Глава 17

Джош

Мой отец начал обучать меня столярному мастерству после гибели мамы и сестры, когда мне было восемь лет. Не знаю, то ли он чувствовал необходимость поделиться знаниями, то ли у него просто не было выбора, ведь я ходил за ним хвостом. Он все время проводил в гараже, и для того, чтобы увидеться с ним, я был вынужден приходить сюда. Специально он ничего не объяснял, поэтому я перенимал все, что мог. Поначалу в основном наблюдал за ним и многому научился, просто следя за его действиями. Но как только взял в руки инструменты, понял, что почти ничего не умею. Первой я собрал кособокую кормушку для птиц. Потом пришлось сделать еще четыре такие же, прежде чем вышло что-то стоящее. Столярным делом я занимаюсь вот уже десять лет, но до сих пор иногда чувствую, что ни черта не умею.

Интересно, многому научилась Настя? Она следит за всем, что происходит на уроке труда, хотя после полученной травмы молотком ни к чему не прикасается, даже к гвоздям. Последние две недели она и за мной наблюдает по вечерам. Мне так и не удалось ее прогнать, так что я сдался. Вчера даже попытался проявить к ней особую грубость. Решил, что если требование убираться к черту не помогает, то уже не поможет ничего, поэтому церемониться не стал. К черту она так и не убралась, до тех пор, пока сама этого не захотела – через час.

Теперь она снова сидит на своем обычном месте, на верстаке, и наблюдает за мной – вот и ответ на мой вопрос. Она безостановочно болтает ногами – они словно дразнят меня: «Ха-ха, мы здесь, и ты нас не прогонишь, так что выкуси». Мне кажется, они напевают эти слова насмешливым детским голоском. Я вытаскиваю из сверлильного станка аккумулятор и ставлю его на подзарядку, пытаясь понять…

– Зачем тебе столько пил?

Наверное, думаете, что от потрясения я мгновенно развернулся на ее голос? Вовсе нет. Я ждал еще с нашего первого знакомства, что она заговорит, и гадал, какими будут эти слова. Я прокручивал в голове десятки сценариев нашего разговора, но ни в одном из них она не спрашивала меня о пилах. И все же я разворачиваюсь, потому что мне нужно сейчас видеть ее лицо, однако движение выходит более сдержанным и медленным, чем планировалось.

– Они все предназначены для разных целей, для разных работ, для разных видов древесины. В общем, все сложно. На объяснение уйдет не один час. – Ну хорошо, не так уж и сложно. Просто потребуется очень долгий, скучный и нудный рассказ, а мне сейчас меньше всего хочется думать о пилах. Не могу поверить, что мы вообще о них говорим. Какой-то сюрреализм, не иначе.

– Думаю, я ничего не хочу и могу уйти, если ты так просишь. – Мне требуется минута, чтобы переключиться с одной темы на другую. Я вдруг осознаю, что Настя отвечает на вопрос, заданный мной больше недели назад. Она что, хочет убедиться в моих намерениях? Я обшариваю взглядом пол в поисках брошенной ею перчатки – вид у нее такой, будто она и впрямь ждет, подберу я ее или нет. Надо решить, действительно ли я хочу, чтобы она ушла. Ведь если скажу ей уйти сейчас, она без всяких сомнений поверит мне на слово.

Я должен сказать «да». Черт возьми, да. Я пытаюсь избавиться от тебя с твоего первого появления. Вот только это ложь, и мы оба это знаем. Я еще не готов давать ей ответ и потому отвечаю вопросом. Ведь она говорит, а мне хочется и дальше слышать ее речь. В глубине души я знаю: велика вероятность, что если сегодня она уйдет, то больше не вернется сюда, независимо от моих слов, и я никогда не услышу ее голоса снова. В очередной раз обескураженно отмечаю про себя, как же сильно Настя напоминает мне призрака, который в любое мгновение может просто раствориться в воздухе.

– Кто еще знает, что ты говоришь? – спрашиваю я, не только чтобы слышать ее, но и потому что действительно хочу знать. Неужели Дрю все знал и ничего мне не сказал? Она разговаривает со своими родными? По словам Дрю, она живет с тетей – как он выразился, очень горяченькой, – но больше мне ничего не известно.

– Никто.

– А вообще разговаривала? Раньше?

– Да.

– Не расскажешь, почему приняла обет молчания?

– Нет, – отвечает она, глядя мне в глаза. Ни один из нас не отрывает взгляда. – И ты больше не станешь спрашивать. Никогда.

– Ладно. Я не буду спрашивать. Пусть будет так, – сухо говорю я. – Только зачем мне на это соглашаться?

– Ты не соглашался.

– А почему должен соглашаться?

– Ты и не должен.

– Значит, я не соглашался хранить твой секрет, а ты не привела ни одного довода, зачем мне это делать. Не очень-то убедительно. С чего ты взяла, что я никому не расскажу?

– Ты сам не захочешь. – И в этот миг она, сама еще того не сознавая, одерживает победу. Настя права. Я не хочу никому говорить. Хочу знать ее секрет один, но она об этом не догадывается.

– Ты сейчас очень рискуешь.

– Неужели? – Она склоняет голову набок и рассматривает меня.

– У тебя нет причин мне доверять.

– Нет, но я все равно тебе верю. – С этими словами она выходит из гаража.

– А я должен доверять тебе? – бросаю я ей вслед. Эта девчонка и правда чокнутая, раз думает, будто может возникнуть точно из-под земли и ждать, что я ей поверю.

Она останавливается, оборачивается ко мне и встречается со мной взглядом.

– Тебе необязательно мне доверять. Я не знаю твоих секретов.

* * *

Настя уходит, не дожидаясь моего ответа. Она пробыла в гараже всего ничего, едва успела присесть, а за эти несколько минут все изменилось. Возможно, она дала мне время подумать, нужно ли мне это. Ее секрет? Ее дружба? Ее история? Может, и не нужно. Но я точно знаю, что не должен их хотеть, и эта мысль может повлиять на мое решение.

Мне известно о ней то, чего не знают другие. У меня уже много лет не было секретов. Моя история у всех на слуху. Мама с сестрой погибли в автокатастрофе. Ужасная трагедия. У папы случился сердечный приступ. Умер. Бабушка боролась с раком яичников. Не сумела победить болезнь. Через год раковую эстафету принял дедушка. Кто знает, может, следующим умру я или же мне суждено остаться одному из своего рода.

Иногда я невольно задаюсь вопросом, будет ли мое имя иметь хоть какое-то значение.

Я никому о ней не скажу. Это я знаю наверняка. И пусть в голове у меня рождается сотня вопросов, только один из них звучит настойчивей всего: «Почему именно я?» Очевидный вопрос. Вопрос, который мучает меня вот уже несколько часов после ее ухода. Но я не стану его задавать, потому что, каким бы ни был на него ответ, я не желаю его слышать. Мне все равно.

* * *

Прошло несколько дней с нашей последней встречи. Я ждал, что Настя появится в моем гараже на следующий день, но она не пришла. Как и через день, и все последующие дни. В школе я видел ее каждый день, но она ни разу не взглянула в мою сторону. Я уже начал думать, будто тот наш разговор мне привиделся. Может, во всей этой истории именно я псих. Последние несколько дней я пытался убедить себя, что рад ее отсутствию и мне нет до нее никакого дела. В конце концов, я же этого хотел. Приводил всевозможные доводы. Но бесполезно – я так и не смог себя уговорить.

У нас даже не нашлось повода увидеться на воскресном ужине у Дрю. Ли приехала на выходные, и я был с ней. Казалось бы, должно было стать легче, но сделалось только хуже.

– У тебя нет акцента.

Первое, что я ей говорю, когда она наконец появляется в моем гараже, ровно через неделю после того разговора.

– Нет.

– Я думал, он должен у тебя быть. Из-за имени. – На дух не переношу ее имя. Оно ей не подходит. Как, впрочем, и все остальное в ней. Настя с минуту обдумывает мои слова и, кажется, вот-вот что-нибудь скажет, но как бы не так. Продолжает молча расхаживать по моему гаражу, трогая инструменты, водя руками по недоделанным предметам мебели. Ее поведение начинает меня раздражать.

– Ты русская? – спрашиваю я в надежде привлечь ее внимание.

– Ты задавал вопросы в прошлый раз. Сегодня моя очередь. – На мой вопрос она не ответила, зато, во всяком случае на время, отвлеклась от моих вещей.

– Что-то я не помню, чтобы принимал эти правила.

– А я не помню, чтобы давала тебе выбор. – И снова принимается разгуливать по моему гаражу. Внимательно все изучать. Меня так и подмывает схватиться за свою промежность, проверить, на месте ли яйца. А то такое ощущение, будто они у нее в кармане и надо бы вернуть их обратно. Да, поначалу было весело и интригующе, но теперь все иначе. Одно дело, когда девчонка просто сидит и смотрит. А если она желает устроить мне допрос и вечные сеансы психоанализа, так любимые девчонками, то я пас.

– Знаешь, кто у нас любит поболтать? Дрю. Почему бы тебе не пойти к нему и не осчастливить его? – Мне нужно уйти. Я делаю вид, будто хочу взять кое-что из ящика с инструментами, стоящего в другом конце гаража. Она взбирается на верстак и тут же начинает болтать ногами.

– Мне кажется, он предпочел бы сделать кое-что другое с моим ртом. – В тоне ее голоса нет и намека на смущение или соблазнение. Она говорит так, словно речь идет о помощи ему с тригонометрией.

– Ты сейчас серьезно это сказала?

– Представь себе, – спокойно отвечает она.

– Что ж, в таком случае ты осчастливила бы его на целую неделю.

– Будь у меня желание, я могла бы осчастливить его на год. – А она самоуверенная. Неужели и впрямь может подтвердить свои слова? Черт, мне вообще не стоит думать о таком. Она продолжает болтать ногами, чем выводит меня из себя.

– А тебе хотелось бы? – Я совсем не это хотел спросить. Интересно, вырывать себе язык больно?

– Сейчас я задаю вопросы.

– Только не мне. – Получи.

– Ты живешь здесь один?

Меня хватило ненадолго.

– Да.

– Почему освободился от опеки?

– Была необходимость.

– А насколько стоит?

– Что?

– Насколько стоит больших усилий освободиться от опеки? – Я так и думал, что именно об этом она и спрашивает. Правда.

– Небольших. Это до неприличия легко.

Она молчит, отвечает не сразу, что по иронии судьбы теперь кажется необычным. Пока я смотрю на нее, она внимательно изучает меня.

– Что?

– Пытаюсь понять, с сарказмом ты сейчас говоришь или нет.

– Никакого сарказма, это действительно очень легко. По сути все сводится к двум вещам: возрасту и деньгам. Возраст, на самом деле, важнее. Власти штата, думаю, готовы тебя и в двенадцать лет освободить, если будут знать, что твое содержание не будет стоить им ни цента.

– И что тебе пришлось для этого сделать? – Если она собирается задавать подобные вопросы, то я не против. Пока они не касаются личного, я могу рассказать ей все, что она хочет знать. Живет она с тетей. Наверное, тоже хочет избавиться от опеки. Хотя на вид ей, должно быть, почти восемнадцать, так что в этом нет особого смысла. Мы с дедом занялись этим вопросом всего год назад, как только он узнал о своей болезни.

– Заполняешь бумаги, представляешь документы, подтверждающие, что тебе уже есть шестнадцать лет и что ты материально способен себя содержать. Твой опекун их подписывает, твое дело быстро рассматривают – и все, ты свободен.

Она кивает, словно мое объяснение ее устроило. Про деньги она не спрашивает. Видимо, воспитание не позволяет.

– А кто был твоим законным опекуном? – Интересный вопрос, но я не стану на него отвечать. Конечно, она может спросить у других. Уже все в курсе моей истории, но мне, я думаю, пока нечего бояться. Рано или поздно она все узнает, правда всплывет наружу – тут я даже не обольщаюсь. Просто приятно знать, что есть на свете еще человек, кто не в курсе всех моих трагических перипетий. По крайней мере, пока.

– Тебе какое дело?

– Да так, стало интересно, не он ли приезжал к тебе в воскресенье. Дрю сказал, у тебя гости, поэтому ты не пришел на ужин.

– Да, у меня действительно были гости, и уж точно не мой дедушка. Но я не стану обсуждать Ли с этой девчонкой. Ни сейчас, ни потом.

– Друг приезжал в город. – Я ожидаю очередного наплыва вопросов, но она замолкает. У меня самого имеется парочка вопросов к ней, однако Настя, похоже, больше не настроена говорить. И если сейчас попытаюсь продолжить беседу, то, боюсь, очень об этом пожалею.

Через десять минут тишины и болтания ногами она возобновляет свои расспросы. Я ожидал услышать от нее что-то другого плана, но с этой девушкой никогда нельзя знать наверняка. На этот раз ее вопросы хотя бы не вызывают у меня недовольства. Она спрашивает про инструменты, древесину, изготовление мебели. Не знаю, сколько вопросов она мне задает, но к концу вечера у меня заметно садится голос.

Когда она спрыгивает с верстака – ее универсальный способ сообщить о своем уходе, – я произношу то, что не давало мне покоя весь вечер:

– Ты не такая, какой я тебя представлял. – Я перехватываю ее взгляд: она выглядит слегка удивленной и крайне заинтересованной, пусть и пытается это скрыть.

– А какой ты меня представлял?

– Молчаливой.