Глава 10. Борьба с темнотой

Девочка начала свой рассказ тихим, отстраненным голосом:

«Когда начался шторм, меня выплеснуло волной за борт. Я потеряла из виду корабль. Подводные течения рвали на части, то и дело, утаскивая под воду. Силы быстро покинули, мышцы стали деревянными, и я начала тонуть.

Помню, как уходила вниз. Глубоко вдохнув, я сдалась и больше не шевелила руками, только могла смотреть на происходящее. Под водой казалось, что мировой покой спустился в эти глубины. Свет здесь был удивительно чистым. Не как у нас в реке, где коричневые водоросли и илистый берег придавали воде неопрятный оттенок. Нет. Здесь все было величественно и красиво. Перед смертью я любовалась на эту чужую, невероятную красоту лазоревого вздымающегося моря.

Но потом вверх поднялись тысячи пузырей, и теплое течение поволокло меня вертикально вглубь с такой неистовой скоростью, что я даже не успела наглотаться воды, перед тем как выпасть в воздух вместе с огромным гейзером, превратившимся в теплый дождь. Море закончилось. Я прошла водный пояс насквозь.

Огромный поток воздуха потащил куда-то в бок, во тьму, вталкивая в грудь теплый, навязчивый воздух. Я почти физически ощущала эту перину, стлавшуюся под шелковыми простынями моря сверху. Казалось, что я обернулась гусиным пером, которому суждено летать по воле ветра в непогоду. Но, постепенно, поток слаб, фиолетовая мгла вод отдалялась, пока земля не потянулась навстречу, протягивая холодные длани темноты и неизвестности. Дождь словно лил вверх и вниз одновременно, пробивая пространство белесыми гвоздями. Стремительный полет завораживал. Возле два или три раза били молнии, освещая пустоту вокруг. Десять метров. пять, метр…

Тело ощутило ледяную воду. Я приземлилась, уйдя на сажень или полтора в холодную жидкость с головой. Уши заложило. Оттолкнувшись от дна, я всплыла на поверхность. Видимо, это было заболоченное озеро. Доплыв до берега, помню, выбралась по поваленным деревьям. Все закончилось.

В зобу встал ком. И тут хлынули слезы. То ли от горя, то ли от облегчения. Я легла наземь. Почва была влажной, но твердой, с чужим запахом. Неподалеку росли незнакомые белесые грибы, похожие на грузди. Я принюхивалась к воздуху, как встревоженная собака, ощущая каждый запах как невидимую нить, чувствуя каждый по отдельности.

Постепенно, разум приходил в себя. Надо было осмотреться. Стояла ночь. Никого, кроме меня, не было видно. Дождь все не унимался. В неверном освещении грозового неба, увидела я, что стою посреди бесплотной болотистой долины.

Среди неизвестности, что окружила меня, шла я одинокой путницей во мгле – присматривалась, прислушивалась. Пыталась понять, что это было за болото – низинное или верховое, все было бы легче. Ведь низинные болота питаются от озер, рек и ключей. А река – хороший ориентир. Но в такой темноте было не разобрать. Только бульканье пузырьков, да протяжные болотные звуки были провожатыми. Так прошло несколько часов. Все это время надежда на рассвет теплилась внутри. Но, на самом деле, до рассвета было так же далеко, как до неба. Для чего я шла? Попасть обратно на небо казалось невозможным…

Над головой раздалось хлопанье крыльев. Огромная тень разрезала темноту. Я едва увернулась, свалившись в обжигающе ледяную воду, и огромные когти сомкнулись в пустоту.

Выбравшись на тропу, поросшую мхом, я не представляла, куда бежать теперь. Крылья снова приближались, энергично рассекая воздух. Но впереди раздался крик другого существа, и птица, охотившаяся на меня в темноте, изменила цель.

Мои зубы сводило от страха и холода. Но я теперь точно знала, что это за местность. Я заметила, что у птицы было белое брюхо, острые, с черной окантовкой узкие крылья, и в маневре, в вспышке отдаленной молнии, показалось поясничное пятно. Это был гигантский полевой лунь, который водится на богатых пропитанием лугах речных долин.

При мысли о пропитании слух и зрение резко напряглись. На первый взгляд, в этом мире, как будто мало что росло. Точнее сказать, на мерзлых торфяных кочках был только сфагновый мох, да пожухлая трава с редкими деревьями. Но глаза продолжали упрямо искать и, наконец, в унылых кустах обнажились белесые местные ягоды, похожие на бруснику.

После перекуса захотелось пить. Меж кочек, поросших хамедафне, стояла вода, кислая на вкус. В ее черной поверхности отражалось темное фиолетовое небо. На зеркальной глади смирно лежали засохшие стебельки каких-то неизвестных растений. Вдалеке журчание ручья, вперемешку с ветром, словно пело знакомые песни, что пели мы с Деником там, когда мир еще был нашим, а мы были простыми крестьянскими детьми. Неподалеку какое-то насекомое зажужжало крыльями, колыхая мелкой вибрацией воздух вокруг. Миг – звук его крыльев смолк – оно угодило в росянку, росшую прямо передо мной. Смертельная ловушка плотоядного растения захлопнулась, и насекомое умолкло навсегда.

Мне вдруг стало очень грустно. Быстро наклонившись к росянке, я открыла листья, достав оттуда бедную пчелу. В наших краях на болотах росянки не ловили пчел, ведь те опыляли их цветки, росшие на длинных стеблях. Но здесь у этих растений не было цветков и, вероятно, в пищу им вполне шли любые насекомые.

Пчела не могла лететь, и я, осторожно держа ее за брюшко, понесла на звук ручья, чтобы смыть в проточной воде клейкую слизь цветка и попить хорошей воды.

Ручьев поблизости оказалось несколько, все они текли в неизвестную темную даль, перемежаясь, казалось, с тысячей других таких же протоков. Мои ноги, несмотря на окружающий холод, были теплыми (вероятно, это была заслуга сандалий Иверии), но руки, едва окунувшись в студеную воду, окоченели, добавив, к и без того неприятным ощущениям озноба, обжигающую боль в пальцах.

С отмытыми крыльями пчела была отпущена. Она уползла сушиться, а я двинулась вдоль ручья, который, и впрямь, вскоре превратился в бурную реку, вбиравшую в себя сотни ручьев вокруг. Болото, казалось, почти уступило прибрежный край низкорослым корявым деревьям, теснившимся вдоль берега. Промерзлая почва здесь проросла неказистыми кустарниками, сиротливо венчавшими кромку воды.

На горизонте показалось неясное фиолетовое свечение, которое, однако, не сильно осветило окружающую картину. Мне сделалось почему-то уютно и больше не страшно. Предстоял рассвет. Скитания в темноте остались почти позади.

Я впервые присела с тех пор как ушла от болотного озера. От речных потоков дул ледяной ветер.

Усталость давала о себе знать, навалившись как сруб на спину, и склеив веки смолой абрикосового дерева. Но я понимала, что спать нельзя. Идти вдоль берега неизвестно, сколько времени в поисках пищи представлялось бесполезным. Поэтому я решила плыть. Есть река – есть еда. И если здесь существуют поселения, они наверняка стояли бы недалеко от воды. Но для того чтобы двигаться по реке, нужен был плот. Где найти в темноте подходящие стволы? Да еще чтобы они были плавучими?

Я задумалась. Каждый раз, когда я была на краю, когда казалось, что Смерть близка, что-то будто прогоняло ее. Мне стало казаться, что незримая сила ведет меня все это время в темноте. Спасает и защищает. Я не понимала, что это за сила. Но решила помолиться ей, как принято в наших краях молиться духам.

Сделав нехитрые приготовления, я смастерила сделанное из опавших веточек маленькое суденышко, символизировавшее те бревна, которые были необходимы. (Я решила, что так меня быстрее поймет то, что мне помогает). Наклонившись, спустила дар по реке, и он исчез в темноте. Затем пошла искать ствол подходящего для плота дерева.

Долго ли коротко тянулись поиски, сложно сказать. Страх отойти слишком далеко от реки не давал, как следует, осмотреться. И когда силы были уже на исходе, в небе раздался снова взмах гигантских крыльев. Я кинулась в сторону к ближайшему дереву, которое возвышалось над остальными. Это было глупо. Ведь на нем не было листьев, чтобы укрыться от взора хищной птицы. Но инстинкт неумолимо швырнул меня туда, и я прижалась к ровному стволу. Лунь сделал круг и летел на меня с огромной скоростью. В последний момент я отпрыгнула в сторону, и гигант повалил дерево. Этого времени мне хватило, чтобы нырнуть в густой колючий кустарник рядом, сжавшись в ком. Лунь принялся разрывать ветки, пытаясь добраться до своей жертвы. Но они были слишком колючими и крепкими, и, в конце концов, ему пришлось отступить. Я проводила, сколько хватало глаз, его неровный полет, и обратила свой взор к внезапно упавшему стволу. Дерево оказалось около семи шагов в длину. Оно было нехарактерным для местности – слишком высоким и довольно сухим. Это было настоящим подарком.

Теперь мне предстояло сделать из него плот. На стволе рос сухой мох, что меня несказанно обрадовало. Теперь оставалось разжечь пламя. Я, плохо соображая от усталости, кое-как раздобыла сухих травинок и ветви для розжига. Оставалось самое долгое – добыть огонь.

Надежда на рассвет гасла, поскольку прошло уже довольно много времени, а он все не начинался. На лоб упали первые капли дождя. Стараясь заслонить сухой мох и ветви собой, я терла и терла прутики. Уверена, что в родной деревне я никогда не проявила бы такого упорства и терпения. Подул холодный ветер, принесший запах болотной горечи в рот. Дождь, к счастью, был слабым, моросящим, и благодаря этому мне удалось разжечь наконец драгоценный огонь. Я заслоняла огненную розу от ветра, пока та не окрепла.

Как только пламя стало достаточно сильным, я принялась за работу. Складывая ветви под ствол, я молила местную природу быть милостивой и не дать дождю разойтись.

Дождь прошел, пощадив пламя и, наконец, дерево было пережжено в нескольких местах достаточно, чтобы разбить его сильными ударами камня. На это ушло много часов. За это время я успела согреться возле огня и вздремнуть. Холод, который, казалось, хотел принести меня в жертву Смерти, тенью стоявший за моей спиной после падения в озеро, теперь отошел. Хотя, он караулил неподалеку – стоило мне повернуться к нему спиной, он тут же набрасывался на нее голодным зверем. И все-таки, мне было очень радостно смотреть на веселый огонь. Он казался таким родным, как будто специально пришел ко мне из нашего домашнего очага. Я даже воображала, как он преданно шел именно ко мне, сквозь миры, потому что не хотел оставаться один в брошенном холодном жилище. И я плакала. Потому что скучала по дому. По брату. По маме»».

Внезапно Дагон прервался. В его горле стоял комок, и слезы душили, не давая продохнуть. Большой мужчина плакал перед маленькими детьми. Мужчины в этих краях скрывали слезы, это считалось проявлением слабости. Но над его слезами никто не засмеялся. Дети сидели очень серьезными. Один за одним, они потянулись прочь из избушки в свои дома, к своим матерям. Каждому хотелось обнять свою маму, прижаться к ней крепко-крепко, и не отходить от своего очага.