Глава семнадцатая
Зарисовки из другой жизни. С Ле Карре и без

Другая жизнь – это до или после? Имею в виду службу в разведке. А может, это нынешняя жизнь в области русской – три ха-ха – словесности?

После разлуки с органами, вцепившись в гриву несущихся событий и вкусив немного от литературного успеха, я все же весьма смутно представлял, что проживаю вторую жизнь. Парадокс, но я не помер внезапно, не погрузился в инвалидное кресло, не сошел с ума, а напротив – продолжал возделывать на литературном огороде. Избранная публика меня знала, телевидение меня привечало, но где ты, звон мировых колоколов?

В 1989 году, движимый самыми добрыми чувствами, я написал фарс-пародию на шпионаж «Легенда о легенде» («Джеймс Бонд в Москве»). Пьеса мне безумно нравилась, и я хохотал, когда Бонда обводила вокруг пальца московская проститутка, и он, бедный, путался в условиях связи и постоянно натыкался на разных прощелыг. Уверенный в шумном успехе, я размножил свой труд и начал бомбардировать им московские театры. Каждую ночь я ожидал телефонного звонка и взволнованный голос знаменитого режиссера: «Я прочитал вашу пьесу и не могу заснуть. Ничего подобного я в жизни не читал!!!» Далее потрясенная текстом труппа, в которой масса эффектных молодых актрис, объятия и поцелуи, щедро сыпавшиеся на автора. Упоительные репетиции, аншлаг на премьере, горы роз на сцене и ваш покорный слуга, отмахивающий поклоны под ручку с режиссером. Увы, режиссеры глухо молчали и меня это удивляло. Я тогда еще был убежден, что все люди этой благородной профессии, как и большинство жрецов искусства, чрезвычайно вежливы и отзывчивы. Вскоре меня осенило: наша публика не приучена ни к шпионской тематике и тем более, к пародиям на шпионаж- ведь страну давно приучили к очень серьезному, ох какому положительному Штрилицу и другим чекистам, распутывавшим все заговоры против Советской власти. Конечно, место моей пьесы на Бродвее или в Уэст-энде, там она заиграет всеми своими неповторимыми блестками и потрясет мир. Но как проникнуть на западные театральные подмостки?

А что если привлечь к своей потенциальной славе уже великого Джона Ле Карре? Сильный ход, как сказал бы Чубайс. Третий роман второго секретаря английского посольства в Бонне, в действительности сотрудника разведки Джона Ле Карре «Шпион, который пришел с холода», принесший ему мировую славу, я прочитал еще в Лондоне в 1964 году. Это был роман о цинизме и жестокости в разведке, о вездесущем предательстве, но больше всего меня поразили не художественные достоинства романа, а личность автора – английского разведчика, писавшего раскованно и легко о запретных вещах.

О, как я завидовал его судьбе!

Как я мечтал создать нечто подобное и встать на пьедестал первооткрывателей в русской словесности.

Но разве это было возможно? Тогда вообще писали лишь о нашей разведке во время войны, обычно в победном стиле «Подвига разведчика», а на современность было наложено строжайшее табу, удивительно, что проскочил неординарный фильм «Мертвый сезон». В одном из интервью в счастливом для себя 1964 году Ле Карре заявил: «Для меня необыкновенная распространенность шпионажа превратилась в кошмар, в котором люди инстинктивно предают друг друга, и где шпионы – это скучные существа со средненькими мозгами, склонные к предательству точно так же, как они могли склоняться к кражам в магазинах. В этом мире, по-моему, те, кто разлагает, сами разложены; в сфере предательства существует полная анархия. Например, зная цену другому человеку, не прикидывает ли тайно шпион и цену себе? Не в этом ли причина цепи предательств, прокатившихся по разведывательным службам еще задолго до начала холодной войны? Не следует ли шпион масонскому принципу: если шпион, то это навсегда? Не превращаются ли шпионские методы в самоцель? Подобно футболисту, возможно, его больше не волнует команда, за которую он играет. Если это так – а недавние разоблачения двойных агентов в Германии и Англии являются этому свидетельством – то офицерам разведки следует доверять секреты в последнюю очередь… Возможно, думал я, не стоит удивляться феномену перехода с одной стороны на другую, в сущности это очень короткое путешествие».

С тех пор я не пропускал ни одного романа Джона Ле Карре, в миру Дэвида Корнуэлла, выпускника Оксфорда, преподавателя в Итоне, на спортивных площадках которого, согласно афоризму, и было выиграно сражение при Ватерлоо. В 1959 г. поступил в Форин Офис, точнее, в английскую разведку, с 1961 по 1964 г. служил в британском посольстве в Бонне в качестве второго секретаря, некоторое время в консульстве в Гамбурге. Ушел в отставку в 1964 году, после успеха «Шпиона». Женился в 1954 году и произвел на свет трех сыновей, не избежал развода в 1971-м, вновь женился в 1972-м и счастливо живет в этом браке по сей день, произведя на свет еще одного сына. Отметим, что отец писателя Ронни всю жизнь оставался мошенником, несколько раз сидел в тюрьме, давал сыну весьма скользкие поручения, а потом пытался и шантажировать преуспевающего писателя, и вымогать у него деньги. Свою жизнь с разведкой юный Корнуэлл связал еще в студенческие годы, когда учился в университете в Берне, как мне кажется, после жизни с папашей-мошенником работа в службах Ее Величества показалась ему семечками. Так он стал агентом английской разведки со скромной задачей давать характеристики на студентов университета, особенно на «красных», потенциальных Филби и Берджесов. Делал он это с удовольствием и до сих пор не раскаивается, что только делает ему честь: слишком часто мы переписываем свои биографии и рисуем себя ангелами. После романа «Шпион, который пришел с холода» популярность Ле Карре шла по восходящей, он ритуально выпускал одну книгу в два года…

И тут гениальная идея осенила меня: этот англичанин протянет мне руку! Не смейтесь, именно он! именно еще не знакомый, но уже любимый Джон может мне помочь! Но как его заинтересовать? Бредовые идеи скопом бродили в голове (между прочим, чем наивнее, а точнее, чем глупее идея, тем одержимей автор), я быстренько и неряшливо перевел пьесу на английский язык, отдал на перепечатку классной машинистке и отправил пакет по адресу лондонского литературного агентства, указанного в книге Ле Карре. К пьесе приложил письмецо, в котором скромно сообщил, что я, как бывший сотрудник разведки, обращаюсь к нему как к коллеге по другую сторону баррикад. Ныне вроде бы не заклятому врагу, а другу, с деловым предложением: стать соавтором моей пьесы, естественно, пройдясь опытной рукой по моему несовершенному переводу и наполнив текст тонкой английской спецификой, сленгом и идиомами, что, несомненно, сделает пьесу ломовым хитом на Уэст-энде и Бродвее. Пьесу отправил с оказией: в то время мне казалось рискованным посылать фарс о разведке обыкновенной почтой. Вдруг на перлюстрации окажутся сотрудники без чувства юмора?

Все лето ожидал ответа, потом решил, что любимый Джон ничуть не лучше наших главных режиссеров, которые любят с экрана вещать о любви к ближнему, а на деле – фарисеи и самовлюбленные бездари. И вдруг месяца через два пришло письмо от 10 сентября 1989 года из Лондона. Указан обратный адрес литературного агента, автор, видимо, опасался давать свой личный адрес, вдруг я завалю его мешками со своими рукописями? Написано от руки, как-то слишком запросто для маститого писателя. Правда, по сей день респектабельные джентльмены, даже если все напечатано машинисткой, своей рукой обязательно пишут ласковое обращение к адресату («Дорогой сэр Майкл») и рутинное «Искренне Ваш» с подписью в конце. Это признак хорошего тона и легкого презрения к техническим достижениям цивилизации от станка Гуттенберга до компьютера, может быть, даже утверждение того человеческого, что в нас еще осталось.

Текст гласил: «Дорогой мистер Любимов! Ваше письмо, датированное двадцатым июля, достигло меня только вчера! Послушайте, я не могу реализовать Ваш проект, ибо у меня на тарелке слишком много своего, и идей в голове хватит на несколько лет, моя проблема не в том, что писать, а где найти время. Поэтому я послал Вашу пьесу своему литературному агенту со слабой надеждой, что он кого-нибудь найдет, подойдут ли Алан Беннетт или Майкл Фрейн? Очень сожалею, но больше ничем не могу помочь и желаю Вам успеха». Тут же я накатал своей рукой (не из высокого джентльментства, а просто на печатание по-английски потребовался бы целый день) благодарственное письмо с уверениями в совершеннейшем почтении и надеждами воссоединить наши несоизмеримые таланты в будущем. Вскоре мне ответил Фрейн: похвалил перевод (английская вежливость!), но заметил, что на пробивку популярной у нас пьесы Арбузова он потратил десять лет… Все понятно.

Пьесу в конце концов поставили, но не в Лондоне, а в Душанбе, что все равно прекрасно, какая разница, кто восхищается тобой – англичане или таджики? Потом поставили в Астрахани, тоже неплохо…

Но судьбе угодно было нас познакомить. Меня пригласил в Лондон английский приятель, писатель Крис Роббинс, сосед Ле Карре по холмистому Хемстеду, он нас и свел, пригласив на ленч в знаменитый Симпсон-на-Стрэнде, где с утра до ночи джентльмены жуют недожаренные бифштексы с кровью. Сначала мы заехали на такси домой к Ле Карре, там были встречены его очень вежливой и элегантной женой Джейн, угостившей нас превосходным французским шампанским (кажется, «Мумм»). Там мы впервые и пожали друг другу руки (о, исторический момент!), естественно, в голове Ле Карре я уже занял свою нишу: ведь не каждый же день ему присылают пьесы спятившие от графомании полковники! На такси доехали до Симпсона, Ле Карре сунул таксисту крупные чаевые – небезынтересная деталь, подсмотренная моим шпионским глазом.

Сам маститый автор вполне вписывался в Образ: высокий, породистый англичанин, очень деликатный и предупредительный, в меру остроумный, довольно сдержанный, даже скрытный. Наверное, разбил не одно дамское сердце, думал я, от таких седовласых ребят прекрасный пол балдеет как от наркотика. Я сразу почувствовал его нежелание распространяться на темы своего прошлого в контрразведке и разведке, впрочем, не так долго он там работал и, наверное, не так много натворил. Да и мало ли кто где работал до того, как стать знаменитостью!

Мой Саша со своей Наташей и я с великим Джоном Ле Карре в Лондоне

Правда, Ле Карре припомнил, как в свое время в Вене он с коллегой-разведчиком зашел в гастхаус, дабы слившись с толпой, поиграть в бильярд. Все прошло бы отлично, если бы у приятеля из плаща вдруг не выпал огромный «кольт». Деликатные австрийцы, поняв, кто проник в их святое заведение, быстренько покинули гастхаус от греха подальше.

Обед прошел мило, легко и, как всё прекрасное, бессмысленно: Ле Карре расспрашивал меня о вечных загадках России, о политической ситуации в стране, пили «Папского замка вино», колдовали над истинно английским стейком. Два часа светской беседы под звуки жующих челюстей, затем мы забросили его на такси к литературному агенту. Наутро во время променада с собакой по Хемстед-Хит он бросил в почтовый ящик экземпляр «Ночного менеджера» с автографом, мы с приятелем еще почивали, полагаю, что он совершил этот замечательный акт часов в шесть утра на прогулке со своим псом.

Вскоре он прибыл в Москву собирать фактуру для своего очередного романа «Наша игра», остановился в шикарном «Савое» вместе с сыном-студентом, там я его и разыскал, предложив пообедать в Доме литераторов, еще доступном для медленно беднеющих московских писателей. Тогда в ЦДЛ еще не было величественных швейцаров в одеяниях с норковыми воротниками, официантов во фраках, и не шпарил там искусный тапер, и не разжигал камин некто в специальном комбинезоне, словно в замке у графа Солсбери. В киоске рядом с входом я, по дурной привычке жмота, купил и запрятал в карман бутылку «Тичерс», стоимость шесть (!) 6 долларов. Пожинали вкусные цэдээловские деликатесы, мой гость охотно воспринял бутылку, принесенную в ресторан в кармане, словно мы с ним уже не раз по-совковому выжирали «на троих» в подъезде, закусывая селедкой с газеты «Правда», положенной на подоконник.

Потом он поделился в печати своими наблюдениями: наш варварский капитализм привел его в ужас, потом он написал, побывав во многих злачных и не злачных местах: «Москва оказалась подороже Нью Йорка. Гостиница обошлась 600 долларов за ночь. Пара порций скотча в баре стоила официальной месячной зарплаты московского врача. Мы попивали виски, прислушиваясь к разговору молодых, похожих на убийц англичан с изрытыми оспой лицами, пивными животами и костюмами от Гуччи». Ему удалось встретиться с бандитом – мультимиллиардером, ему он неосторожно сказал: – О'кей, в стране бардак, и ты этим пользуешься. Ну, а когда же вы начнете приводить страну в порядок для ваших же детей и внуков? Ты барон-грабитель, Григорий. Так у нас называли Кар неги, Моргана, Рокфеллера. Но они все же закончили строительством больниц и картинных галерей. Когда ты начнешь что-то возвращать обществу?

Ле Карре повезло, его не избили и не убили, а просто послали к одной матери.

Наши политики тоже не порадовали писателя: Бакатин ахал и в ужасе хватался руками за голову, клеймя разложение общества и рассуждая о будущем России, как будто он и не стоял рядом с Горбачевым и не возглавлял КГБ после августа 1991 г. Калугин слишком радостно рассказывал о своем соучастии в убийстве Маркова («Я ведь был, черт возьми, главным по этой части, ни одна операция не обходила меня стороной!»), показал какой-то сувенир от убитого Амина. Ле Карре не понравилось его слишком стремительное превращение из врага западной демократии в ее ярого неофита.

«На Красной площади прекрасное старое здание ГУМа захвачено «Галери Лафайет», «Эсте Лаудер» и другими знаменитыми фирмами. Вереница «мерседесов» и «роллс-ройсов» ждала у входа, а внутри жены русских миллионеров болтали и делали покупки. Их шоферы расплачивались сотенными долларовыми банкнотами, пятидесятидолларовые не принимались. Я ощутил в себе озлобленного коммуниста, а вовсе не западника». Все это написал не Анпилов, а сторонник западной демократии, бескомпромиссный враг коммунизма и всех видов тоталитаризма, один из самых богатых писателей в мире.

В сентябре 1996 года появилась убийственная сатира на английскую разведку, роман «Портной из Панамы», в стиле «Наш человек в Гаване» Грэма Грина и ему посвященная.

После депортации Норьеги в Панаме идет игра вокруг канала. Уходить ли оттуда или не уходить? Какой режим может одержать победу после ухода и что это сулит Западу? Английская разведка посылает в свое посольство молодого сотрудника Оснарда, наглого, корыстного, неразборчивого в средствах, он вербует английского гражданина, портного Гарри Пендела, уже много лет обшивающего панамский бомонд. Заинтересованный в денежных вспрыскиваниях Пендел быстро приспосабливается к запросам Оснарда (а тому нужны алармистские сведения, оправдывающие присутствие в этой точке разведки) и начинает поставлять ему чистую «липу», со ссылкой на разговоры с высокопоставленными клиентами. В Лондон течет информация о заговоре «левых» и антизападных настроениях. Вроде бы фарс, однако к финалу события принимают драматический характер: американцы вводят войска, погибают совершенно невинные люди. Игры портного, вытягивающего деньги из разведки, нацеленность его бездарного куратора кончаются трагедией… Представляю, если бы у нас кто-нибудь создал нечто подобное о российской разведке! Но СИС пришлось проглотить эту пилюлю, Ле Карре уже давно слыл там отщепенцем.

Но все это было потом, а тогда мы пили скотч в ЦДЛ и делали это совсем не по-английски, что, по-видимому, и вылилось в приглашение погостить у писателя на брегах сурового моря близ Панзанса. Признаться, тогда я подумал, что это пресловутая английская вежливость, нечто вроде «вы удивительно хорошо выглядите» (на самом деле напоминаете заезженную клячу), и когда я на следующий год очутился в Лондоне и позвонил ему домой, то совсем не ожидал услышать подтверждения приглашения. Ехал я на электричке целых четыре часа и вот конечная точка – Панзанс, милый курортный городок на западном побережье Альбиона, в Корнуолле. Уже на перроне я увидел высокую фигуру маститого автора, который радушно меня приветствовал, посадил в «Лендровер», рассчитанный на пересеченную местность, и повез в свое имение, состоявшее из двух двухэтажных домов, один – хозяйский, другой – для гостей. Огромный неухоженный участок, небольшой сад, все предельно просто, уютно, без излишеств, которые выводят из себя бедных российских интеллигентов, созерцающих подмосковные дачи наших внезапных банкиров, неподкупных чиновников, директоров овощных баз и прочих выдающихся личностей. Дома высились на каменистом холме, внизу хмурилось серо-зеленое море, видимо, недовольное визитом бывшего чекиста, из окна гостевого дома виднелась ограждение из колючей проволоки (?), рядом с которой сидел огромный рыжий кот, словно убежавший с моей московской помойки. (Вопрос о назначении проволоки гложет меня до сих пор, я так и не рискнул спросить об этом у хозяина. Защита от местных жителей, ворующих картошку? Или от тигров, покушающихся на кота?). Внезапно по улочке проехала на велосипеде смазливая девица, писатель неожиданно занервничал, прошептал: «Сейчас будет просить автограф!» и спрятался за моей спиной. Тогда я еще не знал, как он ненавидит вторжение в его личную жизнь и излишнее паблистити.

Дэвид отдал мне на откуп весь гостевой дом, я тут же начал все осматривать и обнюхивать, прежде всего, холодильник, который оказался по горло набитым продуктами (о, как мы любим халяву!) и – nota bene! – бутылками Puilly fumé, ставшим моим любимым белым вином. В тот же вечер имел быть семейный ужин, приготовленный очень английской Джейн, супругой и голубой мечтой любого писателя, закрывающей его грудью от любых посягательств на его драгоценное время, не говоря уже о секретарской и другой технической работе. Постепенно я понял, что оказался гостем трудоголика, который после утренней прогулки с собакой садится за письменный стол и пишет от руки (!) до самого ленча, а то и позже, жена тем временем вместе с секретаршей перепечатывают на компьютере плоды предыдущего дня и дают ему на доработку. Больше всего хозяин боялся, что я оторву его от трудов праведных и попрошу бегать со мной по Корнуоллу и показывать достопримечательности, вроде домика Дэвида Лоуренса, жившего во время войны на берегу вместе с женой, немкой Фридой. Соседи считали их немецкими шпионами и подозревали, что, развешивая белье у дома, она дает сигнал вражеским субмаринам. Но джентльмен всегда джентльмен: писатель извинился и честно признался, что раньше трех часов от трудов он оторваться не в состоянии, режим суров, впрочем, по утрам роль экскурсовода может взять на себя Джейн. Я рассыпался в благодарностях и на полном серьёзе заметил, что люблю опустошить рано утром бутылку водки и поговорить по душам. Лицо писателя на миг застыло, видимо, он представил пьяного полковника (возможно, даже в шелковых офицерских кальсонах), который на заре ломится к нему в кабинет, разрушая хрупкое творческое вдохновение. Впрочем, знаменитое чувство англо-саксонского юмора тут же одержало верх над секундной растерянностью. Трапезу мы завершили к одиннадцати часам (а ведь так хотелось покейфовать часиков до четырех!), хозяин любезно довел меня до дома и оставил наедине с пуи, в компании которого я медленно забыл о содержании наших философских бесед. И правильно сделал: писателя надо читать, а не вылавливать мысли, оброненные за ужином или за рулем.

Однажды, прибыв в Лондон, мы договорились о встрече с Дэвидом и Джейн в ресторане. Я тщательно изучил карту и увидел, что предложенное место встречи расположено намного севернее Хемстеда (там у Ле Карре дом), так далеко в Лондоне предпочитают встречаться только шпионы и уголовники. Мы с Таней добрались до района на поезде, взяли такси, однако, ресторана на указанной улице не обнаружили. Я лихорадочно пролистал атлас и нашел улицу с таким же названием недалеко от Хемстеда. Помчались на такси, мешали заторы, опаздывали почти на сорок минут, к счастью, ресторан оказался там вместе с четой, не высказавшей нам никакого неудовольствия (вежливость необыкновенная!).

Мы сохранили дружескую переписку до настоящего времени.

«Не желаете ли, сэр, принять участие в ремонте крыши старой церкви в деревушке Сарратт?» Вопрос меня удивил: жена постоянно пилит, что я и гвоздя не могу забить, а тут… и я представил себя, ползающим по нечто вроде храма Василия Блаженного в некогда враждебной стране, выславшей меня за шпионаж.

Церквушка в Саррате (50 миль к северу от Лондона), на ремонт крыши которой я пожертвовал гонорар

Оказалось, что рядом с Сарраттом, в районе Уотфорда в качестве продавца мебельного магазина трудился Джон Ле Карре, Сарратт он и избрал местом разведывательной школы МИ-5 в своем романе. Ремонт крыши предстояло сделать за счет скромных средств, собранных от продажи книги рассказов, один из которых мне предлагалось написать. Я тут же накатал рассказик о похождениях некоего полковника Карлы в Сарратте (Ле Карре уже тиснул в сборник свои воспоминания о работе в магазине), и стал ожидать случая посетить эти чудные места. Оный подвернулся: один английский киножурналист предложил мне принять участие в фильме о «медовой ловушке» в КГБ, я согласился на условии простого товарного обмена: он приютит меня на неделю в Виндзоре, его месте жительства и работы. В Виндзоре мы чувствовали себя как королевская чета, каждый день выезжали в Лондон, и наконец инициатор ремонта крыши Деннис повез нас в живописнейший Сарратт. Деревня с двумя пабами, нетронутой природой и церквушкой, которую мы посетили, попили чай с прихожанами и были на службе с причащением. Книгу издали тиражом в 10 000 по 10 фунтов за экземпляр, итого 100 000 фунтов, совсем неплохо (для крыши). Так что я совершил очередное преступление, посодействовав англиканской церкви, будучи православным!

К тому времени я уже несколько раз побывал в Англии. Возили меня туда после написания мною целого шпионского сериала для встречи с актерами в задуманном фильме, потом сняли документальный ТВ-фильм «Шпионы, которые нас любили», со мной, коллегой Кубекиным, известным антисоветским журналистом Чэпманом Пинчером и Денисом Хили в главных ролях. Мы чуть не породнились с Чэмпаном Пинчером, оказавшимся веселым мужиком, хотя мы никогда не встречались (при его имени все в резидентуре вздрагивали, считая его мерзким провокатором), разыграли для телевидения встречу закадычных друзей в духе новых отношений с Западом. Денис Хили вел себя, как обычно, ровно, мудро и осмотрительно.

Кроме того, газета «Дейли эспресс» организовала мою встречу в любимом Симпсоне на Стрэнде со старым приятелем, депутатом парламента Ником Скоттом. Мы с ностальгией вспоминали прошлое, словно вместе играли в крикет во время учебы в Оксфорде, естественно, взывали к дружбе между нашими народами. Ника через год подобрали где-то в канаве, клянусь, что это не я влил в него бочки виски.

С экс-министром консервативного правительства и очень порядочным человеком Николасом Скоттом уже после перестройки в ресторане «Симпсонс» на лондонском Стрэнде. Лучшие ростбифы с кровью!

В первый раз визу мне дали нелегко, с консультациями между сильными мира сего, включая Ле Карре. Но вот совсем недавно, когда знаменитый режиссер Владимир Бортко вывез в Лондон всю труппу для съемок фильма «Душа шпиона», визу мне вовремя не выдали, затянули на два месяца, и я вынужден был забрать паспорта. А ведь так хочется попить водицы из речки Спей, на которой стоят лучшие заводы – производители скотч-виски!

Писать мемуары о второй, писательской части моей жизни исключительно мучительно: что интересного в жизни труженика пера? где захватывающие приключения? содрогания души? фатальные провалы? Только зевоту вызывают рассказики о литературных склоках, откликах критиков, якобы давления со стороны властей (на самом деле дивно жили в своих Переделкино под крылом партии и правительства, некоторые оказались гениями, но большинство – бездарными паразитами, воинствующие диссиденты не в счет).

Мы с женой стараемся найти утешение в путешествиях – лучшее средство отвлечься от мыслей о неизбежности смерти, но не ожидай, о читатель, очередного туристского справочника с указанием злачных мест. Однако, пройдусь через мир пунктиром, преломив фрагменты в собственных очах.

Мой первый Париж – это топанье и топотание с женой от отельчика «Алезия», что близ проспекта генерала Леклерка, взявшего почти бескровно Париж (это не Берлин брать!), топанье на север по всем важным стратегическим точкам от Латинского квартала, Сен-Жермен-де-Пре, через мост и к площади Этуаль. Протирали подошвы с Танькой целый день, метро почти не пользовали, вечером, изможденные, выпивали по бутылке бордо и закусывали устрицами в корзиночке, что щедро продавали в уличных киосках.

С Сашей в Египте

Египта было много, даже слишком много, и он меня покорил. Хургада, Шарм-эль-Шейх, Каир, толпы женщин с детьми, перебегающих улицы перед носом мчавшихся автомобилей, Неопалимая Купина у церкви Святой Катерины, бесконечные дома без крыш, презерватив Тутанхамона в Египетском музее, продавец, прошедший за нами пару километров в надежде продать пузырек с ароматическим маслом.

Израиль начинался феерически: в 1992 году я неожиданно получил приглашение на книжную ярмарку в Иерусалиме и тихо возликовал: неужели мой роман «И ад следовал за ним» привлек внимание мирового писательского сообщества? Приглашен был с женой, разумеется, за счет организаторов ярмарки, поселены мы были в шикарнейший отель Мишкенот, в котором останавливались мой великий тезка Юрий Любимов и многие светила того времени. Номер состоял из двух этажей и выходил в сад с видом на стену Старого города. Запасшись израильским вином и виски, мы буйно отметили прибытие на Святую Землю. Ночью, еще купаясь в дреме, я почти на ощупь побрел в туалет (заметим нескромно, что в обнаженном виде), но запутался в дверях, попал в коридор и оттуда стал ломиться в соседний номер, решив, что это мой собственный. «Who is it?» – панически проорал оттуда чей-то бас. Кто же это с моей Татьяной?! – и я уже приготовился к штурму, как из другой двери выскочила перепуганная Татьяна и утащила меня в наш номер. Мораль: вот что делает с нами зеленый змий!

Аналогичный случай произошел со мной (без всякого пьянства) в гостинице Ангел к югу от Лондона, где мы однажды остановились с сыном на ночлег. Ночью я традиционно направился в туалет (естественно, обнаженный, ибо перед сим действом не склонен надевать фрачную пару), но по странной причине открыл дверь в коридор, которая была на пружине, и тут же захлопнулась за мной. О боже! В этом форс-мажоре я не растерялся и справил нужду прямо из окна в цветущий гостиничный двор, затем прикрыл руками срам и двинулся вниз по лестнице в ресепшн. Но внезапно щелкнуло в голове: ведь этажом ниже жил мой сын… На его долю и пришлись ночные переговоры с администратором, пока я отсиживался в его номере. Статус кво был восстановлен.

С внуками в Испании

Много времени мы провели в Испании на Коста-Браво, до сих пор я страстно влюблен в Барселону, люблю прогуляться по Рамбле и побродить в районе Барри Аттик, однако стал брюзглив и не плачу от восторга, сожрав жареного поросенка в разрекламированном ресторане «Четыре кота», а наоборот, с раздражением смотрю на фотографирующих японских туристов.

Воскрешение прошлого – это попытка вернуть себя и прежние обстоятельства, это захватывает не меньше, чем первооткрытие. Наверное, поэтому мы и летим в Копенгаген, откуда на пароходе-отеле со слишком звучным название «Музыка» устремляемся в путь по норвежским фьордам. Сначала чужой Копен, перестроенный Амагер, никак не можем за строениями увидеть отель Скандинавия, где с нынешней, но не тогдашней, женой Татьяной витийствовали в жаркой до безумия сауне. Жутко крутится счетчик (почти 70 баксов!), пароход наш стоит в ранее неведомых и незастроенных местах за Лангалиньей и упирается в небо всеми своими четырнадцатью палубами, он похож на затонувшую в Греции Конкордию, но выглядит победно, – это внушает оптимизм.

С бесподобной Татьяной в круизе по норвежским фьордам

Копаюсь в памяти как на погосте, но разгребаю с трудом. Рожден я с ослабленной зрительной памятью, не случайно недавно на слете старцев – выпускников МГИМО принимал Иванова за Петрова, глупо хлопал глазами, тяжело соображая, с кем же я говорю. Пешеходку Строгет в Копене истоптал за шесть лет, и что-то смутно припоминаю, но тут уже другие бутики (исчез обувной магазин Андерсен, шикарный английский Austin Reed, режут глаз новые ресторанные вывески). Правда, герой невидимого фронта, слепец сраный, все же узнал Королевский оперный театр, разве это не победа? Наша победа! Vivat!

Плывем во фьорды, с гор свисают водопады, все пассажиры самозабвенно жрут, на палубе – шведский стол, зато в часы ужина в шикарном ресторане «Максим» сплошная изысканность, предупредительные официанты, улыбчивые метрдотели, крем де мент и фуагра. Наш корабль-отель (напрягитесь, любители цифр!) обслуживают: 120 человек ремонтно-эксплутационной компании, 110 водопроводчиков, 80 электриков, 54 плотника, 100 пожарных и 50 медработников. В случае чего, они, расталкивая локтями стариков и детей, первыми ринутся к спасательным шлюпкам. А нас, стариков и детей, если даже легко толкнуть, – и мы уже летим мимо шлюпки, смешно дрыгая ногами и визжа по-поросячьи. Между прочим, средняя глубина -100 метров, максимальная – 700 метров, сразу представляю, как пивной живот свинцовым грузом тянет меня туда, где веселые акулы оттачивают свои челюсти.

Интересно, почему человек постепенно забывает прекрасное, вроде видов на норвежские фьорды со спадающими с гор водопадами, зато надолго (если не навсегда) запоминает идиотские пикантные случаи?

Почему, например, меня постоянно грабят?

Представим на миг самодовольную морду в мятой панаме, принадлежащую упитанному мужику в бежевых шортах и с сумкой на плече. Он шагает неторопливо по Пуэрта-дель-Соль, центральной площади Мадрида, приближается к гордости столицы – неуклюжему медведю у земляничного дерева, рядом с мордой – верная (и очаровательная) жена, уже несколько десятилетий испытывающая муки совместной жизни. Старикан сыт, даже пресыщен, карманы шорт загадочно оттопыриваются, и сумка тоже притягивает как магнит. Что первым делом хочется сделать любому честному испанцу? Конечно же, ограбить эту иностранную суку, живое воплощение угнетения труда капиталом. А толстомордый типчик ковыляет себе, выпятив пузо с кардиальной грыжей, и плевать ему и на угнетенный труд, и на истинных созидателей жизни. Вдруг я ощущаю некоторую влажность ноги ниже бедра, так бывало в детстве ночью, если я выпивал перед сном кастрюлю компота или съедал целый арбуз. – Боже, что это? – жена с ужасом смотрит на мои шорты. Я скашиваю глаз и через пузо вижу нечто кровавое (нет, не мальчиков!), стекающее вниз по шортам и по ноге. Неужели я ранен? Шорты намокли от крови, не пробито ли пулей бедро? Жена близка к обмороку, мы оба судорожно ощупываем красное пятно, боли не чувствую, видимо, она придет позже, пробую на вкус красную жидкость, пожалуй, не кровь, так что же это? Поднимаю очи и вижу приятного идальго в соломенной канотье с красной лентой, он ласково улыбается и задает вопрос, который редко услышишь в нашей испорченной мерзким климатом стране: «Вам помочь?»

Мы с женой словно столпились над красным пятном и не понимаем, в чем дело, но он уже ведет меня, словно слепого, за собою и вводит в элегантную уборную, украшение Пуэрта-дель-Соль. Тут я понимаю, что мне нужно отмыть пятно, я киваю покорно головою, отдаю жене сумку, снимаю с себя шорты (иду, как агнец, на заклание) и отдаю их великодушному канотье. Бегло прощупав карманы (?), испанец подставляет шорты под кран, ему помогает еще один доброволец, щедро дарящий мне желтозубую улыбку. Смотрюсь в зеркало и ошеломлен своим несчастным видом, о, господин полковник… беспомощная, почему-то грязноватая фигура (видно, отсветы от замызганного кафеля). Неожиданно понимаю, что меня грабят (отметим, что с собою ни одного пенса), клозет блокирует еще один доброволец, я машу рукой жене, головка которой мелькает в человеческом море (это очередь), она передает мне сумку, ее мгновенно прощупывает желтозубый. Разбой! Испанцы дружелюбно улыбаются, шорты мгновенно отмылись (интересно, что это за жидкость?), я бодро натягиваю их. Непроизвольно и даже супротив велению души благодарю жуликов за помощь, развожу руками, показывая, что ничем не могу их наградить (будто они этого не знают!). Клозет уже наполнился нетерпеливыми мужиками, поразительно, но Татьяна чувствует себя среди них вполне в своей тарелке. Мы торжественно выходим на площадь, сейчас бравурно зальются трубы, и сам король Испании вместе со своей Изабеллой выйдет нам навстречу…

Но, положа руку на сердце, я мысленно снимаю шляпу перед мадридскими виртуозами. Это ведь не просто приставить к горлу нож или бухнуть кирпичом по голове, тут своя тонкая режиссура, юмор (голый полковник в клозете!), человечность, наконец, – ведь обрызгивали не несмываемым вином, а особой жидкостью, не наносящей вред шортам!

Величайшая загадка моей жизни: почему я, бывший похититель секретов (хоть для державы, но все равно вор!), в своей новой ипостаси невинного пенсионера вдруг превратился в объект вожделения всех карманников и грабителей мира? Надутая самодовольная морда богача? Некая попытка высших сил уравновесить на весах справедливости мою прежнюю деятельность? Если бы в первый раз, а то ведь грабеж, словно призрак, преследует меня по Европе всю пенсионную жизнь, не дает вздохнуть, расслабиться, отрешиться от привычного бдения!

Беда сия впервые обрушилась в вечном городе, куда мы с супружницей скромно прибыли и поселились в трехзвездном отельчике недалеко от вокзала Термини. Как-то по легкомыслию выпустив из виду, что привокзальные районы всегда наводнены жуликами, проститутками и карманниками, мы двинулись поланчевать прямо в центр разбоя – вокзал Термини. Вместо того, чтобы застегнуться на все пуговицы, предварительно запрятав в промежности запасы золота и серебра, я элегантно сбросил пиджак на стул и простодушно приступил к поглощению спагетти, фоккачо и прочих макаронных изделий, которые я не переносил с детства, а тут, покоренный дыханием Рима, неожиданно возлюбил до крайности. И тут вошел мальчик… Не такой, как у Висконти в «Смерти в Венеции», не изысканный красавчик, доводящий до экстаза пидарасов, а бедный, несчастный, голодный и больной. Он ничего не клянчил, лишь печально водил своими просящими черными глазками по ресторану, и даже сердобольная официантка отдала ему булочку со своего подноса. Мальчик бегал между столиками, я носом зарылся в спагетти, жена тоже блаженствовала до той поры, когда пришло время расплачиваться.

Потянувшись за кредиткой, я обнаружил, что мой бумажник в боковом кармане пиджака волшебным образом исчез. Боже, что делать?! Рушится все, неужели тут же возвращаться на родину? Не вкусив Рима, не потолкавшись на площади Святого Петра, не посетив роскошных залов Ватикана?! А Сикстинская Капелла с непревзойденным Микеланджело? Хорошо, что жена по советской привычке запрятала в бюстгальтере на черный день стодолларовую купюру, иначе и не расплатиться за скромный обед, не говоря уж о самом позорном зрелище! Благо в Риме оказался мой старый друг и коллега, генерал Игорь Никифоров, легко ссудивший нужную сумму. Тут уж мы с Танькой умчались в Неаполь, остановились у Санта Лючии, чуть не утонули в кьянти и супе из бычьих хвостов, пели русские народные песни…

Воровской призрак бродил за мной по всей Европе: в Каталонии, на прибрежной вилле, где я создавал свой очередной шедевр, злоумышленники забрались на второй этажи утянули компьютер. Если бы не мои традиционные ночные походы в туалет, наверное, вынесли бы полдома, а вызванная полиция лишь мысленно облизывала мою невестку и жену и только имитировала прыткость.

А в Праге просто грубо выкрали из сумки, оставленной в гардеробе музея, случайно забытые там водительские права. Я уже давным-давно не ношу с собою ни миллионы, ни даже тысячи, не прячу валюту в носки, но мировые воровские шайки, увы, не осведомлены об этом, и постоянно держат меня в эпицентре своей злодейской деятельности.

Мудрец писал, что вкусные блюда притупляют аппетит, попутный ветер часто губит корабли, именно по этой причине мужья не могут любить своих жен. Сливаются в единообразное пятно Версаль и дворец дожей, соборы Святого Петра и Святого Павла, памятники маршалу Нею и Песталоцци… Стыдно признаться, что в моей памяти надежно оседают всяческие гадости (вроде ограблений), экстравагантные пьянки и покупки различного барахла (сразу вспоминаю полдюжины носков за 10 долларов, приобретенных в Бордо и послуживших верой и правдой более 20 лет! – и это со стиркой). Но что делать?

Разрыв между поколениями и советскую буржуазную революцию я впервые почувствовал в аэропорту Амстердама, где мы с сыном и его приятелями пересаживались на самолет на Кубу. Молодежь вдруг пожелала пойти принять сауну в аэропорту, что вроде бы освежало и звало на подвиги. Я обомлел от такого проявления тяги к роскоши и пошел по-советски коротать время в буфет. Нам, крестьянам, не понять, зачем все это, если существует один банный день в неделю…

В Мехико, куда меня командировал туристский журнал Владимира Снегирева («Вояж и отдых»), летел в самолете, переполненном одинокими дамами. Я думал о репортаже, посвященному традиционному дню усопших, планировал провести траурные ночи на кладбищах, а дам принимал по наивности за бизнесвумен. Задыхался, поднимаясь на пирамиды, любовался любимыми художниками Риверой, Тамайо и Сикейросом, всматривался в пули, оставшиеся в стенах виллы Троцкого в Койоакане с красным флагом у его могилы, столица великолепна, но душновато, хотя все танцуют и поют. Потом поехали в Канкун, по пути осмотрели земли майо (там я даже проплыл по уникальной речушке). Сам город – это нагромождение огромных угнетающих торговых центров (malls) с одними и теми же товарами, большей частью, сувенирами. Мои бизнесвумен были замечены в игривых нарядах на улицах – я не мог поверить, что это прожженные проститутки – и явно подавляли неприглядных конкуренток. Канкун неподалеку от южноамериканских штатов, где мужья мучаются в семьях, и на уикенды порой сбегают от своих верных жен в свободные края Мексики. И платят за радости секса жуткие деньги.

В день усопших – фото покойных родственников в каждом доме и на каждом углу, зажженные свечи в витринах, балы смерти, где подкатывается дамочка в маске черепа и угощает вином, нежно коснувшись ледяными суставами. И конечно же, архивеселые пьянки в честь любимых покойников на кладбищах – в России это принято, увы, иногда и по одному-двум стаканчикам. И как радостно у могил!

«О, Америка, это страна, где гуляют и пьют без закуски!» – так писали Ильф и Петров, но в меня эта страна входила по-разному. Во время войны радостно жрал американскую тушенку и находил жвачку вкуснее жмыха. После войны носил взятые у папы теплые летные (роскошные!) сапоги, читал Бориса Горбатова о «Гарри Трумэне, маленьком человеке в коротких штанах», в 1950 году в Куйбышеве болел за нашу победу в Корее, бегал каждый день к горсовету, там на вывешенной карте боевых действий постоянно переставляли флажки, – кусал локти, когда воины генерала Маккартура высадились на юге и поперли на север. Восхищался «Серенадой Солнечной долины» с чемпионкой мира по конькам Соней Хени и, конечно же, впился в Хемингуэя, Стейнбека и Фолкнера, Колдуэлл трогал меня меньше, а великолепных Чивера, Сэлинджера и Хеллерa, автора «Уловки-22», я тогда еще не знал. За газетами следил напряженно, осуждал Запад за холодную войну, а в МГИМО занялся изучением США. Как честный советский мальчик, в институте в каком-то сочинении на зачете по литературе зарубежных стран я по-идиотски высмеял идиота Беню в фолкнеровском шедевре «Звук и ярость», потом я этой книгой восхищался. От курсовой работы о крестьянских волнениях в России в 1910–1913 гг. двинулся к курсовым о милитаризации Калифорнии, фашизации американской демократии и т. д. и т. п. Хороший мальчик, ничего не скажешь!

Друзья-художники Валерий Малолетков, Михаил Курилко и его жена Рита

После перестройки косяками црушники хлынули в Россию, рылись в архивах, писали на наших материалах книги, а заодно и тщательно изучали методы работы нашей разведки. Евгений Примаков улучшил образ нашей разведки, разрешал некоторую гласность, я тогда по наивности думал, что постепенно мы подружимся с американцами, наладим взаимодействие разведок хотя бы против терроризма. Не только я ошибался, но и зубр разведки, генерал Борис Соломатин, прославленный вербовщик и резидент в США, видимо, мы страдали «русской доверчивостью», на самом деле США об этом и не помышляли.

Однажды позвонил мне црушник по фамилии Бакстер, его я поверхностно знал по Копену, предложил отланчевать, объяснил, что ныне он живет в Венгрии, торгует оружием(!), и вот ныне ему нужна помощь Коржакова, шефа охраны президента Ельцина. Нет ли у меня выхода на всесильного босса? Коржакова я в глаза не видел, связи в службах растерял, но поразился наглости бывшего «дипломата». Но это были только цветочки, далее за ланчем он предложил мне работать на его фирме советником. Ха-ха! Очередная вербовка! Но ланч в Рэдиссон-отеле я откушал с аппетитом.

В 1989 году ехал я лектором в американском поезде от Москвы до Иркутска (они проследовали в КНР), везли свои продукты, естественно, виски и даже свой вагон для фитнесса. Там один американский бизнесмен предложил мне гениальный бизнес: производить презервативы (тогда в России в ходу были лишь ненадежные баковские). Условия: он присылает мне станки, я обеспечиваю помещение, рабочую силу и сырье, прибыль делим хаф-хаф. Проект и без подсчетов выглядел миллионным, и я даже за него взялся, однако, натолкнулся на большие сложности, да и литературные амбиции придушили презервативное начинание, времени требовалось немало, и все дело ушло в песок.

Увы, не вышло из меня главы фабрики презервативов! А ведь мог бы войти в народную историю, как Король Русских Гондонов!

Маршрут по Соединенным Штатам был фундаментален, приглашали меня библиотекарь университета Джорджтаун Николас Шиите и добряк из Калифорнии Билл, с которым я сошелся на волжском круизе.

Жуткий аэропорт Кеннеди, где в суете никто не мог толком объяснить, как пересесть на вашингтонский рейс. Помнится, депутат Галина Старовойтова, прилетевшая с нашей парламентской делегацией, в ужасе смотрела, как я кружил с чемоданом вокруг нее, думала, вероятно, что я веду за ней слежку, а не мучаюсь из-за местной неразберихи. В последний момент воткнулся в вашингтонский рейс, через час приземлился в объятия приглашающей стороны.

В университете Джорджтаун, этом заповеднике шпионажа, я толкнул лекцию о событиях в России спецам по нашей стране, в основном еврейским эмигрантам. Критикой Советов я не занимался, волос от ужаса перед ушедшими в Лету зверствами КГБ не рвал (от меня явно этого ожидали). Слушали меня с равнодушными, скучными и даже гнусными физиономиями, которые оживились лишь на банкетике (виски и орешки), данном в мою честь. Заскочил и генерал Калугин, еще только начавший втягиваться в работу американских спецслужб, любопытствующие црувцы заполонили зал. Калугин пригласил меня к себе домой: хлипкий домик, но в ухоженном лесу, там я бурно танцевал с его женой Людой, ныне покойной. Следующий день я провел на малюсенькой дачке Калугина около океана, он делил ее с каким-то американским охранником (мне уже тогда не нравилась его любовь к американским спецслужбам), там мы яростно жрали купленных в лавке свежих лобстеров, дешевых и невкусных. Олега Калугина я поддержал во время перестройки, однако я видел, что он жаждал получить грин кард в США, что меня лично не радовало. Американцы за эту пресловутую карту выкрутили ему руки и вынудили стать свидетелем в суде над нашим агентом, американским полковником Трофимовым, старику в итоге впаяли неслыханный срок, и он умер в тюрьме. Такое предательство – позор для любого офицера разведки, и мне неприятно развивать эту тему.

Затем Нью-Йорк, Колумбийский университет, там мне помог профессор Марк ван Хаген, с которым я контачил на волжском круизе. Там я тоже вещал, и опять среди серого, узколобого контингента, они, естественно, уже имели свою просвещенную зрения на советскую историю и не собирались ее менять на ближайшие сто лет. Жил я в комфортабельном университетском общежитии, а затем в жутком отеле на Бродвее (одна ванная с сортиром на два номера), вокруг толстые негритянки с хитрыми мордами (между прочим, 120 баксов за ночь). Посетил вместе с Людой Денисовой, исполнительницей главной роли в моей пьесе «Убийство на экспорт», знаменитый русский ресторан, там душещипательно пели «Сиреневый туман». После смерти мужа Миши Веснина Люда с сыном махнула в Штаты, но счастья, по-моему, там не обрела.

Осмотрев Город Желтого Дьявола, я двинулся в Бостон, где в Гарвардском университете повторилось абсолютно то же самое, что и в предыдущих славных вузах (словно экспертов рожала одна мама, а затем поставляла в университеты). Далее я вылетел к славному Биллу в Лос-Анджелес, там он меня приютил в своем пригородном доме, любезно организовал несколько лекций для местных жителей и для калифорнийского университета. Народ пёр, как на концерт факира, еще бы! О КГБ представление было как о своре убийц, и потому помятый, похожий на эстрадника русский шпион вызывал жгучее любопытство.

На одном из банкетиков после лекции ко мне подкатился мужичок из ФБР и попросил аудиенции. По договоренности с Биллом я пригласил его к нему в дом, там он поинтересовался, кто я, собственно, такой и почему обо мне ничего ему не сообщили. Я объяснил, что, по-видимому, нахожусь в компетенции ЦРУ, а отношения ЦРУ и ФБР оставляют желать лучшего. Билл заснял нас на мою видеокамеру (все для истории!), под ее прицелом эфбээровец чувствовал себя не совсем уютно, но испытание мужественно выдержал. Попутно он поинтересовался, почему русские из консульства, как докладывает слежка, отправляют свою нужду прямо у дороги. Эту военную тайну я не выдал. И не выдам даже под пытками.

Попутно я побывал с лекцией в Сан-Диего по приглашению университетской дамы, жаждавшей подписать со мной договор без аванса. Ха-ха! Конечно, мы, советские, не шибко разбирались в рыночном капитализме, но что такое бабки все-таки соображали. Лекцию отметили в ресторане, пожирали огромные стейки, и я впервые увидел, как американцы просят завернуть остатки пищи и кости для любимой собаки дома. Ночевал я на яхте в порту, там в рефрижераторе оставили мне виски, и потому ночь была нежна как у Скотта Фитцджеральда.

Пару раз мы жили в живописном швейцарском Церматте, любовались, как с огромных гор на лыжах спускается Саша вместе со всей семьей, по дороге заехали в Монтре, там не преминули посетить отель Монтре Палас, где жил великий Владимир Набоков, в его апартаменты, правда, не попали, зато были потрясены отельным сортиром: полная автоматизация, на сидение тут же надевались чехольчики, наверное, сейчас уже роботы вынимают экскременты щипцами из пышущих задниц.

Не только на речных судах и в Штатах читал я лекции, выступал я в Париже и в Санкт-Морице (Швейцария), каждый раз перед бизнесменами, желавшими знать тайны промышленного шпионажа. Об этих тайнах я ничего не знал или знал в общей форме, но с радостью получил от каждой приглашающей стороны приличные гонорары.

На редкость симпатичным человеком оказался Константин Константинович Мельник, внук знаменитого доктора Боткина, с ним мы познакомились на рауте в Москве, потом в Париже. В молодые годы он витийствовал в радикальной партии, был близок к генералу де Голлю и даже курировал все спецслужбы Франции (представим француза во главе КГБ). Часто перезванивались, в Париже он посетил меня в гостинице. Было ему 83 года, он ходил в изящном берете и ездил в метро. Говорил по-русски старорежимно, грассировал, очень любил Россию.

Но я уже начинаю превращаться в гид по городам мира, но главное – уходят друзья, а это означает, что медленно ухожу и я.

Совсем молодым умер близкий друг Игорь Крылов, яростный сторонник Сахарова, сам доктор геологических наук и большая умница.

Умер на трибуне старый друг, поэт Юрий Левитанский, человек непосредственный и чуть наивный, израненный во время войны, с ним мы всегда ругались и спорили, что не мешало дружить, частенько пировали в ЦДЛ. Поэт на все времена.

Умер Володя Васильев, много лет проработавший в МИДе, в венгерском посольстве, энтузиаст политики Кадара, человек чистый, хотя и дон Жуан. Летом 1992 года сидели у меня на Готвальда, пили виски, закусывали колбасой и вспоминали разных девочек. Часов в семнадцать он ушел, ночью звонила жена, искала. Нашли мертвым на трамвайной остановке, до этого жаловался на аритмию.

Неожиданно ушел актер театра им. Моссовета Володя Шурупов, за ним последовали и его сын, и жена. Володя всегда разрывался между театром и литературой, писал прекрасные стихи…

Умер наш философ и литератор Вадим Кожинов, в известном смысле он стал моим духовным учителем, толкнув на изучение истории под русским углом. Мне очень льстит автограф Вадима Валерьяновича на его книге «История Руси и русского Слова. Современный взгляд»: «Михаилу Петровичу Любимову – истинно широкому человеку (которого ни в коем случае не следует суживать!) – который всем разумом любит Запад и безумно (кто сильнее!) любит Россию». Понимаю, что оценка комплиментарна, но доля истины в этом есть: я же – жизнелюбивый Близнец, я фатально раздвоен, я постоянно меняюсь, и никуда от себя не деться – хорошо это или плохо. Вот и мемуары пишу и переписываю, ибо не могу удержаться на одной мысли, соскальзываю с нее, словно с крутой скалы. А вот Вадим Кожинов был предельно постоянен в своих взглядах. Поэтому и любим беспредельно.

Ловим треску в Дании с другом Всеволодом Софинским, тогда завотделом печати МИД СССР

Крепко мы дружили с Всеволодом Софийским, боевым фронтовиком, служившем вместе с близнецом-братом в одной батарее, позже послом и зав. отделом печати МИДа. В Лондоне ухаживали за двумя Натальями – Фатеевой и Меньшиковой, прибывшими в Англию в составе киноделегации. Заехали в модный ночной клуб, там советник посольства по культуре Сева заказал бутылку(!) виски (официант окаменел), выложили в результате целую зарплату. С Cофинским мы бывали в гостях у писателей лорда Сноу и его жены Памелы Джонсон, у драматурга Арнольда Уэскера, у баронессы Будберг (Муры), «железной женщины», любовницы Брюса Локкарта (заговор послов), Горького и Уэллса, Агнессы ЧК и английской разведки (тогда я о ней ничего не слышал, и потому воспринял как обыкновенную старушенцию-белогвардейку). Софийский в перестройку неожиданно стал кадетом, старался бодриться, но железной косы не избежал.

Близкие друзья: разведчик-нелегал ГРУ Виталий Шлыков, журналист и философ Николай Капченко, его жена Ван Шу и вся его семья

Внезапно умер Виталий Шлыков, многолетний нелегал ГРУ, посидевший, как байроновский персонаж, в Шильонском замке (его сдал предатель). Мой близкий друг с институтских времен, вместе ходили по девочкам, искали даже на химкинском пляже. В последние годы был начальником управления информации ГРУ, помощником министра обороны, преподавал в Высшей школе экономики, писал острые, полемические статьи. Неординарная личность, мужественный человек, несравненный эрудит в военном деле, с безупречным американским языком. Держал на связи ценных агентов – юаровцев-ракетчиков Гертнеров. Настоящий герой.

В муках почил журналист и ученый Коля Капченко, многие годы зам редактора «Международной жизни», на пенсии успел написать внушительный трехтомник о Сталине.

Страшно было наблюдать, как медленно и тяжко угасал мой друг, посол в Дублине, в Ватикане и других столицах, звезда нашего курса, умнейший Геннадий Уранов…

Я не в силах больше продолжать этот мартиролог.

Что же это такое?!

Разве затем создал нас Господь, чтобы мы дохли, как мухи?! Набравшись ума, знаний, опыта, мудрости?!

Разве это справедливо?

Разве это разумно?