Глава 22

Саттер

Утром моя постель оказывается холодной. Та сторона, на которой спала Мелроуз, пуста, одеяло разглажено и подоткнуто под подушку, которую я ей уступил.

Я поднимаюсь, наскоро расчесываю волосы пальцами и шлепаю в ванную – она тоже свободна.

Снизу плывет запах блинчиков и сиропа; вымывшись и одевшись, я спускаюсь в кухню, чтобы посмотреть, во что Таккер на этот раз втянул Мелроуз.

– Смотрите-ка, кто здесь, – говорит она, когда видит меня. Она стоит возле плиты, переворачивая на сковороде что-то похожее на черничные блинчики.

Я бросаю взгляд на Таккера, который сидит за кухонным столом, уплетая маленькую стопку уже готовых блинчиков, политых липкой коричневой жидкостью.

– Сколько? – спрашивает Мелроуз.

Обычно я не завтракаю, но я не могу вспомнить, когда в последний раз ел домашние блинчики, а не что-то, приготовленное в тостере или микроволновке.

На самом деле, я могу это вспомнить.

Это было утром того дня, когда мама ушла от нас. Она была в особенно хорошем настроении, и мне показалось это странным. В тот момент это было лишено смысла.

Но потом все стало понятно – это был ее последний день с нами.

Полагаю, роскошный завтрак, который она приготовила мужу и сыновьям, был своего рода безумной лебединой песней.

Мелроуз кладет на тарелку три дымящихся блинчика и протягивает мне. За все то время, которое она прожила в этом доме, я ни разу не видел, чтобы она готовила. И все это время я полагал, что во времена ее детства в доме ее родителей были и горничная, и дворецкий, и повар – но вчера вечером Мелроуз сказала, что ее растили отнюдь не как избалованную принцессу.

Я усаживаюсь напротив брата, стирающего с подбородка капли сиропа, и он широко улыбается мне, подняв большой палец вверх.

Приятно видеть его счастливым, подлинно счастливым.

В этот момент нет ни сбежавшей матери, ни пьяного отца, ни крикливой отцовской сожительницы, ни пропитанного спиртным ковра, ни обветшавшего трейлера.

Есть только Таккер. И я. И блинчики. И Мелроуз.

Но как бы невероятно это ни было, я не могу позволить себе привыкнуть к этому. Не важно, насколько замечательна та или иная женщина, неизбежно случается одно из двух.

Она уходит. Потому что женщины уходят всегда.

Или я бросаю все и ухожу первым, когда отношения заходят слишком далеко.

Я никогда не любил сидеть и ждать, пока на голову мне свалится кирпич, поэтому предпочитаю сваливать при падении первого же кусочка штукатурки.

Мелроуз выключает конфорку и тоже садится за стол, поставив тарелку с блинчиками и для себя.

«Какие планы на сегодня?» – спрашивает она на языке жестов, переводя взгляд с меня на Таккера.

Я пожимаю плечами. Таккер пожимает плечами.

«Мы что-нибудь придумаем, – отвечаю я. – А у тебя?»

«Моя бабушка устраивает банкет. Ей присвоили какую-то важную награду или что-то в этом роде, так что там будет вся семья», – сообщает она, потом поворачивается к моему брату, делает глупое лицо и продолжает: «Ужасно скучно».

Таккер смеется, глаза его блестят, губы растягиваются в широкой улыбке. Он совершенно очарован ею. И сейчас я могу это понять. Она замечательная.

Но будь я проклят, если скажу ей об этом.

Глава 23

Мелроуз

Все в сборе: бабушка, мама, папа, Марица, Исайя, тетя Кэтрин и дядя Чарльз.

И бабушкин друг – она по-прежнему клянется, что он «всего лишь друг», несмотря на то что сегодня он принес ей огромный букет лилий с несколькими красными розами.

– Ну что, расскажи мне об этом парне, – говорит Марица, подавшись вперед и опираясь локтем на стол, покрытый белоснежной льняной скатертью.

– Каком парне? – Я тянусь за бокалом шампанского. Она закатывает глаза.

– Не изображай дурочку. О соседе.

– О соседе? – хмыкаю я. – Так вот как вы теперь называете его?

Марица смеется.

– Бабушка твердит, что он просто создан для тебя.

– Она встречалась с ним всего один раз. Один раз. – Я отпиваю шампанского. – И поверь мне, он совсем не Тот Самый. Я вообще не верю в такие вещи.

Я бросаю взгляд на Исайю, который увлечен разговором с моим отцом, но при этом продолжает сжимать руку Марицы под столом. Они настолько нежны друг с другом, что иногда это даже отвратительно.

– Когда можно будет с ним познакомиться? – спрашивает она. – Нет, я, конечно, видела его, когда он приезжал чинить электричество у бабушки, но это было мельком. Может быть, мы как-нибудь заедем к вам?

– Марица, – отвечаю я, опустив голову и понижая голос. – Он мой сосед, а не мой парень. Так что тебе нет никакой необходимости знакомиться с ним.

– Мелроуз, – говорит она, копируя мои интонации. – Он твой сосед, но он тебе явно нравится. Как только я заговорила о нем, у тебя на лице появилась улыбка, которую ты поспешила спрятать в шампанском.

«Что, правда?»

– Не важно. – Я одним глотком допиваю шампанское и обвожу взглядом комнату в поисках спасителя во фраке, разносящего на подносе бокалы.

Бабушка получила свою награду час назад, поэтому сейчас мы ведем светские беседы и пьем коктейли, ожидая, пока подадут ужин.

– Пойдем освежимся, – предлагает Марица, отпускает ладонь Исайи, поднимается из-за стола и берет меня под руку.

– Ну… ладно.

Мы быстрым шагом направляемся в дамскую комнату, и у меня возникает ощущение, что кузина сейчас обрушит на меня какую-то потрясающую новость, которую не хочет сообщать при всех.

– О боже, – говорю я, едва мы входим внутрь. – Ты беременна?

Она морщит нос и отмахивается от меня.

– Нет, ради всего святого. Мы еще не готовы к этому.

– Тогда почему ты потащила меня сюда, словно сумасшедшая?

Марица поворачивается к зеркалу, приглаживает свои темные волосы и поправляет винтажные серьги-подвески от «Тиффани», которые позаимствовала у бабушки.

– Ты никогда прежде не лгала мне, – начинает она.

– Никогда.

– Ты одна из самых честных людей, которых я знаю.

– К чему ты клонишь? – спрашиваю я.

Марица поворачивается ко мне, упирая ладонь в стройное бедро.

– Я не понимаю, почему ты не можешь быть честной с собой. Вот и все.

– И ты приволокла меня сюда только затем, чтобы спросить об этом?

– Я вижу, как озаряется твое лицо при воспоминании о нем, как ты изо всех сил пытаешься не улыбаться, когда я называю его имя, – говорит она. – Ты сдерживаешься. Ты противишься своим чувствам. Я не понимаю почему. Если он тебе нравится… зачем с этим бороться?

Я делаю прерывистый вдох, втягивая прохладный воздух, пахнущий моющим средством с ароматом сосны, прислоняюсь к стойке и складываю руки на груди.

Марица права. Она права относительно всего этого.

– Знаешь, Ник на днях сказал что-то очень странное, – меняю я тему разговора. – Он сказал, что скучает по мне.

Кузина склоняет голову набок и поджимает губы.

– Речь не о Нике, Мел. Я тебя ужасно люблю, но хочу сказать, что ты всегда питала склонность к парням, которых не можешь заполучить – так было всю жизнь. Ты никогда не смотрела на тех, кого могла получить без труда, на тех, кто тебя желал. Тебя всегда тянуло к тем, кто держался в стороне – уж такая ты есть. Ты любишь сложные задачки. Ник для тебя был самым большим вызовом в жизни, но ты даже не любишь его. Ты просто думаешь, что любишь.

Ее слова звучат веско, по-настоящему веско, и я внезапно теряю способность шевелиться, я полностью парализована, лишь мои мысли бешено вертятся вокруг одного-единственного вопроса: а что, если она права?

Дверь дамской комнаты распахивается, и какая-то смутно знакомая мне актриса лет сорока с небольшим проходит в кабинку, цокая по выложенному плиткой полу каблуками своих туфель с красной подошвой.

– Наверное, все гадают, почему мы задержались так надолго. – Марица смотрит на дверь. – Продолжим после?

Я киваю и следом за ней возвращаюсь в банкетный зал. Вслед за первым вопросом в голове у меня всплывает другой, не менее насущный: если Марица права и мне действительно нравится Саттер… может быть, он нравится мне только потому, что я не могу заполучить его?

Я никогда не встречала мужчину, более недоступного, чем он.

И, несомненно, чья-то недоступность – это мое слабое место.