Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Фраза Александра III о том, что «у России есть всего два настоящих союзника — армия и флот», нуждается в уточнении. Был по меньшей мере еще один. В 1889 году тот же российский император произнес знаменитый тост: «Я пью за здоровье князя черногорского, единственного искреннего и верного друга России». Эти слова дорогого стоили, причем, увы, в прямом смысле.
Черногорский князь Никола I занимал престол рекордные 58 лет (1860–1918). Надо отдать ему должное, за это время он поднаторел в общении с русскими монархами, выстроив с ними практически родственные отношения. «Он был для меня настоящим отцом… Как переживем эту утрату!» — писал он в Петербург после смерти императора Александра II.
Преданность России и готовность пожертвовать для нее всем князь подчеркивал при каждом удобном и неудобном случае. «Для меня существуют лишь приказания русского императора; мой ответ всегда одинаков: “Слушаюсь”, — говорил он российским дипломатам. — Ведь я настолько стал русским, что чувствую себя им больше, чем вы все, русские, взятые вместе». Не отставал от него и младший сын Мирко, прямо называвший Черногорию «одной из губерний России».
Две дочери князя окончили Смольный институт и вышли замуж — одна за великого князя Петра Николаевича, а вторая за великого князя Николая Николаевича, будущего главнокомандующего русской армией в Первой мировой. Это серьезно укрепило позиции Николы I в петербургских сферах, ибо княгини-черногорки оставались истыми патриотками своей малой родины, постоянно поддерживая связь с отцом, в том числе шифрованными телеграммами.
«Никола был прирожденным актером, — вспоминал русский посланник в Черногории Юрий Соловьев. — Он всячески старался произвести впечатление на окружающих, поражая их деланной простотой и добродушием. В действительности он был весьма хитрым и прошедшим через многие трудности политическим интриганом. Он прекрасно говорил по-французски, так как учился во Франции, но преднамеренно насыщал свою речь сербскими выражениями, подделываясь под тон и облик типичного черногорца. К тому же он был корыстолюбив и старался всячески эксплуатировать своих “высоких покровителей” и прежде всего, конечно, Россию».
Дружба князя обходилась Петербургу в немалые суммы: субсидии на княжескую семью, покрытие ее долгов, оплата постоянных поездок за границу и свадебных торжеств князя-наследника Данилы. Посланники не без раздражения писали в Петербург, что Никола при этом содержит на российские деньги «легионы ненужных чиновников». Временами приходилось просто спасать Черногорию, к примеру, во время голода 1890–1891 гг. — это при том, что и в России тогда разразилась настоящая катастрофа: голодом было охвачено 17 губерний с населением 36 млн человек, и потребовались колоссальные усилия для его ликвидации.
Но по-настоящему князь Никола развернулся в царствование своего тезки — императора Николая II.
Черногорский владетель сумел убедить молодого российского государя, что при минимальных денежных затратах создаст армию в 50 000 штыков, которая по первому приказу из Петербурга бросится хоть на турок, хоть на австрийцев. Конечно, иметь на Балканах такой «диверсионный отряд» размером в целый корпус было и лестно, и полезно, — деньги потекли рекой.
За 1895–1906 гг. Россия потратила только на черногорскую армию 2,15 млн рублей (не считая поставок оружия: 60 000 винтовок, 25 000 револьверов). Последние цифры, явно несоразмерные с численностью офицерского состава, наводят на мысль, что револьверы были просто розданы «по блату» кому попало. Назначенный в 1903 году военным агентом (атташе) в Черногорию подполковник Генштаба Потапов резюмировал: «…После 11 лет непрерывного и щедрого субсидирования нами черногорской армии ценность последней с точки зрения современных требований представляется ничтожной». Деньги были банально разворованы.
Положение необходимо было как-то исправлять, и Потапов получил назначение главным военным советником черногорской армии, ответственным за проведение реформы. Его отчеты способны вызвать острое дежавю у советских офицеров, которым довелось побывать советниками в дружественных арабских странах. Те же порядки: «Дать черногорскому офицеру какое-либо указание еще недостаточно; надо лично и притом не один раз настоять на его исполнении… Я не останавливаюсь уже на том, какое неослабное наблюдение приходится иметь постоянно, чтобы отпущенная нами материальная часть артиллерии и разного рода военные запасы содержались в порядке; чтобы назначенные расписанием и рассчитанные по часам занятия не отменялись на несколько дней только из-за того, что господарь, отправляясь на охоту или в маленькое путешествие по Черногории, пожелал взять с собою из числа рекрут загонщиков или почетную охрану».
Хуже того, российские винтовки начали утекать из Черногории… к албанцам, которые готовили восстание против турок. Ладно бы только к ним, но впоследствии еще и к сербам — главным союзникам России на Балканах. А ведь столкнуться в боях с албанскими арнаутами придется самим черногорцам.
Поток российских денег между тем все ширился: с 1909 года субсидии составляли 600 000 рублей в год только на армию, а вместе с выплатами княжескому дому — 921 000 рублей. В то же время расходы на все высшие учебные заведения Российской империи с 1907 по 1913 год в ежегодном исчислении выросли с 6,9 млн рублей лишь на 700 000 рублей. (Для сравнения, в самом благополучном 1913 году государство тратило на все российские средние технические училища 978 214 рублей.)
При этом до Петербурга исправно доходила информация, что Никола активно выстраивает отношения с Австро-Венгрией, а в узком придворном кругу позволяет себе поругивать «российский деспотизм», приговаривая: «Я предпочту скорее голодать, чем терпеть такие рабские отношения». Деньги, впрочем, это ему получать не мешало. В итоге в 1910 году, чтобы оформить отношения официально, была заключена русско-черногорская военная конвенция. Ее седьмой пункт обязывал Черногорию не начинать военных действий без согласия Петербурга, равно как и не заключать военных соглашений ни с каким другим государством.
Разумеется, Никола счел подписанный договор не более чем клочком бумаги. 8 октября 1912 года, в день, когда русский министр иностранных дел Сазонов заявлял в Берлине об «обеспечении мира на Балканах», Черногория объявила войну Турции, не только не согласовав этот шаг с Петербургом, но даже не предупредив о нем. России пришлось сделать хорошую мину, ибо к боевым действиям тут же подключились Сербия с Болгарией, а российское общество традиционно взорвалось демонстрациями солидарности с братушками-славянами, отправившимися освобождать своих соплеменников из турецкой неволи.
Поскольку телевидения тогда не было, лишь читавшие донесения Потапова знали о том, что «освободители» отрезали носы у раненых турецких солдат и подчистую грабили освобожденные сербские деревни. Столь же средневековыми методами велись боевые действия. Перерывы на обед и послеобеденный сон свято соблюдались черногорской армией. Пехотные части были разбавлены призванными из запаса стариками, которые подзуживали молодежь не кланяться турецким пулям. Солдаты, с таким трудом подготовленные русскими инструкторами, быстро растеряли все навыки ведения боя на местности, бросаясь в штыковые атаки под шрапнельным огнем.
В итоге из всех балканских армий наименьших успехов добилась черногорская. Никола безуспешно пытался взять албанский Шкодер, присоединение которого было его заветной мечтой. В Петербурге его дочь Милица Николаевна, пользуясь благосклонностью императрицы Александры Федоровны, пыталась надавить на МИД, чтобы тот громогласно поддержал черногорские притязания. А когда премьер-министр Владимир Коковцов отказался идти на риск развязывания европейской войны ради Шкодера, развернула в газетах шумную кампанию против «беззубых» российских политиков и дипломатов.
Насмотревшись на все это, новый посланник в Черногории Александр Гирс предложил вообще отказаться от союза с Николой. Он полагал, что «ввиду племенных особенностей сербов в Черногории, образующих скорее клан, чем государство», ни создать современную армию, ни вести вменяемую внешнюю политику эта страна не способна. Так не лучше ли на деньги, которые вбухиваются в Черногорию, создать новую российскую дивизию?
Надо сказать, что российские дипломаты и военные в отношении князя Николы никаких иллюзий не питали задолго до Балканской войны. «На языке лесть, на деле представители княжества откровенно и даже цинично проводят в жизнь стремление эмансипироваться в политическом отношении от России, — докладывал в Генштаб Потапов в 1906 году. — При этом не упускается случай не только “лягнуть” русскую политику, русских государственных деятелей и вообще все русское (до присвоения нам собирательного эпитета “пьяницы” включительно), но иногда грубо попирается даже и самое достоинство России».
Потапов имел в виду скандал, разразившийся в 1905 году. Когда пришло известие о гибели русской эскадры в Цусимском сражении, черногорский митрополит решил провести панихиду. Князь Никола был в отъезде, а регент-княжич Данила не только запретил панихиду, но и громогласно восхищался командующим японским флотом адмиралом Того. А буквально через два дня дипломатический корпус был приглашен на торжественное открытие табачной фабрики с последующим банкетом. Российский посланник Юрий Соловьев не ограничился отказом от приглашения, а позволил себе выразить надежду, что и чины черногорской армии не примут участие в торжестве в дни, когда Россия погружена в траур. Взбешенный Данила (который, кстати, в свое время отказался учиться в России, предпочтя Швейцарию) через отца добился от Петербурга отзыва Соловьева.
При таком отношении служба в Черногории давно превратилась для россиян в дипломатическую голгофу. Но в Петербурге по-прежнему считали, что овчинка стоит выделки, ибо после Балканских войн 1912–1913 гг. в российском МИДе родился «гениальный проект» — объединение Сербии и Черногории.
Надо заметить, что Сербию и Черногорию населяет фактически один народ. Черногорский язык считался диалектом сербского, и даже сегодня большинство населения страны на вопрос о родном языке без запинки отвечает «сербский». В XIX веке вопрос об отдельной черногорской нации вообще не поднимался, сам Никола писал о «двух Сербских самостоятельных государствах». Наличие общего врага (сначала Турции, потом Австро-Венгрии) автоматически делало Сербию и Черногорию союзниками, но был один нюанс…
Традиционно Черногория воспринимается россиянами как «младшая сестра» более сильной Сербии. Но не так видят себя сами черногорцы. Черногория куда раньше Сербии стала независимой от турок и почти 200 лет была единственным славянским государством на охваченном османским завоеванием Балканском полуострове. Отсюда несколько покровительственное, а порой и высокомерное отношение черногорцев к оставшимся «под турками» соотечественникам. Немудрено, что Никола I именно себя видел в роли лидера балканских славян и будущего объединителя всех югославянских земель в единую Югославию.
Сербское княжество лишь в 1816 году получило автономию, став окончательно независимым лишь в 1878-м. И хотя к тому времени по территории оно втрое превосходило Черногорию, боевой дух черногорцев, казалось, не оставлял сомнений в том, кому суждено стать «югославским Пьемонтом». Однако Балканские войны все расставили по своим местам: Сербия с ее модернизированной по западным образцам армией одержала блестящие победы над турками и вдвое увеличила свою территорию, а полуфеодальное черногорское ополчение так и увязло под Шкодером.
Разница потенциалов обеих стран стала напоминать теперешнее соотношение весовых категорий России и Белоруссии. И это было не единственным сходством. Никола I прекрасно владел югославянской фразеологией, и когда надо, использовал ее вовсю. «Мы должны, — писал он сербскому королю, — оставить нашим сыновьям единодушное сербство, земли, богатые плодородными полями… омываемые синим морем, нашим свободным сербским морем».
К началу Первой мировой был готов проект нового союзного государства Сербии и Черногории, в котором при «сохранении обеих династий и политической индивидуальности каждой из договаривающихся сторон» была бы объединенная армия, общие посольства, финансы, таможня, почта. Но дальше разговоров дело не пошло.
Российский посланник в Черногории с самого начала был настроен скептически в отношении Николы, «помыслы которого по-прежнему направлены в сторону более резкого обособления от Сербии». На словах поддерживая союз, черногорский король делал все, чтобы проект остался на бумаге. В конце концов и в Белграде начали относиться к идее союза весьма скептически. «Единоплеменное государство, при усвоенных его властителем политических приемах, может явиться для Сербии не надежным союзником, а тяжелым балластом», — полагал сербский посланник в Черногории.
С началом Первой мировой император Николай II возвел короля Николу в звание генерал-фельдмаршала русской армии. «В час великих испытаний Сербия может рассчитывать на нашу неограниченную братскую помощь», — выспренно телеграфировал новоявленный генерал в Белград. На деле же «русский фельдмаршал» до последнего вел переговоры с австрийцами о сохранении нейтралитета в обмен на территориальные компенсации. Помешало два обстоятельства: австрийцам его аппетиты показались завышенными, а черногорский народ был решительно настроен помочь братьям-сербам.
Волей-неволей вступив в войну, уже 8 сентября 1914 года Никола отдал секретный приказ по армии — беречь войска, не направлять их в распоряжение сербов: «Не посылайте их в кровавые схватки, а смотрите на дело разумно. Братья-сербы имеют достаточно людей, а мы имеем мало». И закончил: «Эту депешу по прочтении уничтожить».
Летом 1915 года Никола вновь завязал тайные переговоры с австрийцами, за уступку ему северной части Албании с вожделенным Шкодером черногорский король готов был пойти на сепаратный мир. Вене эти претензии снова показались чрезмерными, а осенью 1915-го ситуация резко изменилась в ее пользу: австро-германские войска прорвали сербский фронт. Разбитые сербы отступали через Албанию к морю, затем английские корабли эвакуировали их в Грецию.
Для Николы настал момент истины. Уходить вместе с сербами? Но это значит поставить свою армию под их командование, согласившись на вторую роль. Он пытается вести переговоры с наступающими австрийцами, но те на гребне успеха — их уже не интересует мечущийся властитель крошечного горного королевства. И тогда Никола просто бежит во Францию, бросая страну и армию на произвол судьбы. Через неделю она капитулирует.
«Конец еще одной трагедии. Черногория сдалась на полный произвол победителей, — записал 7 января 1916 года в свой дневник русский общественный деятель Лев Тихомиров. — Что бы ни случилось впредь, но славянство потеряно для России, а может быть, и вообще для себя. В 1905 году мы потеряли Дальний Восток. В 1915–1916 — потеряли Запад. Да, впрочем, не только славянский, а и свой собственный. Что нам в конце концов останется?»
Теперь-то мы знаем что. Останется неизбывный миф о братушках-славянах, готовых пожертвовать собой ради далекой матушки России и ожидающих соответствующих жертв от нее. И последнее, надо сказать, случается не в пример чаще.
Изменилось ли что-нибудь за сто лет? Пожалуй. Увеличились суммы, с помощью которых Россия пытается купить лояльность элит в различных «дружественных странах» как ближнего, так и дальнего зарубежья. Все с тем же успехом. А все потому, что хлесткие фразы насчет «единственного искреннего и верного друга» хороши в качестве тостов, — кто же спорит. Но когда их пытаются превратить в реальную внешнюю политику, заканчивается это, как правило, «по-черногорски». То есть неизменным вопросом: «Что нам в конце концов останется?»
Войти с помощью соц. сетей: