Быстро, как паводок, накатила в тот год весна. Уже снег всюду таял, реки вскрылись, разлились, загудели, новую жизнь рождая. Охотники с гор возвращались: зверь в линьку пошел, можно луки разгибать. Земля талая, парная, черная, с мокрой прошлогодней травой открылась на взгорках, и хоть к ночи затягивало ее хрусткой коркой льда, знали и земля, и кони, и люди – знали все, что скоро быть весне.

Наконец, закончились наши занятия с Учкту. Новая узда была для нее готова, и вырезала я для нее фигурки: грифонов с распростертыми крыльями, морду барса с раскрытой пастью. Тонким золотом укрыли их мастера из стана кузнецов. После выезда поставили мы Учкту к коновязи, и я надела новую узду. Талай достал нож и, поглаживая шею кобыле, спокойно и тихо с ней говоря, быстро сделал ей небольшой надрез повыше ключицы, сцедил немного крови в чашу с молоком, а потом ловко прикрыл ранку размятым мхом со стены нашего дома – Учкту даже понять ничего не успела. Талай же продолжал мягким голосом ее уговаривать:

– Вот дом твой, а это хозяйка твоя, верной ей будь до последней капли крови. Пусть твой дух, сильной птице подобный, вольному оленю подобный, будет отныне ее. Куда Ал-Аштара, туда и ты. Погибать вам вместе, бой держать вместе.

И передал мне чашу. Я призвала своего ээ и помазала узду смесью молока и крови. Красноватая жидкость стекала со светлого золота, забивалась во впадинки. Я махом выпила остатки. Железистый привкус тепловатой крови всегда был мне жуток, от него чуть кружилась голова. Учкту ширила ноздри и смотрела на меня большим глазом. Я похлопала ее по холке.

– Те, дело сделано, – улыбнулся Талай. – Встретимся на скачках, Ал-Аштара.

Для меня его слова были неожиданны, так привыкла я каждый день встречаться с Талаем. Он рассмеялся, глядя на мое потерянное лицо.

– Или сейчас расплачешься, царевна? Чего тебе не хватило?

– Нет, спасибо, хватило всего, – отвечала я, вспыхнув. – Чем бы тебе заплатить, думаю.

– Твоя победа будет мне лучшей наградой.

– А что же ты сам?

– Хватит побед с меня. – Он улыбнулся, сел на коня и уехал. Я стояла и смотрела вслед со странным нежным и горьким чувством, похожим на послевкусие от выпитого молока с кровью.

Все эти дни вместе с Очи, как и обещала она, мы ходили на холм. Сидели тихо, каждая в своих грезах, а очнувшись, возвращались в дом. В тот вечер под луной, все более наливавшейся, ээ-барс появился в моем собственном облике и на коне, в котором я узнала Учкту. Маска с оленьими рогами была на голове у кобылы. Царь постоял недолго и пустился мелкой рысью вдоль леса. Я любовалась, как красиво идет лошадь, как высоко поднимает тонкие ноги, как круто гнет шею, глазом косит на землю. Потом поняла, что они уходят все дальше, и мне надо спешить, если не хочу отстать. Я уже было поднялась, но тут увидала, что это я, а не мой ээ, сижу на Учкту, глядя через золотые рога.

– Мы идем к Желтому морю, – услышала я голос царя-барса, и звучал он так, как если б Учкту говорила со мной.

– Зачем?

– Тебе надо увидеть весну.

Я удивилась, но ничего не сказала. Вокруг все изменилось: темная граница леса отступила, над нами было небо, полное звезд, и казалось, будто лошадь ступает прямо по нему. Стали проплывать горы: низкие таежные склоны далеко внизу Учкту оставляла, горы повыше, каменистые, голые, под копытами ее звенели, высокие пики, укрытые снегом весь год, лошадь моя миновала вровень. У меня замирало сердце от этих видений. Ветра же, который бил бы в лицо, не было. В тиши, словно во сне, я плыла по небу на коне, подобном Солнцерогу.

Много земель мы оставили позади, и я дивилась, наблюдая их сверху, как вдруг стали пролетать тени – не птицы, а будто темные рваные тряпки. Их становилось все больше, я наблюдала их с ужасом, как вдруг показалось впереди Желтое море, и лошадь взрыла черный песок на его берегу.

Тени эти, как живые тучи, двигались над нами, и ужасен был их вид. Небо над морем было не ночным, а серым, пепельным, и клубилось, как дым. Тени ясно виднелись на его фоне. Все они летели к другому берегу.

– Это весна, Кадын, – молвил царь. – Это ээ-борзы стремятся в свои владения. Среди людей они бродили всю зиму, рыскали по лесам, собирая замерзших, заблудших, усталых, смущая охотников. Теперь же возвращаются в свой мир.

– Я хочу знать, что за дева прельщает охотников, обещая обильную дичь, – сказала я, вспомнив Зонара. – Расскажи. Это тоже ээ-борзы?

– Да, царевна. Не только кровь носит силу человека. Мужская сила сокрыта в семени. За ней так же охотятся алчные, потому и обольщают охотников в образе юных дев. А вместе с семенем берут жизнь.

Я ощутила тревогу и тягостное, тянущее предчувствие заныло в груди.

– Что же стало с Зонаром, отчего он сам ищет встречи с той девой? Его помутили алчные? Или не знает этого его ээ? – спросила я и тут вспомнила: – Но его нет? Почему? Как может такое быть? – почти вскричала я и не успела закончить, как тень метнулась ко мне. В тот же миг моя лошадь, вскинувшись, ударила передними копытами – и мы оказались на нашем холме, залитом лунным светом. Ээ стоял рядом в образе барса-царя.

– Запомни, Кадын, – сказал он, – ни одного чувства или желания не должно быть у тебя, когда знаешь, что ээ-борзы рядом. Пустой и холодной быть тогда до́лжно. Все желания – ключи для них к человеку: поймав их, они изменят человека так, что вся жизнь не мила будет и сам он станет стремиться к ээ-борзы, чтобы утолить свою страсть. Алчность поселяют в сердце эти духи. Малое желание – обернется страстью, сжигающей сердце, малый страх – безумным ужасом, досада – бессилием и отвращением к жизни, а гнев – величайшей ненавистью. Запомни, Кадын: только с твердым сердцем, пустым и холодным, без желаний и страха, воином, человеком, можешь предстать перед ээ-борзы, и тогда не найдут они ключа, чтобы путь к тебе отомкнуть.

Я слушала с ужасом – так много этих ключей в человеке! И тут догадалась, что это и случилось с Зонаром: малое желание иметь удачу на охоте обернулось страстью, и потому стремится он к тому, что обещает ему помочь.

Я сказала это царю, не в силах еще совладать с волнением.

– Ты угадала, Кадын, – ответил он.

– Отчего же не повстречал он до сих пор в тайге ээ-борзы?

– Дух спасал его: всякий раз, как приближались алчные, он показывал истинный облик мнимых дев.

– Но я не видела духа рядом с Зонаром.

– Страсть постепенно превышает все, Кадын. Как увидел он деву-охотницу, не изменившую облик, забыл обо всем. И ээ покинул его. Отныне он пуст, как до посвящения. Только страсть наполняет его, но это лишь пустота и звенящая боль.

Тяжело мне стало. Поняла я, что за сила тянула Зонара к моей Очи. И ей то нравилось. Она забавлялась своей властью над ним. И я поняла, как легко мне ее потерять. Заболела у меня грудь, представить себе не могла, как приду в чертог Луноликой без Очишки. Я обернулась – она сидела чуть в стороне, еще во власти духов. Бледное тонкое лицо с прямым носом, светлыми ленточками-бровями, нежной, словно прозрачной, молочной кожей и светлыми волосами, выбившимися из-под шапки, было оно и красиво, и капризно, и по-детски несчастно. Нежность проснулась во мне. Подумалось даже: быть может, не все предопределено для Зонара? Если Очи придет к нему, может, излечит его от дурмана? Но что она сама, что моя Очи, зачем затеяла это? Того не было мне видно по ее лицу, как ни смотрела. Хрупким словно первоцвет было это лицо, смутным, будто туман, было для меня ее сердце.