Часть 30

Император стоял у высокого окна и смотрел на Шёнбруннский парк, прихотливое создание садовников и архитекторов. Только что прошел легкий утренний дождь, и сейчас лучи выглянувшего солнца преломлялись в каплях воды словно в бесчисленном количестве крошечных бриллиантов. Но его апостолическому величеству (имелся у австро-венгерских императоров и такой титул) было не до красот природы. Политический небосклон над Австро-Венгерской Империей затягивало черными тучами, и где-то вдалеке уже грохотал гром. Гром новой войны. Все свои предыдущие войны за последние сто лет держава Габсбургов проиграла, впрочем, удивительным образом не переставая при этом расширяться. Многолетняя серия войн с революционной Францией, а потом и с Империей Наполеона Первого, была выиграна русскими и отчасти англичанами; австрийские войска в этом первом общеевропейском конфликте выступали только в качестве мальчиков для битья. Потом случилось восстание в Венгрии, и, если бы не помощь рыцарственного императора Николая Первого, то империя Габсбургов разлетелась бы как гнилая тыква под ударом лошадиного копыта. Далее была проиграна война за объединение Италии, в которой на стороне сардинского королевства выступила Вторая Империя Наполеона Третьего, а также война против Пруссии за господство на немецких землях.

Но, несмотря на это, после каждого поражения влияние австро-венгерской державы только увеличивалось. Она интриговала, ссорила между собой вчерашних союзников и получала гешефты с войн, в которых сама не принимала никакого участия. Проиграв войну с Пруссией, Австро-Венгрия сумела оседлать политику победительницы и направить ее в нужном для себя направлении. Бисмарк думал, что приобретает для Германии противовес, который можно противопоставить российской огромности, а получил австрийский хвост, который с удовольствием принялся вертеть германской собакой. Впрочем, это было не навечно. Сначала ушел в отставку и умер Бисмарк, а потом рухнула и сама основа австрийской удачи – союз с Германией. Кайзер Вильгельм, тяготившийся наследством гения германской политики, нашел себе нового друга, которым оказался молодой русский император Михаил. И германская политика, как нитка за иголкой, потянулась вслед за предпочтениями своего любимого кайзера. Грохот залпов Формозского сражения возвестил, что формальный русско-германский Континентальный Альянс скреплен кровью, пролитой в бою против общего врага, и что Германия не сможет придерживаться двух антагонистичных по своей сути соглашений.

И Берлин сделал свой выбор. Что могла дать Германии Австро-Венгрия? Только возможность воевать с Россией (и не факт, что успешно). Что могла дать Германии Россия? Как минимум возможность наложить лапу на половину мира. Союз с Германией, заключенный на пять лет в 1879 году, впоследствии подлежал автоматической пролонгации по обоюдному согласию каждые три года. В январе 1905 года Германская империя не изъявила желания в очередной раз пролонгировать договор, ибо он противоречил ее обязательствам в Континентальном Альянсе, и император Франц-Иосиф почувствовал себя так, будто с него, приготовляя для порки розгами, уже спустили панталоны. Три года он провел в такой неуютной позе, когда каждый чих на той стороне русской границы мог означать начало военных действий. Российская Империя усиливалась и вооружалась не по дням, а по часам. Грохотали на артиллерийских полигонах пушечные залпы, войска на учениях отрабатывали переброску на большие расстояния по железной дороге и новые приемы обороны и наступления. Одни генералы растворялись в небытие отставок и перевода на незначащие административные должности, а на их место выдвигались вчерашние полковники-подполковники. Велика Россия, и талантливых офицеров в ней много. И вот тот час, которого так долго со страхом ожидал император Франц-Иосиф, наконец, настал.

Итоговая декларация Ревельской конференции трех императоров прозвучала даже не как выстрел стартового пистолета, а как грохот орудийного залпа, выпущенного в упор по вражеской твердыне. Всем своим существом, каждой косточкой ноющего от старости организма император Франц-Иосиф ощущал только одно – лед тронулся и теперь ничто не будет таким, каким было еще вчера. Берлинский конгресс, решения которого были аннулированы конференцией трех императоров, помимо всего, прочего признавал право Австро-Венгрии включить в свой состав Боснию и Герцоговину. Никаких юридических оснований для этого не имелось, военных побед над турками австрийские войска не одерживали; но чего только не сделаешь ради того, чтобы уязвить Россию и ее потенциальную союзницу Сербию. Потенциальную – это потому, что правила тогда в Сербии династия Обреновичей, представителей которой Австро-Венгрия держала на коротком проводке. Но добытыми таким образом правами Франц-Иосиф воспользоваться не спешил, так что Босния с Герцоговиной продолжали числиться турецкими территориями, находящимися под австрийской оккупацией. В нашей истории Франц-Иосиф включил Боснию и Герцоговину в состав своей державы только после младотурецкой революции, приведшей к свержению турецкого султана Абдул-Гамида и согласия русской дипломатии, которой обещали австрийское содействие в деле разрешения свободного прохода русских военных кораблей через Черноморские проливы. Что там было сделано австрийцами в плане «содействия», история умалчивает; разрешения на проход военных кораблей в Петербурге так и не дождались, а Босния и Герцоговина остались в составе Австро-Венгрии. Правда, ненадолго – всего на десять лет, до окончания Первой Мировой Войны.

И вот теперь, после денонсации Берлинского трактата тремя императорами, право Габсбургов на Боснию и Герцоговину становится не просто спорным, но и ничтожным, и в любой момент из Петербурга может последовать окрик, требующий вернуть эти земли даже не туркам, а сербам. Если газетчики ничего не переврали, то русский император высказался по этому поводу угрожающе грубо, в стиле гвардейской казармы. Мол, кто против этого решения, тому он выдернет руки и ноги, но в любом случае своего добьется. От возможности такого унижения у австро-венгерского императора заходилось сердце. Франц-Иосиф только недавно смог смириться с тем, что в Сербии армейские офицеры на куски изрубили последнего короля из проавстрийской династии Обреновичей, заменив его на русофильствующего Карагеоргиевича, а из Болгарии с невероятной легкостью сумели выставить его ставленника князя Фердинанда, – и вот новый удар страшной силы…

Тут надо сказать, что император Франц-Иосиф называл себя последним монархом старой школы, не верил ни в какие новшества, наотрез отказался проводить в Шёнбруннский дворец телефон и с большим трудом согласился на электричество. В рассказы о пришельцах из мира будущего он также не верил, считал их шельмовством и шарлатанством, и переубедить его в этом не мог никто. С его точки зрения, в России победила группа заговорщиков, готовивших свержение слабовольного Николая и замену его на более энергичного и агрессивного Михаила.

История этой огромной северной страны полна подобными примерами. Воцарение Елисавет Петровны, Екатерины Великой, апоплексический удар табакеркой Павла Первого, загадочная смерть императора Александра и смятение на Сенатской площади, яд, поднесенный Николаю Первому лейб-медиком Мандтом, теракт народовольцев, уничтоживший Александра Второго, и более чем загадочная смерть Александра Третьего, который, по слухам, был отравлен медленным ядом под видом лечения болезни почек. Николай Второй, разорванный бомбой социалистов-революционеров, только продлил эту цепочку страшных смертей и загадочных происшествий, а император Михаил пришел к власти в результате заговора загадочных сил. «Бросайте дурачиться – ступайте царствовать^[18]», – сказали ему заговорщики, и он, на горе Австро-Венгерской империи, пошел.

И теперь пришло время решить, как поведет себя оставшаяся в одиночестве держава Габсбургов, когда не нее накатывается девятый вал русско-германской мощи. Ведь нет никакого сомнения, что в Балканском вопросе Берлин будет действовать в полном согласии с Санкт-Петербургом. В былые времена Франц-Иосиф сам бы принял решение и лишь продиктовал бы свою волю министрам. Но сейчас, когда земля у императора буквально уходила из-под ног, он собрал на совещание: своего наследника эрцгерцога Франца Фердинанда (весьма амбициозного молодого человека сорока пяти лет от роду), министра иностранных дел Алоиза фон Эренталя и Начальника Генштаба австро-венгерской армии Франца Конрада фон Хётцендорфа.

При этом Алоиз фон Эренталь был замечателен тем, что был австрийским послом в Петербурге с 1899 по 1906-й годы, то есть собственными очами наблюдал русскую политическую кухню в тот момент, когда злосчастного императора Николая Второго сменял его более удачливый брат Михаил. Генерал-полковник Франц Конрад граф фон Хётцендорф^[19] мало того что был человеком наследника и одним из крупнейших австрийских генералов, в придачу к тому он являлся сторонником превентивной войны против Сербии и Черногории (Болгария в этот список добавилась совсем недавно). Этот генерал ястребиной породы считал, что если Австро-Венгрии суждено погибнуть, то сделать она это должна красиво, залив кровью половину Европы и не посрамив славы предков. В этом ключе он постоянно вмешивался в компетенцию министров иностранных дел, из-за чего императору Францу-Иосифу приходилось его постоянно одергивать, ибо тот все же рассчитывал умереть раньше, чем держава Габсбургов претерпит героическую гибель. Впрочем, несмотря на свои наклонности воинственного бабуина, генерал-полковник Франц Конрад граф фон Хётцендорф был все же отменным командующим и, несмотря на крайне скудное финансирование, умудрялся поддерживать австро-венгерскую армию во вполне сносном состоянии.

– Итак, господа, – проскрипел старческим голосом австрийский император, – положение нашей империи сейчас не из легких. Последние новости известны всем, так что прошу высказываться, желательно подробно, чтобы мы могли принять решение, но только по существу вопроса… Вот вы, герр фон Эренталь…

– Ваше Апостолическое Величество… – слегка прокашлявшись, сказал австро-венгерский министр иностранных дел, – наше политическое положение не просто нелегкое. Оно буквально безвыходное. Германия перестала быть нашим союзником три года назад, Британия думает только о своих интересах и больше ни о чем, соглашение с Францией – не больше чем фикция, ибо в Париже боятся даже малейшего чиха из Берлина, а единственный наш реальный союзник, Турция, сам нуждается в помощи и поддержке. Войска стран так называемого Балканского союза разгромят турок даже без поддержки головорезов из морского гренадерского корпуса генерала Бережного. А это страшные люди, можете мне поверить. Четыре года назад во время переворота в Санкт-Петербурге я наблюдал их действия собственными глазами – и могу сказать, что они безжалостны и абсолютно несентиментальны. И император Михаил – тоже один из них. Когда он устраивал свои конференции для газетчиков и дипломатов, выступая по разным вопросам российской и мировой действительности, я пробовал заглянуть ему в глаза, но видел в них только Бездну. Если начнется нечто вроде войны, то он прикажет своим солдатам сначала метко стрелять, и только потом смотреть в кого…

– Наши солдаты тоже умеют метко стрелять, – проворчал генерал-полковник Франц Конрад фон Хётцендорф, – и вообще, если война неизбежна, то лучше всего будет напасть самим – в тот момент, когда наши враги не ожидают от нас ничего подобного.

– Вы предполагаете напасть на всех наших соседей сразу, разве что за исключением Швейцарии? – с ядом в голосе спросил Алоиз фон Эренталь. – В тот момент, когда нас атакуют такие тяжеловесы как Россия и Германия, даже политические аутсайдеры захотят оторвать от нас по куску. Румынии захочется забрать себе Трансильванию, а Италия придет за Триестом. Нас будут рвать на куски прямо живьем, а мы ничего не сможем сделать, поскольку невозможно отбиваться на все четыре стороны сразу.

– А что вы предлагаете? – шипя от злобы, ответил начальник Австрийского генерального штаба, – сдаться? Да будет вам известно, что вот уже неделя, как русская армия постоянной готовности начала свое выдвижение в летние полевые лагеря, и, как вы можете догадаться, эти лагеря дугой расположены у нашей границы – дугой от Привисленских губерний до пограничных с нами областей Малороссии. Германская армия, правда, такой активности пока не обнаруживает, но территория Германии меньше, дороги, пересекающие ее, лучше, и немецкие гренадеры совсем внезапно могут объявиться в окрестностях Вены… И случится это, скорее всего, как раз в тот момент, когда мы изо всех сил будем отбивать русское нашествие в Карпатах и одновременно попытаемся уничтожить Сербию, Черногорию и Болгарию, эти славянские источники возмущения…

– Мой дорогой Франц, – неожиданно сказал наследник престола, – описанная вами картина нереалистична. У вас просто не хватит сил заткнуть все направления сразу, а если вы попробуете вытянуть нашу армию в нитку вдоль границ, то тогда ваши войска сумеют разгромить не только русские и германцы, но и румыны с итальянцами.

– Вы забыли упомянуть о сербах, черногорцах и болгарах, ваше императорское высочество… – заметил Франц Конрад фон Хётцендорф, – неужто вы считаете, что они продержатся хоть несколько дней?

– Не надейтесь на то, что означенные вами славянские армии разбегутся при первых выстрелах, – ответил эрцгерцог, – для них это война за существование, так что драться они будут яростно, до последнего бойца. К тому их боевой энтузиазм будет подкреплять мысль, что им на помощь уже прорубаются хорошо вооруженные и подготовленные русские войска. Вас не приглашали в прошлом году на русские летние большие маневры на южном Урале и в соседних степях, а я удостоился такой чести. По крайней мере, тогда все выглядело довольно угрожающе…

– Но все равно, – упрямствовал начальник Австрийского генерального штаба, – не можем же мы ничего не предпринимать, пока на нас готовится нападение. Я понимаю, что наша армия не столь велика, как у противостоящей нам коалиции, и ее вооружение оставляет желать лучшего, но мы не имеем никакого права сдаваться врагу без боя.

– А вас никто и не просит сдаваться, – ответил наследник австрийского престола, – в настоящий момент вы должны подготовить планы мероприятий по мобилизации и обороны перевалов в Карпатах и Татрах. Удержать всю Галицию не стоит и пытаться, главное – предотвратить прорыв русских армий на венгерскую равнину. Если войско царя Михаила увязнет в кровавых боях, тогда, быть может, и кайзер Вильгельм воздержится от враждебных действий. Кроме того, надо учитывать, что русские войска будут разделены и нацелены не только на нас, но и на Турцию, а значит, вам будет вдвое легче. Все прочее, мой дорогой Франц, по обстоятельствам. А то кто его знает, может, и вовсе обойдется без войны и, денонсируя Берлинский трактат, императоры имели в виду только его Величество султана турецкого, который в последнее время ведет себя самым непотребным образом. А потому, прежде чем загремят пушки, должны как следует поработать дипломаты. Не так ли, мой дорогой дядюшка?

– Воистину так, мой дорогой Франц Фердинанд, – прослезился старый император, – ты так хорошо все продумал. Если кому и суждено спасти нашу империю, так это только тебе. Поэтому сделаем все так, как ты сказал. Военное ведомство пусть готовится к войне, а дипломаты пусть ищут способ от этой войны отвертеться. Вы меня поняли, господа?

Сегодня утром в Ораниенбаум прибыла госпожа Антонова. Когда я увидела ее из окна, идущей по дорожке в сопровождении Вячеслава Николаевича, то сердце мое отчего-то екнуло – наверное, это было предчувствие скорых перемен в моей жизни… Как оказалось впоследствии, наитие не подвело меня. Было у меня чувство, что что-то должно произойти. Мой дядя Михаил, не в пример Папа, человек решительный, даже слишком, с необычайной легкостью разорвал дурацкий Берлинский трактат, позоривший Россию тридцать последних лет, и выпустил тем самым на волю силы, которые будут кромсать карту Европы, уничтожая одни государства и усиливая другие. Там, где папа пытался управиться столовым ножом, нынешний государь наотмашь махнул шашкой и разрубил гордиев политический узел, некогда завязанный Бисмарком. Представляю, как забегали все в Вене, Стамбуле и некоторых других местах. А также у нас, потому что еще предостаточно людей, которым сладко было бы видеть падение и унижение России.

Вот и госпожа Антонова, которая наверняка прибыла по какому-то важному делу, сразу же уединилась с тетушкой и долго разговаривала с ней о чем-то. За это время мои смутные догадки превратились в уверенность, что речь у них шла именно обо мне.

Наконец они закончили свой разговор. Меня позвали вниз. Конечно же, теперь им необходимо было поговорить со мной… Но о чем? По правде говоря, я была заинтригована и немного волновалась. Я думала: неужели будет обсуждение моего грядущего замужества? Надеюсь, ничего не изменилось?

Мысли о пригожем и обходительном сербском королевиче стали привычны для меня за это время. Кажется, я даже была влюблена… Но, впрочем, разве грешно быть влюбленной в своего же будущего жениха, вполне достойного и обаятельного молодого человека? Думаю, что нет. Наоборот, это большая удача, что мы с Георгием понравились друг другу… Едва ли что-то могло помешать нашим планам. Так что с некоторых пор добродушные поддразнивания сестричек перестали на меня действовать.

Внизу меня ждала неожиданность: госпожа Антонова, оделив меня внимательным взглядом, сказала, что хочет поговорить со мной с глазу на глаз, то есть без тетушки Ольги. Я растерялась и только молча взглянула на тетушку, которая с ободряющей улыбкой мне кивнула. Собственно, мне нечего было опасаться. Просто госпожа Антонова была для меня пока еще чужой; мне казалось, что от этой сухой и подтянутой женщины веет холодом, как от Снежной Королевы. Но и всего лишь. Я-то уже достаточно взрослая, чтобы без трепета разговаривать с людьми, пусть даже они не являются для меня лично близкими (как, например, Вячеслав Николаевич). Он не заменил нам Папа, да и не мог этого сделать, зато он стал нашим Защитником и Учителем. В его присутствии мы чувствуем себя в полной безопасности. А госпожа Антонова, по крайней мере, очень важный человек для нашей семьи… Она тоже наш защитник, только видим мы ее редко, а тот холод, который она носит в себе, предназначен не для нас, а для тех нехороших людей, которые еще встречаются в нашем Богоспасаемом Отечестве.

Итак, я вошла вслед за госпожой Антоновой в библиотеку и дверь за нами тихо затворилась. Мы сели. Здесь царила торжественная и веская тишина, располагая к серьезности и внимательности.

– Ну что, Ольга… – начала госпожа Антонова. – Не буду задавать тебе лишних вопросов, я и так вижу, что ты не передумала насчет своего будущего замужества…

Она улыбнулась одними губами; я же от улыбки воздержалась. Чуть вздернув подбородок, я с достоинством, без лишних слов, произнесла:

– Я слушаю вас, Нина Викторовна…

– Итак… – продолжила моя собеседница, – первым делом хочу прояснить для тебя некоторые вещи. Обычно юные девушки, грезя о счастливой семейной жизни, видят свое будущее лишь с одной стороны, многое упуская из виду. Да им, собственно, и не нужно особо размышлять, ведь это ОБЫЧНЫЕ девушки и круг их будущих семейных обязанностей тоже ОБЫЧНЫЙ. Хозяйство, дети и маленькая толика общественной жизни, зависящей от статуса их будущего супруга.

На этом месте госпожа Антонова сделала паузу и многозначительно посмотрела мне в глаза.

– Ты же, Ольга, не просто невеста, – сказала она, – ты – будущая королева Сербии, а это накладывает на тебя определенную ответственность. Ты будешь представлять в этой стране Россию. Можно даже сказать, что именно по тебе будут судить о России. Ты будешь важнее любого дипломата, потому что посла из Белграда мы при случае отозвать сможем, а королеву – нет. Кроме того, ты должна понимать, что времена меняются, и тебе сейчас недостаточно быть образованной и благочестивой барышней. Быть сербской королевой – это весьма нелегкий участок работы. Чтобы успешно справляться со своими обязанностями, тебе необходимо овладеть многими навыками и знаниями – из тех, которые ты не получишь от обычных учителей. Понимаешь, Ольга? Есть вещи, которым не учат ни в нашей школе, ни в гимназии, ни в Смольном Институте, ни даже на Бестужевских курсах. Знания! В первую очередь тебе нужны они. Знания, которые изменят твое восприятие мира и сделают ближе к нам, людям из мира будущего. Поверь, что твой жених тоже будет проходить подобное обучение, но только немного в другом ключе, и после этого получит определенные навыки… Через пять лет вы откроете друг в друге много интересного – и поймете, что все это сближает вас, делает ваш союз не просто «подходящим» и «счастливым», но поистине крепким и гармоничным. Усилив и дополнив друг друга, вы станете источником силы, который возвысит и укрепит бедную Сербию, которая до этого знала только страдания.

Она замолчала, словно бы мысленно готовясь произнести следующую часть своего монолога. Но уже то, что я услышала, заставило мое сердце биться сильнее. Я еще не могла знать, к чему клонит госпожа Антонова, но меня уже влекло все это… словно какой-то свежий ветер готов был подхватить меня и бросить навстречу новому, лучшему…

– Словом, Ольга… – голос Нины Викторовны слегка изменил свою тональность. – Чтобы получить эти необходимые знания, ты должна поступить в Кадетский корпус ГУГБ на факультет управления. Точнее, самого такого факультета еще нет, но именно тебе предстоит стать его первой ученицей. Поверь, твой диплом и прилагающиеся к нему знания будут котироваться поболее, чем диплом бакалавра философии, который имеет твоя МамА Алиса Гессенская…

Вот такой разговор состоялся у меня с госпожой Антоновой. Сказав все что нужно, она не стала спрашивать, что я об этом думаю, или предлагать мне поразмыслить. То есть подразумевалось, что я непременно соглашусь со всем предложенным. Да, собственно, это даже предложением трудно назвать… Она говорила, что мне НУЖНО, мне НЕОБХОДИМО, я ДОЛЖНА. А стало быть, отказ или какие-то сомнения с моей стороны даже не допускались… Мою судьбу наверняка обсудили с Государем Михаилом, с тетушкой Ольгой, быть может, даже с Вячеславом Николаевичем, у которого мой жених проходит сейчас стажировку, а меня только сейчас ставят в известность. Ну что ж – я и не испытывала сомнений. Ведь я Романова, а значит, служу России с момента своего рождения и до самой смерти, без права отставки с пенсией и мундиром. Тем более что грибоедовский Митрофанушка с его коронным «не хочу учиться, а хочу жениться» – герой совсем не моего романа.

– Я готова, – просто сказала я и тут же спросила: – Когда мы начнем?

Несколько человек, собравшихся в обычном крестьянском доме, представляли собой верхушку правого крыла Внутренней Македоно-Одринской Революционной Организации. Это были: второй человек в организации воевода Тане Николов, известные борцы за свободу западных болгар братья Христо и Милан Матов, теоретик революционного дела, писатель и журналист Христо Татарчев; возглавлял же собравшихся поручик болгарской армии Борис Сафаров, некоронованный король «правых» македонских революционеров, недавно чудом избегнувший смерти. Правда, это чудо называлось «эскорт-группа российского ГУГБ», а несостоявшимся убийцей вождя македонского освободительного движения должен был стать один из его соратников из числа «левых» революционеров, некто Теодор Паница. «Левые» – это сторонники сохранения Македонии в составе Турции, категорически отрицающие сотрудничество как с болгарскими, так и с российскими властями. Впрочем, тот же Борис Сафаров к политическим разногласиям в тогда еще единой организации до покушения относился довольно равнодушно и, несмотря на все предупреждения, не верил, что «соратники по борьбе за свободу» способны опуститься до такой низости как политическое убийство.

Чтобы в это поверить, понадобилась пуля из Браунинга образца 1900 года в плечо (убийцу толкнули под руку) и последовавший за этим экспресс-допрос, снятый агентами ГУГБ с покушавшегося в присутствии жертвы. Укол в вену двух «кубиков» раствора вещества, являющегося продуктом переработки листьев одного южноафриканского кустарника, развязывал языки и не таким упрямцам. В рассказе, выплеснувшемся из убийцы, была фамилия заказчика, известного лидера «левых» Яне Санданского, обвинившего Бориса Сафарова в неудаче Ильдинского восстания 1903 года, а также способ, которым одного товарища по борьбе заставили убивать другого того же товарища. Ничего не ново под луной, это был все тот же старый добрый шантаж. Незадолго до покушения Теодору Панице пришла в голову блажь жениться, а сие действие было строжайшим образом запрещено борцам за свободу Македонии. И господин Санданский не придумал ничего лучшего, чем замотивировать убийство вождя противостоящей фракции как акт искупления сего греха.

Выяснив все что нужно, агенты ГУГБ дополнительно вкатали несостоявшегося убийце лошадиную дозу того же препарата, что превратило его в мешок протоплазмы, после чего погрузили в закрытую пролетку и вывезли за город, где отпустили нечленораздельно мычащее животное на все четыре стороны. Когда Теодор Паница более-менее пришел в себя, то обнаружил, что из его жизни начисто пропали несколько последних дней. Полная амнезия-с! И то хорошо, что всего несколько дней, а то ведь поначалу даже имени своего вспомнить не мог. А Яне Санданский несколько месяцев спустя вдруг скоропостижно скончался от отравления быстро летящим свинцом, но на Бориса Сафарова или русских агентов никто ничего не подумал, потому что исполнили предателя дашнакские боевики из группы Гарегина Нжде. Такие вот гримасы общей антитурецкой борьбы…

С главным управлением государственной безопасности при особе императора Всероссийского Михаила Второго Борис Сафаров сотрудничал еще с достославного 1905 года, когда данная спецслужба, в общих чертах прибравшись на своей территории, стала разбрасывать щупальца по всему миру, протянув их и к южноафриканским бурам, и к ирландским фениям, и к македонским борцам за свободу от Турции. Но мотивы у этих контактов были разными. Если буры и ирландцы рассматривались в качестве инструмента по сдерживанию активности Британской империи, то к македонским болгарам и их борьбе за свободу отношение у руководства ГУГБ было более личным. Очень многие руководители чет и даже рядовые бойцы прошли подготовку в России в учебных центрах ГУГБ и корпуса морской пехоты, а на территорию Македонии для «обмена опытом» стали прибывать русские офицеры-добровольцы.

Ну и, разумеется, поставки оружия. Возможности Российской империи в этом смысле были почти не ограничены. Шестидюймовые гаубицы или даже трехдюймовые пушки были повстанцам пока без надобности, а вот остальное (включая пулеметы под германский патрон винтовки маузера и восьмидесятимиллиметровые минометы чисто российской выделки) в Македонию поступало исправно. Также поступил совет не разбрасываться этим хозяйством направо и налево, а создавать освобожденные зоны, куда не посмеет ступить нога турецкого оккупанта или греческого македономаха. А в основном следовало ждать с прикладом у ноги, потому что судьба Македонии должна была решиться в ближайшее время.

Переворот в Софии болгарские революционеры восприняли как предвестник этого решения, ибо проавстрийски настроенный князь Фердинанд относился к их борьбе без особого энтузиазма. И почти сразу после этого случились такие титанические сдвиги в болгарской и мировой политике как провозглашение полной независимости Болгарии и Ревельская конференция трех императоров, завершившаяся признанием ничтожности Берлинского трактата и требованием вернуть Македонию в состав Болгарии. Да Бисмарк в гробу трижды перевернулся от такого известия, – впрочем, не в первый и не в последний раз. В таких условиях Борис Сафаров решил собрать людей, верных делу борьбы за свободу македонского народа, чтобы обговорить все нюансы предстоящей борьбы, – и тут, прямо на их голову, из Софии прибыли два человека. Одного они знали как русского офицера Николу по прозвищу Бес, а второй оказался генерал-майором болгарской армии Стефаном Тошевым, недавно назначенным командиром «столичной» софийской пехотной дивизии.

В присутствии самого настоящего генерала революционеры подтянулись и притихли. Ведь самый старший из них был всего лишь поручиком, а остальные и вовсе ходили максимум в унтер-офицерских чинах, как Тане Николов, более известный как «воевода Тане». И тут – целый генерал, к тому же прославивший свое имя в сербо-болгарской войне 1885 года. Конечно, это была не совсем та война, которой можно было бы гордиться, но все равно… Кстати, когда прошел шок от генеральского присутствия, революционеры перевели взгляд на своего старого знакомого Беса – и буквально не узнали его. Прежде он появлялся перед ними в маскировочном мундире без знаков различия, когда лишь по манерам и умению держаться можно было установить, что этот человек, несмотря на свою молодость, является офицером в немалых чинах. А теперь он был в полном мундире русского офицера при погонах подполковника, орденах, золотой сабле «За храбрость» и флигель-адъютантскими аксельбантами. И только теперь кое-кому из присутствующих становилось понятно, почему этот человек с такой легкостью мог решать все их проблемы. Ай да Бес, ай да сукин сын!

– Положение серьезное, – сказал генерал Тошев, оглядевший собравшихся, – я тут не один. Вслед за мной на Кюстендил^[20] марширует вся Софийская дивизия, которая в Македонской операции будет действовать совместно с 7-й Рильской дивизией, развертывающейся под Дупницей. Соизвольте передать своим людям сигнал «без пяти двенадцать» и самим находиться в полной готовности. Ваши четы, господа, мы воспринимаем как передовые разведывательные отряды Болгарской армии, поэтому все командиры чет, прошедшие обучение в русских военных школах, получат офицерские чины…

Услышав эти слова, македонские революционеры переглянулись, после чего Борис Сафаров спросил:

– Неужели уже так скоро, господин генерал?

– Скоро, скоро, – ответил генерал Тошев, – и даже скорее, чем вы думаете. Приказ перейти границу может поступить в любую минуту. Впрочем, более подробно задачу вам поставит господин Бесоев, которого вы, хе-хе, довольно неплохо знаете…

– Мы неплохо знали некоего господина по прозвищу Бес, – с достоинством сказал Тане Николов, – с которым мы вместе съели немало соли и вместе ходили опасными македонскими тропами; а вот подполковник Бесоев, герой множества неизвестных нам дел и флигель-адъютант русского императора, для нас является полным незнакомцем. Но нас не удивляет, что столь достойный человек оказался так высоко оценен русскими властями, поэтому мы согласны выслушать его советы.

– Друг мой Тане, – ответил Бесоев, – когда змея меняет шкуру, она все равно остается змеей. Я еще не единожды сменю это парадный мундир на полевой камуфляж и обратно. Ибо этот мундир, ордена, сабля с позолоченной рукоятью и флигель-адъютантские аксельбанты – тоже оружие, да только оно призвано воздействовать не на чужих, а на своих. Чтобы не бронзовели, не наливались спесью, не предавались лени и безделью, а действовали так, будто им уже подпаливают пятки.

– Вы еще о нем многого не знаете, – сказал усмехнувшийся генерал Тошев, – хотя сейчас это не имеет значения.

– Да, действительно, – сухо кивнул Николай Бесоев, – мое прошлое не имеет к нынешним делам почти никакого отношения. А сейчас давайте вернемся к нашим баранам. В общем, начну немного издалека. Все вы знаете, что своим положением в Османской империи недовольны не только болгары, сербы, греки и прочие христиане, но и практически все остальные ее обитатели. Абсолютно довольный всем человек – это султан Абдул-Гамид, который грабит всех в свою пользу. В ситуации, когда офицеры и чиновники по полгода не получают жалования, недовольство этих людей текущим положением вещей становятся вполне естественным. Одним словом, Османская империя беременна революцией. Но только образованная прослойка османского общества видит в этой революции исключительно буржуазно-националистический компонент. Они хотят получить возможность грабить нетурецкое население империи, не оглядываясь на мнение султана и его советников. Примерно так, как это делается в колониях Англии, Франции и других вполне европейских и цивилизованных стран. Друзей у нас среди этой публики нет. Их другом был господин Санданский, и их друзьями являются его последователи. Как только эти люди поднимут мятеж против султана, они обратятся ко всему немусульманскому населению Османской империи с предложением мира, дружбы и всяческих благ. Но это ложь. Едва они немного укрепят свою власть, как начнут одну жестокую резню за другой. Поэтому мы не должны давать им укрепиться, а постараться снести турецкое иго в момент его наибольшей слабости, когда Османская империя окажется разделенной внутри себя. Приказ перейти границу и начать боевые действия поступит тогда, когда размещенная в Македонии армейская группировка выйдет из повиновения властей в Константинополе, но сама еще не установит никакого порядка. Бить врага надобно в момент наибольшего хаоса.

– А с чего вы взяли, – спросил Христо Татарчев, – что попытка турецкой революции случится в ближайшее время? Такие настроения среди турецких образованных людей господствует довольно давно, и до открытых выступлений дело еще ни разу не доходило.

– На этот раз дойдет, и очень скоро, – ответил Николай Бесоев, – эти безмозглые бабуины полны уверенности, что только они способны спасти от краха Оттоманскую империю… Но на самом деле они всего лишь ее могильщики. Наше дело – помочь им в этом благородном занятии, и для этого необходимо действовать точно в соответствии с приказом, который поступит ровно в тот момент, когда турки начнут сходить с ума и убивать друг друга. Надеюсь, вы поняли мои слова? Ждите, и в самом ближайшем будущем вы услышите так давно ожидаемый вами приказ.

Кажется, за эти три дня я изменилась. Я все время думала над перспективой, которую мне описала госпожа Антонова, над той миссией, что предстояла мне в будущем в качестве королевы Сербии. Я понимала, что детство закончилось, ушло безвозвратно, и отныне мне следует рассуждать и поступать по-взрослому. Сестрицы почувствовали происходящие во мне перемены. Им казалось, что я важничаю, и иной раз они старались поддеть меня. Но я оставалась невозмутимой и на их шутки только задумчиво улыбалась. По большей части мой разум был занят тем, что пытался вообразить, как это все будет: кадетский корпус, учеба… Кадетский корпус! Это словосочетание меня немного коробило. Ведь я все-таки барышня… Это что же – я буду барышня-кадет? Или барышня-кадетка? Как-то нелепо звучит… Впрочем, допускаю, что это во мне говорят мои предрассудки, ведь самим эти люди из будущего, как я понимаю, смотрят на подобные вещи гораздо проще. Да что там проще – они вообще не делают разграничения между женской и мужской прерогативой. И это, если подумать, просто замечательно. Это как-то вдохновляет, ведь при подобном подходе множество женщин смогли бы реализовать себя в гораздо большей мере, чем это было на протяжении веков… Да, пришло время ломать традиции; только пусть это будет мягко и постепенно – так, чтобы не вызывало протеста у приверженцев патриархата…

А что если в этом «кадетском корпусе» девушек будут всерьез обучать военному делу? Ведь там, насколько я поняла, будут разные «факультеты». Есть ведь такие девицы, которые готовы радостно осваивать сугубо мужское ремесло (вон, взять хотя бы ту же Дурову)… Дав волю своему воображению, я представила себе женщин, которые умеют владеть оружием, обладают силой и ловкостью тренированных мужчин. Мне пришло в голову, что, возможно, госпожа Антонова – одна из таких. Ведь детали ее образа выделяли ее из привычных мне представительниц женского пола: жесткое выражение лица, стальной блеск глаз, осанка опытного военного, манера разговаривать четкими и короткими фразами… Далее моя фантазия нарисовала мне молодых девушек, которые специально будут выбирать себе эту стезю. Наверное, они будут такие же суровые и хладнокровные, а еще они будут обладать до безобразия развитыми мышцами… Ну что ж, если это их выбор – почему бы и нет? Но я бы не хотела стать такой. Я бы хотела остаться нежной и женственной…

Так я рассуждала накануне. А сегодня… сегодня все мои фантазии вместе с умозаключениями были разбиты в пух и прах. И вот как это произошло.

Утром снова приехала госпожа Антонова, причем не одна. С ней были две девицы. Я увидела их в окно, и, по правде говоря, была сильно заинтригована. Что-то было в этих девицах необычное… Но что именно – мне определить не удалось, так что я поспешила вниз, чтобы разгадать эту загадку.

Но когда мы, все четверо, оказались лицом к лицу, и девушки, будучи представлены по именам, поприветствовали меня со всем положенным пиететом (ровно в меру), мне не пришлось долго ломать себе голову, так как госпожа Антонова теперь представила их более подробно.

– Ольга, это телохранительницы вашего жениха, – сказала она, сделав вид, что совершенно не обратила внимания на мое изумление от этих слов, – подпоручики эскорт-гвардии Анна Хвостикова и Феодора Контакузина.

Девицы?! Телохранительницы? Выпускницы того самого кадетского корпуса, где из юных дворянок-сироток делают эдаких стальных пантер? Подпоручики эскорт-гвардии с личной благодарностью моего дяди Михаила, занесенной в персональный формуляр? А ведь такая благодарность, касающаяся дел, не подлежащих огласке, может стоить иного ордена. На вид такие молоденькие и хрупкие, с глазками, уставленными в пол… Да и вообще…

Я просто потеряла дар речи. И только молча смотрела на Анну и Феодору, стараясь лишь, чтобы выражение моего лица не было слишком глупым. Я даже сподобилась слегка кивнуть: мол, понятно. Хотя ничего мне не было понятно! Они были очень миловидны, эти две «телохранительницы». Стройные и грациозные, они держались с достоинством, но без всякого подобострастия. И теперь они казались мне еще более необычными, хотя на первый взгляд ничего такого особенного в их облике не было. В голове моей вертелось множество вопросов, но ни один из них я не могла задать госпоже Антоновой в данной ситуации.

Она же невозмутимо продолжала:

– Я решила, что вам следует познакомиться, кроме того, нужно кое-что прояснить для вас, Ольга. В будущем этим девушкам предстоит стать вашими первыми фрейлинами. Они хоть и нетитулованные дворянки, но хорошо образованы, имеют чувство такта, а кроме того, лично преданны вам и вашему жениху. Кого попало королевич Георгий не назовет своими «сестренками» и «побратимками». Они готовы были отдать за него свою жизнь и он это оценил. Такие фрейлины не предадут, не будут сплетничать, а вместо того могут стать близкими соратницами и уже вашими телохранительницами. Кроме того, наряду с вами им суждено стать лицом России в Сербии, а потому им предстоит стать вашими соученицами на факультете управления. Возможно, к их числу добавятся еще девушки, а может, и нет, но вместе вы должны стать одной целой командой.

В ответ я важно кивала, но в это время меня все сильней накрывало ужасное, новое для меня чувство… и я прикладывала массу усилий для того, чтобы оно никоим образом не отразилось на моем лице. И это была ревность. Мой жених, мой Георгий практически постоянно находится в обществе этих красавиц? Такой поворот стал для меня неприятной неожиданностью, и все остальное как-то отошло на второй план. И я уже не задавалась вопросом, каким образом эти девицы попали в кадетский корпус ГУГБ и стали телохранительницами и почему я не наблюдаю у них громады мышц и соответствующих манер. Нет – меня испепеляла ревность; ее «стрелы огненные» больно пронзали мое сердце, и я героически пыталась совладать с собой.

Наконец мне это вроде бы удалось. Пришлось вспомнить и примерить на себя ту мучительную, давно известную мне данность, что у взрослых мужчин всегда бывают «отношения» – ну, не те, которые всерьез, а так… для удовольствия. Взрослые говорят об этом шепотом и называют это «спать», а иногда по-старинному «махаться», но я достаточно хорошо знаю, что это означает на самом деле…

Выходит, мой жених не исключение, подумала я с тоской. Ведь невозможно же постоянно находиться рядом с такими красивыми девицами и оставаться равнодушным к их чарам! Все эти манерные актриски, балеринки и прочие представительницы полусвета, за которыми так любят увиваться молодые повесы, не стоят и одного ноготка эти спокойных и грациозных девиц… Но все же это был ошеломляющий удар по моему сознанию.

И сейчас, когда я пишу эти строки, я испытываю невообразимый стыд за то, что произошло дальше. Кто дергал меня за язык? Почему на какое-то мгновение я перестала контролировать себя? Я повела себя точно простолюдинка, точно ревнивая жена какого-нибудь сапожника… Я, натянуто улыбаясь, спросила у этих «телохранительниц»:

– Так, значит, девочки, вы спите с моим женихом?

Наступила тишина, во время которой какая-то птичка из кустов вдруг залилась замысловатой трелью. Кажется, растерялись все. Госпожа Антонова, обычно такая невозмутимая, нервно кашлянула, а девицы переглянулись между собой, будто обменялись записками. И потом одна из них, Анна, посмотрела мне в глаза прямым и честным взглядом.

– Да, Ваше Императорское Высочество, – сказала она, – мы спим, точнее, спали, с королевичем Георгием в одной постели. Но совсем не в том смысле, в каком вы, возможно, подумали. Наша работа отнюдь не подразумевает подобных обязанностей… Если бы в спальню проник злоумышленник, то ему бы пришлось добираться до своей жертвы через одну из нас. А вторая в это время проснулась бы и застрелила негодяя. А ваш жених – весьма благовоспитанный молодой человек, и, к его чести, не страдает неумеренным женолюбием и невоздержанностью в плане плотских удовольствий. Кроме того, он сразу нарек нас своими сестренками, а слово «сестра» для него свято. Думаю, что вы найдете в его лице идеального мужа, который весь свой мужской пыл будет оставлять только вам, вместо того чтобы разбрасывать его по сторонам.

И, странное дело – я поверила. Может быть, в правдивости этих слов меня убедило то, как она смотрела на меня. И вот тут-то на меня и накатил стыд… Я не знала, куда девать глаза. Не знала, что говорить…

Но девицы очень умело сгладили неловкость положения. Они сделали вид, что ничего особенного не произошло, и как-то плавно перевели разговор в безобидное русло… Они сказали, что совсем скоро они вместе с Георгием убывают на войну, но обещали доставить моего жениха обратно в целости и сохранности…

И при этом Анна и Феодора они были так милы и дружелюбны, так искренни и очаровательны, что я постаралась забыть о своей глупой выходке. Я лишь мысленно пообещала себе, что больше никогда, ни при каких обстоятельствах не поведу себя подобным образом… все, я уже не ребенок. Кроме того, моя несдержанность все же помогла мне обрести душевный покой. Мой жених не изменяет мне! Как это замечательно… А ведь если бы не мой бестактный вопрос, я бы так и мучилась ревностью и обидой – и совершенно напрасно.

А когда они уехали, ко мне подошла Татьяна… Мы с ней особенно дружны, и Вячеслав Николаевич даже называет нас «старшей парой» – в противовес двум младшим сестрам Марии и Анастасии. Мы даже живем в одной комнате, и так было столько сколько я себя помню.

– Можно сказать тебе секрет? – шепнула Татьяна мне на ухо.

– Конечно! – сказала я.

Уже давно сестренка не доверяла мне своих милых секретиков… Помнится, последний был о том, что она заочно влюбилась в капитана Блада. Эту книжку (весьма затертую, да еще и отпечатанную в так называемой «новой орфографии», из-за чего она кажется полной забавнейших орфографических ошибок) принес в наш дом Вячеслав Николаевич. Как он сказал, «ради воспитания юношества». Я отнеслась к этому пиратско-рыцарскому роману с интересом и не более того, а вот на Татьяну трагическая фигура главного героя произвела глубочайшее впечатление. «Я люблю того, кого не существует! – горестно сказала она тогда, – наверное, это самая несчастная любовь на свете!»

Но на этот раз оказалось, что объект ее интереса вполне реален. Поначалу сестричка принялась меня интриговать.

– Мне один молодой человек понравился… – сообщила она. – Он такой… такой… красивый… и у него приятный голос… и он весьма начитан, хотя по-русски говорит еще довольно плохо… Угадай, кто это?

– Ну, я не знаю… – пожала я плечами.

– Я дам одну подсказку… – сестричка хитро прищурилась. – Он был у нас тут совсем недавно, вместе с дядей Михаилом и адмиралом Ларионовым…

– Неужели Борис, царь Болгарский? – воскликнула я.

– Ш-ш-ш… – Татьяна приложила палец к губам и огляделась по сторонам. – Никому не говори. Он мне очень, очень понравился! Ну вот прям ОЧЕНЬ! – Тут она потерла нос и тихо пробормотала: – Нельзя ли мне тоже… ну, это… замуж? И будем мы с тобой, две сестры – одна в Сербии другая в Болгарии – ездить друг другу в гости. Тогда наши мужья точно не подерутся…

– Тогда, – с серьезным видом сказала я, – тебе через пару лет придется поступить в то же заведение, что и мне, и это отнюдь не Институт благородных девиц. Королева, или там царица – это очень ответственная работа, которая потребует от тебя специальной подготовки. Впрочем, ты только шепни о своем желании на ушко тетушке – и сама все узнаешь. Но только сделай это так, чтобы не слышали младшие, а то они тебя задразнят. Ведь подходящих принцев только двое, и мы их уже расхватали.

Говорят, что политика часто укладывает в одну постель самых разных людей. Но иногда бывает и наоборот… Вот и сейчас в комнате третьеразрядной гостиницы собрались офицеры турецкой армии, как говорится, среднего звена: один подполковник (бин-баши), три майора (кал-агаси), капитан (юз-баши) и один гражданский чиновник по телеграфному ведомству, смотревшийся среди блестящих военных как ручная крыса на выставке породистых котов. Подполковником был Нуреддин-бей, сын командующего 3-й армией Ибрагим-паши, майорами: прославленный в боях с повстанцами Энвер-бей, известный деятель младотурецкой партии Ахмед Ниязи-бей и инспектор Румелийской железной дороги Ахмед Джемаль-бей; а звание капитана носил Кемаль-бей (позже ставший известным как Ататюрк). Всех собравшихся объединяло то, что, будучи членами партии «Единение и прогресс» они считали, что лучше всякого султана способны сделать Османскую империю снова великой, скопировав в качестве образца смесь Германии и Британии. Турецкий султан с этими настроениями своих офицеров боролся, но как-то несерьезно. Там, где его предшественники рассылали шелковые шнурки^[21], рубили головы и сажали на кол, он лишь высылал проказников подальше от Стамбула: в Сирию, Месопотамию или Македонию, назначая их командовать воинскими частями.

Но главным действующим лицом в этом собрании, как ни удивительно, был чиновник телеграфного ведомства Мехмед Талаат-бей из Салоник, впрочем, состоявший все в той же организации неполживых свободолюбцев. В руке у него был зажат скомканный бланк телеграммы, отправленной из Стамбула от имени сераскира (главнокомандующего османской армией) Мехмеда Реза-паши и предназначенной командующему третьей османской армии Ибрагиму-паше. В этой телеграмме первым пунктом черными арабскими буквами по желтоватой бумаге казенного бланка было написано, что в связи с опасностью военного нападения на Османскую империю стран Балканского союза и России среди подданных его величества султана Абдул-Гамида Второго объявляется всеобщая мобилизация. Второй пункт гласил, что с начала боевых действий на всей территории Османской империи объявляется газават – священная война против всех неверных. При этом турецкая армия и правоверные подданные его величества султана не должны делать различия между неверными и убивать всех, до кого смогут дотянуться. В этой войне у Оттоманской Порты не будет союзников, а только враги. В-третьих – всех политически неблагонадежных офицеров, членов партии «Единение и прогресс», предписывается отстранить от командования, взять под арест и отправить под конвоем в Стамбул.

Помимо телеграммы, при Мехмед Талаат-бее имелся экземпляр лондонской «Таймс» за девятое июня, которым ему удалось разжиться у британского консула в Салониках, а в газете имелась язвительная статейка «Потворство русской агрессии. Король Эдуард сошел с ума», принадлежащая перу некоего Савролы^[22], прожженного журналиста и начинающего политикана. В этой статье автор простым и понятным английским языком описывал международную политическую ситуацию после Ревельской конференции – так, как она виделась из Вестминстерского дворца^[23]. И ничего хорошего для Османской империи из этого видения не проистекало. Континентальный альянс был так силен, что связываться с ним желающих не нашлось, тем более что его противники оказались не только слабы, но и разобщены. Британия, Франция и Австро-Венгрия были каждый сам за себя. И если Вена опасалась набега диких русских казаков, то Париж всерьез переживал по поводу возможности незваного визита германских гренадеров, готовых в любой момент позадирать подолы распутным парижанкам. Посмотрите туда, чертовы лентяи – Елисейские поля и бабы; посмотрите сюда – Эйфелева башня и опять бабы. Но самое неприятное заключалось в самой Великобритании. Когда премьер Генри Асквит и глава Форин-офиса сэр Эдуард Грэй собрались было дезавуировать подпись короля под итоговым заявлением конференции, весьма влиятельные и уважаемые люди (клика адмирала Фишера) встретили их в кулуарах Парламента и попросили этого не делать, поскольку такой шаг был чреват неприятностями для британской политической репутации и не только… Что «не только», вслух не сообщалось, но, видимо, было обстоятельство, которое заставило британских политиков передумать.

«Королю дали взятку! – патетически восклицал автор статьи, – это очевидно. Кроме того, его дочь Виктория замужем за русским адмиралом Ларионовым, этим цепным псом императора Михаила, и как раз это человек фактически назначен правителем Болгарии, в связи с малолетством законного царя Бориса. Конфликт интересов налицо. Британия в опасности!»

Безусловно, лидером среди собравшихся был Энвер-паша. Его часть, хорошо обученная и дисциплинированная, была хорошо известна как сербским и болгарским четникам, так македономахам. Не перечесть, сколько бессильных проклятий обрушивалось на голову этого человека. Правда, с недавних пор и он ощутил, что в некоторые места лучше не лезть, – вот и сейчас звериное чутье на опасность говорило ему, что в данной ситуации тоже скрывается ловушка.

– Старый бабуин, – сказал он про султана Абдул-Гамида, – доигрался в свой зулюм^[24] до того, что даже у британцев лопнуло терпение, а Германия махнула на нас рукой из-за постоянных задержек с разрешением на постройку железной дороги^[25] из Константинополя в Басру через Багдад. Из нас, скорее всего, хотят сделать главных виновников надвигающегося поражения. Тридцать лет назад Османская империя проиграла войну одной России; сегодня ей не справиться даже с союзом из Сербии, Черногории, Болгарии и Греции. Призыв к газавату – это шаг отчаяния и желание замазать кровью неверных собственные грехи. Тем более что в итоге в живых не останется вообще никого, ибо победители будут безжалостны и уничтожат правоверное население Фракии и Румелии таким же жестоким образом. А виновны в этом будем как раз мы, поскольку не смогли этого предотвратить.

– Час выступления настал, – сказал горячий и порывистый Ахмед Ниязи-бей, – пока нас и в самом деле не арестовали, нужно выйти из повиновения Ибрагим-паши, объявить о восстановлении конституции 1876 года и обратиться с воззванием к главам иностранных держав с тем, что режим султана Абдул-Гамида низложен.

– Еще, – сказал Энвер-бей, – необходимо обратиться к населению из местных неверных, обещая им свободу, равенство и братство. А вешать мы их будем потом, ведь сейчас главное – отвертеться от того, что нам приготовил русский царь Михаил, являющийся сыном и достойным учеником самого Иблиса.

– Боюсь, уважаемый Энвер-бей, – ответил Ахмед Ниязи-бей, – что такое воззвание окажется в высшей степени бесполезным. Вожди автономистского крыла местных болгарских повстанцев в последнее время либо были убиты, либо бежали в Европу. Сейчас в местных горах в полной силе только сторонники присоединения Западной Румелии к территории Болгарии, а у них вы своим воззванием не вызовете ничего, кроме ярости и насмешек. Зачем им нужны крошки из наших рук, когда русский царь наверняка обещал им все и сразу.

– Кроме болгар, – сказал Энвер-бей, – в Румелии проживают греки, сербы и албанцы. И ничего не значит тот факт, что албанцы – такие же правоверные, как и мы с вами. Османская армия уже не раз подавляла их восстания, ибо они также жаждут независимости от Стамбула. Да и не мудрено. Этот вислоухий ишак султан Абдул-Гамид превращает в протухшее ослиное дерьмо все, к чему прикасаются его лапы. Воззвание к местным жителям необходимо составить так, чтобы каждый решил, что оно как раз про него. Нужно пообещать снижение налогов, уменьшение цензуры, облегчение торговли, а также увеличение национальных и религиозных свобод. Сейчас мы можем обещать все что угодно, но как только наша власть укрепится, мы все свое возьмем с неверных сторицей. И, самое главное, уважаемый Нуретдин-бей, не беспокойтесь по поводу вашего отца. Мы не собираемся причинять ему зло. Заслуженные военачальники на нашей стороне тоже нужны. А вы уж постарайтесь уговорить его так, чтобы многоуважаемый Ибрагим-паша был среди нас не почетным пленником, а дорогим гостем.

– Болгары, – вздохнул инспектор Румелийской железной дороги Ахмед Джемаль-бей, – составляют среди местных неверных большинство, и если они вновь обернутся против нас^[26], мы будем обречены на нелегкие сражения. К тому же, если и в самом деле на территорию Западной Румелии войдет болгарская армия, то болгарские четники сразу побросают свои фракционные разногласия и побегут пинать нас в зад, чтобы мы поскорее убрались на другую сторону Босфора. По-другому никак, настолько замудрила всем головы русская пропаганда.

После этих слов в помещении наступила гробовая тишина. Присутствующая публика только теперь поняла, что ни в случае успеха, ни тем более в случае неудачи назад уже не отступить. С одной стороны – султанский режим, осознавший близость своей окончательной кончины, а с другой – неукротимый русский царь, жаждущий смыть турецкой кровью давнее унижение России, павшее еще на его прадеда, а также сербы, болгары и греки, полные мстительных эмоций за столетия оттоманского ига. Тот, кто попал в эти жернова, шансов выйти живым почти не имеет.

– Ладно, – махнул рукой Энвер-бей, – в любом случае надо начинать восстание – другого выхода у нас нет. Каждый из нас знает, что ему делать, и думаю, что никто не подведет. А вы, – обратился он к Мехмед Талаат-бею, – оказали нам величайшую услугу, и мы этого не забудем. А сейчас ступайте и отправляйтесь обратно к себе в Салоники, чтобы по возможности точно осведомлять нас обо всех важных правительственных телеграммах. Как только наша повстанческая армия захватит Салоники, вы будете назначены губернатором этого города.

– Ваша мудрость, уважаемый Энвер-Бей, – сказал Мехмед Талаат-бей, – может соперничать только с вашей прозорливостью. Я выполню ваше поручение со всем возможным тщанием.

С этими словами почтовый чиновник развернулся и вышел прочь из комнаты. Правда, почти сразу по окнами комнаты раздался топот копыт и грохот колес по брусчатке, похожий на тот, что создает бешено несущийся по узкой улице экипаж. Такое бывает, если кони чего-нибудь испугаются и понесут. Потом в этот шум вплелся звук, похожий на то, будто пара силачей раздирают по шву толстую ткань, и тут же раздались крики прохожих: «Убили, убили, совсем убили!!!». Не сговариваясь, турецкие офицеры бросились на улицу и обнаружили своего недавнего знакомца лежащим на земле в луже крови, раскинувшим руки и ноги. Несмотря на легкий ветерок, отчаянно воняло сгоревшим порохом, а Мехмед Талаат-бей выглядел так, будто в него из револьверов стрелял сразу взвод солдат. При этом на стене дома, возле которой произошло происшествие, отлетело не менее квадратного метра штукатурки…

Да, жизнь – быстротечная штука: только что они разговаривали с этим человеком, строили планы, и вот он уже лежит на земле, мертвый как бревно… И убили его, несомненно, русские боевики или те, кого русские снабдили для этого всем необходимым: от оружия и повозки до указания точного места и времени покушения.

Над Европой догорал летний закат. Багровое солнце садилось в облака, заливая землю светом цвета расплавленного золота. Эрцгерцогская чета молча наблюдала это великолепие, стоя у раскрытого настежь окна. Для кого-то закат – это просто закат, а для кого-то – символ конца известного им мира.

– Мне страшно, душа моя… – Герцогиня положила руки на плечи сидящему супругу, – в воздухе как будто пахнет грозой и витает ощущение какой-то великой катастрофы. Вот сейчас полыхнет молния прямо с ясного неба – и мы с тобой обратимся в прах, и вместе с нами рухнет все то, что мы знали и любили. Быть может, я напрасно тревожусь, но это чувство не отпускает меня ни днем, ни ночью…

– Твоя тревога не напрасна, моя радость, – отвечает своей жене наследник австрийского престола, – время сейчас такое, когда лучше и не жить культурному европейцу. Мы на пороге неизбежной Великой Войны за передел Европы, и главным мотором этой неизбежности является русский царь. Он молод, в меру целеустремлен, в меру жесток и беспощаден, но главной его особенностью является восприятие России как абсолютной ценности, ради интересов которой можно отправить в пекло весь остальной мир. Сейчас интересы России толкают этого нового Тамерлана в сторону нашей Австро-Венгерской Империи.

– И что, – испуганно произнесла герцогиня София, – с этим ничего нельзя сделать?

Эрцгерцог поморщился.

– Мой чрезвычайно долгоживущий дядя, – сказал он с кривой усмешкой, – за последние шестьдесят лет своей жизни успел сделать очень много гадостей нескольким поколениям русских царей, начиная с прадеда нынешнего императора. Такое не забывается. Кроме того, Австро-Венгерская империя находится в хронической ссоре с младшими братьями русских: сербами и болгарами…

– С Болгарией, – возразила герцогиня София, – до недавнего момента были вполне хорошие отношения, да и с Сербией мы почти дружили – до тех пор, пока эти злые сербы не порубили на куски своего короля вместе с королевой… А твой дядя даже не объявил им войну, чтобы отомстить за жизнь августейшей особы…

– И правильно сделал, – проворчал Франц Фердинанд, – потому что в таком случае мы имели бы общеевропейскую бойню на пять лет раньше. Союз России и Франции против Германии и Австро-Венгрии. Да в Париже только этого и ждали. Думаю, что убийство несчастного Александра Обреновича и его жены королевы Драги – дело рук небезызвестного французского Второго Бюро^[27]. Военная мощь Германии растет не по дням, а по часам, и французы, видимо, подсчитали, что совсем скоро они не смогут справиться с ней даже при помощи злого русского медведя. Так что чем раньше случилась бы эта война, тем лучше было бы для них.

– Да, это так, душа моя, – сказала герцогиня София, – но ведь теперь этот гадкий Вильгельм предал нас, переметнувшись на сторону русских.

– Этот гадкий Вильгельм, моя дорогая, – назидательно произнес эрцгерцог Франц Фердинанд, – является кайзером Германии, и в первую очередь должен думать именно о ее интересах. Император Николай казался ему вялым слабовольным правителем, подверженным интригам и влиянию своего окружения, при котором Россия будет плохим союзником и легким противником. Император Михаил, несмотря на свою молодость и прошлую репутацию беззаботного мальчишки, сделан из другого теста. Да и в окружении у него не великие дядья, беззаботные прожигатели жизни, а суровые пришельцы из будущего, твердо знающие, как надо и как не надо управлять государством. Союзником империя царя Михаила является хорошим, а вот противником таким, от которого лучше держаться подальше. Поэтому и выбор кайзера Вильгельма был очевиден – союз с Россией, необходимый для того, чтобы накрутить хвост еще одному своему исконному врагу, Великобритании. Вчерашняя любовь забыта, и теперь он всей душой отдался новой страсти. Ничего личного, как говорят в таких случаях те же англичане, только государственные интересы.

– И что же теперь будет? – спросила герцогиня София, прижимаясь к мужу. – Мне страшно даже подумать о том, что теперь ждет нас и наших детей…

– Я предполагаю, – пожав плечами, ответил Франц Фердинанд, – что, разгромив Австро-Венгрию, император Михаил планирует сохранить независимость только двух составляющих части нашей империи. Это королевства Богемии (Чехии) и Венгрии. Ты какую корону предпочтешь: Богемскую или Венгерскую? Лично мне нравится Богемия. Хорошо развитая страна с тихим и послушным народом, управлять которым не составит больших проблем. А мадьяры пусть остаются со своим гонором, тем более что Михаил, скорее всего, после победы как следует урежет их территорию. А то они возомнили себя Бог знает кем…

– Да что ты говоришь, дорогой?! – всплеснула руками герцогиня.

– А что я такого говорю? – удивился эрцгерцог. – Я ничуть не сомневаюсь в возможности Континентального альянса нанести нам сокрушительное поражение. Силы сторон несоизмеримы, тем более что на помощь к русским и немцам набегут итальянцы и румыны в надежде урвать и себе по сладкому кусочку. А после этого… Мой дядя стар и не имеет прямых наследников, а император Михаил уже несколько раз провозглашал вслух, что все германское должно быть германским, все сербское должно быть сербским, болгарское – болгарским, и так далее. Себе он при этом возьмет Галицию, Словакию и, возможно, часть Трансильвании, чтобы держать под контролем карпатские перевалы. Остальная Трансильвания отойдет румынам, Хорватия и Босния – сербам, Трентино и Триест – итальянцам, а все территории, населенные немцами – Германской Империи. Вот и получается, что не поделенными останутся только Венгрия и Богемия, за счет которых русский царь и проявит «благородство», сохранив хотя бы часть владений за законными наследниками.

Немного помолчав, Франц Фердинанд продолжил:

– Ты ведь знаешь, моя дорогая, что я не слишком люблю славян, особенно сербов и русских. Богемцы – такие как ты – уже впитали цвет и вкус европейской культуры и перестали быть настоящими славянами, а вот сербы, несмотря на европейские костюмы, в душе все еще остаются дикарями. О русских можно сказать то же самое, но если сербы – это смешные дикари, то русские в своей дикости просто страшны. Они уверены, что Бог в этом мире устроил все только в их интересах и что на них возложена великая миссия спасти мир от неизбежной катастрофы. Знаешь, когда я прочитал некоторые речи императора Михаила, мне стало интересно это мессианство – и я написал ему письмо… Что самое любопытное – он мне ответил. Какие там мысли его, а какие его ближайших советников – понять трудно, но то, что он пишет, решительно интересно. Кстати, он в пух и прах разгромил мою программу Соединенных Штатов Великой Австрии^[28]. Мол, такая сферическая конструкция может быть устойчива только в полном вакууме и при отсутствии земного притяжения. По его мнению, каждая из национальных частей империи начнет испытывать тяготение соседних этнически близких государств, и эти силы еще при моей жизни разорвут единое государство на части. И только Венгрии и Богемии не к кому тяготеть, поскольку их нации представляют собой вполне самостоятельные и самодостаточные явления. Теоретически мы с тобой можем получить обе этих короны – с расчетом на то, что один из наших мальчиков унаследует Богемию, а другой Венгрию…

– Мой милый, – воскликнула герцогиня София, – ты забыл, что наш брак морганатический, а следовательно, я не смогу восседать рядом с тобой на троне как королева, а наши мальчики не смогут наследовать престолы?

– Да, – согласился эрцгерцог, – в старом мире такое было невозможно. Но зато в новом мире царя Михаила подобное будет в порядке вещей. В отличие от своего покойного брата, он одобряет наш брак и пишет, что это единственный путь избежать вырождения в правящих семьях. По его мнению, правило равнородности должно быть существенно смягчено, а не то не пройдет и ста лет – и принцы крови начнут жениться на международных авантюристках, торговках с рынка или даже театральных актрисках. Но это то, чего он хочет избежать. Но ты у нас не первое, не второе и не третье, а графиня старого рода, и потому вполне можешь быть полноправной супругой самовластного государя, а наши с тобой дети – полноценными наследниками. Дядя, конечно, будет против, но после того как Австро-Венгрия потерпит сокрушительное поражение, его мнение уже не будет иметь никакого значения. Теперь для нас главное – суметь пережить будущую войну, чтобы потом иметь возможность воспользоваться ее результатами. Да, я не люблю русских, но это еще не значит, что я не смогу иметь с ними дела. Еще как смогу – ведь я не дядя и не позволю, чтобы мои мелочные предубеждения влияли на качество принятых мною государственных решений.

– Душа моя, – София склонила голову перед супругом, – я сделаю все как ты пожелаешь. Но неужели ты уверен, что все будет точно так, как ты об этом сейчас сказал?

– Так или почти так, – кивнул эрцгерцог Франц Фердинанд, – о чем-то Михаил мне написал, а о другом я догадался сам. Твой муж, знаешь ли, никогда не был дураком и всегда прекрасно отличал стекло от бриллиантов. Грядет нечто, что изменит наш мир до неузнаваемости, и главным орудием этого изменения будет как раз русский император. На нас надвигается гроза – и только те, кого не убьет молнией и не придавит упавшим деревом, смогут наслаждаться послегрозовой свежестью и радостным пением птиц. За себя я не боюсь, я мужчина и способен постоять за себя, но вот ты и дети… Вот что. Уже завтра вы соберете вещи и без особой суеты, но быстро отправитесь в Швейцарию, дышать горным воздухом и пить воды. Я буду чувствовать себя спокойней, если буду знать, что самые дорогие для меня люди находятся поближе к природе и подальше от войны.