Глава 32

Настя

Я перестала говорить не сразу. Я разговаривала вплоть до того дня, когда вспомнила все, что со мной произошло, – больше года спустя. В тот день я замолчала. Это не было какой-то уловкой или тактическим ходом. Как не было психосоматическим расстройством. Это был мой выбор. И я сделала его осознанно.

Я вдруг поняла, что получила ответы. Но мне не хотелось их озвучивать. Не хотелось выпускать в мир и воплощать в реальность. Я не хотела признавать, что такое происходит и оно случилось со мной. Поэтому предпочла молчание со всеми вытекающими последствиями, потому что не настолько хорошо умела лгать.

Я всегда планировала сказать правду. Просто хотела дать себе немного времени. Чтобы подыскать правильные слова и смелость их произнести. Я не давала обет молчания. Не онемела внезапно от потрясения. У меня просто не было слов. И до сих пор нет. Я так их и не нашла.

* * *

Сегодня мне исполняется восемнадцать. Проснувшись, я не ощущаю никаких изменений. Не чувствую себя старше, взрослее или свободнее. Зато внутренне совершенно не соответствую тому, какой я должна быть в восемнадцать лет. Когда мне было четырнадцать, к нам приезжал погостить папин брат, дядя Джим. В то время он был очень недоволен собой, и ему требовалось время «произвести переоценку ценностей». Мама сказала, такое иногда случается со взрослыми. Прожив половину жизни, ты вдруг понимаешь, что не сделал того, что хотел сделать, не стал тем, кем думал стать, и это приводит тебя в глубокое уныние. Знала бы она, в какое уныние можно впасть, когда это осознание приходит к тебе в восемнадцать лет.

Я возвращаюсь из школы домой. Машины Марго на подъездной дороге нет. Обычно в это время она спит – в своей постели или в шезлонге у бассейна. Я знаю, на сегодняшний вечер Марго непременно взяла выходной, потому что обожает дни рождения и моему радуется больше меня самой.

Я швыряю рюкзак на кровать и отправляюсь на кухню. Не успеваю до нее дойти, как звонят в дверь. На крыльце стоят Марго, мои родители, Ашер и Аддисон. У мамы в руках торт; при виде меня ее губы, растянутые в улыбке, слегка вздрагивают. На мне одежда и макияж, с которыми я хожу в школу. В таком облике она еще никогда меня не видела. Лишь мельком, но не при полном параде. Мне кажется, она слегка шокирована. Марго выглядит так же, как и всегда, у брата покорный вид, отец едва смотрит в мою сторону, а Аддисон не знает, как себя вести. Наверное, как и я, не понимает, что она здесь делает.

– Сюрприз! С днем рождения! – восклицают они, после чего я отступаю в сторону и пропускаю их в дом. Они входят с тортом и подарками. Родители предлагают пойти в ресторан, но я отказываюсь. Сейчас половина четвертого – в это время велика вероятность встретить кого-нибудь из школы. Поэтому Марго заказывает пиццу и убирает торт в холодильник, пока все остальные располагаются в гостиной. Ждут, когда доставят еду.

– Мы еще можем купить тебе билет, если ты все-таки решишь поехать с нами на День благодарения, – выдает мама. Ровно через сорок три секунды после того, как она входит в дом.

– Дом обалденный. Ты должна его увидеть, Эм. Три камина. Балкон. Джакузи. – Лицо Аддисон вспыхивает, и брат бросает на нее виноватый взгляд. Надо быть полным дураком, чтобы упоминать джакузи в присутствии родителей.

– Ты тоже, если хочешь, можешь взять кого-нибудь с собой. – А вот это неожиданно. Пора бы ей уже бросить свои попытки. Мамино излюбленное оружие – надежда. Я перехватываю взгляд Марго, наблюдающей за мной из кухни. Уж не рассказывала ли она им о моей внешкольной жизни? – Марго говорит, ты каждое воскресенье ужинаешь с семьей одного мальчика. Как его зовут? – Мама поворачивается к Марго.

– Дрю Лейтон. – Марго продолжает смотреть на меня. О Джоше Беннетте она не упомянула ни слова. Непонятно, почему о нем она умолчала, но рассказала про Дрю.

– Дрю, – повторяет мама. – Точно. Не хочешь позвонить ему сейчас? Пусть отпразднует с нами. Мы с удовольствием с ним познакомимся. Вы познакомились в школе?

Я киваю.

– Они в одном классе по ораторскому искусству, – отвечает за меня Марго.

– Аддисон тоже изучает ораторское искусство, – встревает Ашер. Может быть, удастся перевести разговор на его девушку? Потому что от обсуждения Дрю Лейтона рукой подать до Джоша Беннетта, а я даже близко не подпущу к нему свою семью.

– Дебаты с Дрю Лейтоном? – Я впервые слышу голос Аддисон. Он мягкий и женственный, как она сама. Девушка сидит рядом с Ашером, держась с ним за руки, и меня это раздражает. – Я знаю его! Он… – Она осекается и вовремя замолкает. Не удержавшись, я улыбаюсь ей. Мы обе знаем, что она хотела сказать. – Он отличный оратор. Его все знают.

– Правда? – Ашер с сомнением смотрит на свою девушку, потом на меня. Уверена, позже он попытается выяснить всю правду.

Я киваю. Аддисон, сдерживая улыбку, уводит беседу в более безопасное русло.

– В прошлом году он занял третье место в конкурсе штата. Всем известно, что в экспромте и формате «Линкольн – Дуглас» он очень опасный соперник. В этом году никто не хочет выходить против него. – Она говорит о Дрю почти с благоговением. Такая реакция вполне понятна, если вам доводилось видеть, как ведет дебаты Дрю. А она явно видела или, по крайней мере, достаточно наслышана о них. Я даже в какой-то степени испытываю гордость за Дрю: наконец кто-то лестно отзывается о его достоинствах, что бывает довольно редко. Теперь я улыбаюсь Аддисон со всей искренностью. Меня уже не так злит то, что она держит за руку моего брата.

После того как мы приступаем к пицце, все заметно расслабляются. Я ловлю себя на мысли, что скучала по своей семье. Может, я все преувеличила. Возможно, наши отношения не столь неловкие и натянутые. Хотя отсутствие неловкости может объясняться тем, что сейчас я смотрю на них со стороны. Да, они собрались здесь из-за моего дня рождения, но в полной мере ощущают себя в своей тарелке, а я словно заглянула к ним на праздник. Даже Аддисон вписывается в картину моей семьи. Я же в ней чужая.

Ашер говорит о школе, бейсболе, школьном бале. Марго сетует на нехватку медсестер и на убийственный график у них на работе. Папа по большей части молчит, только время от времени поглядывает в мою сторону. Я пытаюсь понять, что же он видит, и всматриваюсь в его глаза, но в них одна пустота – наверное, как и в моих собственных. С тех пор как я запретила ему называть меня Милли, а потом вообще перестала с ним говорить, нас почти ничего не связывает. Мама не прекращает попытки наладить со мной отношения, папа же потерял всякую надежду. Может, оно и к лучшему. Но от этого мне не легче. Папа полностью замкнулся в себе – это даже хуже, чем направленная в мой адрес злость или разочарование. Человек, служивший источником моей радости, сам разучился улыбаться. Я – трусиха и обманщица; это я погасила в нем искру жизни. И зная, что разбила сердце своему отцу, сейчас я ненавижу себя еще больше.

Ужин подходит к концу. Мы съели так много пиццы, что к торту никто даже не думает приступать. Кроме меня, пожалуй. Я всегда готова съесть торт.

Мама и Марго переносят гору подарков с кухонного стола на обеденный и водружают передо мной. Их слишком много. Я бы предпочла, чтобы их вообще не было – не хочу испытывать благодарность. К тому же мои родные не могут подарить мне ничего нужного.

Я начинаю открывать подарки, при этом чувствую себя как под микроскопом: каждое выражение моего лица тщательно изучается. Мне хочется заорать, но я не могу, поэтому просто проглатываю крик, как пропитавшуюся кровью землю.

В последнем подарке я нахожу маленькую коробочку. Мне стоило бы насторожиться, судя по обеспокоенному маминому лицу. Или же по папиному лицу, на котором все отчетливо отражается: он считает это плохой идеей и говорил об этом маме сотни раз. Я срываю упаковку и под ней обнаруживаю новенький навороченный айфон.

Мама тут же принимается расписывать достоинства телефона, как будто я не знаю всего, на что он способен: например, выдать мое местонахождение в любой момент. Я пропускаю мимо ушей ее отрепетированную рекламную речь, но вынуждена резко вернуться в комнату, когда слышу следующую фразу:

– Пожалуйста, пользуйся телефоном, а мы будем оплачивать все счета. При одном условии: ты будешь звонить и говорить с нами хотя бы раз в неделю.

Не удержавшись, я улыбаюсь. Две с половиной минуты назад я получала истинное удовольствие от этого дня. Даже ругала себя за то, что так расстроилась из-за приезда семьи. Думала, в наших отношениях произошел перелом. Но это не переломная точка. Это – засада.

Внезапно мои родственники превращают мой день рождения в массовый сеанс лечения. Все принимаются объяснять мне, как сильно их ранит мое поведение. Я узнаю в мельчайших подробностях о том, как мое молчание отражается на каждом члене моей семьи. Выслушиваю всех. К стулу меня никто не привязывал, поэтому я не могу сбежать или обратиться за помощью к третьей непредвзятой стороне, дабы избавиться от большей части вины, пока мы разбираемся с насущной проблемой. То есть со мной. У меня нет причин оставаться здесь и выслушивать их, но я все равно жду, когда каждый из них выскажется.

Кроме Аддисон. Ей явно неловко находиться здесь. Наверное, ее привлекли сюда в качестве приманки для меня, соблазнив идеей дня рождения. Видно, что ей, как и мне, хочется свалить отсюда. Мне даже в какой-то степени жаль ее. Может быть, мы могли бы убежать вместе.

Когда все наконец замолкают, я только улыбаюсь в ответ. Я люблю их, они любят меня – мы все это знаем. Я обнимаю брата. Киваю Аддисон и Марго. Целую в щеки маму и папу. Оставляю свой потрясающий айфон на столе и выхожу за дверь.

Мамин фотоаппарат так и лежит нетронутым на кухне. Она не сделала ни одного снимка.

* * *

Я вхожу в гараж, сразу же взбираюсь на верстак и скрещиваю ноги в лодыжках. Джош хотел покрыть мой стул еще одним слоем лака, поэтому на нем пока нельзя сидеть. На мой взгляд, стул уже и без того хорош, но Джош продолжал перечислять его недостатки до тех пор, пока я не сдалась и не позволила его доработать.

– Мама превратила мой день рождения в массовый сеанс лечения, – сообщаю я. Стоит словам сорваться с моих губ, как я кривлюсь от осознания: паршиво жаловаться на своих родителей тому, у кого их нет. То же самое, что ныть про чересчур тесные туфли человеку, который вынужден босиком идти по разбитому стеклу.

Такова парадоксальность наших с Джошем ситуаций, и мне каждый раз, когда я думаю об этом, становится стыдно. У него нет семьи. Нет никого, кто любил бы его. А я, напротив, окружена любовью, но мне она не нужна. Я плюю на все то, за что он благодарил бы Бога. И если нужно еще одно доказательство того, что у меня нет души, то вот оно.

– Когда у тебя день рождения? – Он смотрит на меня.

– Сегодня.

– Поздравляю. – Он улыбается, но улыбка получается грустной.

– Ага.

– Мне ты ничего не сказала, – замечает он, уходит, чтобы поставить дрель на подзарядку, и возвращается.

– Только полные кретины сообщают на каждом углу о своем дне рождения. Это факт. Можешь сам прочитать в Википедии.

– Говоришь, сеанс лечения? – Он склоняет голову набок.

– Ага.

– Не знал, что у тебя проблемы с наркотиками. Мне стоит спрятать столовое серебро?

– Не волнуйся, ему ничто не угрожает.

– Злоупотребляешь алкоголем?

– Нет. Хотя ты, наверное, мог бы поспорить.

– Еще как. Я стал свидетелем жутких последствий твоего опьянения и надеюсь больше этого не увидеть. – Он подходит ко мне и усаживается на верстак рядом со мной. Мы сидим настолько близко, что наши ноги соприкасаются. – Тогда что мы лечим?

– Немоту. – Джош с сомнением косится на меня. – Они хотят, чтобы я говорила.

– Если бы ты каждый вечер проводила в их гараже, они были бы другого мнения.

– Козел.

– Узнаю свое Солнышко, – говорит он, пиная мою ногу.

– Подарили мне айфон с условием, что я буду звонить им раз в неделю и разговаривать с ними. – Я сгребаю опилки в кучку рядом с собой, пальцем проделываю в ней углубление, отчего горка теперь похожа на вулкан.

– Совсем не то, что ты хотела, да?

– Надеялась получить сертификат на увеличение груди.

Он задумчиво кивает.

– Будет очень полезно при поиске работы после колледжа.

С минуту мы сидим молча. Я начинаю непроизвольно болтать ногами. В попытке остановить их Джош опускает руку мне на колено, но ничего не говорит. А потом вдруг произносит:

– Торт хотя бы был вкусный? – Он знает мою слабость.

– Мы даже не добрались до него.

– Вот это уже настоящая трагедия. Так, забудь про сеанс лечения.

– Я все равно не голодна.

– Я говорю не про торт. – Он берет меня за руку и стягивает с верстака, прежде чем я успеваю возразить. – А про желание.

Он оставляет меня ждать в гараже, а сам скрывается в доме. Несколько минут спустя мы уже едем в его грузовике. Между нами на сиденье стоит красное пластмассовое ведерко, наполненное мелочью.

Мы въезжаем на парковку торгового центра под открытым небом, когда на улице еще светло. Ведерко заполнено доверху, так что Джошу приходится аккуратно, стараясь не рассыпать монеты, вылезать с ним из машины. Одной рукой он берет его за ручку, а другой поддерживает снизу, чтобы от тяжести ручка не оторвалась. Выбравшись из кабины, он захлопывает ногой дверцу грузовика.

Солнце только начинает садиться, загораются огни торгового комплекса. Это одно из тех роскошных мест с дорогими магазинами, куда обычные люди не заходят, и ресторанами с непомерно высокими ценами, где даже не хочется есть. Зато фонтан здесь потрясающий. Расположенный посреди всей этой вычурности, он являет собой еще более великолепное зрелище. Каждые несколько минут форма струй меняется, а вместе с ними и цвет подсвечивающих их снизу огней. Сквозь фонтан пролегает дорожка, образующая мостик, над которым струи изгибаются дугой, так что можно пройти под ними, не намокнув. Это настоящее волшебство, и я чувствую себя маленькой девочкой. Жаль, у меня с собой нет маминого фотоаппарата.

Мы с Джошем доходим до середины моста, где он останавливается и, чертыхаясь себе под нос, ставит ведерко с монетами у ног. Фонтан скрывает нас от чужих глаз, да и вряд ли кто-то из одноклассников окажется здесь. Но я все равно опасаюсь, что меня могут увидеть и, что проблематично, услышать прилюдно. Это одна из причин, почему я никуда не хожу, хотя и не единственная.

– Ну давай, – говорит он.

– Что?

– Загадывай желания. Торт дает тебе всего одно, да и то если задуешь все свечи, а это фигово, потому что в день рождения не должно быть ограничений в желаниях. Монеты – беспроигрышный вариант, с ними можно загадывать их сколько угодно.

Я перевожу взгляд на ведерко.

– Сомневаюсь, что смогу придумать так много желаний. – На самом деле я хочу только одного.

– Конечно сможешь. Это легко. Смотри. – Он наклоняется, левой рукой набирает горсть монет, правой берет одну из них. На секунду задумывается, а потом швыряет монетку в фонтан. – Видишь? Даже не нужно прицеливаться. – Джош оборачивается и выжидательно смотрит на меня. – Держи.

Я улавливаю исходящий от него запах опилок, когда он берет мою левую ладонь и высыпает в нее горстку монет. Моя рука слегка дергается, мгновение он удерживает ее в своей, после чего отпускает.

– Твоя очередь.

Я смотрю на монеты, потом на фонтан, размышляя о том, существует ли вообще волшебство и чудеса. Джош наблюдает за мной, пока я загадываю то же желание, что и всегда. Несмотря на то что оно никогда не исполнится, я все равно его загадываю, а значит, еще не окончательно потеряла надежду. Швыряю монетку, смотрю, как она летит в воздухе и падает в воду, розовые огни которой окрашиваются в фиолетовый.

– Что загадала?

– Не скажу! – возмущаюсь я.

– Почему?

– Потому что оно не исполнится. – Неужели подобные вещи нужно объяснять? Так происходит со всеми желаниями.

– Все это ерунда.

– Существует такое правило, – настаиваю я.

– Оно касается только именинных пирогов и падающих звезд, но не брошенных в фонтан монеток.

– Кто это сказал? – спрашиваю я тоном первоклашки.

– Моя мама.

Я мгновенно замолкаю. Смотрю куда угодно: на монеты, фонтан, – только не на него, потому что боюсь отпугнуть. Надеюсь, Джош что-нибудь скажет. А потом, когда он говорит, жалею об этом.

– С другой стороны, сомневаюсь, что многие ее желания все-таки сбылись, так что, возможно, она сама не понимала, о чем говорит.

Всего на миг я вижу перед собой восьмилетнего мальчика, прильнувшего к экрану телевизора, ждущего, когда мама вернется домой.

– Может быть, она просто загадывала не те желания, – тихо произношу я.

– Может.

– Ты говоришь о маме чаще, чем об отце.

– Папа дольше пробыл со мной. Его я помню. Помню, каким он был. А вот маму почти позабыл, потому и стараюсь думать о ней чаще. Иначе, боюсь, однажды проснусь и совсем ее не вспомню. – Он бросает еще одну монетку в фонтан. Я наблюдаю, как она тонет в воде. – Если спросить меня о сестре, то на ум мне приходит всего одно слово – приставучая. Помню, что она постоянно ко мне приставала – на этом все. Не будь у меня фотографий, я бы даже не смог описать, как она выглядела. – Джош смотрит на меня. – Твоя очередь.

Непонятно, что он имеет в виду: желание или признание, – но я выбираю монетку. Желание не загадываю, просто бросаю ее в воду.

– Мне очень жаль. – Три самых простых и пустых слова, но я их произношу.

– Жаль, что я не помню маму или что ты спросила?

– И то и другое. Но особенно, что спросила.

– Об этом меня никто никогда не спрашивает. Как будто тем самым они оказывают мне услугу. Словно, если на эту тему не говорят, значит, я не думаю об этом. А я ни на минуту не прекращаю думать. Если я не говорю, это не значит, что я забыл. Я не говорю об этом потому, что никто не спрашивает. – Он замолкает и снова смотрит на меня. Не знаю, должна ли я что-то сказать. Но мне не хочется, поскольку боюсь, что, заговорив, расскажу ему все. Джош отворачивается к фонтану, так что глаз его мне не видно, но продолжает, как мне кажется, по-прежнему наблюдать за мной. – Знаешь, я бы спросил у тебя. Если бы ты позволила. Спрашивал бы тысячу раз, пока ты не рассказала. Но ты же не разрешишь.

* * *

К вечеру нам снова удается развеселиться. На желания мы уже истратили большую часть монет. В какой-то момент мимо нас проходит мама с двумя дочками. Джош останавливает их, выдает каждой девочке по горсти монет и просит помочь нам с желаниями, потому что у нас иссякли все идеи. Девочки подходят к просьбе со всей серьезностью, словно каждое желание настолько дорого им, что его нельзя растрачивать попусту. Они зажмуривают глазки и полностью сосредоточиваются, стараясь выполнять все движения правильно. Я загадываю, чтобы все их желания исполнились.

К концу ведерка мы уже начинаем придумывать масштабные желания, расходуя на них целые горсти монет. Одно из таких желаний заканчивается тем, что у меня расстегивается браслет и улетает в фонтан вместе с монетами. Джош закатывает штанины своих джинсов и снимает ботинки. Я избавляюсь лишь от туфель, поскольку на мне все та же короткая «школьная» юбка. Прежде чем залезть в воду, мы оглядываемся по сторонам, проверяя, нет ли поблизости охранников. К счастью, в фонтане мелко, потому что вода ужасно холодная, и мои ноги леденеют в ту же секунду, как я захожу.

– Куда он улетел? – спрашивает Джош. Я показываю ему в ту сторону, куда бросила монеты. Вряд ли браслет мог упасть далеко. Мы движемся в том направлении, однако под ногами невозможно ничего разглядеть: все дно фонтана устилают монеты. Половина из них, скорее всего, принадлежит нам. Ковер из серебра, меди и разноцветных огней. Всякий раз, завидев нечто похожее на браслет, я нагибаюсь к воде и сую в нее руку. В один из таких моментов Джош толкает меня в ногу, отчего я теряю равновесие и лицом вниз плюхаюсь в ледяную воду. Во все стороны летят брызги, Джош разражается громким смехом, я в ответ награждаю его убийственным взглядом. Уже собираюсь схватить его и потянуть за собой, но мне даже не приходится утруждаться, потому что он, пытаясь увернуться от моей руки, отскакивает чересчур быстро и тоже падает.

– Это судьба, Беннетт!

Ему удается вымокнуть не полностью: только джинсы и половина рубашки, голова остается над водой. В отличие от меня, которая сейчас похожа на мокрую крысу. Взглянув на мое лицо, он снова начинает хохотать, я наконец сдаюсь и тоже захожусь смехом.

– Больше не зови меня по фамилии. Я это ненавижу, – говорит он, ставя меня на ноги.

– Меня меньше всего сейчас волнует, что ты ненавидишь, – отвечаю я, стараясь голосом источать яд, но это совсем непросто, когда приходится бороться с начальной стадией гипотермии. Чувствую себя одним из тех чокнутых «моржей», что каждый год ныряют в ледяную воду океана, и мысленно включаю это в список тех вещей, которыми никогда не буду заниматься.

– Фиг с ним, с браслетом. Он того не стоит, – говорю я, выбираясь из воды. Джош не спорит и вылезает следом за мной.

Оставшуюся часть монет мы делим между маленькими девочками под недовольным взором со стороны их матери, которая на сегодня явно сыта по горло всеми этими желаниями. А может, дело в том, что мы все мокрые только что вылезли из фонтана. Я беру пустое ведерко и, размахивая им, направляюсь вместе с Джошем к парковке. Фонтан, мой браслет, уйма мелочи и две хихикающие девчушки остаются позади. Джош тянется ко мне, намереваясь забрать ведерко. Ловит мою руку, левой высвобождает ручку из моих пальцев, а правой держит мою раскрытую ладонь. Его рука не теплее моей, но ощущение все равно приятное. Я жду, что Джош выпустит мою ладонь, но он продолжает ее удерживать.

Мы подходим к его грузовику. Он швыряет ведерко в кабину, куда-то назад, поворачивается ко мне и обхватывает мое лицо ладонями, как тогда на крыльце у Лейтонов.

– Опять эта черная фигня, – говорит он. Уголок его губ дергается в улыбке, когда он большими пальцами вытирает разводы на моем лице. Потом отстраняется и открывает мне дверцу машины. – С днем рождения, Солнышко.

– Я загадала, чтобы моя рука вновь стала здоровой, – сообщаю я, после того как Джош следом за мной забирается в кабину. Мое первое и самое главное желание.

– А я пожелал, чтобы сегодня вечером моя мама была здесь. Глупость, конечно, потому что это неосуществимое желание. – Он пожимает плечами и поворачивается ко мне, сдерживая улыбку, которая каждый раз сводит меня с ума.

– В желании снова увидеть маму нет ничего глупого.

– Я хотел не столько увидеть ее саму, – говорит он, глядя на меня, в его глазах отражается вся глубина прожитых им семнадцати лет. – Сколько, чтобы она увидела тебя.