Глава 13

Иван

Наверное, это уже входило в традицию: видеть Машку, как только проснусь. Рот сам собой растянулся до ушей, в глубине души затрепыхалась маленькая птичка… И больно клюнула прямо в сердце.

Я дернулся и тут же почувствовал каждую клеточку, каждый вершок своего тела. Они болели. Скрипели намятые бока, гундосил нос, лбом будто сваи забивали… О коленях и руках я вообще молчу: написав коллективную жалобу, мои конечности взяли отпуск для поправки здоровья и в ближайшее время слушаться не собирались.

Я вспомнил, как пытался остановить капитана горилл и от этого сделалось еще хуже: саднила уязвленная гордость. Он меня согнул, как монетку из фольги и выжал, как промокашку. Меня, чемпиона Академии по армрестлингу, поднятию тяжестей и борьбе на больших пальцах! И это – при свидетелях.

Челюсть свело от стыда. Это же проще простого: дать отпор взрослому самцу гориллы, при скоплении всего-навсего нескольких сотен тысяч зрителей.

Каждый такое может.

Если напьется в стельку или обкурится до летающих обезьян.

Бережно, как неоперившегося птенца, лелея своё горе, я отвернулся к стене. Стена была щелястая. Решетка, а не стена. Из тонких бамбуковых реек. Словно издеваясь над моим мрачным настроением, сквозь неё вовсю лупило солнце.

В его лучах, золотых и горячих, как растопленное масло, кружились пылинки.

Упрямо пытаясь изгнать из памяти поражение, я уставился сквозь стену на африканскую природу. Та, в отличие от бури в моей душе, являла собой на удивление спокойную картину.

В пыли вольготно расположилось целое семейство. Мать, дородная хавронья черно-коричневой масти с десятком повизгивающих поросят. Детки, на удивление жилистые и поджарые, как волчата, носились вокруг мамаши, рылись, поднимая пятачками тучи пыли, в объедках и громко визжали, теснясь у материнского брюха. Свинья, прикрывшись обвислыми ушами, удовлетворённо похрюкивала.

Рядом степенно прохаживались несколько кур, возглавляемых громадным черным петухом. Вокруг копошились воробьи.

Эти из каждого найденного зернышка устраивали целое событие: возбужденно чирикая, кидались на добычу всем скопом, дрались, толкались… Совсем, как игроки на поле.

Челюсть опять свело.

– Вань… Ну Вань же! – Машка потормошила меня за плечо. – Как ты себя чувствуешь?

Голос просительный и робкий, что было не свойственно моей напарнице. Я горько усмехнулся: издевается. Хочет усыпить бдительность, а затем уязвить побольнее.

Продолжая каменеть спиной, я угрюмо ответил:

– Нормально я себя чувствую. Так же, как и любой человек, которого предали все друзья.

– Но мы же выиграли, Вань.

– А какой ценой? – я всё еще продолжал пялиться в щель. Чем-то этот черный петух был подозрителен. Делает вид, что обхаживает кур, а сам нет-нет, да и зыркнет в мою сторону…

Вздохнув, Машка уселась на кровать, облокотившись о мою спину, как о спинку кресла. Я стерпел.

– Удивляюсь я тебе, Вань, – сказала она чужим лёгким тоном. – Вроде бы и вырос на улице, и жизнь повидал, и магией не первый год балуешься. А ведешь себя как дитё.

Я вскинулся. Напарница скатилась на пол.

– Я? Дитё? А ты ничего не перепутала? Может, это вы с Лумумбой слегка заигрались?

– Да что такого-то? – отряхнувшись, она села на плетеный стульчик, подальше от меня. – Ну, поколдовал он немножко… Так на то и игра.

На мгновение я потерял дар речи.

– Мы же следователи! Мы должны быть выше этого… Только факты и доказательства! Никаких подтасовок.

– Посмотри на это с другой стороны: мы должны были выиграть, чтобы получить эти самые факты. И доказательства.

– Но вы провернули это за моей спиной! Ничего мне не сказав!

Я чувствовал, что в моей речи слишком много восклицательных знаков и замолчал.

– Так тебя волнует не то, что мы смухлевали, а то, что сделали это без тебя? – я не видел, как вошел Лумумба.

Признаться, до этой минуты я вообще не давал себе труда осмотреться и понять, где мы находимся.

Теперь я уделил этому самое пристальное внимание. Лишь бы в глаза наставнику не смотреть…

Находились мы в небольшой круглой хижине – такой же, как и Дом Танцев, только раз в пятнадцать меньше.

Из мебели здесь были бамбуковая раскладушка – я на ней лежал, и стульчик, на котором сидела Машка. Пол устилали полосатые соломенные коврики, а у плавно изогнутой стены притулился столик с тазиком и кувшином.

К сожалению, больше смотреть было не на что.

– Ну так что? – еще раз спросил бвана. – Правда, или желание?

– Меня волнуют оба аспекта.

Даже самому понравилось, как это прозвучало. Веско. Солидно.

– Сотрясение, – кивнула Машка. – Хорошо он с тем гориллой стукнулся… Вань, сколько я показываю пальцев?

– Да причем здесь какие-то пальцы? Я о справедливости говорю!

– Точно. Кукушечка съехала. Или заколдовал кто? – у Машки сделался такой приторно-заботливый, сладенький голосок, что мне захотелось пить. – Шеф, вы на что ставите? На сумасшествие, или на колдовство?

– Ай, да ну вас…

Не доводя до греха, я выпутался из объятий низкой лежанки и ушел в палящий зной.

Кто бы знал, как я устал от этой жары. И всё бы ничего, если б не влажность. Чувствую себя, как консервированный лосось в собственном поту. Даже в башмаках хлюпает. Рубаха, как только я вышел, сразу намокла. По лбу будто лупили раскаленным молотом, ноги налились свинцом.

А тут еще петух. Прошелся туда-сюда, оставляя в пыли четкие росчерки шпор и замер, озирая меня круглым глазом. Зрачок его был черен и пуст, как отгоревший своё уголёк.

Явно собираясь что-то сказать, петух открыл клюв, но передумал. Сделал вид, что вспомнил нечто важное и удалился, гордо подрагивая роскошным хвостом…

А я побрел куда глаза глядят.

И вскоре оказался на берегу пруда. Находился он на задворках тихой гостеприимной деревушки и служил водопоем для многочисленной домашней скотины. Черные маслянистые берега были истоптаны копытами и крестиками птичьих следов. Среди них попадались отпечатки треугольных лап с длинными когтями – может крокодильих, а может, и еще чьих-то.

Так что близко к воде я подходить не стал и уселся на пригорке, выбрав местечко посуше. Никто не беспокоил, хотя стайка голоногих мальчишек и девчонок настороженно наблюдала издалека.

Ветром донесло слово "Бокорван", и я горько усмехнулся: такое прозвище дали мне дети здесь, в городе Бумба – после того, как я показал ребятишкам несколько фокусов… Люблю детей. Они мне представляются копиями нас самих, только менее испорченными. Дети умеют быть счастливыми. И как удивительно мало им для этого надо! Показал, как из-за пазухи голубь вылетает – счастье. А голубь в небе возьми, и превратись в стайку бабочек – ваще восторг. Они и придумали это Бокорван… Ну типа: белый бокор по имени Иван.

Товарищ Седой как-то сказал: – У детей еще всё впереди. А у нас впереди – только они… Мне кажется, я понимаю, что он имел в виду. Мы, дети Распыления, смотрим в прошлое. Всё время вспоминаем, как это было: – до. А те, кто родился в новом мире, никакого "до" не знают. Им нечего вспоминать и не на что оглядываться. Они всеми силами стремятся попасть в будущее.

В мутной коричневой воде темнело несколько крупных валунов и я стал бездумно кидать в них камушки.

Один, как раз очень удачно, попал валуну по макушке. Тот вздыбился, оглушительно фыркая и разбрасывая тучи брызг. Мелькнула черная влажная спина и валун погрузился в воду целиком – только две дырочки и остались.

– Ипоппо не любят, когда им мешают спать, – рядом, как всегда неслышно, появился бвана.

– Так это бегемоты, – запоздало дошло до меня. В Ниле мы таких валунов навидались предостаточно, и почему я не узнал их сейчас, кроме как хроническим дебилизмом объяснить было нельзя.

– Ты был прав насчет цены, – сказал бвана, устраиваясь рядом со мной. Он, правда, не поленился подстелить непромокаемый плащ…

– О чем это вы? – угрюмо спросил я.

Я скучал. Скучал по временам, когда мы были только вдвоём. Нет, я очень люблю напарницу, но… Раньше мы с Лумумбой были командой. Как это там: – "мы спина к спине у мачты, против тысячи – вдвоём".

Вместе носились по стране, разгадывали головоломки… А с тех пор, как нас стало трое, учитель от меня отдалился. Как бы опустил на ту же ступеньку, что и Машку. Он, мол, учитель, а мы – пыль манежная. Обидно.

Я не сразу заметил, что Лумумба вертит в руках небольшую книжицу. Она была в кожаном футляре, с тусклыми от времени металлическими застежками и потертыми уголками. Когда-то футляр, или точнее обложка, была благородно-коричневой, но сейчас стала светло-желтой, почти белой.

– Это дневник мага, – Лумумба бросил на меня короткий взгляд. – Того самого, которого мы убили.

У меня язык прилип к нёбу. Поспешно сглотнув, я облизал губы и втянул воздух.

– Это вам Бумба дал? – бвана молча кивнул. – Так может, если его прочитать, мы узнаем…

Наставник раскрыл книжицу и я понял, что с ней было не так: страниц не было. Только пустая корочка.

– И кто вырвал страницы?

– Линглесу. Он явился к Бумбе, втерся в доверие, помог провернуть несколько делишек, и…

– Стащил дневник. Вот откуда он узнал о Мертвом Сердце.

– Я с самого начала предполагал, что без дневника здесь не обошлось. Он – единственное, что мы не смогли отыскать тогда, десять лет назад. Спрятав артефакт, мы постарались убрать из реальности все следы, все намёки на его существование. Но не нашли дневник мага. И решили, что он его либо уничтожил либо спрятал настолько хорошо, что это уже не имеет значения.

– А он всё время был у Бумбы?

– Вероятно. Не на пустом же месте возникло его государство.

– И он похвастался перед Линглессу секретом своего могущества?

– Коллекционеру мало обладать какой-то ценностью. Ему важно, чтобы кто-нибудь другой так же её хотел, но не мог получить.

– Но хвастаясь, он сам нарывается на кражу.

– Оправданный риск. Придает остроты.

– А вы хорошо его знали? Ну, того мага.

– Лё Биг-Мак, – кивнул Наставник. Его звали Жан-Жак лё Биг-Мак. И он не был магом, скорее… Авантюристом. Рыскал по миру в поисках интересных вещичек, которые можно выгодно продать. Где-то он отыскал Сердце и, видимо, хотел продать его Бумбе, но… – бвана замолчал.

– Но?

– Он не успел. Мёртвое Сердце обладает сложной, очень подвижной структурой. Оно мгновенно подстраивается под хозяина… и подчиняет себе, постепенно выпивая всю его силу.

– И почему все так стремятся его получить?

– Сердце исполняет желания. Но не простые, а тайные. Такие, о которых человек и сам лишь смутно догадывается.

– Это… Это пугает.

– До усрачки, – спокойно кивнул бвана. – Поэтому к Сердцу ни в коем случае не должен прикасаться маг.

– Ваш отец погиб из-за него?

– Мой отец был очень сильным магом, – глядя в землю, сказал Лумумба. – Он думал, что сможет управлять им. Понять, как оно устроено, изучить и… подчинить. Но не успел. Сила рождает равное ей противодействие, и артефакт… В общем, нам пришлось…

– Нет, – я не мог поверить, что бвана сам, своими руками…

– Да, – слова легли тяжело, как надгробная плита. – Более того, я хочу, чтобы мы с тобой договорились прямо сейчас: если одного из нас подчинит Сердце…

– Я понял. Договорились.

После Зоны, после Бел-Горюч камня, страшно подумать, какие у меня могут быть тайные желания.

Бвана молча похлопал меня по плечу.

Смеркалось. Солнце, как громадный апельсин, плескалось в жарком мареве заката. Небо дымилось оранжевым, палевым и голубым. У самого горизонта копились и пухли тяжелые грозовые тучи.

Силуэты акаций, черные и зловещие, казались вырезанными из бумаги.

Бегемоты негромко пофыркивали, в листьях пальм над нашими головами просыпались крыланы – наверное, собирались на ночную охоту. А я наконец-то был счастлив: мы с бваной сидели и обсуждали работу. Совсем, как в старые добрые времена..

– А что это вы тут делаете? – прокурорским тоном спросила Машка. Я подпрыгнул.

– Да ничего, – отозвался Лумумба. – Бегемотов вот на удочку ловим…

Напарница посмотрела так, будто не понимала, шутит он или нет.

– Базиль, там вас красивая женщина домогается. Иди, говорит, за этим великолепным, бесподобным, умопомрачительным мужчиной, и одна не возвращайся.

Теперь наставник посмотрел так, будто не верил.

– Да я правду говорю! – возмутилась Машка, честно хлопая ресничками. – Мечта поэта: золотые глаза, нежно-карамельная кожа, клыкастая улыбка… Пойдете?

– Спасибо за приглашение, но нет, – вопреки словам, наставник поднялся. Поправил крахмальную манишку, проверил узел галстука и нацепил плащ. – Так где, говоришь, она ждет? – было видно, что щеки у него, не смотря на тёмную кожу, порозовели. – Это я на всякий случай, чтобы случайно не наткнуться…

– А во дворце у Бумбы. Он, кстати, тоже там будет. И все придворные в придачу.

Бвана моргнул пару раз, а потом плюнул. И не оглядываясь, пошел прочь.

Машка посмотрела на меня.

– А ты чего расселся? Нас тоже касается.

Я был уверен, что мы находимся где-то в глуши, в деревне. Но, повернув пару раз, напарница вывела меня на главную площадь. Собралась изрядная толпа…

Будут бить, – с наскока, не разобравшись, решил я. – За что – всегда найдется.

Но присмотревшись, понял, что бить, может, и не будут. Во всяком случае, не прямо сейчас.

Разодеты все были так, что глаза слезились. Бусы, перья, цветастые ткани, белозубые улыбки, яркие, будто самоцветы, глаза…

В центре площади возвышался помост из трех разновеликих ступенек, к нему вела красная дорожка.

Вокруг тусовались, я так понимаю, сливки местного общества: в белых, как лебединое перо, распашонках и таких же шапочках. Среди них, как племенной боров среди стада карликовых свинок, возвышался Бумба.

Немного в стороне, в своём черном плаще и шляпе, стоял бвана. А вот рядом с ним… Как сказал классик, "Знойная женщина. Мечта поэта"…

Высокая. Платье – будто её облили жидким золотом, да так и оставили. Шея утопает в кольцах до подбородка – голова в тюрбане кажется изысканной вазой на золотой подставке.

Я не сразу понял, что она – та самая ягуариха, что не давала Машке житья в игре.

Женщина смотрела на нас раскосыми кошачьими глазами и плотоядно улыбалась.

– Вань, чего завис? Нам туда, – дернула меня за палец Машка и указала на красную дорожку.

– З-зачем?

Шоколадная красотка наводила ужас. Чтоб я приблизился к ней по доброй воле? Лучше пусть побьют. Так безопаснее…

– Как зачем? Награждение! Мы же выиграли, помнишь? – Машка тянула и тянула, а я никак не мог оторвать ног от земли. Будто башмаки гвоздями прибили. – Подарок вручать будут!

Я вдруг остро ощутил влажные на заду штаны и мятую, всю в зеленой траве, рубаху. Попытался пригладить волосы пальцами, но понял, что бесполезно. А еще я давно не брился…

От конца красной дорожки махал Сет. Он вырядился в золоченый смокинг. На ногах – желтые штиблеты, в откинутой руке – золотая трость, в широкой улыбке – золотой зуб. Всё в тон, всё со вкусом.

Даже Машка была в платье. Один я – охламон… Я икнул. Машка? В платье? И как я этого сразу не заметил?

Платье было такое… без плеч. Типа сарафан. Ткань тонкая, прозрачная, в зелено-коричневые ромбы. Даже волосы её были аккуратно причесаны и заплетены в толстую, как полено, косу, кокетливо перевязанную зеленым бантиком. Лицо напарницы было свежим, умытым, и пусть лопнут мои глаза, она даже губы накрасила!

На какой-то миг я онемел. Наверное, видеть её ТАКОЙ было настолько непривычно, что мой мозг, дабы не перегреться, услужливо заменил реальность на привычную картинку пацанки в драной джинсе.

Но всё хорошее когда-нибудь кончается.

– А я всё думала: когда ты заметишь? – сказала Машка. Скулы на её лице заострились, на меня она не смотрела.

– Угм, – только и мог вякнуть я.

– Ну… И что думаешь?

– Думаю… А куда ты спрятала пистолеты?

Черт, совсем ведь не то хотел сказать!

– Не ссы. Куда надо – туда и спрятала.

И Машка пошла по красной дорожке навстречу Лумумбе, Бумбе и всем остальным. Я, как побитая собака, поплелся следом.

Награждение прошло, как в тумане. Бумба что-то говорил, его слова перекрывали улюлюканья подданных – они заменяли аплодисменты.

К нашим ногам бросили и раскатали длиннющий бухарский ковер – такой только в кабинет товарищу Седому, для особо провинившихся сотрудников.

Седло – размером с запорожец, обитое малиновым плюшем и увешанное золотыми кистями – водрузили рядом. Потом я узнал, что седло это – для верблюда.

А на седло поставили маленький неработающий телевизор.

М-да… Ну ладно, ковёр. Можно его в нашей с бваной квартире разместить. Одним концом на стенку повесить, а другой по полу раскатать… Седло вместо кресла приспособить, а телик… Телик в комиссионку сдать – нам его всё равно смотреть некогда.

Только вот беспокоит одна мелочь: подарки-то здесь, а квартира – в Москве…

Очнулся я внезапно. Будто лампочку включили. Или сдернули душный, мешающий дышать и смотреть полог. В одной руке – фужер с чем-то шипучим, в другой – шашлык из жареной саранчи.

А привела меня в себя вот какая мысль: надо встать, отыскать Машку и наконец-то сказать ей, какая она красивая, замечательная и… и вообще.

Тут надо понимать: трезвым я на такой подвиг ни в жисть не решусь. Пьяным… нет, пьяным тоже нельзя. Ляпну опять что-нибудь не то. А вот сейчас, после пары бокалов шипучего пальмового вина… Это казалось очень удачной идеей.

С такой мыслью я и поднялся с груды подушек, но был схвачен и скручен капитаном команды горилл. Добрый дядька был так впечатлён моими подвигами, что предлагал тут же, не сходя с места, вступить в их команду третьим нападающим. Нужно только, чтобы надо мной поработал местный колдун. Ну, придал мне традиционный для их команды вид… И зарплата хорошая: отдельная хижина и три телеги бананов в месяц.

На этом месте я сообразил, что это не отвлеченный разговор, а конкретное предложение. Я онемел. А затем, тщательно продумывая жесты, попытался объяснить, что бананы – это, конечно, хорошо, просто отлично.

Но вот мех мне вряд ли пойдет. К тому же, рыжих горилл не бывает – это я специально узнавал, у специалистов. Так что, спасибо за предложение, и при других обстоятельствах я бы обеими руками, да и ногами тоже, но вот прямо сейчас меня ищет наставник, сиречь – вожак стаи… Насилу отбился.

Хорошие мужики эти гориллы. И пить умеют.

Рыжая Машкина коса мелькнула у фонтана. Подиум, как и красную дорожку, давно убрали и народ отплясывал под звуки флейт и барабанов, в свете редких фонариков и несметных полчищ светлячков. Красиво было до умопомрачения, и я бы это непременно оценил, если б не был так занят.

Машкина коса мелькала то там то сям и я протискивался через толпу, то и дело наступая на чьи-то босые ноги. На меня не обижались. Сегодня мы были героями и люди, потирая отдавленные конечности, только улыбались и махали руками – гуляй, Бокорван. Сегодня твой праздник…

Потом меня поймал какой-то чиновник. Хлопая по почкам – хотел похлопать по плечам, но просто не дотянулся – он начал пространно вещать о великом спортивном будущем, которое ожидает меня, если я подпишу контракт с "Буйволами Замбези". У меня будет отдельная хижина, три жены и столько новых кроссовок, сколько я захочу – а это, согласись, немножко лучше, чем какие-то жалкие бананы…

Размахивая у моего лица руками, подвыпивший царедворец живописал роскошную жизнь, которой я заживу, стоит мне поставить вот здесь совсем маленькую закорючку…

Я, как мог, объяснил, что всего три жены и кроссовки – это просто не мой уровень. Хаммер с полным баком, двенадцать жен и шесть телег бананов – вот тогда и поговорим.

Старичок посмотрел на меня с уважением. Затем, предложив никуда не уходить, как-то очень быстро смешался с толпой.

Затем меня перехватил Сет. Сияя, как новенький грошик он привстал на цыпочки, и подозрительно оглядываясь, зашептал о том, что можно неплохо срубить бабла, если я подпишу… Ну, дальше вы поняли.

Молча отцепив его волосатые лапки от своей мятой рубахи, я продолжил искать Машку.

Я видел то косу с зеленым бантиком, то курносый профиль, то раздуваемый тёплым ветром подол сарафана… И наконец оказался на краю площади, где неожиданно, и совершенно случайно, услышал слова, заставившие позабыть обо всём:

– Мёртвое Сердце.

Голос был женский, с лёгким певучим акцентом.

Я медленно повернулся.

И увидел богатый, практически европейский каменный особняк. На веранде особняка собралось интересное общество: король Бумба, давешняя золотая женщина и мой наставник.