Глава 23

Джош

Каждый раз, когда кто-то стучится ко мне в дверь, я ожидаю увидеть на пороге человека с какой-нибудь едой. За время после гибели мамы и сестры я прошел ускоренный курс по искусству скорби. Понял, как на самом деле все устроено: часть этих знаний касалась того, какой реакции ждут от меня, но в основном – какой реакции стоит ждать от других. Вряд ли есть какой-то писаный свод правил, однако его стоит написать, потому что все, по сути, ведут себя одинаково. Особенно в вопросах еды. Однажды бабушка объясняла мне психологию такого поведения, но я ее не слушал, мне было неинтересно. Люди обязаны уяснить одно: то, что тебе необходимо питаться, еще не значит, будто они могут постоянно ходить к тебе домой, используя запеканки и кофейные пирожные в качестве повода поглазеть на твое горе.

В возрасте восьми лет я постиг все бессмысленные ритуалы соболезнования и пришел к выводу, что они никогда не меняются. Я всегда мог рассчитывать на обилие еды и сочувствия, которые были мне ни к чему.

Иногда твои непрошеные гости вспоминают и рассказывают какие-то забавные случаи, которые чаще всего оказываются вовсе не забавными, а грустными. После этого вы в неловком молчании смотрите друг на друга. А потом он встает, собираясь уходить. Ты благодаришь его за визит, хотя его появление только усугубило ситуацию.

А есть еще такой разряд людей, кто только и ищет повод заявиться к тебе, дабы посмотреть на твое заплаканное лицо, узнать, насколько ты сломлен, и потом обсудить это с соседями. «А вы видели беднягу Марка Беннетта и его сынишку? Какая трагедия! Это так печально». Или говорят что-то столь же дурацкое. Но раз уж они принесли еды, значит, имеют полное право сплетничать о вас.

Десять минут спустя снова раздается звонок в дверь, и все повторяется сначала. Так продолжается изо дня в день. Непрерывный поток соболезнований и еды. В основном лазанья.

Возможно, некоторые люди и находят утешение в обязательных словах сочувствия и разогреваемой еде; мы с отцом не входили в их число. Хотя и благодарили каждого пришедшего. Брали у него завернутые в фольгу противни и формы для запекания. А потом все это выбрасывали и заказывали пиццу. Мне даже интересно, есть ли на свете человек, чью боль может успокоить запеканка.

И тут я думаю о Ли. Иногда на пороге твоего дома появляются люди, которые предлагают тебе нечто большее, чем слова и еда. Иногда они приносят именно то, что тебе нужно, и это не чертовы кофейные пирожные.

С Ли мы встретились впервые, когда она стояла на моем крыльце с тем самым злополучным, обернутым в фольгу блюдом в руках. Два дня назад умерла моя бабушка, и к этому времени в моем холодильнике скопилось уже шесть таких противней, а еще пара стояла на столе. Мне тогда было пятнадцать лет, и при виде очередного блюда я фыркнул с видимым отвращением. Но к ней мое недовольство нисколько не относилось. Она была в очень коротком зеленом сарафане – невероятная красотка. Кроме этого, я больше ничего не запомнил. Я узнал ее по школе, но она училась на два класса старше, и мы никогда не общались. До того дня я даже не знал ее имени.

Я взял у нее блюдо с едой – как выяснилось, его прислала ее мама, которая знала мою бабушку. Потом пригласил в дом, потому что так было принято поступать. Поскольку дедушки не было дома, принимать соболезнования приходилось мне одному. Мы обменялись обязательными репликами, не забыв упомянуть все основные банальности. После нескольких минут стояния на кухне – сцена, заслуживающая звания самой неловкой, – она спросила, есть ли дома кто-нибудь еще и не желаю ли я пойти в свою комнату. Наверное, так она хотела выразить мне сочувствие, а я – поблагодарить ее за блюдо.

Вот так Ли пришла ко мне в первый раз. Но далеко не в последний. Мы никогда с ней официально не встречались. Никогда не тусовались. Она просто приходила ко мне по вечерам и пробиралась в мою комнату или же мы просто укатывали куда-нибудь на ее машине и проводили время там, но этим ограничивались наши отношения. И ограничиваются вот уже три года. Даже после того как она поступила в колледж, мы умудряемся придерживаться нашего привычного расписания. Иногда мы о чем-нибудь говорим, но никогда на серьезные темы.

Возможно, это было неправильно. И есть до сих пор. Но я в любом случае ни о чем не жалею. К тому времени как она появилась в моей жизни, я пережил четыре смерти, и одна ждала меня впереди. Мне нужно было хоть что-то нормальное, и Ли мне это давала. От меня не требовалось ни проявления чувств, ни каких-либо обязательств. Мне не нужно было клясться в любви. Да, она мне нравится, но даже если бы не нравилась, это не было бы поводом для разрыва. Сомневаюсь, что для нее мое отношение вообще имеет какое-то значение. Мы по-прежнему придерживаемся политики обоюдного использования, без лишних вопросов. Она милая, спокойная и чертовски привлекательная. Но если завтра она уйдет, я не буду по ней скучать. Люди все время исчезают из моей жизни. Может, я даже не замечу ее ухода.

* * *

Настя появляется в моем гараже после восьми часов вечера, и отнюдь не с кофейными пирожными. Хотя они, я не сомневаюсь, были бы домашними, покрытыми корицей и невероятно вкусными. В руках она держит два пакета с продуктами. Не говоря мне ни слова, проходит мимо меня и одной рукой, не выпуская сумку, неуклюже открывает дверь, ведущую в дом.

– Солнышко? – окликаю я ее, но она не отвечает. Следую за ней на кухню и обнаруживаю возле холодильника. Открыв дверцу морозилки, она запихивает внутрь как минимум четыре полуторалитровых ведерка с мороженым. – Что ты делаешь?

– А на что это похоже? – огрызается она.

– Ты залетела?

Она резко разворачивается ко мне:

– Что?

Видимо, нет. Я вскидываю руки в защитном жесте. Она явно сегодня не в духе.

– Извини, просто я… – кивком головы указываю на открытую морозилку, где рукой она все еще придерживает один из контейнеров, – …мороженого как-то многовато.

– Ну конечно, я ведь обязательно должна быть беременной, чтобы захотеть мороженого. Следующим твоим предположением будут месячные, ведь только в этот период девчонки обычно злятся? Но поскольку ты парень, то, разумеется, никогда не произнесешь слово «месячные», а употребишь что-то более дебильное вроде «течки». – Она со стуком захлопывает дверцу морозильной камеры. Наверное, самое время горячо поклясться ей, что у меня и в мыслях не было как-то упоминать ее месячные и уж тем более использовать слово «течка», но что-то мне подсказывает, сейчас безопаснее всего держать рот на замке и дать ей возможность выпустить пар.

Будь на ее месте любая другая девчонка, я бы, возможно, прибегнул к классическому безотказному методу, которым пользуются парни: подошел бы, крепко обнял и прижал ее голову к своему плечу. Трюк дешевый, но действует безотказно. По заверениям Дрю. Только, боюсь, в этом случае далее последует одно из двух: она выплеснет на меня поток отборной брани или коленом заедет по яйцам. Вероятнее всего, второе.

– Я люблю мороженое. А у тебя его никогда нет. Долго без порции мороженого мне не протянуть, иначе может произойти что-то плохое, – уже немного спокойнее говорит она.

– Ты уверена, что взяла достаточно?

– Отвали.

– Не хочешь сейчас открыть одно ведерко? – предлагаю я.

Так мы и делаем. Только открываем не одно, а все четыре и едим прямо из контейнеров, расставив их на паршивом столике перед диваном. Я специально поместил этот стол тут, потому что выглядит он фигово и его не жалко. Меня нисколько не волнует, кладут ли на него подставки или же Дрю закидывает на него свои ноги. Решил, что сохраню его до тех пор, пока Дрю не свалит в колледж или его наконец-то не прибьет какая-нибудь девчонка.

Настя не ест мороженое из середины ведерка, как все нормальные люди. Именно те нормальные люди, кто не ест мороженое из ведерка. Она ждет, пока оно подтает, а потом соскребает его по краям. По ее словам, подтаявшее мороженое вкуснее, чем полностью замороженное. Сам я не могу судить, потому что меня она заставляет есть промерзшее мороженое из самого центра и еще угрожает, если я покушаюсь на ее края. Мы проделываем огромные углубления в каждом из контейнеров, и теперь она уже больше напоминает Солнышко, чем вредную Настю. Мысленно отмечаю про себя: в следующий раз, когда она разозлится, надо накормить ее мороженым для улучшения настроения.

* * *

После съеденного мороженого у нас обоих зашкаливает уровень сахара. Мы возвращаемся в гараж, потому что мне нужно закончить целый список изделий. А Настя, скорее всего, отправится на пробежку – это ее обычный способ сжечь избыток углеводов. Но она не уходит.

– Найди мне какое-нибудь занятие, – просит она с некоторой опаской в голосе.

– А что бы ты могла делать? – спрашиваю я, бросая на нее оценивающий взгляд.

– Все, что не связано с работой на станках и прочих подобных инструментах. Что-нибудь, что можно делать правой рукой.

– Хочешь пошкурить? – предлагаю я. – Занятие нудное, но…

– Мне подойдет. Только покажи, что нужно делать.

Я беру кусок наждачной бумаги и демонстрирую, как прикреплять его к шлифовальной колодке.

– Шкурить необходимо абразивной стороной, вот так. – Я беру ее руки в свои, чтобы показать, с каким нажатием следует работать. Ее ладони настолько мягкие, что наждачку хочется держать как можно дальше от них.

– Как я узнаю, когда хватит? – спрашивает она, приступая к шлифовке.

– Мой отец всегда руководствовался правилом: когда тебе кажется, что хватит, значит, сделана только половина работы.

Она склоняет голову набок и смотрит на меня как на бестолочь.

– Так как узнать, когда хватит?

Я улыбаюсь:

– Просто покажи мне, как решишь, что готово. Отшлифуешь несколько раз и сама начнешь понимать.

Ее взгляд задерживается на мне чуть дольше необходимого, прежде чем Настя возвращается к работе. Я знаю, что в ее голове роится множество вопросов. Я видел, как они вспыхнули в ее глазах при упоминании моего отца. Как? Когда? Что случилось? Но она ни о чем не спрашивает. Просто продолжает шлифовать, а я ей не мешаю. Сам я ненавижу это занятие.

Работу мы завершаем уже после полуночи. Даже не знаю, как ее руки выдержали такую нагрузку. Она отшлифовала все, что я ей дал. Но о том, что послужило причиной ее плохого настроения, расспрашивать не стал.