Глава 16

Саттер

Входная дверь открывается и захлопывается, Мелроуз умчалась на прослушивание с горящими щеками и диким взглядом. А я остался, все еще чувствуя на языке сладкий вкус ее губ.

Она меня уничтожит.

С того момента, как открылся этот ящик Пандоры, я уже не владею собой – впервые в жизни.

И все же, если не принимать во внимание ее невероятную, неотразимую сексуальность, мы не можем допустить, чтобы это продолжалось. Она огонь, а я – бензин, и если пока только сыплются искры, то вскоре неминуемо вспыхнет пожар, а из подобных ситуаций никогда ничего хорошего не получается.

Нам нужно установить границы и дистанцию, прежде чем мы оба совершим какую-нибудь глупость, о которой потом пожалеем.

Как только шум мотора ее машины затихает в отдалении, мне на телефон приходит сообщение. Отчасти я ожидаю, что это от нее. Может быть, несколько знаков вопроса или, я не знаю, «спасибо» за мое сексуальное предложение мира.

Но это от моего младшего брата.

ТАККЕР: Папа снова пьян. Бросает и ломает вещи. Дерется с Рондой.

Я запускаю пальцы в волосы и тяжело вздыхаю, потом начинаю набирать ответ:

Я: Собери какую-нибудь одежду. Я приеду через час.

В подростковые годы мне приходилось видеть достаточно пьяных выходок и взрывов ярости со стороны отца. Может быть, я и был тогда слишком злоязыким стервецом, но Таккер – чертов святой, и он не заслуживает этого.

Поскорее бы настал июль.

Моя аренда этого бунгало истекает в июне, а потом я намерен поискать жилье на двоих – для меня и него. Дать ему ту жизнь, которую он заслуживает.

Я должен посвятить свою жизнь благополучию Таккера – не только потому, что он мой брат и единственный человек в этом мире, который мне небезразличен, но и потому, что он глухой по моей вине.

Глава 17

Мелроуз

Сегодня у меня свободный день, но отдохнуть не получится. У меня список насущных дел длиной в милю, начиная с покупки овощей, стирки и выбора нового постельного белья. Мне надоело спать на застиранных простынях Ника, и одному богу ведомо, какие жидкости въелись в их истертую ткань.

Я иду на кухню, чтобы сделать себе чашку травяного чая. После вчерашнего прослушивания я встретилась с Аэрин, мы вместе поужинали и выпили, и я вернулась домой как раз вовремя, чтобы посмотреть новую серию «Домохозяек». Каким-то образом я ухитрилась уснуть на диване, проснулась посреди ночи, а когда встала, чтобы подняться в свою комнату, то осознала, что кто-то укрыл меня одеялом.

Похоже, Саттер сумел оживить свое холодное мертвое сердце в достаточной степени, чтобы у него возникло побуждение укрыть меня… и это очень мило, но я боюсь благодарить его за это, потому что он снова может понять это совершенно неправильно.

Проходя гостиную, я останавливаюсь, потому что вижу, что на диване лежит еще кто-то, укрывшись тем же одеялом. Заглянув за спинку дивана, я понимаю, что это мальчик-подросток. Должно быть, он чувствует мое присутствие, потому что начинает ворочаться, открывает глаза, а потом широко распахивает их, узрев, что я гляжу на него.

– Привет, – говорю я.

Мальчик молча смотрит на меня, и чем внимательнее я к нему приглядываюсь, тем сильнее понимаю, как он похож на Саттера. Те же светло-карие глаза и русые волосы, тот же пропорциональный нос и темные ресницы.

Должно быть, это его четырнадцатилетний брат, о котором он однажды упоминал.

– Хорошо выспался? – спрашиваю я.

Он по-прежнему не отвечает, только моргает.

Я неловко улыбаюсь, прежде чем пройти в кухню и начать готовить чай. Быть может, он просто нервничает в присутствии девушек? Мальчишки-подростки бывают ужасно неуклюжими и странными (если, конечно, это не Ник Кэмден).

Несколько секунд спустя Саттер выходит из своей комнаты, одергивая подол белой рабочей футболки, потом спускается в гостиную. Подняв руки, он начинает выписывать ими в воздухе круги и загогулины, и я на секунду впадаю в недоумение, но потом понимаю, что он обращается к своему брату на языке жестов.

Они обмениваются безмолвными репликами, а потом я вижу, что Саттер обозначает руками мое имя.

«Я сама могу представиться», – сигналю я.

Саттер останавливается и смотрит на меня, а его брат пристально смотрит на нас обоих.

– Ты знаешь язык глухонемых? – спрашивает Саттер, склонив голову набок.

– Мой дед по матери в старости полностью оглох. Боже, я не пользовалась этим языком лет пятнадцать. С ума сойти, я все еще его помню. – Я бы солгала, если бы сказала, что в этот момент не впечатлена самой собой, но еще больше меня впечатляет то, как смотрит на меня Саттер.

Но потом он приходит в себя, идет на кухню и заваривает себе кофе. Вернувшись в гостиную, он сигналит брату, что вернется домой к пяти часам и что тот должен ни во что не впутываться.

Как только он уходит, я беру свою чашку чая и усаживаюсь напротив лохматого подростка, который не сводит с меня глаз.

«Как тебя зовут?» – спрашиваю я жестами.

Он широко раскрывает глаза, такого же теплого медово-янтарного оттенка, как у Саттера, и сглатывает.

«Таккер», – сигналит он.

«Тебе четырнадцать лет?» – спрашиваю я.

Он кивает, сжимая и разжимая пальцы, словно мое присутствие заставляет его нервничать. Полагаю, он в том возрасте, когда парни уже начинают обращать внимание на женщин, отмечать каждое движение, каждую подробность и пытаться отогнать прочь непрошеные мысли.

«Хочешь погулять со мной сегодня?» – спрашиваю я на языке глухонемых.

Таккер отвечает неохотной полуулыбкой, потом медленно кивает и начинает что-то сигналить. Я не все понимаю, но в достаточной степени, чтобы осознать: он спрашивает меня, не могу ли я свозить его в торговый центр.

«Да, – отвечаю я, посмеиваясь. – Но только если ты сначала съездишь со мной за продуктами».

Лицо Таккера светлеет, он широко улыбается. Слава богу, с ним куда проще поладить, чем с его старшим братом.

«Давай отправимся через час», – сообщаю я ему, потом встаю и возвращаюсь в свою комнату.

Мне кажется, что это ужасно мило – то, как Саттер заботится о своем брате.

А я-то считала, что единственный, о ком он заботится, это он сам.

Должно быть, я неправильно его оценивала.