Глава 29

Джош

– Твою ж мать! – Лезвие пилы рассекает мне руку. Брюки мгновенно пропитываются кровью, когда я ладонью другой руки прижимаю ее к ноге. Я плохо переношу кровь. Точнее, совершенно не выношу вида крови, поэтому ситуация просто катастрофическая.

Опустившись на пол, я прислоняюсь к шкафчикам. Надо остановить кровотечение, хотя сейчас для меня важнее сесть, чтобы не потерять сознание.

– Джош, какого черта? – Настя хватает меня за руку. Я хочу сказать, чтобы она не трогала ее, потому что крови слишком много, но в итоге снова чертыхаюсь.

– Вот так. – Пока она зажимает порез, я пытаюсь правой рукой дотянуться до полотенца, лежащего на верстаке. Она тут же отшвыривает его в сторону.

– Оно же все в масле и опилках. Черт! – восклицает она, когда моя кровь начинает стекать по ее руке – ладонь по-прежнему закрывает рану. – Держи здесь! – Она снова хватает мою правую ладонь и прижимает ее к кровоточащему порезу на левой руке.

Но прежде я совершаю ошибку – бросаю взгляд на свою руку, отчего перед глазами все тут же плывет. Кровь для меня сродни криптониту. Я способен выдержать даже лужи рвоты, но только не кровь. Особенно свою.

– Очень много крови, – выдыхаю я.

– Нет, не много, – возражает Настя, с силой нажимая на мою ладонь.

– Много, – выдавливаю я, потому что прав. Раз уж я из-за крови сижу на полу, как какой-то трус, то буду упорно настаивать на своем: кровищи – море.

– Нет, – категорично заявляет она, тон ее не терпит возражений. Настя смотрит мне в глаза, вынуждая меня смотреть на нее. – Крови не много.

Тем временем она продолжает оглядываться по сторонам в поисках того, чем можно остановить кровь.

– Встать можешь? – интересуется она.

Черт. Если попытаюсь подняться, точно вырублюсь. Прежде чем я успеваю полностью осознать всю унизительность такой перспективы, Настя отвлекает меня. Снимая с себя футболку. Стаскивает ее одним движением и обматывает вокруг моей ладони, пока я не стал возмущаться, какого черта она делает. Такой поворот впечатляет меня больше, чем та выходка с бюстгальтером.

– Разве это не я должен снимать с себя футболку? – спрашиваю я, пытаясь разрядить обстановку. По крайней мере, со своей стороны. У нее-то самой вид невозмутимый.

– Если бы я точно знала, что ты способен ее снять, не потеряв еще литр крови, то уж непременно, поверь мне, этим воспользовалась бы. – Она туго стягивает футболку на моей руке, после чего закрепляет ее. – Тем более меня нельзя отвлекать, а от вида твоего голого тела я могу жутко переволноваться. Тогда мы с тобой оба окажемся в отключке. – Вот же нахалка.

– Я еще не в отключке. – Пока.

– Пока, – улыбается Настя, поднимая мою руку и проверяя повязку. – Теперь ты хотя бы не зальешь кровью весь ковер. А сейчас быстро в дом, – командует она. Но я слишком занят разглядыванием ее кружевного розового бюстгальтера. Даже не знаю, что меня потрясает больше: то, что я пялюсь на ее грудь, или то, что на ней розовый, а не черный лифчик. Как бы то ни было, про кровь я напрочь забываю. А потом, не успеваю даже шевельнуться, как мой член предательски дергается. Я истекаю кровью посреди гаража. Десять секунд назад моим самым большим страхом было упасть в обморок у нее на глазах. Сейчас же это далеко не самое страшное. Ну вот, он снова дергается, меня неотвратимо настигает эрекция. Теперь я изо всех сил стараюсь думать про кровь, но Настя по-прежнему передо мной – хочет поднять меня с пола, – так что уже слишком поздно. Она опускает взгляд. Ну, разумеется. Куда еще она может посмотреть? Только вниз.

– Ты сейчас прикалываешься, да? – Она поднимает глаза к моему лицу. Не потеряй я столько крови, оно наверняка стало бы красным. К счастью, вся кровь прилила к члену и раненой руке. – В самом деле? Прямо сейчас? В такой момент? Серьезно? – Она качает головой и смеется – ради этого стоило пережить такое унижение. – Да уж, нелегко быть парнем.

– Сама виновата. Нечего было снимать футболку.

– Если ты наконец оторвешь свою задницу от пола и пойдешь в дом, я смогу там отыскать себе одежду. – Она аккуратно тянет меня за предплечье, помогая встать.

Я поднимаюсь как можно медленнее. Благо футболка замотана достаточно туго, и кровь больше не идет. Мне удается войти в дом, не растеряв остатки своей Y-хромосомы.

Через несколько минут Солнышко выходит из моей спальни в одной из моих футболок – это даже хуже, чем видеть ее вообще без футболки. Она кладет аптечку перед нами на стол.

– Это все, что у тебя есть? Боюсь, этого будет мало.

– Еще в ванной для гостей. Под раковиной.

Вскоре в нашем распоряжении оказывается огромная бутыль с перекисью и марля. Она нервно поглядывает на меня, прежде чем размотать футболку.

– Только не смотри, ладно?

– Я думал, рана не так ужасна.

– Она не ужасна. Но ты, по-моему, и от пореза бумагой можешь потерять сознание, так что просто закрой глаза, смотри в другую сторону или еще что.

Я выбираю «еще что». Здоровой рукой приподнимаю край ее футболки и провожу большим пальцем по одному из шрамов, усеивающих ее живот. Там, в гараже, я был настолько увлечен разглядыванием ее груди, что не сумел как следует их рассмотреть. От моего прикосновения у нее едва заметно перехватывает дыхание, затем она шлепает меня по руке, и я выпускаю футболку.

– Ты потерял не так много крови, чтобы я тебе не врезала. А если врежу – будет больно.

Ни секунды в этом не сомневаюсь.

– Откуда он? Шрам?

– Операция.

– Да неужели, Солнышко? А как насчет того, что на голове, возле волос? – Я давно уже хотел спросить о нем. Второй обнаружил только сегодня, вместе с розовым кружевным бюстгальтером и невероятно накачанным прессом.

– Подралась.

– Тут я верю.

– Вот и хорошо. Теперь помолчи. А то как бы не отключился.

– Тогда ты говори со мной. – Я откидываю голову назад и закрываю глаза, пока она разбирается с моей рукой.

– О чем?

– Не знаю. О чем угодно, кроме крови. Расскажи какую-нибудь историю.

– Какую ты хочешь услышать? – Она уговаривает меня как пятилетнего ребенка. Хотя, по сути, так я себя сейчас и веду. Свалим все на потерю крови.

– Правдивую.

– Ты же сказал, что не хочешь слышать про кровь.

Я не знаю, что значат эти слова, но они явно несут какой-то смысл. Еще один кусочек пазла, которым является Настя. И чем больше она открывается мне, тем труднее ее понять. Словно у тебя в руках кусочки от трех разных пазлов. Ты пытаешься их сложить воедино, но они не подходят друг другу. А даже если удается их впихнуть, картинка получается кривая.

Сняв повязку, Настя промывает рану, я в это время наблюдаю за ее лицом. Она кажется совершенно спокойной. Кровь почти остановилась, и я, не в силах удержаться, бросаю взгляд на ладонь. Порез тянется по диагонали от основания большого пальца к запястью. Болит невыносимо. Она обрабатывает рану антибиотиком и накладывает сверху кусок марли, потому что широкого бинта у нас нет.

Затем Настя скрывается в кухне. Я слышу, как она открывает холодильник, роется на полках шкафов. Вернувшись, протягивает мне банку газировки и шоколадный батончик. Вдобавок к мороженому она теперь складирует у меня сладости. Интересно, как скоро она заведет себе полку в шкафчике с лекарствами и ящик в моем комоде? А как только это случится, как скоро уйдет?

– Я умру? – спрашиваю я.

– Думаю, жить будешь. А что? – удивляется она.

– А то, что ты поделилась со мной своей дозой сахара. Для тебя же это сродни тому, как свою кровь отдать. Вот я и решил, что умираю.

– Считай, сделала тебе переливание. Ты сейчас такой же бледный, как и я. Жуткое зрелище.

– Не думал, что тебя чем-то можно напугать.

– Только не видом крови. В отличие от некоторых, – усмехается она.

– С меня теперь футболка. Тебе необязательно было ею жертвовать.

– Да у тебя из руки кровь хлестала фонтаном. Так что стягивать с тебя футболку времени просто не было. Тем более знаешь, сколько людей видели меня без одежды? Меня это уже не смущает.

Последнюю фразу я пропускаю мимо ушей. Мне нравится представлять ее без одежды, но совсем не нравится думать о том, что кто-то еще видел ее голой.

– Ты вроде бы говорила, что крови немного.

Настя закрепляет марлю и опускает мою забинтованную руку на стол.

– Относительно немного.

– Относительно чего? Того, как если бы меня пырнули ножом?

– Швы все-таки придется наложить. – Брошенный в ее сторону взгляд говорит о том, что этого не будет. – Так заживет быстрее. К тому же руку надо осмотреть, вдруг ты повредил сухожилие или еще что.

На словах о поврежденном сухожилии я морщусь. Она снова усмехается. Как-то часто она сегодня насмехается надо мной.

– Чем дольше рана будет заживать, тем дольше ты не сможешь прикасаться к своему инструменту, – тянет она нараспев. От меня не ускользает двусмысленность ее слов. Я мог бы ответить ей что-то столь же дурацкое, якобы у меня остается еще правая рука, но ее замечание попадает точно в цель, поэтому я прислушиваюсь к ней. – Предлагаю компромисс, – говорит Настя. Хватает свой телефон и отправляет сообщение. – У Марго сегодня выходной. Если она сейчас дома, ты позволишь ей осмотреть руку. – Через несколько секунд телефон пикает, с победным видом она показывает мне экран. «Приходите».

* * *

Час спустя мы возвращаемся ко мне домой. Рана на руке обработана и перевязана. С меня взяли обещание, что к инструментам я не подойду как минимум неделю, в зависимости от скорости заживления.

– Теперь у тебя тоже левая рука повреждена. – Настя берет мою забинтованную ладонь и, разглядывая, крутит ее. – Небось с ума сойдешь, да?

– С большой долей вероятности. – Мысль о невозможности работать больше недели расстраивает меня сильнее, чем это хочется признавать.

– Ты даже не сможешь мыть посуду. – Ей явно нравится такая перспектива.

– Будем есть из бумажным тарелок, – сухо отвечаю я.

– Во время твоей психотерапии я сижу с тобой, – говорит она. Я не сразу осознаю, о чем она толкует. Гараж, инструменты, доски, работа. Моя психотерапия. То, что не позволяет мне слететь с катушек. – Хочешь теперь побывать на моей?

* * *

В понятие психотерапии у Насти, как выясняется, входят вечерние пробежки. Не просто бег трусцой. Или неспешная прогулка. Она мчится с бешеной скоростью. Крошечная и хрупкая как фарфоровая кукла, она муштрует меня вот уже три дня подряд, точно инструктор строевой подготовки. Я чувствую себя несчастным и обессиленным. Каждый раз меня тошнит. Жаль, нельзя сказать ей, как сильно я ненавижу бег.

Я с трудом поспеваю за ней, особенно на длинных дистанциях. Ноги у меня длиннее, и на спринте могу ее обогнать, но выносливости мне не хватает. Настя же способна преодолевать километр за километром, но делает это не ради физической нагрузки. Она бежит так, словно кто-то гонится за ней.

– Тебя не всегда будет тошнить. Со временем станет легче, – замечает Настя, стоя в нескольких шагах от меня, пока я опустошаю желудок в кусты возле дома какого-то бедолаги.

– Только если я продолжу этим заниматься, – отвечаю я, а сам думаю о том, что надо бы брать с собой на пробежку бутылку воды для полоскания рта. Или хотя бы жвачку.

– А ты не собираешься? – В ее голосе слышно не удивление или любопытство. А разочарование.

Не люблю разочаровывать людей. Особенно Настю. Если она хочет, чтобы я бегал с ней, пусть так и будет. Может, в конце концов ей надоест, что я все время не успеваю за ней, и она отправит меня домой, где можно будет снова спрятаться в гараже. Ее любимое занятие – убегать. Мое же – прятаться.

Как только мы возвращаемся ко мне, я тут же иду в душ, пообещав после него отвезти Настю домой. Мне буквально приходится силком вытаскивать себя из воды, потому что я мог бы простоять под душем всю ночь. Каждая клеточка моего тела ноет от усталости.

Войдя в гостиную, я обнаруживаю записку на кофейном столике.

«Приходится бежать – кроме шуток. Мне трудно держать себя в руках, зная, что в соседней комнате ты стоишь мокрый и голый. Решила не испытывать судьбу. Увидимся завтра.

P. S. Твое чистое белье я сложила. Не волнуйся. Трусы не трогала».

Внизу подпись в виде нарисованного улыбающегося солнышка – самый нехарактерный для нее поступок.

Я захожу в постирочную. На стиральной машине лежит стопка аккуратно сложенного чистого белья. Открываю дверцу сушилки – внутри только мои трусы.