Глава 52

Настя

Я не знаю, сколько мы сидим в грузовике Джоша, держась за руки, в окружении темноты и невысказанных сожалений. Но этого времени достаточно, чтобы понять: никакие истории, никакие тайны на свете не стоят возможности быть рядом с ним и сжимать его ладонь.

Глава 53

Настя

Я много думаю о тех мелочах, что произошли в тот день, когда на меня напали, и о том, что одна из них могла все изменить. Задаюсь вопросом, сколько тысяч переменных сыграло роль в том, чтобы в тот день он наткнулся на меня, и не столько ли переменных позволят мне обнаружить его.

* * *

Клэй заезжает за мной в восемь утра. На нем рубашка с длинным рукавом и брюки – в таком образе он даже отдаленно не напоминает того оборванца, любящего творческий беспорядок, которого я привыкла видеть. Боюсь, я тоже выгляжу вовсе не такой, какой он обычно видит меня. Сегодня я впервые за долгие месяцы в большей степени напоминаю Эмилию. Не знаю, правильное ли это решение или нет, но оно уже не кажется мне ошибочным, как раньше.

Я оглядываю Клэя с головы до ног и в знак одобрения склоняю голову набок.

– Ты тоже, – говорит он, открывая передо мной дверцу машины. Честно говоря, я не понимаю, зачем он меня пригласил. Сказал, что хочет, чтобы я своими глазами увидела то, ради чего столько времени просиживала штаны. Только я и так уже все видела, вряд ли на стене работы будут смотреться как-то по-другому.

Выставка открывается в девять, поэтому все финалисты должны зарегистрироваться и записаться на интервью до десяти часов. Дорога до галереи займет час, так что мы приедем вовремя. Интервью Клэя назначено на одиннадцать, а значит, у меня будет время пройтись по выставочным залам и ознакомиться с работами его конкурентов, хотя мне трудно представить, какие у Клэя Уитакера могут быть конкуренты.

– Держи. – Клэй подключает к автомобильной магнитоле плеер и вручает его мне. – Подумал, нам не помешает музыка в дороге, раз уж мы исчерпали все темы для разговоров. Будешь выбирать песни.

У меня нет желания выбирать песни. Я хочу лишь прислониться головой к стеклу, закрыть глаза и представить, что еду в итальянский ресторанчик в Брайтоне. Я включаю плеер, выбираю первый попавшийся плей-лист и запускаю его. Звучит не классическая музыка и не унылые песни о любви – значит, сойдет.

После того вечера в среду я больше не приходила к Джошу. Отпустив его руку и выбравшись из грузовика, я пообещала себе, что в следующий раз переступлю порог его гаража, только когда буду готова ответить на любые его вопросы. И я хочу сдержать это обещание.

Почти всю дорогу я мысленно подбираю правильные фразы, по сотне раз переставляю слова, потом нахожу новые и начинаю все заново. Когда через час мы подъезжаем к галерее, щеки у меня мокрые от слез – я даже не помню, как начала плакать.

На выставке мы в первую очередь регистрируем Клэя, а после находим зал, где вывешаны его работы. Это одно из больших помещений, где вместе с ним выставляются еще два художника. Картины Клэя занимают самую длинную стену. Многие из них мне знакомы. Одни он готовил в качестве портфолио для поступления в колледж. Другие рисовал с меня. Но все мое внимание приковано не к ним, а к тому, что висит в центральной части стены – нечто совершенно уникальному.

И превосходному.

В центре экспозиции – мозаика из шестнадцати рисунков. Каждый из них представляет собой части моего лица, сложенные вместе как пазл. Теперь понятно, почему я здесь. Он не показывал мне эту работу. Я даже не знала о ней. Мне вдруг хочется выбежать из зала.

На выставке появляются первые посетители: они обсуждают рисунки, задают вопросы Клэю и еще двум девушкам, Софи и Миранде, чьи работы тоже представлены тут. Я стараюсь все это время стоять лицом к стене, будто рассматриваю одну из картин Софи, пока Клэя не вызывают на интервью.

Как только он уходит, я решаю осмотреть остальную часть экспозиции. Можно начать с конца выставки, поскольку многие посетители еще туда не дошли, и там спокойнее. Я устремляюсь в самую глубь здания, в один из малых залов.

Поначалу я не понимаю, куда попала. В третий раз в жизни земля уходит у меня из-под ног, и я изо всех сил пытаюсь устоять.

Потому что здесь он.

Его лицо. И это не кошмар. Не воспоминание. Он, настоящий, смотрит на меня. А я – на него. Происходит то самое мгновение, которого я с ужасом и надеждой ждала с того дня, как вспомнила, что он сделал со мной.

Имя на табличке рядом с картинами гласит: Эйдан Рихтер. Он учится в школе в одном из городов неподалеку от Брайтона. Лицо передо мной принадлежит парню, который меня убил.

В моей душе все взмывает и тут же опадает. Я слаба и сильна. Я напугана и храбра. Я потеряна и найдена. Я здесь, и меня нет.

Я боюсь, что снова перестану дышать.

Он стал старше, как и я, но ошибки быть не может. Я помню его лицо так же хорошо, как каждый шрам, который он на мне оставил.

Я хочу убежать. Заплакать. Закричать. Упасть в обморок. Я хочу ударить его, разорвать, убить. Спросить у него «почему?», как будто у такого поступка может быть причина.

– Почему? – Это и шепот, и крик.

Я произношу это слово, и не только в своей голове. Выбираю его из тысячи слов, которые могла бы ему сказать. Задаю вопрос, на который нет ответа. А может, ответ все-таки есть? Вдруг он один во всем мире, кто может мне его дать?

Даже не знаю, ответ на какое почему меня интересует. Почему ты это сделал? Почему выбрал меня? Почему ты здесь? Почему я здесь? Почему?

Он смотрит на меня с каким-то испугом, и сейчас это единственное, что может обрадовать меня. Отлично. Многие меня боятся. Девчонки в школе. Мои родители. Даже Джош Беннетт иногда. Но мне необходим лишь страх этого парня.

Неужели его появление здесь – своего рода дар судьбы? Преподнесенный мне, чтобы я могла сравнять счет. Божья попытка восстановить справедливость.

– Ты не должна была помнить. – Его голос совсем другой. Это и он, и не он одновременно. В нем не бушует ярость или тьма. Передо мной тот же парень, но с другим голосом, другими глазами, лишенными безумия.

– А ты не должен был меня убивать.

– Я не хотел.

– Не хотел? – Мой мозг прокручивает эти слова, пытаясь отыскать в них смысл. Но его нет. – Как ты мог не хотеть того, что сделал? Ты же снова и снова бил меня по лицу. Таскал за волосы, вырывал их клоками. Пинал меня с такой силой и столько раз, что сломал кучу костей, залечить удалось далеко не все травмы. Ты исковеркал мою руку. Кости торчали наружу. Во все стороны. Ты помнишь это? – Последний вопрос выходит жалким сдавленным шепотом.

– Нет, – почти извиняющимся тоном произносит он.

– Нет? – Я тоже не помнила, как тогда выглядела моя рука. Только видела на фотографиях, которые мне не хотели показывать. Но ведь это он сделал. Он обязан помнить.

– Не все. Обрывками.

– Обрывками? Ты сотворил это со мной и даже не удосужился запомнить, хотя бы ради приличия? – Я не понимаю, откуда взялось это слово. Не могу поверить, что говорю о приличии с парнем, который избил меня до полусмерти. Не могу поверить, что вообще с ним говорю. Ведь я должна его убивать.

– Мой брат покончил с собой.

– Мне жаль. – Мне жаль? Я сказала ему: «Мне жаль». Как будто снова хожу в школу, улыбаюсь и здороваюсь со всеми. Нет. Это не так. Это не так. Но мне простительно: слова вырвались машинально. Я ничуть не сожалею. Пусть я и сказала эти слова, но сочувствия от меня он не получит. Он смотрит на меня так, будто сам не ожидал услышать подобное. Наверное, я схожу с ума. Но весь этот извращенный разговор, должно быть, происходит по-настоящему, потому что я не могла его выдумать.

– В тот день я вернулся домой и обнаружил его. Точнее, его тело. – Он говорит четко, словно тысячу раз повторял эти слова в своей голове и только ждал подходящего момента их произнести.

И вот он произносит.

Излагает вымышленную причину. Рассказывает свой вариант событий. По крайней мере, то, что помнит. А я все думаю, какая ирония: мне вроде не полагается помнить, но я помню, а у парня, который должен знать все ответы, одни сплошные провалы в памяти. Слова слетают с его губ сумасшедшим потоком, словно он сдерживал его много лет и теперь хочет поскорее от него избавиться, пока я его не остановила.

Он рассказывает мне о своем брате. Тот был влюблен в девушку, которая училась со мной в одной школе. Она бросила его брата, и в его самоубийстве Эйдан обвинил ее, хотя теперь знает, что причина не в ней. Она была русской. Русская шлюха. В тот день он искал ее. И принял за нее меня. Просто потому, что я попалась ему на глаза.

Он замолкает, чтобы перевести дыхание, и на мгновение воцаряется такая тишина, что я слышу биение своего сердца. Эту тишину я искала три года и обрела рядом с парнем, который отнял ее у меня.

А потом он произносит те самые слова. И я ненавижу его еще больше, хотя это уже невозможно.

– Прости меня. Очень прошу, прости.

У меня голова готова взорваться. Все должно было происходить иначе. Он не должен был просить прощения. Ему полагалось быть воплощением зла, а мне – его уничтожить.

Мои руки сами по себе сжимаются в кулаки. Я не понимаю, как мне еще удается дышать, но я дышу. Больше не могу это слушать. Он крадет мою ярость, а это все, что у меня есть. Он не может лишить меня и этого. Лишить ненависти к нему. Иначе у меня ничего не останется.

Он рассказывает, что после самоубийства брата родители отправили его к психотерапевту, что все это время он живет с чувством вины, потому что никому не говорил о том, что сделал со мной. Он постоянно ждал, когда его арестуют, но за ним так никто и не пришел. Поэтому он решил: ему дан второй шанс, я выжила и со мной все в порядке, а это – новое начало. Так и есть. Только начало более дерьмовой истории.

Слова. Так много слов. Мне не важно, почему он стал злодеем, только лишь то, что он им стал. У меня нет никакого желания слушать о его чувстве вины, курсе психотерапии, о его творчестве и исцелении. Ему не должно быть легче. Он не должен прощать себя. Я ему этого не позволю.

И все же, я вижу, он себя не простил. На его лице столько раскаяния, боли и ненависти к самому себе, что мне его жаль, ведь я знаю, каково это. И я ненавижу себя за эту жалость.

Он заканчивает свой рассказ. Я выслушала его до последнего слова, теперь мой черед. Я скажу ему все, что накопилось во мне с того дня, когда вернулись воспоминания о том, как он со мной поступил. Я заставлю его слушать. Но не тут-то было. Пока я пытаюсь решить, какое слово из тысячи крутящихся в моей голове произнести первым, появляется Клэй.

– Вот ты где, – говорит он, глядя на меня. – Уже обошла всю выставку?

Затем поворачивается к Эйдану Рихтеру. Вид у того испуганный, он смотрит на меня как на призрак. Дух прошлого, который пришел получить свой долг.

– Привет, – здоровается с ним Клэй и подходит, протягивая руку. Мне хочется отпихнуть ее, выкрикнуть, чтобы он не прикасался к нему. Я прекрасно знаю, что сотворили эти руки, и Клэй не должен притрагиваться к ним. – Клэй Уитакер. Твои работы?

Клэй обводит взглядом картины на стенах, которые я только теперь начинаю замечать. Творчество этого парня сильно отличается от того, что делает Клэй. Между ними нет ничего общего. Однако оно потрясающее, и я хочу отхлестать себя по щекам за подобные мысли. Я презираю его за способность создавать что-то столь прекрасное.

А потом вижу ее. Не описать словами, какую ненависть я испытываю к нему в этот миг. Картина. Вдалеке, в самом конце одной из стен, словно точка или послесловие. Но это не просто картина. А воспоминание о несбывшемся.

Я ничего не смыслю в искусстве, а потому не могу сказать, как написана эта работа – акварелью, акрилом, на холсте – и относится ли она вообще к искусству. Я лишь вижу, что на ней изображена рука, моя рука, повернутая ладонью вверх и открытая навстречу миру, она входит в мое тело и вырывает из меня все то, что еще осталось во мне. Потому что на этой ладони, прямо в середине, лежит перламутровая пуговица, до которой я так и не дотянулась.

* * *

Эйдан Рихтер ушел, а я все жду.

Мне нужно его найти. Ведь он сказал все, а я – ничего. Я не позволю ему освободиться от чувства вины за мой счет. Не позволю использовать меня еще и для этой цели. Не позволю заставить меня усомниться в том, во что я верю последние три года, а потом просто уйти, не выслушав меня.

Я тоже хочу накричать на него. Потребовать ответа: осознает ли он, что является убийцей. Даже если я и выжила, это не значит, что он не убил меня физически. Даже если меня вернули с того света, это не значит, что я не мертва. Даже если врачи сумели вновь запустить мое сердце, это не значит, что оно не остановилось. Все это не отменяет его поступка. Он убил пианистку из Брайтона, пусть Эмилия Уорд и жива. Я хочу ему сказать об этом. Хочу, чтобы он знал то же, что знаю я. Хочу, чтобы ему было больно. Меня сводят с ума все невысказанные слова.

Возможно, до сих пор его никто не сумел найти, но теперь я знаю, кто он. Знаю его имя. И могу отыскать его, как он нашел меня.

А когда найду, эта встреча не будет случайной.