Глава 20

Настя

Я ненавижу свою левую руку. Ненавижу смотреть на нее. Ненавижу, когда она цепенеет и дрожит, напоминая мне о том, что моей личности больше нет. Но все равно продолжаю сверлить ее взглядом: ведь помимо прочего она напоминает о том, что я хочу найти парня, лишившего меня всего. Я убью того, кто убил меня, и сделаю это левой рукой.

* * *

В четверг по пути на первый урок меня догоняет Клэй Уитакер. Растрепанные волосы, мятая одежда – он будто сбежал с острова потерянных мальчишек. Под мышкой неизменно зажат альбом, точно приклеенный. Он закрыт, и мне бы очень хотелось посмотреть, что в нем. Интересно, сколько у него альбомов и как быстро он их изрисовывает? Это же не может все время быть один и тот же. Возможно, у него столько же заполненных альбомов, сколько у меня – исписанных черно-белых тетрадей. Весь его шкаф наверняка забит ими от пола до потолка, и готова поспорить, если их пролистать, ни одного повторяющегося рисунка в них не найдется. Не то что в моих тетрадях. Его альбомы, скорее всего, похожи на фотоальбомы с воспоминаниями, куда он всегда может заглянуть и вспомнить, где мысленно находился в ту минуту, когда работал над тем или иным рисунком. В моих тетрадях все не так. Я не могу, листая их и читая написанное, сказать, что в то время происходило в моей жизни, в моем сознании. Я могу рассказать лишь о случившемся в тот самый конкретный день, который по идее помнить не должна.

– Настя, привет! – здоровается Клэй, поравнявшись со мной. Он тяжело дышит, но улыбается. Я останавливаюсь и отхожу к стене, чтобы мы не стояли посреди коридора. Меня распирает от любопытства: Клэй всегда здоровается со мной, встретившись случайно, но никогда не станет искать встречи специально.

– Хотел попросить тебя об одном одолжении, и раз уж ты вроде как передо мной в долгу, то не откажешь.

Да неужели? Меня волнует не столько его просьба, сколько то, чем же таким я ему обязана. Я смотрю на него, подозрительно прищурившись, – он продолжает улыбаться.

– Вспомни, сколько раз тебе удавалось в обеденный перерыв попасть в крыло английского языка благодаря подпирающему дверь учебнику? Этот учебник, кстати говоря, смят уже в лепешку, и мне, скорее всего, придется за него платить, так что ты должна мне вдвойне.

Ну, допустим. Я показываю ему рукой: давай, выкладывай, что у тебя там.

– Я хочу тебя нарисовать. – Совсем не такого я ожидала, хотя даже не задумывалась, чего жду. В целом просьба не такая уж необычная, учитывая, что исходит она от Клэя Уитакера. Только непонятно, почему ему нужна именно я. Надеюсь, он не думает, будто я стану позировать ему обнаженной – не дождется. Я стучу пальцем по альбому и жестом прошу открыть его. Мне до смерти хочется посмотреть на его рисунки, и лучшего повода для этого не найти. Его улыбка при всей невозможности становится еще шире, но теперь в ней видна искренность. Он больше не старается меня убедить – этим займутся его рисунки.

Все это время мы стояли лицом к лицу, поэтому сейчас он встает рядом со мной, плечом к плечу, прислоняясь к стене. Скидывает рюкзак на пол, открывает альбом. На первом рисунке изображена пожилая женщина с морщинистым лицом и тонкими губами. Сильно запавшие глаза производят ужасно гнетущее впечатление. Я кошусь на Клэя: тот ждет моей реакции. Я не знаю, как реагировать, так что жестом прошу перевернуть страницу. Со следующего листа на меня смотрит лицо мужчины. Он похож на Клэя, но более взрослого – должно быть, его отец, если только это не своеобразный автопортрет в будущем. Как и первый рисунок, этот выглядит потрясающе живым. Клянусь, в глаза этих людей можно заглянуть и прочитать их мысли. Мастерство Клэя не просто вдохновляет, оно почти пугает. На очередной странице я вижу женщину с налитыми кровью глазами. Я точно знаю, что они красные, хотя изображение черно-белое. Я ощущаю это интуитивно. Мне хочется прикоснуться к ней, узнать, что у нее случилось. Но это чувство не сравнится с тем, которое охватывает меня, когда я вижу портрет на следующем листе.

Я гляжу на свое лицо. Оно мое и в то же время не мое. Это я, какой он никогда меня не видел. Выгляжу младше, глаза ясные. На мне ни следа косметики, волосы зачесаны в хвост, кончик которого перекинут через правое плечо. Я касаюсь этого рисунка, не в силах удержаться. Рука тянется к нему сама. Едва пальцы касаются бумаги, я отдергиваю их. Лучше бы он не показывал мне его здесь. Больше не могу на него смотреть. Захлопываю альбом и возвращаю ему.

Теперь я уже не так уверена, что второй рисунок не был будущим автопортретом Клэя. Судя по всему, ему достаточно взглянуть на лицо, чтобы с легкостью состарить его, не только кожу, но и скрывающуюся под ней личность. То же самое он проделал и со мной, только в обратную сторону. Сделал меня младше. Убрал возраст, снял с меня произошедшее за эти годы и дни и нарисовал такой, какой я была раньше.

Я поворачиваюсь к Клэю, не зная, какое выражение на моем лице. Это может быть любая из тысячи эмоций, которые мне не хочется разбирать прямо сейчас, стоя в коридоре перед первым уроком. Скоро прозвенит звонок, коридор заполняется учениками.

Клэй смотрит на меня и ждет. Он больше не улыбается. Наверное, все то время, пока я рассматривала альбом, он наблюдал за мной, оценивал мою реакцию на его попытку раскрыть мне свою душу. Как бы он ни гордился своими рисунками, я знаю, что, показав их мне, он словно сорвал с себя одежду и обнаженным предстал передо мной в ожидании моего решения. То же самое я испытывала, когда играла на фортепиано что-то из своих сочинений.

– Ну так что?

Я вынимаю из рюкзака блокнот на спирали. Коридор оглашает первый предупреждающий звонок на урок, мне надо торопиться в класс. «Время и место?» – пишу я и передаю ему листок. В эту минуту к нему подбегает Мишель-Фотоальбом и, схватив за руку, тянет его прочь.

– Идем быстрее! Мы опоздаем! – Думаю, она даже не заметила, что он разговаривал со мной.

– Найди меня в обеденный перерыв! – кричит он мне через плечо. Я уже иду в противоположную сторону, а перед глазами у меня – собственное лицо.

* * *

– Правее. Еще чуть-чуть. Немного назад. Ладно, забей. Свет здесь отстой. Пойдем обратно вниз. Кухня – единственное место в этом доме, где есть нормальное естественное освещение. – Клэй подхватывает свой альбом, угольные карандаши, еще какие-то художественные материалы и направляется вниз. Я спускаюсь следом за ним по лестнице дома, в котором провела последние несколько дней. Клэй просто одержим своей идеей. Но я его не виню, мне самой знакомо это состояние. Непреодолимое желание что-то создавать. Я смотрю, как он рисует, и немного ненавижу его в этот миг. Мне не стыдно за это чувство. У меня есть оправдание. Мне очень этого не хватает. Я настолько сильно хочу это вернуть, что готова снова сломать свою руку, лишь бы почувствовать что-то другое. Иногда это желание меня почти убивает – опять.

Невыносимо находиться среди людей, которые могут делать то, что тебе больше не доступно. Людей, которые создают. Людей, чьи души больше не принадлежат их телам, потому что они целиком и полностью отданы своей работе. Джош. Клэй. Мама. Я хочу забрать у них эту способность, чтобы жить самой.

– Снова вниз? – Мэдди Уитакер я встречаю здесь каждый день, как прихожу. Она работает удаленно, занимается вводом данных, поэтому, по словам Клэя, всегда дома. На выходных он встречается с отцом, который живет на другом конце города, вот почему мне приходится позировать ему на буднях.

– Фиговый свет, – откликается он, и ей этого ответа достаточно.

Проходя мимо нее, я улыбаюсь, а потом спохватываюсь, что на мне нет макияжа, и непроизвольно опускаю голову. В самый первый день, как только я переступила порог его дома, Клэй отправил меня прямиком в ванную, чтобы я смыла «эту дрянь» со своего лица. Это была не просьба. А приказ. Очевидно, тут я ему тоже должна. Я могла бы воспротивиться, но видела, на что способны руки Клэя, и не хотела им мешать.

Следующий час я сижу неподвижно, наблюдая за тем, как Клэй орудует углем. Лицо его сосредоточено, брови сведены на переносице. Ни один из сделанных рисунков он мне не показывает. Я даже не знаю, сколько набросков он нарисовал. Вроде бы мы договаривались на один, возможно, на два, а он, похоже, сделал уже штук восемьдесят.

Наконец он, сжалившись надо мной, отпускает меня в туалет.

«Сколько еще осталось?» – пишу я на стопке липких листочков, которые нашла на кухонном столе. Я оттягиваю время, прежде чем вернуться к позированию.

– Не знаю. Пойму, когда все сделаю, а сколько их выйдет, станет ясно в конце.

«Напускаешь таинственности?» – пишу я в ответ. Если я собираюсь провести в его компании уйму времени, придется быть чуточку общительнее. К тому же Клэй меня не сдаст.

– И не пытаюсь. Одних людей мне удается запечатлеть в одном рисунке. Большинству хватает двух-трех. На тебя же нужно больше времени.

Что ж, он меня заинтриговал. «Зачем нужно столько рисунков, чтобы запечатлеть одно лицо?»

– Я пытаюсь запечатлеть не просто одно лицо. А уловить все лица. – Он замолкает, дабы до меня дошел смысл его слов. – У большинства людей их несколько. У тебя – больше всех.

Клэй извлекает из людей лица, а после складывает их в единую картину, точно я – музыкальные произведения. Я могу сыграть их на сотни ладов, всякий раз окрашивая мелодии разными эмоциями и пытаясь отыскать их истинную суть. То же самое он делает с лицами, только не вкладывает эту суть, а вытаскивает ее наружу. Он ищет мое истинное «я». Не знаю, удастся ли ему. А если удастся, быть может, он покажет мне, где оно.