Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
5 июля 2017 года «Левада-центр» провел опрос и выяснил, что 34% россиян желали бы проведения более жесткой линии во внутренней политике. 90 лет назад об этом же советские граждане просили Сталина.
Особенность «военной тревоги» 1927 года, ставшей рубежом во внутренней политике СССР, в том, что она возникла, казалось бы, на пустом месте. В январе 1927-го Ворошилов и Бухарин на очередной партконференции предупредили страну: «Мы вступаем сейчас в такую полосу истории, когда наши классовые враги неизбежно навяжут нам войну». Их речи напечатали в газетах, и в приграничных районах поднялась паника, началась скупка соли, спичек, крупы.
Пресса подхватила тему репортажами о маневрах и советами, как горожанам вести себя при газовых атаках. Разговоры о грядущей войне зазвучали «из каждого утюга». В написанных в 1927 году «Двенадцати стульях» Коробейников не случайно произносит фразу: «Живем-то как на вулкане».
Но несмотря на уверения Остапа Бендера в помощи заграницы, высказанные перед членами «Союза меча и орала», сама заграница и не подозревала о своих агрессивных замыслах. Никто не выдвигал к советским рубежам танки, не формировал новые дивизии, не планировал расширяться на восток. И Ворошилов об этом прекрасно знал, благо в том же январе 1927 года IV управление штаба РККА (военная разведка) доложило ему: «Из проведенных в 1926 году [вероятным противником] мероприятий и намечаемых на 1927 год нельзя усмотреть непосредственной подготовки к войне на ближайший 1927 год».
Несоответствие благодушия в Европе истерике в СССР требовало объяснений. И нарком иностранных дел Георгий Чичерин, долго лечившийся в Германии и потому несколько отставший от жизни, их получил: «Я вернулся домой из Западной Европы в июне 1927 года. В Москве все говорили о войне, я пытался их разубеждать. Никто не собирался нападать на нас, говорил я. Потом один сотрудник просветил меня. Он сказал: «Тсс! Нам это известно. Но мы должны использовать эти слухи против Троцкого!»
В последний год жизни Ленин считал главной опасностью для стабильности партии и страны соперничество между Сталиным и Троцким. К началу 1927-го борьба за власть между ними вошла в решающую стадию.
Она была оформлена как конфликт двух теорий: сталинской — о построении социализма в отдельно взятой стране и Троцкого — о перманентной революции. Троцкий полагал, что из-за своей отсталости Россия не сможет в одиночку отстроить социализм: партийная бюрократия оседлает пролетариат и погубит революцию. Единственным шансом он считал победу революционного движения в «культурной» Западной Европе, для чего нужно было делать ставку на обострение классовой борьбы руками тамошних коммунистов.
В 1925 году Троцкий написал книгу «Куда идет Англия?», доказывая, что та стоит на пороге революции. В том же году с подачи Сталина был создан «англо-русский профсоюзный комитет» для сотрудничества СССР с умеренными британскими тред-юнионами. Троцкий, организовавший в это время вместе с Зиновьевым и Каменевым «новую оппозицию» в РКП(б), счел это колоссальной ошибкой.
В 1926 году в Англии в ответ на снижение зарплаты на 13% и увеличение до восьми часов рабочего дня (который в ходе социальных реформ после Первой мировой удалось снизить до шести часов) забастовали шахтеры. А 4 мая впервые в истории страны тред-юнионы объявили всеобщую забастовку солидарности. В этом, по выражению историка Кеннета Моргана, «самом остром в истории Британии классовом конфликте» приняло участие порядка 5 млн рабочих.
Неделю Троцкий ходил именинником. Однако тред-юнионы не собирались создавать рабочую гвардию и штурмовать Букингемский дворец и через неделю свернули стачку (шахтеры при финансовой поддержке Коминтерна продолжали бастовать еще семь месяцев).
Еще одним доказательством ошибочности линии Сталина явились для оппозиции перипетии китайской революции, которую считали величайшим шансом взорвать всю Азию. Но компартия Китая по указке Москвы сначала пошла на союз с «прогрессивно-буржуазным» Гоминьданом, а затем его лидер Чан Кайши устроил резню коммунистов. СССР на десятилетие потерял влияние в Китае.
Эти споры остались бы вещью в себе, если бы не одно обстоятельство: экономику СССР лихорадило почище английской. Снижение заработной платы у рабочих доходило до 25–50%, росла безработица, увеличилось количество забастовок и подпольных кружков вроде «Рабочей правды» и «Рабочей группы». От стачки масштаба английской спасало только отсутствие в СССР независимых профсоюзов. «Профсоюзы играют роль соглашателей, продавая нас, как Макдональд продает английский рабочий класс», — подобные «разговорчики» фиксировало ОГПУ.
«Новая оппозиция» с ее критикой Сталина, лозунгами борьбы «против кулака, нэпмана и бюрократа» теоретически могла сыграть роль пропагандиста и организатора «второй революции», о необходимости которой уже говорили в рабочей среде. ОГПУ докладывало о связи забастовщиков с «отдельными оппозиционерами». А вожди оппозиции, потеряв почти все посты в аппарате, оставались членами ЦК с широким доступом к СМИ. 9 мая 1927 года речь Зиновьева в Колонном зале Дома Союзов по случаю 15-летия «Правды», в которой он громил Сталина за провалы в Англии и Китае, транслировали по радио на всю страну.
И тут как по заказу 12 мая в Лондоне полиция врывается в советское торгпредство и учиняет обыск, выискивая доказательства связи СССР с коммунистической пропагандой в Англии. Генсек не преминул таким подарком воспользоваться. 24 мая на пленуме исполкома Коминтерна Сталин заявил: «Я должен сказать, товарищи, что Троцкий выбрал для своих нападений на партию и Коминтерн слишком неподходящий момент. Я только что получил известие, что английское консервативное правительство решило порвать отношения с СССР. Нечего и доказывать, что теперь пойдет повсеместный поход против коммунистов. Этот поход уже начался. Одни угрожают ВКП(б) войной и интервенцией. Другие — расколом. Создается нечто вроде единого фронта от Чемберлена до Троцкого».
Действительно, через три дня Англия разорвала дипломатические отношения с Москвой. А 1 июня ЦК ВКП(б) призвал «всех трудящихся» готовиться «к худшему случаю» — войне. Был начат сбор средств на постройку эскадрильи «Наш ответ Чемберлену», повсюду шли беспрерывные митинги с резолюциями, учения с противогазами, в августе пленум ЦК заявил, что «опасность контрреволюционной войны против СССР есть самая острая проблема текущего периода».
Из-за границы на все это смотрели с изумлением, поскольку никто с СССР воевать не собирался. Сам глава Форин-офиса Остин Чемберлен, встретившись в Женеве с коллегами из Германии, Японии, Франции и Бельгии, заявил, что не намерен «впутывать в это дело никакую другую страну», давая понять, что речь идет о внутриполитических коллизиях Британии, а не о войне. В Европе 1920-х гг. заявление о необходимости войны вообще было равносильно политическому самоубийству. Даже убийство 7 июня русским эмигрантом советского посла в Варшаве Войкова, которое Сталин не без патетики сравнил с выстрелами в Сараеве в июне 1914-го, привело лишь к короткому (до сентября) охлаждению в отношениях с Варшавой. Пилсудский желал воевать не больше остальных.
Но военная тревога была рассчитана не на заграницу. «Курс на террор, взятый агентами Лондона, есть открытая подготовка войны. В связи с этим центральная задача состоит в очищении и укреплении тыла, ибо без крепкого тыла невозможно организовать оборону <…> чтобы укрепить тыл, надо обуздать оппозицию теперь же, немедля», — гремел Сталин в июне. «Что мы можем сказать после всего этого о нашей гнусной оппозиции, о ее новых нападках на партию перед лицом угрозы новой войны?» — писал он в «Правде» в июле. «Идя на подготовку обороны, мы должны создать железную дисциплину в нашей партии <…> обуздать всех тех, кто дезорганизует нашу партию <…> тех, кто раскалывает наши братские партии на Западе и на Востоке», — говорил он с трибуны партконференции в августе. Кругами от этих речей и статей расходилась по всей стране массированная кампания против оппозиции, повсеместно принимались осуждающие резолюции, а сторонникам оппозиции предлагали «разоружиться перед партией».
Уже в июне ОГПУ отмечало изменения в настроении «основных кадров рабочих». Как писали газеты, они, «всецело одобряя мероприятия советской власти по борьбе со шпионажем (расстрел 20-ти) и диверсией, высказывались за применение более жестких мер <…> выдвигаются предложения “расширить полномочия ГПУ”, “объявить красный террор” (“Давай чрезвычайку, это скорее всего приведет в чувство разошедшихся нэпачей и бывших людей”; “Нужно убивать всех белогвардейцев, этим только мы можем спасти советскую власть”)».
Как не пойти навстречу пожеланиям трудящихся? Тем более, что еще 25 февраля 1927 года заблаговременно вступила в силу знаменитая 58-я статья УК о борьбе с контрреволюционной деятельностью. 23 июня Сталин предлагает ОГПУ: «Хорошо бы дать один-два показательных процесса по суду по линии английского шпионажа». В следующем году грянет «шахтинское дело» — первое в череде процессов, ставших визитной карточкой социализма 1930-х гг.
Под сурдинку гребли и троцкистов: к началу 1928 года помимо 9000 арестованных «бывших людей» были задержаны 1500 оппозиционеров (интересно, что столько же коммунистов было изолировано английской полицией в период забастовки). Оппозиционеров отсекли от СМИ, не давали им слова на партсобраниях, шельмовали их и лишали партбилетов. В октябре Троцкого и Зиновьева исключили из ЦК, в ноябре — из партии. Вскоре они отправятся в ссылку. Попытка оппозиции организовать 7 ноября в Москве альтернативную демонстрацию была подавлена: ее участников разгоняли, заталкивали в подъезды, избивали, многие были арестованы.
Прошедший в декабре XV съезд партии объявил о «ликвидации троцкизма», закрепив победу Сталина. В том же месяце в «Обзоре политического состояния в СССР» ОГПУ зафиксировало: «После съезда недоумения, суждения и беседы на тему об оппозиции в рабочей среде значительно сокращаются. Лишь незначительные группы рабочих, у которых ухудшение материального положения вызывает озлобление против руководителей парт- и профорганизаций, продолжают выдвигать вопрос об оппозиции как о “единственном защитнике рабочих”».
«Намеренное культивирование ксенофобии как метода управления группой лиц ради достижения целей лидеров группы», как это называется в психологии, послужило ширмой для расправы с единственной реальной на тот момент оппозицией власти Сталина в стране. К тому же, имитировав военную угрозу, Сталин фактически осуществил социологический эксперимент гигантских масштабов.
Результаты, однако, не особо обнадеживали. Выяснилось, что если в среде «сознательных» рабочих настроения были вполне «оборонческие», то ниже по социальной лестнице дела обстояли неблагополучно. Безработные, например, высказывались крайне радикально: «За жидов и коммунистов воевать не пойдем», «Пусть идут воевать те, кто получает по 300 рублей». И добро бы только высказывались! В январе на выборах в Ленсовет половина прошедших от них кандидатов оказалась настроена откровенно антисоветски. Фраза «при старом режиме и то было лучше» стала общим местом.
В деревне защищать СССР готовы были лишь бедняки. Среди середняков же ходили разговоры о том, чтобы «превратить Красную армию в зеленую», т.е. после получения ими винтовок повернуть их против советской власти. Что уж было говорить о кулаках!
На эту удобренную «социологией ОГПУ» почву лег разразившийся зимой 1927/28 года кризис хлебозаготовок. К давнему недовольству крестьян низкими закупочными ценами добавились слухи о грядущей войне, зерно стали прятать. Крестьяне поставили государству всего 300 млн пудов зерна против 430 млн в предыдущем сезоне. Страна осталась без валюты для индустриализации, в городах выросли хлебные очереди. «Деревня через свои письма усиленно втягивает красноармейцев в деревенские дела и даже требует от своих сыновей в армии помощи и противодействия хлебозаготовительному нажиму <…> в отдельных случаях просит вооруженной поддержки», — докладывало политуправление РККА в феврале 1928-го. В итоге все это привело к решению «ломать хребет» деревне ускоренной коллективизацией.
Но «военная тревога» оказалась слишком хорошим средством социальной мобилизации, чтобы отказываться от нее. «Когда возвращаешься домой из-за границы, поражает ожидание войны и соответствующая пропаганда прессы», — писал в дневнике академик Вернадский в 1928 году. В 1930-х гг. поиск «троцкистских агентов, наймитов международного капитала» в осажденной со всех сторон «крепости социализма» примет уже перманентный характер, и разразится кровавый террор 1937 года.
Опубликовано: Ведомости, 13 июля 2017 г.
Войти с помощью соц. сетей: