Глава 26

Джош

– Откуда ты знаешь, что Бога нет? – со злостью выплевывает Тирни Лоуэлл в лицо Дрю. Этот жаркий спор длится уже двадцать минут с начала пятого урока. Обсуждение короткого рассказа, который мы читали на прошлой неделе, каким-то образом переросло в полномасштабную словесную баталию о существовании Бога.

– А ты откуда знаешь, что он есть? – парирует Дрю. Он даже не прикладывает усилий к убеждению. То ли это лень, то ли просто апатия. Я видел, как он готовится к дебатам, и для него они не составляют никакого труда. Он всего лишь дразнит Тирни, ради забавы.

– Я не говорила, будто знаю. Вера не зависит от знания. Потому она и называется верой, урод. Отсюда и выражение «прыжок веры».

– Мисс Лоуэлл?

– Болван, осел, идиот, дурак, Дрю, – шипит Тирни. Таково правило мисс Макаллистер. Если ты употребляешь недопустимое слово, то должен заменить его пятью неругательными синонимами. На слово «Дрю» учительница никак не реагирует.

– С каких это пор ты стала такой религиозной? – интересуется Дрю, даже не поведя бровью. Весь класс внимательно слушает их перепалку, только головы крутятся из стороны в сторону, как у зрителей на теннисном матче. Аморальные люди спорят о существовании Бога – публика такое обожает. Особенно когда между участниками спора отчетливо витает сексуальное напряжение. Кроме голосов периодически раздается щелканье степлера – это Солнышко, сидя в углу, сортирует бумаги с самого начала урока. Сидит к нам спиной, но я вижу, как она прислушивается.

– Религию я ненавижу. А в Бога верю.

– Вера в Бога для слабаков, – скучающим тоном произносит Дрю, хотя явно наслаждается всем происходящим.

– Тогда странно, почему ты не веришь. – Тирни откидывается на спинку стула, однако Дрю на ее провокацию не поддается.

– Люди верят в Бога, потому что не верят в себя. Им нужен тот, от кого можно зависеть или на кого можно свалить всю вину, вместо того чтобы самому взять ответственность за свое дерьмо – испражнения, экскременты, отходы, ошибки, промахи.

– И это говорит человек, который всячески избегает ответственности.

– Я никогда не отрицал свои поступки.

– Ты у нас – прямо образец морали.

– Морали? – Дрю чуть ли не давится этим словом, которое явно жжет ему язык. – Чья бы корова мычала. – Кевину Леонарду и остальным придуркам в классе, наверное, кажется, будто ничего умнее в жизни они не слышали. – Не смей читать мне нотации, Ти. Я отвечаю за каждый свой поступок.

– Не за каждый.

– Если хочешь в чем-то меня обвинить, сначала обоснуй свои слова. Приведи доказательства. Иначе все твои аргументы – пустой звук.

– Мы не на уроке ораторского искусства, Дрю. – Его напор ничуть не пугает Тирни. Но вид у нее такой, будто ее предали.

– Это ничего не меняет. Правила те же. Если ты что-то говоришь, то отвечай за свои слова. Или не разбрасывайся ими только потому, что тебе нечего сказать. Как и тем, кто верит в Бога.

В это мгновение мисс Макаллистер меняет тему разговора, благодаря чему заканчивает спор. Удивительно, как она вообще позволила ему зайти так далеко. Несмотря на окончание дискуссии, злобные взгляды между Дрю и Тирни не ослабевают до самого конца урока. Мне даже кажется, что они прямо здесь начнут срывать друг с друга одежду.

Настя

– Иди сядь. Я сам помою. – Джош отпихивает меня от раковины, после того как мы убрали грязные тарелки со стола. Теперь я ужинаю в его доме гораздо чаще. Это единственное время за день, когда я питаюсь по-человечески. Он готовит для меня нормальную еду, а я пеку ему десерты.

– Ты готовил. Поэтому я мою посуду.

– Нет, не моешь. – Он выхватывает у меня губку из рук и выключает кран, пока я собираю со стола оставшуюся посуду и складываю ее в раковину. У нас уже сложился странный семейный уклад, довольно трогательный, если не задумываться о его причине.

– Я не могу помыть тарелки? – недоверчиво переспрашиваю я.

– Нет, – качает он головой.

– Почему?

– Потому что ты не умеешь.

– Не умею? – Как можно не уметь мыть посуду? Это же не операция на головном мозге. Просто очищаешь кастрюлю от остатков еды.

– Да. Разве сама не видишь? Мне приходится каждый вечер перемывать посуду после твоего ухода.

– Не может быть. – Или может?

Он смотрит на меня, и я понимаю, что это правда.

– Педант.

– Да, я люблю есть из чистой тарелки. У каждого свои тараканы, – невозмутимо произносит он.

Я думаю о том, как же низко пала. Даже тарелку не могу нормально помыть. Джош готовит, моет посуду, мастерит крутую мебель. А я чувствую себя полной бездарностью. Слышится гул сушилки – тут-то я понимаю, что еще не все потеряно.

– Отлично. Тогда я сложу одежду. – Я уже поворачиваюсь, чтобы отправиться в постирочную.

– Не надо. Просто сядь.

– Я и одежду не могу сложить?

– Ты не будешь складывать мое нижнее белье.

– Ты шутишь?

– Нет. Потому что это ненормально. – Он мокрой рукой тянется мимо меня к ящику с кухонными полотенцами. – Вот, держи. Вытирай. – С этими словами он сует мне полотенце, окатывая меня брызгами.

Я забираю у него полотенце.

– Может, лучше взять твои боксеры и вытереть тарелки ими? – Иногда я люблю подурачиться.

– Откуда ты знаешь, что я ношу боксеры?

– Просто понадеялась. – Поскольку любое другое белье мне уже кажется отвратительным.

Он пожимает плечами и передает мне тарелку.

– Тогда вперед. Тебе же потом из этих тарелок есть.

– Вот поэтому ты никому не нравишься, – бормочу я себе под нос, как надувшийся подросток.

В конце концов я останавливаюсь на полотенце. Джош прав: посуду он моет лучше меня. Обычно мне всегда становится лень, когда дело касается какого-либо вида мытья и уборки, но ему об этом знать необязательно.

– А что сегодня произошло между Дрю и Тирни на уроке английского? – спрашиваю я.

– Ты имеешь в виду спор о Боге? Они с Тирни постоянно спорят. Дрю стал бы отстаивать преимущества воздержания, если бы Тирни была против.

– Возможно. Только мне показалось, здесь что-то личное.

– Дрю нравится ее бесить. А сегодня просто издевался над ней. При желании он мог бы разнести ее в пух и прах.

– Поэтому и странно, что он этого не сделал. На дебатах Дрю любому нос утрет. – Выглядит это поистине впечатляюще. Если Дрю входит в раж, то способен забросать противника словами до такой степени, что под конец тот уже ничего не соображает. На соревновании, в котором мы приняли участие несколько недель назад, он выиграл все туры, даже не прибегнув к полному арсеналу своего обаяния.

– Не было необходимости. Против него у нее нет шансов. Ему даже не нужно прикладывать усилия. – Верно. В этом весь Дрю. Он спорит ради забавы, пока ему не становится скучно. Точно кошка, которая гоняет лапой ящерицу – калечит ее до такой степени, что с ней уже невозможно играть.

– А почему мисс Макаллистер не остановила их? Вы же должны были обсуждать совсем другую тему.

– Она таким способом узнает людей. Ей намного проще разгадать человека, если позволить ему говорить, выслушать его. Выяснить, о чем он думает. Оценить его слабые и сильные стороны. – Значит, проводит разведку. Умно. Но такой метод не особо эффективен при условии всего двух спорящих сторон.

– Больше никто не осмелился вмешаться в спор, – замечаю я.

– Все остальные не настолько глупы, чтобы ввязываться в дискуссию о существовании Бога. Это заведомо проигрышный спор. – Джош убирает в шкаф последнюю чистую тарелку.

– С чьей стороны?

– С обеих.

– А ты веришь в Бога?

– Да, – решительным тоном отвечает он. Мое лицо, должно быть, выдает меня, потому что он спрашивает: – А что?

– Просто удивлена. Не думала, что ты веришь.

– Это потому что я проклят и вокруг меня все мрут как мухи? – невозмутимо интересуется он.

Не хочется подтверждать его слова, но именно так я и думала.

– Солнышко, я верю в Бога. И всегда верил в его существование, – говорит он.

Следующие его слова звучат не из жалости к себе, страха или какой-то наигранности. Они – правда.

– Просто знаю, что он меня ненавидит.

Наверное, его фраза должна была меня ошеломить, но я даже бровью не веду. Мне следовало бы мгновенно вскочить с места со словами, что Джош не должен так думать. Что Бог, разумеется, не может его ненавидеть. Что верить в такое – полнейшая глупость. Только это не так. Здесь нет ничего глупого. Когда на твоих глазах все, кого ты любишь, один за другим уходят из твоей жизни, и к семнадцати годам у тебя никого не остается, что еще тут можно думать? Вывод настолько логичный, что меня удивляет, почему сама я так не считаю.