дальнем конце помещения, и потолочные флуоресцентные лампы зажглись одна за другой. Яркий свет заставил Конни сощуриться. Все-таки она была уже не так юна, чтобы бодрствовать всю ночь. Сегодня предстоит тяжелый день.

Вытащив из сумки карандаш и записи, Конни начала вспоминать, на чем они с Зази остановились. На Верити Лоуренс, в девичестве Бишоп, – матери девушки с ироничным именем Честити. Верити отошла в мир иной в 1924 году, пережив мужа и дочь – представительницу древней профессии. Верити оставила дом на Милк-стрит со всей его мебелью внучке Чарити.

«Ладно, – подумала Конни. – И как же звали твою мать, Верити Бишоп-Лоуренс?»

Можно было продолжить расследование и с другого конца, с Пэйшенс Бартлетт. Боже… Ну что за имена? Конни сделала паузу, чтобы поблагодарить добродетельную судьбу за то, что та наградила ее менее вычурным именем.

– Держите.

Конни поразилась, когда Луиза бросила на ее стол учетный журнал завещаний, составленных с 1860 по 1890-й год.

– Ух ты! Спасибо, – поблагодарила Конни. – Откуда вы узнали, что мне нужно?

– От нас, работников этого отдела, ничего не скроешь. Лишь коллеги из реестра актов нас превосходят. – Луиза загадочно взмахнула рукой и отошла к своему столу.

Конни вытянула руки перед собой и, щелкнув костяшками пальцев, раскрыла учетный журнал.

Поиск не отнял много времени. Верити родилась в Марблхеде, по всей видимости, в доме на Милк-стрит в 1841 году у Фэйт и Нота Бишопов.

Проведя короткое исследование, Конни выяснила, что Нот Бишоп был Марблхедским сапожником. Он шил обувь в «тэн-футере» – так местные называли домашнюю мастерскую, которой владел один из жителей Милк-стрит. Однако, если у Конни и возникли смутные надежды на то, что Фэйт удалось спасти Нота от печальной участи мужей рода Гудвин, они вскорости развеялись. Запись о завещании Нота появилась в списке за 1863 год. Вместе с заявлением Фэйт на выплату вдовьей пенсии. К тому моменту ей уже было за пятьдесят. Она жила под одной крышей со своей двадцатитрехлетней дочерью, зятем и престарелым квартирантом, которого звали Авдием.

Наличие квартиранта чаще всего указывало на бедность хозяйки.

«Я могла и сама об этом догадаться», – подумала Конни.

Она попыталась нарисовать в своем воображении, как дом на Милк-стрит выглядел в 1860-е годы. Конни вошла в калитку, которая еще не проржавела окончательно, но была уже далеко не новой. Сад выглядел живее, чем сейчас. По нему гуляли куры, хотя к тому времени стало выгоднее покупать куриное мясо в магазине, нежели заниматься разведением самостоятельно. Конни мысленно проплыла вдоль тропки из плитняка до двери, над которой была приколочена новенькая подкова.

Внутреннее убранство дома виделось Конни практически таким, каким она его знала. За исключением пары диванов, набитых конским волосом, которые до двадцатого века не дожили. Книг было много, ведь они уже стали весьма доступны. Чердачную крышу приподняли, и под ней появились две новые спальни. В гостиной под окном стоял стол со скругленными ножками, в точности как и сейчас. Только на нем лежали листы с математическими вычислениями и пара загадочных предметов. К примеру, секстант.

– Странно, – прошептала Конни с закрытыми глазами.

Молодая Верити с прической «а-ля Клотильда», в скромном сером платье с воздушными рукавами и пуговицами по самую шею склонилась над очагом, чтобы поворошить угли. Она обтерла руки о фартук и огляделась в поиске своей вышивки. Верити выглядела умной и строгой женщиной. Глаза ее были серыми, а по носу и щекам рассыпались веснушки.

По пути в столовую воображение Конни задержалось на вешалке для головных уборов с множеством поношенных шапок-котелков, шарфов, и соединенных друг с дружкой варежек. Обеденный стол, огромный камин, портрет наблюдающей женщины – все это было привычным для Конни. Камин тогда еще использовали по назначению – для приготовления пищи. Маленькая добавочная кухонька появится лишь в двадцатом веке. В углу висел умывальник, а во главе стола восседала дама лет пятидесяти в выцветшем черном платье из тафты. Она перетасовала колоду, а после принялась раскладывать карты перед собой. Это была Фэйт. Видение Конни было как никогда отчетливым. Женщина казалась ей изможденной и выглядела даже старше, чем предполагалось. Ее что-то глодало. Волосы Фэйт начали редеть, а пальцы искривляться. Платье на ней было простым, но хорошего кроя. За время своего существования оно перешивалось далеко не раз. На краях рукавов виднелись потертости.

Она посмотрела на расклад, зажала пальцами виски и покачала головой. Собрав карты со стола, перетасовала колоду снова.

– Я поняла, – прошептала Конни.

Фэйт была гадалкой-предсказательницей. Ничего особенного, но и больших денег такой род занятий явно не приносил. Те листы с вычислениями, вероятно, имели отношение к астрологии – по ним она предугадывала движения небесных тел. Вообще, в портовом городке слежение за звездами было делом обычным.

В помещение, пошатываясь, вошел пожилой мужчина. По его испещренной пигментными пятнами лысине тянулись несколько длинных седых прядей волос. Опираясь на трость, старик сгибался практически пополам. Он перемещался медленно, старательно лавируя меж столов, стульев и стен. Фэйт кивнула старику, поздоровалась и снова опустила взгляд на карты.

Конни хмыкнула. Она раскрыла глаза и устремила взгляд перед собой. Затем встала и подошла к терминалу компьютера, за которым сидела Зази в их последний визит сюда. Запустила машину и застучала пальцами по клавиатуре, отыскивая данные о переписи населения Соединенных Штатов. Конни слышала, что огромное количество документов было отсканировано, но пока ей не доводилось видеть цифровые версии. Она подозревала, что в таком случае, библиотека Гарвардского университета должна была бы купить доступ к базе данных. Библиотечный ID Конни функционировал еще с аспирантуры.

Данных за восемнадцатый век она так и не нашла, однако нашла за девятнадцатый!

1870 год. Массачусетс. Округ Эссекс. Марблхед. Перед глазами Конни побежали названия улиц – одно за другим, одно за другим. Стоп.

В 1870 году в доме на Милк-стрит проживала двадцатидевятилетняя Верити Лоуренс, которая и являлась главой семьи. Также по этому адресу значились ее трехлетняя дочь, Честити Лоуренс, и шестидесятилетняя Фэйт Бишоп. Мужа у Верити не было. Прислуги тоже. В самом конце как бы невзначай упоминался Авдий. Просто: «Авдий. Девяносто шесть лет».

Авдий был невероятно стар. До невозможности. Как-то это выглядело неправдоподобно. Конни прищурилась. Может, это не девятка? Почерк был угловатым, к тому же, чернила чуть растекались. У писарей девятнадцатого века цифры часто выходили похожими друг на друга. Да, конечно же. Это семерка. Семьдесят шесть. Это уже похоже на правду.

1880 год. Конни постучала пальцами по клавиатуре, два раза кликнула мышкой, и перед ней снова возник список улиц Марблхеда. Данные переписи за этот год были уже подробнее, однако чернила самих документов сильно потускнели. Конни захотелось вернуться в прошлое, чтобы раздать всем писарям невыцветающие маркеры. В 1880 году среди жильцов дома на Милк-стрит числилась тридцатидевятилетняя Верити Лоуренс, рожденная в Марблхеде, штат Массачусетс. Она же являлась главой семьи и работала преподавателем. Судя по всему, для тех, кто занимался переписью населения, было неважно, что именно преподавал человек. Также о Верити упоминалось, что она была грамотной женщиной и что ее родным языком был английский. Следующий жилец: Фэйт Бишоп. Семьдесят лет. Рождена в Марблхеде. Как и ее дочь, владела грамотой. Занималась ведением домашнего хозяйства. По всей видимости, переписчики не сочли нужным рекламировать услуги гадалки, либо Фэйт к тому времени отошла от дел. В графе «родной язык» указан английский. Еще жилец: Честити Лоуренс. Тринадцать лет. Место рождения: Марблхед. Не работает. Грамотна. Родной язык: английский.

Следующие несколько записей были размыты. Конни наклонилась ближе к экрану и прищурилась.

Ну конечно же. Авдий. В графе «фамилия», которую в 1870-м году оставили пустой, виднелось нечто похожее на «Хобблд». Место рождения: Беверли, штат Массачусетс. Род деятельности: моряк. Грамотен. Родной язык: английский. Возраст…

Конни сощурилась сильнее, с таким усердием, что ее верхняя губа приподнялась, обнажив зубы.

– Это невозможно! – произнесла она вслух.

– Что случилось? – подняла голову Луиза.

– Тут в данных переписи у одного мужчины в графе «возраст» указано сто шесть лет! – воскликнула Конни.

– Не может быть! – согласилась архивариус.

– Вот и я говорю, что не может.

– То есть… – Луиза вставила карандаш в точилку и несколько раз его прокрутила. – То есть это возможно, конечно. Но в такое верится с трудом.

Конни глянула на документ снова, решив, что прочла последнюю цифру неверно.

Но нет, без сомнений, это была шестерка.

– Прошу прощения, – окликнула Конни Луизу. – Могу я проверить журнал за 1850-е годы?

– Конечно. Подождите пару минут.

Луиза растворилась в дальнем конце офиса, а Конни вернулась за стол и принялась лениво листать учетный журнал за 1860–1880-е годы. Много нового она не узнала, но у нее сложилось впечатление, что остальные жители округа Эссекс умирали, будучи более богатыми, нежели Фэйт, Верити и их семья. В те далекие времена материальное благополучие обходило потомков Деливеренс Дейн стороной. От полной нищеты их отделяло лишь наличие дома и кое-какой мебели.

– Вот, пожалуйста. – Луиза положила на стол перед Конни толстый кожаный переплет, с которого не стирали пыль уже очень и очень давно.

– О боже, – сказала Конни при виде грязной махины.

Затем придвинула ее к себе и раскрыла.

Все записи за 1850-й год Конни просканировала минут за пятнадцать. Может быть, двадцать. Безрезультатно.

1851 год. Глаза Конни начинали побаливать, как бы намекая на то, что человеческим существам не полезно проводить столько времени, горбясь над книгами.

Она раскрыла 1852 год, морально готовясь к очередному тяжелому испытанию. За час или более того мимо ее столика проплыло около дюжины людей, среди которых были в основном облаченные в свитера специалисты по генеалогии с шариковыми ручками для записей и юристы в строгих костюмах с чемоданами-дипломатами. Конни добралась до 1859 года и уже начинала падать духом.

– Могу я чем-то помочь? – поинтересовалась Луиза, расположив на столе перед двумя генеологами учетный журнал за 1780-е годы.

– Нет, спасибо, – ответила Конни.

Листая страницу за страницей, она оперлась щекой о пыльную ладонь.

Конни вытянула руки над головой и почувствовала облегчение в позвоночнике. Уже почти конец.

Ноябрь. 1859 год.

Небольшой дом на Милк-стрит города Марблхеда со всем его имуществом (каким именно, не указано) передан по наследству сорокадевятилетней Фэйт Бишоп.

Неплохо. Наконец-то.

Конни медленно скользила пальцем по грязной странице, вычитывая каждое слово побуквенно. Она не хотела упустить ни малейшей детали.

В конце завещания было дополнение.

Настоящее завещание сохраняло право проживания в доме за восьмидесятипятилетним Авдием Хоббсом. Не Хобблдом, как показалось чуть раньше Конни. Мужчина обладал правом проживания в доме на Милк-стрит до самой смерти. В доме, который принадлежал его покойной жене…

Той самой женщине с портрета с четвероногим существом подмышкой. И загадочной улыбкой.

– Ты! – прошептала Конни. – Я должна была догадаться! Ах ты, хитрая ведьма!