Глава 30

Настя

– Мороженое.

Я знаю это слово. Мне оно нравится. Я поднимаю голову от учебника по физике – моего ближайшего спутника последних трех часов. Я никогда не сдам этот экзамен. Даже не стоило записываться в этот класс. Мне пришлось начинать с самого нуля. Рядом со мной стоит Джош. Он наклоняется и захлопывает мой учебник. Наверное, это как-то связано с потоком брани, которой я разразилась несколько минут назад.

Учеба никогда не была моей сильной стороной. Я не очень умна, что без труда доказываю себе по несколько раз на дню. Умник у нас Ашер. В нашей семье это почетное место отведено ему. У Ашера есть бейсбол и школа. У меня было фортепиано. А теперь нет ничего.

– Оно тебе нужно. И мы его достанем. Прямо сейчас. – Снова включил злого папочку.

– Сейчас?

– Сейчас. Сама же говорила, что без необходимой порции мороженого может произойти что-нибудь плохое, помнишь? Это как раз тот случай. Ты раздражаешься и психуешь как парень, которому не удалось перепихнуться.

– Милое сравнение. – Они и правда психуют?

– Прости, но так и есть. А психованное Солнышко никому не нравится. Это противоречит законам природы. – Он отодвигает стул вместе со мной от стола.

– Говоришь так, будто я какая-то капризная четырехлетка. – Капризная – надутая, упрямая, своенравная, угрюмая. Нахваталась этого у Ашера, пока он готовился к экзаменам.

– Именно так ты себя и ведешь. Только с более разнообразным словарным запасом. А теперь тащи свою задницу к грузовику. Мы кое-куда едем. – Джош берет ключи от машины, открывает дверь и ждет меня, застыв в дверном проеме.

В восемь часов вечера мы подъезжаем к торговому центру, расположенному в трех километрах от дома Джоша. Он ведет меня к кафе-мороженому, спрятавшемуся в дальнем углу комплекса. Если не знать, где оно находится, никогда не найдешь. Сегодня вторник, и в кафе почти никого нет, кроме сидящей за угловым столиком семьи с ребенком. Маленький мальчик весь перемазан сладким: очевидно, шоколадное мороженое попадает больше на одежду, чем к нему в рот. В этом заведении я впервые. Обычно предпочитаю есть мороженое прямо из ведерка за кухонным столом, там, где меня никто не видит. Мороженое делает меня счастливой, и мне очень нравится это ощущение.

Кафе напоминает крошечный рай в пастельных тонах. Каждая деталь в нем буквально кричит: «МИЛОТА!» По всему залу расставлены шесть столов со стеклянными столешницами. Должно быть, содержать их в чистоте, где сплошь и рядом тающий сахар, – настоящий кошмар. У стульев серебристый металлический каркас, под стать основаниям столов, и мягкие виниловые сиденья нежных оттенков: розовых, желтых, голубых и лавандовых. Я окидываю взглядом свой наряд – черный с головы до ног. Похожа на Эльвиру, случайно затесавшуюся в рекламу яркой разноцветной косметики для подростков.

Девушка, вытирающая столы в зале, мне незнакома. А вот ту, что стоит за прилавком, я узнаю. Старшеклассница по имени Кара Мэттьюс, из моего бывшего класса музыки. Когда мы входим в кафе, она смотрит на нас во все глаза. Потом, должно быть, спохватывается и отводит взгляд, но уже и без того понятно, о чем она думает. Настя Кашникова и Джош Беннетт заявляются в кафе-мороженое вместе во вторник вечером. Похоже на начало плохой шутки. Или конец света.

– Тебе какое? – интересуется у меня Джош, прекрасно зная, что я не могу ответить ему здесь. Я нетерпеливо выгибаю брови. В ответ на мой недовольный взгляд он в защитном жесте вскидывает ладони. – Не очень хочется, чтобы меня обвинили в шовинизме, но, если ты не скажешь, какое мороженое будешь, мне придется брать наугад. – В его словах проскальзывает лукавство, и я им не доверяю. Пожимаю плечами – у меня это отлично получается. Способность эта может сравниться только с умением кивать.

Поскольку делать нечего, я сажусь лицом к окнам, чтобы мне не нужно было смотреть на Кару Мэттьюс, а ей – на меня. Слава богу, на мне одежда, в которой я хожу в школу. Джош уходит к прилавку. До меня доносится его голос, но слов не разобрать. Зато хорошо слышно Кару.

– Правда? – смеется она. Я гадаю, что же такого он ей сказал, но речь его чересчур тихая. Трудно представить себе, чтобы Джош Беннетт флиртовал с Карой Мэттьюс – эта мысль совершенно не укладывается в моей голове. Я вожу пальцами по скошенным краям стеклянной столешницы и пытаюсь предположить, с каким именно мороженым он вернется к столу – лишь бы поддразнить меня. Наверное, это будет лаймовый сорбет с арахисовым маслом или какое-нибудь другое столь же отвратительное сочетание.

Ожидание тянется вечность. Нельзя же так долго заказывать мороженое? Я уже готова сдаться и обернуться, когда слышу его шаги. Эту неровную поступь я помню до сих пор.

– Вот и ужин, – сообщает Джош, появляясь у меня из-за спины. В его руках огромная лохань с мороженым, по-другому не назовешь, которую он ставит передо мной. Видимо, скупил все сорта мороженого, что были у них. Помню, раньше папа делал что-то похожее. Мог вытворить нечто совершенно нелепое, отчего я невольно забывала обо всех трагедиях, свалившихся на мои юные плечи. Это было еще до того, как я узнала, что такое настоящая трагедия. Тогда моим самым большим несчастьем было то, что Меган Саммерс одевается лучше меня или что я ошиблась во время выступления. Во времена моего детства Чарльз Уорд умел мастерски поднять мне настроение. Лучше, чем целая корзина щенков. И даже лучше, чем подтаявшее мороженое.

– Я не знал, какое именно ты хочешь, поэтому взял все виды. – И он не врет. Я разглядываю лохань мороженого и понимаю: здесь нет только того вкуса, который еще не придумали. Джош садится напротив меня и кладет локти на стол, безуспешно пытаясь сдержать самодовольную улыбку на лице.

Ручки с собой у меня нет, а разговаривать я здесь не могу, поэтому достаю из сумки телефон и отправляю сообщение парню, сидящему со мной за одним столом. Через секунду его телефон пикает. Он берет его и читает мое сообщение, состоящее всего из двух слов: «Где твое?»

А потом следует то, что шокирует даже меня. Джош Беннетт, король всех мрачных стоиков, смеется. Джош Беннетт смеется – более естественного, свободного и прекрасного звука я не слышала никогда. Знаю, Кара Мэттьюс смотрит на нас, а завтра в школе начнут болтать. Но сейчас мне плевать на это. Джош Беннетт смеется, и на мгновение в этом мире все становится хорошо.

* * *

– На День благодарения мы едем в отпуск, – сообщает мне мама по телефону, когда я возвращаюсь домой от Джоша.

Сейчас десять часов вечера. К этому времени мне пришло от нее три звуковых сообщения, а за ними простое текстовое: «Пожалуйста, позвони». Десять часов для моей матери – отнюдь не поздно. Больше нет. Теперь она чуть ли не до рассвета корпит над своими снимками. Не припомню, когда бы до моего нападения она работала по ночам, как сейчас, а после него только так и делает. Период моего восстановления стал для мамы самым продуктивным в жизни. По ее словам, она не спала на случай, если я проснусь и мне что-нибудь понадобится. Но думаю, она просто не могла уснуть. Гораздо проще погрузиться в компьютер с фотографиями, чем лечь в постель с поджидающими тебя кошмарами. Иногда я сидела вместе с ней, потому что мне самой не спалось. Глядя на нее, я все удивлялась: насколько может быть работоспособным человек на одном лишь чае и горе.

– Будем жить в прекрасном доме. Нам бы очень хотелось, чтобы ты поехала с нами. – Она ждет моей реакции. Как и всегда. Мама не теряет надежды, что однажды я заполню повисающую в разговоре паузу. Ей даже не важно, что это будут за слова, главное – их услышать.

– Было бы здорово покататься на лыжах. – Лыжи? Мам, ты серьезно? С моей-то рукой? Не хочу я ни на какой отдых. И уж точно не хочу кататься на лыжах. Лучше получить по лицу мячом. Даже несколько раз.

– Я уже поговорила с доктором Эндрюс. Мы можем перед отъездом сходить к ней на прием, чтобы она посмотрела твою руку. На ее взгляд, с ней все будет в порядке, если не нагружать ее слишком много. Но в случае, если рука вдруг начнет тебя беспокоить, можно просто остаться дома, сидеть у камина, попивая кофе. – Я ненавижу кофе. Не умею кататься на лыжах. И вообще я из Флориды. У меня напрочь отсутствует чувство координации и равновесия, вдобавок ко всему моя рука время от времени любит терять хватку в самый неподходящий момент. Не говоря уже о том, что под кожей у меня столько пластин и шурупов, что ни один металлодетектор в аэропорту меня не пропустит.

Мой брат обожает спорт, он наверняка на седьмом небе от счастья. Не хочу, чтобы они не поехали из-за меня, хотя вряд ли это станет помехой. Они поедут в любом случае: со мной или без меня. А я никуда не собираюсь. Потому что там буду чувствовать себя несчастной, отчего плохо сделаю всем остальным, и в этом будет моя вина. В очередной раз. Я устала нести ответственность за страдания других людей. Мне со своими никак не справиться.

Мама продолжает говорить без умолку. Она не боится, что ее перебьют, и хочет рассказать обо всех преимуществах предстоящего отпуска. Как будто чем быстрее она приведет свои доводы, тем убедительнее они станут.

– Дом большой. Он принадлежит Митчу Миллеру, папиному начальнику. В этом году его там не будет, поэтому он предложил погостить нам. Аддисон тоже едет. – Аддисон едет? Ну вот, все сходится. Для мамы никогда не имела значение нравственность, только наши успехи. Мы с Ашером могли бы спать с половиной страны под крышей ее дома до тех пор, пока не страдает наша успеваемость. Не знаю, относится ли это правило по-прежнему ко мне, раз уж я на такое больше не способна. Зная Ашера, можно быть уверенной, что он скорее всего с этой девчонкой еще даже не спал, но, поскольку о маме можно легко судить по этому принципу, я опираюсь на него.

Я три раза стучу пальцем по динамику трубки в знак того, что собираюсь вешать трубку.

– Пожалуйста, хотя бы подумай об этом. Марго тоже едет, и я не хочу, чтобы на День благодарения ты оставалась одна. – Я завершаю разговор раньше, чем она успевает сказать, что любит меня. Не потому, что не желаю этого слышать, – просто не хочу, чтобы она услышала молчание в ответ.

* * *

Моя жизнь за пределами школы изменилась практически до неузнаваемости, но в период с 7.15 до 14.45 ничего не меняется. Мы с Джошем делаем вид, будто едва знакомы; Дрю при любой возможности заигрывает со мной; а я стараюсь устанавливать собственные правила внешнего вида. В остальное время избегаю всего того, чего следует избегать в течение дня. Злобные взгляды со стороны Тирни Лоуэлл. Непристойные предложения Итана Холла. Сторонюсь всех остальных во время обеденного перерыва.

Сейчас я шагаю через школьный двор в сторону своего любимого пустого туалета, где смогу провести целых двадцать пять минут в непрерывном беспокойстве, прежде чем отправлюсь на урок труда. До того как ступить на дорожку, я бросаю взгляд на Джоша. Он уже на своем месте. Третий урок у него проходит в кабинете неподалеку от школьного двора, поэтому обычно он приходит сюда первым. Я позволяю себе по-настоящему взглянуть на него только сейчас, потому что его скамейка находится достаточно далеко и никто не заметит. По мере приближения к нему я всегда отвожу глаза из страха, что, если мой взгляд задержится на нем дольше секунды, весь мир узнает о том, что творится у меня в голове. Я как раз прохожу мимо него и краем глаза замечаю, что он сидит, глядя на свои руки, в той же самой позе, в какой сидел в первый раз. Не специально ли он так сидит, потому что знает, как потрясающе выглядят его руки в этом положении?

– Солнышко.

Слово звучит настолько тихо, что я почти его не слышу – остальные, к счастью, тоже. Но мне оно точно не показалось. Джош не поднимает головы, пока я не останавливаюсь и не обращаю на него недоуменный взгляд: о чем он вообще думает? Тогда он смотрит на меня в ответ, словно ему все равно, кто нас может увидеть.

– Присядь.

Я подхожу к нему, так что мне больше не нужно торчать посреди двора. Стоя ко всем спиной, я смотрю на него прищуренными глазами. Что ты творишь?

– Кара Мэттьюс, должно быть, полночи провисела на телефоне, – спокойно произносит он. Мне это уже известно. Как выясняется, мы с Джошем давно уже трахаемся тайком, а теперь они с Дрю просто передают меня из рук в руки. Наверное, он тоже об этом наслышан. Но мне-то не нужно на это ничего отвечать, я просто продолжаю изображать из себя немую и иду дальше. Хотя он вряд ли тоже как-то реагирует. Удивительно, как кто-то вообще сумел приблизиться к нему настолько, чтобы до него дошли эти слухи. Многие обычно боятся Джоша до ужаса: наверное, замертво упадут, если окажутся рядом или, того хуже, признают его существование. Даже не знаю, какой черт дернул его окликнуть меня посреди школьного двора. Давать очередной повод для сплетен не в его натуре.

– Присядь, – мягко повторяет он. Это не приказ. Не просьба. А единственный возможный вариант. – Хватит уже прятаться в туалете. Прячься здесь. Меня же окружает силовое поле, забыла? – Говоря это, он понижает голос, словно делится со мной тайной. На его губах мелькает едва уловимая улыбка, которую замечаю только я, а потом гаснет, и он с серьезным видом добавляет тихо: – Здесь тебя никто не побеспокоит.

Так мы и сидим. Он – на спинке скамьи, я – на сиденье. Не прикасаемся. Не говорим. Даже не смотрим друг на друга, поскольку располагаемся на разных уровнях. И сегодня впервые с того дня, когда я пришла в эту школу, двор не кажется мне таким ужасным.