Часть V

Современная Япония

15

Эпоха Мэйдзи и политика модернизации

На фоне трехсотлетней японской истории раннего Нового времени правление императора Мэйдзи (1867–1912 годы) выделяется как время сознательной модернизации. В эпоху сёгуната Токугава для нее появились определенные предпосылки, но, несмотря на то что они были крайне важны, возникли эти предпосылки, скорее, случайно – модернизация и прогресс никогда не входили в число официально принятых социальных и административных целей Японии. Однако в эпоху Мэйдзи правительство и граждане поставили перед собой амбициозную задачу сравняться с технологически развитыми государствами остального мира и, стремясь ее выполнить, переняли множество особенностей западной цивилизации, глубоко повлиявших на все слои общества. Переход от бездумного принятия традиционных взглядов к осознанному выбору и получению результатов ознаменовал для страны решающий разрыв с прошлым.

Современное общество для японцев во второй половине XIX века означало промышленный капитализм в экономике и либеральный конституционализм в политике, как в Соединенных Штатах Америки и ряде европейских стран, или хотя бы квазилиберальный. На достижение этих целей была направлена вся внутренняя политика Японии, что придает эпохе Мэйдзи своего рода безыскусность: задач, хотя и колоссальных, немного и они ясны, а власть остается в руках небольшого числа людей и пользуется широкой поддержкой народа.

Внешние отношения, вызывавшие все больше общественных опасений после 1912 года, отличались такой же простотой основной цели и метода. Главной задачей как для правительства, так и для народа стал пересмотр унизительных для Японии соглашений, которые бакуфу было вынуждено заключить с западными державами в последние годы своего существования (полного пересмотра не удавалось добиться до конца правления императора Мэйдзи). Однако эти досадные проволочки стимулировали общественное единодушие в отношении значения и природы целей, стоявших перед японскими дипломатами.

Эпоха Мэйдзи была временем перехода и осознанной трансформации в ответ на действия Запада. За 45 лет в национальной жизни произошло обширное интенсивное переупорядочивание, которое привело страну на порог следующего этапа, когда процессы шли уже сами по себе, а правительство пыталось не столько поощрять перемены, сколько идти в ногу со временем. В целом, государственные деятели эпохи Мэйдзи неустанно и решительно работали над закладкой основ современного национального государства и преуспели в этом. Не их ошибки, а их достижения стимулировали положительное развитие социальной, политической и дипломатической ситуации вскоре после ухода этих людей из власти.

Реставрация Мэйдзи

Реставрация Мэйдзи 1868 года имеет большое значение не только в истории Японии, но и в современной истории всего мира. Она вызывает огромный научный интерес и внутри страны, и за ее пределами, поэтому толкований этого события существует чуть ли не столько же, сколько ученых. Тем не менее исчерпывающее объяснение вряд ли может быть найдено.

Если рассматривать реставрацию Мэйдзи как одно событие, его суть заключается в возвращении к эффективному правлению централизованной монархии, то есть возвращению императору его законной власти, ранее узурпированной кланом Фудзивара и сменявшими друг друга сёгунами. На первый взгляд, от такого поворота событий выиграл молодой, только что взошедший на трон император Мэйдзи (1852–1912), но настоящими организаторами реставрации были самураи-лоялисты из западных тодзама Сацума (префектура Кагосима), Тёси (префектура Ямагути) и Тоса (префектура Коти). Они поддерживали тесные контакты с рядом придворных аристократов, выступавших против бакуфу. Кроме того, перечисленные княжества, в числе прочих, успешно провели крупные военные, административные и фискальные реформы в эпоху Тэмпо и позднее, в 1830–1844 годы, и в результате уже могли вмешиваться в национальную политику, то есть имели для этого и возможности, и средства. Первой целью заговорщиков было свержение бакуфу, стоявшего между ними и их мечтой о создании национального правительства во главе с императором. В течение ряда лет бакуфу подвергалось моральному давлению, и в ноябре 1867 года правящий сёгун Токугава Ёсинобу (1837–1913) добровольно сложил с себя полномочия, отказавшись назначить преемника. В своем письме об отставке он отметил:

Теперь, когда связи с иностранными державами с каждым днем становятся все обширнее, пока правительство не будет получать указания из единого источника власти, основам государства грозит разрушение. Если, однако, старый порядок вещей изменится и власть будет возвращена императорскому двору, если обсуждение государственных дел будут проводить широко, а решения императора выполнять неукоснительно, если империю будут поддерживать усилия всего народа, она сможет сохранить свое положение и достоинство между государствами мира – и я полагаю своим высочайшим долгом воплотить этот идеал, полностью отказавшись от своего правления на этой земле .

Решение Ёсинобу застало двор врасплох, и бакуфу было поручено продолжать управление страной в течение неопределенного срока. Затем, в конце декабря 1867 года, Окубо Тосимити (1830–1878), решительный и волевой самурай из княжества Сацума, убедил группу радикальных придворных, что власть императора необходимо незамедлительно восстановить. О плане Окубы знали его политические сторонники в Сацуме, регент при малолетнем даймё Симадзу Хисамицу (1817–1887), князь Тосы Яманоути Тоёсигэ (1827–1872) и главный министр этого княжества Гото Сёдзиро (1838–1897), а также власти Аки (префектура Хиросима), Этидзэн (префектура Фукуи) и Овари (префектура Аити). Что еще важнее, в этот момент неподалеку от Киото находились боевые формирования княжества Тоса под командованием лоялистов, готовые снова вступить в город, из которого были изгнаны несколько лет назад в ходе политических и военных беспорядков, предшествовавших реставрации.

Ранним утром 3 января 1868 года по инициативе Ивакуры Томоми (1825–1883), самого решительного из радикальных придворных аристократов, был издан указ, провозглашающий восстановление прямой императорской власти, который решили немедленно огласить. У ворот дворца начались волнения, войска под командованием Сайго Такамори (1827–1877), самурая из Сацумы, окружили его, и небольшая группа придворных и даймё услышала официальное извещение о реставрации. Отставка Ёсинобу как сёгуна была принята в его отсутствие во второй раз, а высшие должности бакуфу упразднены. Позднее в тот же день заговорщики отпраздновали еще одну победу. Стремясь не допустить клан Токугава и их ближайших сторонников к новой системе правления, они решили потребовать конфискации тэнрё – территорий бывшего сёгуната. Действия, уничтожившие бакуфу как государственное правительственное учреждение, предприняла горстка дальновидных мятежников при весьма ограниченной поддержке; на этом этапе реставрация Мэйдзи выглядела не более чем дворцовым переворотом.

Токугава Ёсинобу никак не реагировал на действия лоялистов, однако многие его вассалы, особенно в северных провинциях, так легко сдаваться не собирались, и война Босин, начавшаяся в окрестностях Киото в январе 1868 года, продолжалась до окончательной сдачи токугавских войск на Хоккайдо в июне 1869-го. Несмотря на боевые действия, новое правительство смогло сразу приступить к важной задаче реструктуризации администрации страны, которая подразумевала, в числе прочего, переезд императора в Эдо, теперь получивший название Токио (Восточная столица).

В основе этих успехов лежал плюрализм системы бакухан, позволявшей проводить изменения не извне, а изнутри существующей структуры, на основе ее традиций. Другими словами, реставрация Мэйдзи не была похожа ни на Нормандское завоевание Англии, ни на Великую французскую революцию. На схеме ниже показано, как по мере ослабления главных элементов старого режима бакухан ранее подчиненные или альтернативные элементы занимали их место, и появлялся простор для нововведений. Сторонники реформ 1868 года относились в основном к среднему и низшему классу самураев и сельских торговцев. Коммерсанты из крупных и мелких городов от происходящего предпочли дистанцироваться. И хотя обществу Мэйдзи предстояло обрести буржуазные черты, сама буржуазия долгие годы стояла на втором месте после элиты общества. Все активные сторонники реставрации принадлежали, как правило, к одному высшему сословию. Подавляющая часть населения, около 90 %, в то время никак не участвовала в общегосударственной политике. И, как ни парадоксально, двор в Киото при отце Мэйдзи, императоре Комэе (1831–1867), воспринимал идею реставрации скорее отрицательно, активно интриговала против бакуфу лишь небольшая группа аристократов.

1 – Двор в Киото

2 – Бакуфу в Эдо

3 – Княжества фудай

4 – Княжества тодзама (Сацума, Тёсю, Тоса и Хидзэн)

5 – Старшие вассалы

6 – Младшие вассалы

7 – Городские торговцы

8 – Сельские торговцы

9 – Китайские науки

10 – Национальные науки

11 – «Голландские» науки

С идеологической точки зрения движущей силой реставрации был не спонтанный взрыв верноподданнических чувств к императорскому дому и не внезапное отвращение к бакуфу. До 1868 года ею были радикальный национализм и ксенофобия молодых самураев, постепенно охватившие и интересовавшихся политикой помещиков-предпринимателей в деревнях. Движение Сонно дзёи («Почитай императора, изгоняй варваров!») инициировали неравноправные соглашения с западными державами, а неспособность бакуфу противостоять иностранцам вызывала все более серьезную критику.

Роль внешней политики как фактора реставрации преуменьшается современными историками и на Западе, где люди не стремятся копаться в собственном империалистическом прошлом, и в самой Японии, где оно противоречит предвзятым суждениям националистов и марксистов, считающих первичной внутреннюю эволюцию и мотивацию. Возможно, что-то вроде реставрации Мэйдзи все равно произошло бы к концу XIX века, даже если бы западной агрессии не было, поскольку в Японии уже повсеместно знакомились с западными технологиями и возможностями, которые они давали. И все-таки факт остается фактом: самой очевидной причиной реставрации монархии стал провал восходившей к доиндустриальной эпохе политики закрытой страны.

Промышленная революция, даже на ранней стадии железа и пара, дала Западу огромное технологическое преимущество перед остальными «частями» мира и в то же время обострила потребность в рынках и ресурсах. В случае с Японией инициатором открытия до сих пор неиспользуемого региона выступили Соединенные Штаты Америки. Их интересовала не столько торговля с этой, в то время относительно бедной страной, сколько возможность заходить в японские порты для пополнения запасов продовольствия и устраивать там стоянку своих торговых судов, следующих в Китай. Существовала также проблема потерпевших кораблекрушение – их японская политика самоизоляции практически не учитывала. Севших на мель американцев брали под строгий арест, а затем отправляли из страны через Нагасаки, а спасенных японцев было трудно репатриировать. И наконец, протестантская Америка XIX века, странным образом соединявшая филантропические настроения с нетерпимостью, была готова возобновить миссионерскую деятельность, от которой пришлось отказаться католической Португалии в XVII веке.

Инициатива США выразилась в отправке в Японию военно-морской эскадры из десяти судов под командованием коммодора Мэтью Перри – он привез императору письмо от президента Милларда Филлмора с просьбой об установлении торговых и дипломатических отношений. Не встретив сопротивления, Перри летом 1853 года вошел в залив Эдо и непосредственно обратился к бакуфу. Власти в Эдо были предупреждены королем Голландии о подходе эскадры, но демонстрацию военной силы не стали устраивать ни на суше, ни на море. Перри передал письмо и сказал, что ответ ждут через год. Визит был кратким и вежливым, но угрожающий вид «черных кораблей» оставлял мало места для сомнений, и когда в 1854-м коммодор вернулся, бакуфу заявило, что готово подписать предварительный договор, обязывающий его к прямым отношениям с Соединенными Штатами, но не к торговле. В 1858 году после долгих и трудных переговоров, которые вел первый американский консул Таунсенд Харрис, удалось подписать полноценный договор о дружбе, торговле и судоходстве. Договоры, дающие аналогичные привилегии, были подписаны с Голландией и другими европейскими странами, которые в 1860-х годах, когда Америку рвала на части война севера и юга, заняли важное место в отношениях Японии с внешним миром.

В те дни даже крупные события в международной дипломатии часто происходили весьма неторопливо, а стабилизация их последствий могла занять еще больше времени. Бакуфу в целом сохраняло контроль над внешней и внутренней политикой до убийства оппозиционерами Ии Наосукэ (1818–1860), который без согласия императора подписал неравноправные договоры с иностранными государствами. Так или иначе, за 15 лет, которые прошли с первого появления эскадры Перри до реставрации 1868 года, все эти соглашения разрушали бакуфу, словно медленный яд, лишая его силы независимо принимать решения.

Открытое сопротивление требованиям чужеземцев граничило с безрассудством, поскольку у Японии не было средств предотвратить массированный артиллерийский обстрел Эдо и других прибрежных городов с моря. И тем не менее осознание собственной несостоятельности и культурное потрясение, вызванные внезапным нарушением политики самоизоляции и еще больше – односторонними невыгодными соглашениями, побуждали сторонников Сонно дзёи не только проклинать иностранцев и бакуфу на словах, но и подтверждать свою ненависть делом. Были случаи насильственной смерти, поджогов и открытой вражды – самыми известными стали убийство в 1862 году англичанина Ричардсона самурайским эскортом даймё Сацумы на дороге недалеко от Иокогамы и обстрел в 1863 году иностранных судов в проливе Каммон (Симоносеки) береговыми батареями княжества Тёсю. Япония выплатила огромную контрибуцию, а западные державы приняли прямые ответные меры против нанесшего им оскорбление княжества. Но едва ли не более губительными оказались внутренние последствия: удача окончательно отвернулась от бакуфу, когда армия, отправленная в 1866 году усмирить Тёсю, потерпела неудачу, главным образом из-за отсутствия желания сражаться.

Чтобы успокоить домашних критиков, а также укрепить собственные позиции против иностранных неприятелей, власти Эдо пытались добиться государственного консенсуса в пользу либо своего решения подписать соглашения, либо долгосрочной политики самоукрепления и абсолютной оппозиции Западу. Однако консенсус предполагал, что бакуфу будет советоваться с двором и великими даймё и, принимая решения, учитывать их мнение наравне с собственным. Такого никогда раньше не было; придворные и самые напористые даймё не замедлили воспользоваться изменившейся ситуацией. Двор фактически отказался подтвердить соглашения с западными государствами и время от времени высказывался за их отмену. Токугавское правительство оказалось между молотом и наковальней внешних и внутренних противоречий, не в состоянии справиться ни с теми, ни с другими. Это была очень сложная дилемма – решить ее, похоже, не представлялось возможным.

Внешняя политика Мэйдзи

Лоялисты, контролировавшие западные княжества, устанавливали разнообразные контакты с западными державами еще до 1868 года, и одним из первых шагов правительства Мэйдзи стало гарантирование исполнения существующих соглашений в ожидании их пересмотра. Таким образом, после реставрации политика приверженцев монархии изменилась: отторжение всего иностранного и лозунг Сонно дзёи уступили место принятию иностранцев в Японии и стремлению «руководствоваться в своих действиях международными обычаями» . Но хотя подобные перемены настроения были в целом полезными, решению основной проблемы соглашений они никак не помогли.

Договоры были неравноправными – они давали Японии возможность взимать с импорта лишь символические таможенные пошлины и выводили иностранных резидентов из-под ее юрисдикции, подчиняя их законам собственной страны, за исполнением которых следили специальные консульские суды. Подобных уступок, в равной мере угрожавших экономике Японии и нарушавших ее суверенные права, ни одно западное государство другому западному государству не сделало бы.

Как следствие, интересы национального процветания и национальной гордости требовали пересмотра соглашений, и эта проблема постоянно тревожила дипломатов эпохи Мэйдзи. В своих отношениях с западными державами японское правительство испробовало много разных средств. Решающий прорыв произошел, когда в 1894 году заключить новый равноправный договор согласилось британское правительство. Другие державы быстро последовали этому примеру, тем самым положив конец неравенству и несправедливости, которые длились больше 40 лет.

В контексте истории пересмотр соглашений представляет собой нечто большее, чем просто затяжные дипломатические переговоры. Не поддаваясь никаким искушениям и давлению, правительство Мэйдзи упорно двигалось к первоначальной цели – не расторгнуть существующие договоры в одностороннем порядке, а изменить их условия. Этим оно доказало серьезность собственных намерений отказаться от политики самоизоляции и готовность страны участвовать в открытой дипломатии и занять подобающее ей место в существующей системе развитых государств. Более того, хотя модернизация в любом случае произошла бы, учитывая взгляды нового правительства, вероятно, ее дополнительно ускоряло осознание того факта, что соглашения могут быть пересмотрены, только если японские правовые и политические институты будут похожи на западные.

Символом новых настроений стал дворец Рокумейкан, в котором проводились балы и развлекательные мероприятия, построенный правительством в 1880-х годах, где один из лидеров реставрации, премьер-министр Ито Хиробуми (1841–1909), и его верный сподвижник, министр иностранных дел Иноуэ Каору (1836–1915), устраивали приемы для гостей из западных стран. Как раз в это время ведомство Иноуэ проводило ряд общих совещаний по пересмотру соглашений, и встречи в Рокумейкане должны были ненавязчиво напоминать всем заинтересованным, что Япония уже не та, что была раньше, – ее можно считать равноправным партнером.

Премьер-министр дал в собственном доме бал-маскарад. Участвовали более четырехсот гостей. Сам премьер-министр появился в костюме венецианского дворянина, принц Арисугава представлял средневекового европейского рыцаря, Иноуэ – странствующего музыканта, председатель законодательного бюро – странствующего буддийского монаха, ректор университета – паломника к буддийским святыням, начальник столичной полиции – Бинго Сабуро, верного рыцаря, героя ранней феодальной истории. Жены и дочери этих высокопоставленных чиновников появились в образах романтических и поэтических персонажей японских легенд и пользовались повышенным вниманием молодых иностранных джентльменов, многие из которых облачились в японское платье .

Автор приведенного выше отрывка в своей книге подчеркивает, что многие публичные и частные персоны решительно не одобряли дипломатию Рокумейкана. Внешняя политика Мэйдзи всегда подвергалась критике со стороны инакомыслящих как внутри правительства, так и в стране в целом. Но при этом в основе инакомыслия часто лежала недостаточная информированность, или злонамеренность, или то и другое одновременно.

Кроме пересмотра соглашений во внешней политике Мэйдзи остро стояли вопросы определения границ, а также национальной безопасности – они повлияли на отношения с тремя соседними странами: Кореей, Китаем и Россией. У Токио было желание, особенно во второй половине периода Мэйдзи, использовать Корею в собственных целях – экономическая экспансия должна была выйти за пределы полуострова в Маньчжурию и в другие районы Китая. Кроме экономических и стратегических соображений свою роль играло и то, что наличие у империи заморских владений лишний раз подтверждало ее государственное величие – народ и правительство Японии это хорошо понимали. Во всех этих вопросах министры Мэйдзи продемонстрировали если не особые глубины мышления, то хотя бы здравый смысл.

В 1875 году состоялись переговоры, окончившиеся подписанием пограничного соглашения с Россией, согласно которому Япония отказывалась от претензий на Сахалин в обмен на Курильские острова. Территориальный статус Хоккайдо никогда не оспаривался, но данный документ косвенно подтвердил японский суверенитет над этим островом. Примерно в то же время, в 1879 году, острова Рюкю (Окинава) были присоединены к материковой Японии – на них распространили систему префектур. Местного короля Сё Таи, предки которого правили островами с XV века, доставили в Токио, и он стал пенсионером при императорском дворе. Ранее правительство Мэйдзи уже «уведомило» мир о своих намерениях в отношении Окинавы, отправив в 1874-м карательную экспедицию на Тайвань, чтобы отомстить за нападения тамошних аборигенов на японские рыболовецкие суда.

Отношения с Кореей были официально закреплены мирным договором, подписанным на острове Канхвадо в 1876 году, однако с его условиями сама Корея согласилась только после того, как Япония оказала на нее давление. После этого внутренняя политика Кореи, на тот момент страны действительно бедной и отсталой, свелась к борьбе между консервативной фракцией, поддерживающей Китай, и прогрессивной, ориентированной на Японию. В 1894 году Япония отправила на полуостров войска, обвинив империю Цин во вторжении на территорию Кореи и нежелании сотрудничать в реформе управления страной. Китай отказался уладить дело миром, и в разразившейся вслед за этим войне потерпел быстрое и сокрушительное поражение как на суше, так и на море . Согласно Симоносекскому договору, подписанному в апреле 1895 года, Япония получила внушительную контрибуцию и крупный, потенциально продуктивный остров Тайвань. Какое-то время казалось, что победитель добьется также стратегически важных уступок на материке, однако в ходе дипломатического маневра, известного как тройственная интервенция, Россия, Германия и Франция помешали Японии получить в Китае территориальное преимущество – они и сами имели на него виды.

Между тем Корея, теперь свободная от прямого китайского влияния и номинально независимая, оказалась открыта для экономической эксплуатации и политического диктата Японии. Диктат был грубым и иногда оборачивался бессмысленной жестокостью – такой, как убийство в 1895 году королевы Кореи, правившей страной «из-за ширмы» при слабовольном и склонном к авантюризму царственном супруге. Организовали его высокопоставленные японские чиновники в Сеуле без ведома токийского правительства. Антияпонские элементы в Корее, разочаровавшись в Китае, обратились за помощью к России, в 1890-х годах занятой строительством Транссибирской железной дороги, проводившей в Северо-Восточной Азии агрессивную экспансионистскую политику и господствовавшей в Маньчжурии. Царь и его советники стремились расширить влияние своей страны в Корее, однако эти планы вызывали много возражений у Японии, что неудивительно. Переговоры провалились, и в 1904 году разразилась русско-японская война.

Война с русскими (1904–1905 годы) была гораздо более длительной и кровопролитной, чем конфликт с Китаем десятью годами раньше. Японские войска под командованием генерала Ноги Марэсукэ (1849–1912) постепенно брали верх. В январе 1905 года они после семимесячной осады захватили Порт-Артур, а затем одержали окончательную победу в Мукдене в Центральной Маньчжурии. На протяжении всей войны морское пространство между материком и Японией контролировал ее флот, а в мае 1905 года адмирал Того Хэйхатиро (1847–1934) перехватил и в Цусимском сражении уничтожил российскую эскадру, переброшенную на Дальний Восток с Балтики.

Посредником в послевоенных переговорах выступил американский президент Теодор Рузвельт. По условиям Портсмутского мира Россия уступила Японии южную часть Сахалина, аренду Порт-Артура и остальной части территории Квантунской области. Японии была передана Южная линия Китайско-Восточной (Маньчжурской) железной дороги. Корея стала японским протекторатом (ее первым генерал-резидентом был назначен Ито Хиробуми), и в конечном счете в 1910 году была аннексирована.

Таким образом, эпоха Мэйдзи завершилась на высокой ноте – были достигнуты огромные дипломатические успехи. Международные соглашения пересмотрены, государственные границы четко определены и защищены. Японская армия и флот прекрасно проявили себя в двух крупных войнах, и мир кивнул – Япония имеет «естественную» сферу влияния в Северо-Восточной Азии. Это признание легло в основу англо-японского союза 1902 года, в соответствии с которым Британия не оспаривала интересы Японии в Корее в обмен на принятие Японией британского господства в долине Янцзы, а затем, когда три года спустя условия союза были пересмотрены, и британского правления в Индии. Для обеих держав Россия являлась врагом. Кроме того, Япония приобрела две важные колонии – Тайвань (Формозу) и Корею. На Тайване, жители которого едва ли осознавали себя как единую нацию, было введено бюрократическое правление (впрочем, справедливое и благотворное). Корея получила от своих новых хозяев экономическую и образовательную инфраструктуру, способствовавшую модернизации, но дорого заплатила за это политическим угнетением и национальным бессилием. Между тем для японской торговли и промышленности к северу от реки Ялуцзян открылись малонаселенные земли Маньчжурии.

Конечно, не все то золото, что блестит. Хотя в ретроспективе происходящее выглядит так, будто государственные деятели эпохи Мэйдзи реализовывали в отношении Кореи тщательно продуманный долгосрочный план, на самом деле сие не так. Они часто реагировали на события, а не предупреждали их и нередко колебались между жесткой и соглашательской политикой. Наряду с этим у себя на родине правительству теперь приходилось учитывать общественное мнение, намного более воинственное, чем оно само, – правительство. В частности, условия Симоносекского и Портсмутского договоров вызвали в Японии сильное неудовольствие: после того как были обнародованы условия последнего, в Токио пришлось ввести военное положение из-за массовых беспорядков.

Безусловно, самым серьезным достижением Японии стало то, что теперь она была принята как равная великими державами западной цивилизации – внешне незыблемыми и блистательными, но пронизанными духом национальной ненависти и соперничества. С учетом того, что Китай и Российская империя продолжали быстро ослабевать, возникновение в глобальном сообществе новой державы неизбежно создало и новые противоречия. Кроме того, после реставрации Мэйдзи японская дипломатия получила неоспоримый опыт национализма в теории и далее проявляла заметную тягу к оппортунизму на практике. Все эти факторы ничуть не облегчали напряженное положение в мире, где война по-прежнему считалась законным продолжением дипломатии.

Экономическая политика и начало индустриализации

С точки зрения будущего самые важные решения эпохи Мэйдзи были приняты в области экономической политики. За несколько лет реставрации новое правительство пошло намного дальше ограниченных экспериментов сёгуната Токугава с иностранными технологиями и сумело достичь повсеместного распространения самоподдерживающейся программы экономической модернизации. При этом оно решительно отвергло узость взглядов, сопутствовавшую ранним усилиям в области судостроения и изготовления артиллерийских орудий, в пользу широкой индустриализации, которая отныне стала самоцелью, порой в ущерб традиционному социально-политическому порядку общества. Некоторые страны, в частности Китай и Турция, в середине XIX века находились в таком же положении, как Япония, но ни одной из них не удалось изменить положение дел столь решительно и эффективно. Честно говоря, трудно предположить, что лидеры эпохи Мэйдзи с самого начала осознавали все последствия своих действий. Они, скорее, рассматривали развитие промышленности и современную экономику как способ укрепить государственную безопасность и поддержать величие нации, но на самом деле их политика дала стране намного больше.

Самураи могли соглашаться или не соглашаться с распространением модернизации, однако традиционная роль в управлении страной сделала их идеальными организаторами перемен. Вероятно, в истории не было сословия, которое лучше справилось бы с планированием экономических преобразований, но одно лишь талантливое руководство не сыграло бы такой выдающейся роли, если бы за самураями не последовали простые люди – их участие в модернизации экономики, хотя и менее очевидное, особенно в деталях, преуменьшать не следует. Решающее значение имело развитие во времена последнего сёгуната городов и системы производства и торговли в сельской местности. Оно не только создало кредитные и вексельные механизмы и установило достаточно устойчивые деловые связи между администраторами, которые могли никогда друг друга вообще не видеть. Происходившие в эпоху Токугава процессы способствовали довольно высокому для традиционного общества уровню грамотности населения и обеспечению его разнообразными товарами кустарного ремесленного производства , но, возможно, важнее всего было то, что японцы эпохи Мэйдзи унаследовали от предыдущего исторического периода дух предпринимательства, особенно сильный среди зажиточных крестьян. Деревни оставались основным источником производства до конца XIX века. Кроме того, модернизацию, что называется, подстегивали и другие факторы. Возникли проблемы убыточной внешней торговли и оттока из страны золота и серебра, поскольку у японцев вскоре развились неуемная страсть к иностранным товарам. Ввести протекционистские тарифы не представлялось возможным, поэтому единственным средством решить данную проблему стало развитие современных отраслей и расширение ассортимента товаров для экспорта. Спасти отечественные ремесленные изделия от конкуренции со стороны более дешевых западных изделий фабричного производства могли только современные методы. И наконец, чтобы поддержать самураев, правительство постаралось создать новые отрасли промышленности. С одной стороны, оно пришло к верному выводу, решив, что не может позволить себе и дальше обеспечивать наследственное жалованье и самураи должны выполнять оплачиваемую работу, а с другой – не хотело уничтожать класс, к которому принадлежало большинство его членов и которое оно рассматривало (снова справедливо) как надежду нации .

Приняв решение о переходе к современной экономике, правительство должно было взять на себя ответственность за создание новых отраслей и введение инновационных методов в старых, таких как сельское хозяйство и текстильное производство. Это было непросто – новые методы были совершенно чуждыми для Японии, и только государство могло позволить себе дать иностранным специалистам и советникам огромные зарплаты, а своих студентов отправлять учиться за границу. И то, и другое открыло бы перед Японией сокровищницу знаний, однако в те времена совсем еще недавно отсталая страна не могла надеяться получить от более развитых государств какую-либо помощь, за исключением миссионерской. Нехватка внутренних капиталов привела к ситуации, когда планировать внедрение и финансировать новые технологии приходилось в основном бюрократии. Крупные торговые дома, сохранившиеся с эпохи сёгуната, неохотно давали деньги на такие начинания, как строительство железных дорог. Сельские торговцы были более предприимчивыми, но у них не хватало средств.

Ярким примером инициативы правительства может служить Хоккайдо. До сих пор его территория оставалась практически неосвоенной, за исключением земель вокруг Мацумаэ. Правительство Мэйдзи поощряло заселение острова, особенно переселенцами из северного Хонсю, и готово было предоставить самураям значительные средства, если они вместе с семьями поедут на Хоккайдо в качестве военных поселенцев, деливших свое время между повседневной боевой подготовкой и сельскохозяйственным трудом (тондэнхэй). В то же время правительство было заинтересовано в добыче природных богатств острова (в первую очередь угля), заготовке древесины и рыбном промысле, а также стремилось не только расширить зону рисоводства на севере, насколько позволяли климат и улучшенные сорта семян, но и использовать земли под пастбища для развития молочной промышленности по западному образцу. Ответственность за стабилизацию основ экономического будущего Хоккайдо и повседневный контроль на территории были возложены на специальный государственный орган, управление по развитию Хоккайдо (кайтакуси). Он под наблюдением одного из министров, Куроды Киётаки (1840–1900), энергично приступил к работе. В 1881 году, когда десятилетний регламент деятельности кайтакуси истек, на Хоккайдо уже были построены дороги и гавани, расчищено множество земель и основан город Саппоро – штаб-квартира эффективного местного самоуправления. На остров прибыло немало переселенцев, и экономика там продолжала развиваться без каких-либо внешних стимулов. Вскоре в списке знаменитой продукции Хоккайдо появилось даже вкусное пиво – напиток, сваренный из ячменя и новый для Японии.

В других местах, хотя правительство разумно спланировало модернизацию страны и готово было щедро ее финансировать, конкретных результатов в масштабах, способных повлиять на общую ситуацию, удалось достичь далеко не сразу. Первым широко распространенным нововведением в области связи стал электрический телеграф. В 1885 году правительственная система телеграфной связи охватывала страну практически целиком, что позволяло, например, получать новости для газет из всех уездов. В том же году Mitsubishi Company при мощной официальной поддержке основала компанию Nihon Yūsen Kaisha (NYK, «Японская транспортная пароходная компания»). История Mitsubishi началась в 1870-х годах, и уже в то время она отправляла регулярные рейсы в ряд китайских портов и во Владивосток. NYK суждено было превратиться в одну из крупнейших судоходных компаний мира. Ее главный конкурент, Osaka Shõsen Kaisha, кстати, основана на два или три года раньше.

Несмотря на эти многообещающие события в начале 1880-х годов, общий тоннаж торговых судов под японским флагом оставался сравнительно небольшим вплоть до рубежа веков.

Почти все корабли императорского военно-морского флота того времени, а также торговые морские суда были куплены за границей. Чтобы судостроительная промышленность пережила впечатляющий подъем, нужно было дождаться возникновения современной сталелитейной промышленности, точно так же как для механизации сотен тысяч рыболовных судов требовалось изобретение двигателя внутреннего сгорания. Пока этого не произошло, правительство Мэйдзи продолжало понемногу двигаться вперед, решая менее масштабные, но столь же важные задачи – обустройство гаваней и усовершенствование навигационных приборов.

Изначально японские железные дороги строило правительство – в частном секторе не было соответствующих капиталов и специалистов, имеющих необходимые технические навыки. В 1872 году император открыл первую железнодорожную ветку длиной 29 километров, соединявшую Иокогаму и Токио и построенную английскими инженерами на кредит, полученный от Великобритании. Через 12 лет в Японии было построено всего 122 километра железнодорожных путей – новые ветки соединили Киото с портами Кобе на западе и Оцу на озере Бива на востоке. Линия Киото – Оцу (все 16 километров), открытая в 1880 году, стала первой, сооруженной без иностранной помощи. В 1879-м для распределения расходов на развитие железной дороги правительство решило кредитовать частную фирму Nihon Tetsudo Kaisha (NTK, «Японская железнодорожная компания»), однако ее первая линия открылась только через пять лет. Ветка, построенная правительственными инженерами на средства государственного займа, протянулась на 106 километров через равнину Канто, соединяя Токио с Маэбаси у подножия Японских Альп. После этого появился ряд успешных частных компаний, перенявших инициативу правительства, и в стране начался железнодорожный бум. В 1891 году можно было проехать по железной дороге от бухты Аомори на севере Хонсю до Токио и на Кобе. И тем не менее настоящая общегосударственная сеть железных дорог возникла лишь в первые десятилетия ХХ века.

Рудники были и частными, и государственными (первые обычно маленькие и не слишком продуктивные). Правительство унаследовало немало своих предприятий от бакуфу, но к 1868 году, например, золотые и серебряные прииски Садо оказались почти выработаны. И тем не менее с помощью иностранных советников ситуацию удалось постепенно улучшить.

Общую добычу золота, серебра и свинца в Японии никто бы не назвал внушительной, по мировым стандартам, но в начале нового столетия страна заняла четвертое место в мире по производству меди. Одним из важнейших ее источников была шахта Асио (префектура Тотиги) близ Никко. Ко времени реставрации она стояла почти заброшенной, но затем перешла в руки Фурукавы Итибээ (1832–1903). Этот человек, предположительно, начинал трудовую жизнь как уличный торговец, но оказался гениальным предпринимателем. Установка современного оборудования и насосов и последующая электрификация шахты позволили Фурукаве увеличить годовой объем производства с 53 тонн в 1877 году до 6400 тонн в 1901-м. В 1917 году производство составляло приблизительно 15 000 тонн меди в год.

Так же интенсивно эксплуатировали месторождения каменного угля в северном Кюсю и центральном Хоккайдо. Уголь не отличался высоким качеством, но вполне подходил для железных дорог, судов и разнообразных промышленных целей, а его наличие в рентабельных объемах убедило правительство в начале XX века открыть в районах месторождений заводы по производству чугуна и стали. Эта отрасль в конечном счете стала одной из главных опор новой экономики, хотя поначалу ее развитие шло медленно и в первые годы существования сталкивалось с множеством трудностей.

Хотя инициативы, предпринятые в эпоху Мэйдзи, обеспечили металлургической промышленности и зависящим от нее отраслям вполне благоприятные перспективы, господствующей индустрией эпохи была все-таки текстильная промышленность. Стремительные изменения произошли в производстве шелка, где продолжался переход от ручной намотки волокна к механической, начатый в 1880-х годах в результате подъема частного предпринимательства при поддержке государства. Традиционное шелководство хорошо развито, его продукция дешевле импортной пряжи и ее легко использовать на современных фабриках – чего же еще желать? А вот собственное производство хлопчатобумажной пряжи было сравнительно дорогостоящим, хлопковое волокно не поддавалось машинной намотке, а для организации регулярного импорта сырья из Индии и Америки потребовалось время. Кроме того, если техника механической намотки шелка походила на традиционные ручные методы, то навыков, необходимых для работы с хлопкопрядильными машинами, у японских рабочих не оказалось. Однако в 1878 году правительство получило кредит для покупки в Англии хлопкопрядильного оборудования. Бо2льшую его часть перепродали предпринимателям-соотечественникам, причем на выгодных условиях, но 2000 веретен отправились на государственные фабрики, открытые в 1881 году в Охире (префектура Аити) и в 1882-м в Камисено (префектура Хиросима). Чтобы ускорить модернизацию за счет импорта машин, в 1880 году правительство провело общее совещание хлопкопрядильщиков. После этого число современных фабрик, как и веретен на них, стало стремительно увеличиваться (с 8000 в 1877 году до 77 000 в 1887-м, 971 000 в 1897-м и 2 415 000 в 1913-м). В отличие от шелка и хлопка, шерстяная ткань в эпоху Мэйдзи оставалась достаточно дорогой статьей импорта. Один государственный завод в Сэндзю (1877) и несколько частных в Токио и Осаке работали в основном на выполнение правительственных заказов – производили форму и армейские одеяла.

Экономическая модернизация в период Мэйдзи подразумевала не просто развитие определенных отраслей и импортирование технологий. Всему обществу предстояло радикально измениться, и тут нельзя было обойтись без фискальной реформы и формирования современной банковской системы.

Финансовая реформа означала прежде всего унификацию валюты, которая к началу реставрации монархии находилась в хаотическом состоянии – одинаковое хождение имели банкноты разных княжеств, а также новые и старые монеты, отчеканенные бакуфу. Взамен монет эпохи Эдо правительство выпустило новые, стандартные, а печатать бумажные деньги начиная с 1885 года мог только Банк Японии, учрежденный правительством в 1882-м. Все это привело к постепенному исчезновению банкнот других видов.

Вторая задача фискальной реформы – достигнуть полной конвертируемости бумажных денег в золото и серебро – оказалась труднее. Правительство постоянно тратило больше, чем получало в виде налогов, а драгоценные металлы предназначались для оплаты импорта. И то, и другое вкупе привели к быстрой инфляции и обесцениванию государственных бумажных денег, а из-за финансового напряжения, связанного с подавлением вооруженных восстаний, ситуация еще больше ухудшилась. В итоге в 1880 году, когда министром финансов стал Мацуката Масаёси (1835–1924), начала реализовываться строгая политика сокращения расходов и дефляции – из оборота была изъята бо2льшая часть бумажных денег, которые правительству пришлось напечатать несколько лет назад. В результате стоимость оставшихся в обращении банкнот выросла и через некоторое время сравнялась со стоимостью золота и серебра. В 1886 году бумажные йены уже были эквивалентны серебряным, а еще через 11 лет, после того как Япония получила послевоенную контрибуцию из Китая, валюту можно было полностью конвертировать в золото, в соответствии с ведущими экономическими теориями того времени.

Одной из главных задач раннего периода Мэйдзи являлась также налоговая реформа. Разнообразные установления периода бакухан сменила новая единая система земельного и других налогов. Правительство снова учло все налогооблагаемые земли, дав каждому участку оценочную стоимость, условно связанную с его предполагаемой продуктивностью. Налоги взимались в процентах от этой оценочной стоимости, и ответственность за их уплату возлагалась на владельца земли, а не на того, кто ее обрабатывал. До 1877-го земельный налог составлял 3 % от оценочной стоимости в год, а потом его снизили до 2,5 %. В течение первого года или двух, а затем снова после 1884 года новая система в общих чертах приносила столько же налогов, что и старая. Инфляция в конце 1870-х повредила властям в нескольких отношениях, и не последнее место здесь занимало резкое снижение реальной стоимости налогов на основе фиксированной оценки земли. Крестьяне, наоборот, процветали, когда цены на их продукцию росли, а налоги оставались прежними. Земельный налог в ранний период модернизации в Японии был самым крупным источником дохода до начала ХХ века.

Усилия по созданию современной банковской системы во многом зависели от валютной реформы и переживали те же перипетии, что и она. В 1872-м были обнародованы новые правила работы национальных банков, составленные на основе рекомендаций Ито Хиробуми, который за два года до этого ездил в Соединенные Штаты Америки, чтобы изучить недавно учрежденную там систему национальных банков. Японские банки косвенным образом находились под контролем государства, но их оборотный капитал составляли финансы частных лиц и концернов, и они были уполномочены осуществлять эмиссию банкнот.

На бумаге система национальных банков выглядела достаточно солидно, но политические и экономические волнения 1870-х годов не прошли для нее бесследно. Помог спасти ситуацию пересмотр правил, позволивший национальным банкам обменивать бумажные деньги на неконвертируемые государственные ценные бумаги и тем самым сохранить свои запасы драгоценных металлов. Важно было и проведенное правительством конвертирование жалованья всех даймё и самураев в процентные облигации – эта мера существенно увеличила объем частных средств, доступных для вложения в банк. После указанных изменений (1876 год) национальные банки стали бурно развиваться. Хотя многие из предприятий были слишком маленькими, в 1882 году в стране их насчитывалось 143.

Частные банки, которые не подлежали детальному официальному регулированию, но не могли эмитировать банкноты, после того как первый из них в 1876-м основала компания Mitsui, тоже быстро развивались. В 1890 году, когда правительство утвердило правила, в рамках которых частные банки могли функционировать на заслуживающей доверия основе, их существовало уже несколько сотен. Эти положения, также повлиявшие на деятельность национальных банков, были введены в действие в 1893 году. Примерно тогда же правительство решило не обновлять документы на право ведения банковских операций национальных банков, истекшие к концу века. В результате в 1899-м большинство национальных банков было преобразовано в частные, а остальные исчезли.

Банковское дело и валюта, текстильная промышленность, добыча полезных ископаемых, железнодорожное строительство, судоходство – у всех этих отраслей имелось много общего. Во-первых, развивались они медленно. К концу столетия оказались заложены надежные основы (но только основы) промышленной экономики. Кому-то может показаться, что индустриализация Японии произошла в одночасье, однако это не так.

Во-вторых, роль правительства в планировании, финансировании и деятельности ранних предприятий, вероятно, была решающей для успеха индустриализации. В период Мэйдзи возникла устойчивая тесная связь между бюрократией и современным бизнесом, во многих отношениях предвосхитившая тенденции XX века в других промышленно развитых странах и в то же время несущая на себе вполне отчетливый отпечаток коммерческой взаимосвязи старого самурая-бюрократа и торговца из призамкового города . Тем не менее лидеры реставрации Мэйдзи никогда не планировали переводить промышленность в собственность государства. Его участие власти рассматривали только как временную меру для ускорения развития частных предприятий. По возможности (и, не исключено, в некоторых случаях раньше, чем это было бы сделано, окажись у них в распоряжении больше наличных денег), они передавали заводы, шахты и даже муниципальные образования, такие как кайтакуси, в частные руки.

В-третьих, новые отрасли промышленности, будь то государственные или частные, долгие годы не окупались. Им необходима была основательная поддержка фондов, собранных из традиционного или сельскохозяйственного сектора экономики, от которого уже непосредственно зависели 80 % населения. Споры о том, насколько действительно выросло производство в сельской местности, идут до сих пор. Можно утверждать, что в любом случае, даже несмотря на обвал рынка крупных традиционных товарных культур (хлопок, красильные растения и производство растительного масла), общего объема производства в период Мэйдзи хватало для оплаты развиия новых отраслей промышленности, а также обеспечения людей в городах и деревнях продуктами и предметами первой необходимости. Кроме того, хотя численность населения увеличилась приблизительно с 30 000 000 человек в 1868 году до примерно 50 000 000 в 1912-м, уровень жизни тоже повышался, пусть медленно и неравномерно.

Напомним, что земельные наделы, как и раньше, оставались небольшими, а средства механизации практически отсутствовали, поэтому в сельском хозяйстве по-прежнему преобладал тяжелый ручной труд. Учитывая потребности обрабатывающей промышленности, правительство вряд ли могло бы улучшить ситуацию, если бы перенаправляло крупные суммы в сырьевую отрасль в виде субсидий или организовывало дорогостоящие исследовательские станции. И тем не менее везде, вплоть до уровня префектур, были созданы надлежащим образом укомплектованные сельскохозяйственные организации. Распространяя с их помощью относительно недорогие средства улучшения производства, правительство пыталось помочь крестьянам, в целом эффективно . Жители деревень обрабатывали больше земли, покупали более эффективные импортные удобрения, сажали рис по прямой линии, чтобы облегчить культивацию, и выбирали лучшие сорта семян. Рост предпринимательства влиял главным образом на разнообразие другой продукции, кроме риса, а также расширял сферу деятельности местного предпринимательства, в том числе банковского дела, страхования и локального железнодорожного строительства. На примере рыболовного промысла и лесного хозяйства можно было убедиться в аналогичной способности к расширению. Во всем этом без труда прослеживается неизменно важная роль традиционной деревенской элиты – крупных земледельцев и сельских торговцев.

Отклик населения на общее развитие экономики наблюдался и в обрабатывающей промышленности эпохи Мэйдзи. Медный король Фурукава Итибээ был не единственным успешным предпринимателем своего времени. К новой промышленной и деловой элите принадлежали также Ивасаки Ятаро (1834–1885) и Сибусава Эйити (1840–1931). Первый, самурай из Тосы, практически самостоятельно основал компанию Mitsubishi, и его детищу было суждено вырасти в одну из крупнейших мировых корпораций. Второй, сын крестьянина, имел талант к банковскому делу и ввел в Японии современные методы ведения бизнеса, включая акционерные предприятия. Сибусава в основном давал рекомендации и советы, и большинство его должностей были консультативными или почетными. Ивасаки, наоборот, отличался особой властностью: он кичился победами над конкурентами и держал Mitsubishi под своим бдительным контролем. Карьера обоих помогла сделать большое предпринимательство респектабельным, показав, что оно может приносить пользу государству. Кроме того, они были похожи и тем, что сочетали новые методы, появившиеся после дипломатического «разблокирования» Японии, с подчеркнутой приверженностью традиционной этике: у Ивасаки с самурайским стремлением к личной славе и самоотверженным исполнением поставленной задачи, у Сибусавы с конфуцианской заботой о том, чтобы личное обогащение укрепляло общее благосостояние, а не противоречило ему.

Безусловно, в конечном счете современная Япония стала творением рук не только политиков и магнатов. Простые люди закончили то, что начали их правительство и другие лидеры; многочисленные мелкие нововведения, предпринятые отдельными гражданами, помогли материально продвинуть общество в новую эпоху. На это обратил внимание профессор Локвуд, предположив, что местные поэтапные улучшения были не менее важны для национального развития, чем крупномасштабные проекты .

Внутренняя политика и переход к конституционному правлению

В политике, как и в экономике, эпоха Мэйдзи характеризовалась открытостью, готовностью к экспериментам и нововведениям, а также множеством возможностей, открывшихся перед одаренными и энергичными людьми. Японцы уже познакомились с технологиями и основными идеями западной цивилизации, к которой их так сильно влекло, но им еще предстояло узнать, каким образом все это можно встроить в незападное общество. Их страна стала первой, пытавшейся осуществить подобную модернизацию, и у них не было готовых лекал, кроме, возможно, изрядно потускневших воспоминаний о далеких реформах Тайка. С этой точки зрения ассимиляция западных порядков была процессом в равной степени творческим и подражательным.

Торжественное введение конституционной формы правления в 1889 году является и яркой иллюстрацией этого процесса, и главной темой политической истории после первоначальных беспорядков, сопровождавших реставрацию Мэйдзи. Создавая национальный парламент и независимые судебные органы, руководство страны фактически согласилось поделиться с ними своей неограниченной доселе властью. Отныне в суде оно должно было прислушиваться к профессиональным судьям, не вмешиваясь в их решения, а в области законодательства – завоевывать одобрение парламентариев, которые занимали свое положение благодаря высокому происхождению или общественному выбору. И, что труднее всего, ему приходилось принимать в расчет деятельность и взгляды политических партий, уже сформировавшихся в преддверии событий 1889 года.

Конечно, сами по себе и в более широком контексте европейской цивилизации представительные собрания и отделение судебной власти от исполнительной не представляли собой ничего нового, а поскольку эти взгляды и практики имеют определенную универсальную ценность, жители Запада склонны полагать их вполне естественными и простыми в реализации. И тем не менее опыт стран, получивших независимость после Второй мировой войны, не говоря уж о более старых государствах, таких как Турция и государства Латинской Америки, показывает, что это не так. Трудности, сопровождавшие прививание идей свободы и парламентской демократии вместе с соответствующими правовыми системами в чуждой среде, только подчеркивают достижения Японии эпохи Мэйдзи в этой области, хотя даже она допустила в процессе ряд ошибок, а конечный результат оказался далек от совершенства. Но следует помнить, что лидеры эпохи Мэйдзи, часто по причинам, лежащим за пределами конституционной политики, стремились не только либерализовать, но и сохранить. Более того, они понимали: чтобы остаться на своих позициях, японский конституционализм должен адаптироваться к национальным предпосылкам и условиям.

Общественная политическая жизнь эпохи Мэйдзи была отмечена множеством препятствий и затруднений, в том числе насильственного характера. Трудности вызывали остатки традиционного мировоззрения и складывавшихся веками общественных институтов, чувство конкуренции с Западом, новые условия, возникшие в стране в процессе модернизации, и, что не менее важно, тот факт, что правительство никогда не было сплоченным и объединенным, но всегда представляло собой коалицию различных, а иногда и конкурирующих интересов.

Особенно неоднородность и оппортунистические настроения внутри правительства были заметны в самом начале эпохи, когда у политиков-лоялистов из Сацумы, Тёсю, Тосы и Хидзэна находилось слишком мало общего, чтобы объединиться самим или сплотить остальную страну. Их правительство нуждалось в средствах и к тому же вело войну. Более того, структура этого правительства представляла собой странное сочетание глубокой древности и современной импровизации, поскольку реставрация вывела на первый план не только императора, но и множество придворных должностей и учреждений, восходящих к эпохе Нара. Большинство высших постов в новой администрации было занято, чисто декоративно, членами императорской семьи, аристократами и даймё. Однако в государственном совете, названном в честь старинного дадзёкан, но существенно отличавшемся от него устройством, быстро оказались все важные и относительно молодые вассалы из западных княжеств, которые и были настоящей силой, стоявшей за реставрацией. Критерием для назначения на высокие государственные должности теперь стало не благородное происхождение, а личные способности, и эти люди в кратчайшие сроки не только получили номинальные титулы, но и стали отличными министрами.

Правительство Мэйдзи, прекрасно сознающее свои слабости и свои сильные стороны, стремилось умиротворить фактических и потенциальных противников. Уже в апреле 1868 года на торжественной церемонии во дворце в Киото министры убедили императора издать документ, который оказался одним из важнейших государственных актов его правления. По форме это была клятва, которую монарх приносил богам (ками) и в которой без подробностей, но по существу перечислялись основные тенденции и решающие вопросы политики следующих 40–50 лет. Прямо или косвенно в ней фигурировали создание совещательных органов, свобода выбора места жительства и рода занятий, отмена наследственных сословий и неограниченные культурные контакты с Западом. Из-за своих буквально эпохальных характеристик произнесенная в апреле 1868 года клятва императора Мэйдзи у западных писателей получила название Клятва-хартия, а в японских работах ее именуют Клятвой пяти пунктов. Возможно, изначально этот документ должен был всего лишь официально выразить обществу поддержку в условиях общей неопределенности, однако это не объясняет его сдержанный, но безошибочно революционный тон. После того как разразилась политическая борьба, Клятва пяти пунктов приобрела все свойства хартии, поскольку и правительство, и оппозиция использовали ее статьи для того, чтобы обосновать свою точку зрения.

В 1870 году положение правительства улучшилось. Шесть месяцев назад оно выиграло войну Босин, формальные отношения с западными державами были сердечными, министры осторожно двигались вперед в исполнении своих революционных планов, заменяя княжества префектурами и призывая простолюдинов на военную службу. Княжества, не возвращенные трону добровольно, окончательно упразднили декретом в августе 1871 года, а положения призыва на военную службу вступали в силу с 1872-го. Вместе эти две меры окончательно похоронили старые порядки местной автономии и самурайские привилегии.

Что времена изменились, представителям бывшего правящего класса стало окончательно ясно, когда закон запретил им носить два меча. А еще, как сказали бы на Западе, вето было наложено на воинскую прическу… Лишенные традиционных привилегий военной и бюрократической элиты и во многих случаях возмущенные прозападными настроениями правительства, самураи были вынуждены вдобавок согласиться на отмену своих наследственных жалований. Они не только оказались обмануты и обесчещены в собственных глазах, над ними нависла угроза нищеты…

Безусловно, во всех этих начинаниях лидеры реставрации Мэйдзи действовали в интересах нации в целом, но их политика неизбежно вызывала недовольство большей части двухмиллионного сословия самураев. Ситуация обострилась летом 1873 года, после того как правительство, получив от Кореи презрительный отказ в ответ на предложение завязать дипломатические отношения с вестернизированной Японией, решило не вступать в войну. Сайго Такамори, глава провоенной партии в правительстве, и человек, которого единодушно считали воплощением воинских добродетелей, подал в отставку и уехал из Токио в родное княжество Сацума. Там он тут же сблизился с самурайскими реакционерами и представителями местного сопротивления центральной власти. Еще одна важная фигура в правительстве, Это Симпэй (1834–1874), тоже вернулся в свое бывшее княжество, которое недавно стало префектурой Сага.

Мятеж недовольных самураев, который Это возглавил в Саге на следующий год, быстро подавили, однако это выступление было лишь одним из множества подобных эпизодов, кульминацией которых стало крупное сацумское восстание, длившееся с января по сентябрь 1877 года. Больше 20 000 сидзоку (бывших самураев) намеревались отправиться в Токио под командованием Сайго, взять на себя управление и вернуться к традиционным порядкам и отношениям. Они дошли до Кумамото в центре Кюсю и осадили там замок, гарнизоном которого командовал генерал Тани Кандзё (1837–1911), державшийся несколько недель. Между тем вооруженные винтовками правительственные войска постепенно теснили мятежников, у которых имелись лишь мечи, обратно в Кагосиму и окончательно сокрушили их в битве при Сирояме. Сацумское восстание было, безусловно, самым серьезным испытанием, с которым столкнулось правительство Мэйдзи, и оно вышло из него с честью – значительно окрепшим, поскольку новым лидерам страны удалось наглядно продемонстрировать тщетность вооруженного сопротивления их правлению. Впрочем, победа отняла много сил, средств и времени.

Гото Сёдзиро, Итагаки Тайсукэ (1837–1919) и некоторые другие высокопоставленные чиновники из Тосы тоже призывали правительство проявить по отношению к Корее жесткость и так же, когда оно решило этого не делать, в знак протеста подали в оставку. Эта группа недовольных решила действовать иначе – развернуть против бывших соратников политическую кампанию. Так родилось движение Дзию менкен ундо («За свободу и народные права»), а его первым публичным призывом стало требование в начале 1874 года принять конституцию и созвать национальное собрание. Отметим, что в княжестве Тоса с начала 1860-х годов усилился интерес к французской и английской политической философии, но сам Итагаки несколько позднее обратился к либерализму, который он всегда рассматривал в националистическом и коллективистском ключе. Тем не менее, однажды выбрав концепцию, этот человек оставался верен тому, что считал ее основными принципами, а его выдающийся интеллект и способность к политическому лидерству пошли движению на пользу.

Используя как ядро сидзоку и недовольных из Тосы, Итагаки вместе с Гото создал национальную ассоциацию либеральных партий, которую они назвали Айкокуся (Лига патриотов). У Айкокуся была своя штаб-квартира в Осаке. Она пользовалась поддержкой не только сидзоку, но и сельских помещиков-предпринимателей, которым приходилось платить земельный налог, и небольшой, но постоянно растущей прослойки деловых людей и городского среднего класса. Либералы проводили активную кампанию в поддержку конституции и национального собрания – выступали с речами, печатали статьи в газетах и журналах и направляли петиции императору. У них часто случались трения с властями, однако это не сбивало их от выбранного курса. Во всех политических кругах высоко ценили тот факт, что правительственная оппозиция пользуется поддержкой элиты и опирается на западные доктрины. Либералы также черпали моральную поддержку в первой статье Клятвы пяти пунктов императора, гласившей: «Мы будем созывать совещания и управлять народом, считаясь с общественным мнением».

Движение Дзию менкен ундо было и деятельным, и влиятельным, но думать, будто правительство решило дать стране конституцию исключительно под давлением либералов, неверно, хотя политическую историю эпохи Мэйдзи нередко представляют именно так. Немедленно после оглашения Клятвы пяти пунктов была представлена временная конституция (сэйтайсё) и начало работу совещательное собрание из даймё и самураев разных княжеств (когисё), однако последнее для начального этапа модернизации оказалось преждевременным, и вскоре собрание распустили.

После протестных отставок 1873 года Ивакура Томоми проводил бо2льшую часть времени в своем особняке в Киото, а самыми заметными фигурами в кабинете министров стали Окубо Тосимити и Кидо Такаёси (1833–1877). Второй, однако, тоже вскоре подал в отставку в знак протеста против военной экспедиции, которую Окубо отправил против жителей Тайваня, враждовавших с японскими рыбаками. На самом деле тот стремился остудить боевой пыл недовольных самураев, и у него хватало силы воли, чтобы двигаться вперед, не прислушиваясь к оппозиции. При этом Окубо никогда не был деспотом и не стремился править единолично и как можно дольше. В эпоху Мэйдзи и позднее ни один японец не имел подобных амбиций.

Окубо неустанно укреплял токийскую администрацию, в частности расширял полномочия министерства внутренних дел, которое сам возглавлял, совершенствуя фискальную и бюрократическую централизацию, привязавшую провинции к столице. Он твердо верил в экономическую модернизацию. Основные взгляды Окубо на правление сформировались в период, непосредственно предшествовавший реставрации, когда он занимал высокую должность в Сацуме, но политика, которой он придерживался в более поздний период своей жизни, когда отвечал за всю страну, а не только за одно княжество, закрепилась, а может быть, даже зародилась в результате личного знакомства с западной цивилизацией, произошедшего в 1872–1873 годы, когда большая группа высокопоставленных чиновников сопровождала Ивакуру в продолжительной поездке по Северной Америке и Европе.

Во время путешествия особое впечатление на Окубо произвела Великобритания со своим сочетанием промышленной и коммерческой энергии с политическим могуществом и стабильностью. Это благоприятное положение дел он приписывал либерализму, который, по его мнению, позволял подданным короны чувствовать личную ответственность за благосостояние страны и, удовлетворяя частные интересы, вместе с тем улучшать всеобщее благосостояние. Окубо вернулся на родину, склоняясь к мысли о введении в Японии конституции, которая четко определила бы границы политической власти и дала населению правовую защиту против ее произвола, а также стимул к активному сотрудничеству со своим правительством. Хотя эта идея кажется несколько радикальной, развивая ее, Окубо явно руководствовался соображениями административной и социальной эффективности, а не философской убежденностью в ценности прав личности .

Пока в 1873–1874 годы он излагал на бумаге свои мысли о будущем политическом устройстве страны, другой член миссии Ивакуры, Кидо Такаёси, высказал императору собственное мнение о том, что страна должна не только иметь конституцию, но и начинать готовиться к учреждению парламента.

В просвещенных странах, даже там, где есть монарх, он правит вовсе не по собственному произволу. Все жители страны выражают свои объединенные и гармоничные пожелания, и государство устраивается соответствующим образом .

Аргументы Кидо напоминали доводы Окубо и Итагаки в основном своей государственнической окраской. Либерализм привлекал всех троих как средство построения сильного государства, в основе которого стоит удовлетворенный, а значит, лояльный народ. Тем не менее в его словах можно увидеть и заботу о чисто личных целях и интересах.

Меморандуму Окубо и Кидо предшествовали несколько лет активной деятельности движения Дзию менкен ундо, но ясно, что правительство в лице двух его наиболее высокопоставленных министров к выводу, что в конечном счете Япония должна получить конституцию западного типа, пришло по собственной воле и независимо от либералов. Окубо, по сути, после 1873 года чувствовал себя в политической изоляции, поэтому с помощью нескольких молодых членов государственного совета пытался примириться с бывшими соратниками. Сайго оказался упрямым, но его разногласия с Кидо никогда не были слишком глубокими, и в ходе ряда встреч в Осаке в феврале 1875 года (конференция в Осаке) Окубо удалось договориться и с ним, и с Итагаки. В результате был выпущен рескрипт от 14 апреля 1875 года, в котором император торжественно объявлял, что намерен соблюдать данную ранее клятву и постепенно установить конституционную форму правления .

Тем не менее после 1876 года был еще один период промедления и неопределенности. Кидо тяжело заболел, Итагаки снова подал в отставку в знак протеста против того, что правительство в решении вопроса о конституции «поспешало медленно», и ко всему этому добавились враждебность Сайго и события в Сацуме. Восстание длилось бо2льшую часть 1877 года, и Итагаки с трудом удерживал своих радикальных сторонников, стремившихся присоединиться к мятежникам. В следующем году сам Окубо погиб от руки наемного убийцы – заговорщики ставили министру в вину то, что он монополизировал власть. По иронии судьбы это произошло как раз в то время, когда Окубо готовил закон, разрешающий собрания выборных местных органов власти…

События приняли новый оборот осенью 1881 года, после ухода из правительства Окумы Сигэнобу (1838–1922). Возрожденная некоторое время назад Айкокуся громко требовала прав для народа. В 1879-м Ивакура предложил императору запросить у каждого из министров письменное мнение о будущих конституционных событиях. Практически все высказались за сохранение проводимой политики постепенного продвижения к полному конституционализму. В частности, Ито Хиробуми и Ямагата Аритомо (1838–1922) были убеждены в неизбежности либерализма в Японии в той или иной форме, хотя утверждали, что у правительства по-прежнему должно быть достаточно времени на подготовку.

Окума с подачей своего меморандума задержался, а когда он это все-таки сделал, соратников ждало потрясение. Окума предлагал в течение двух лет провести выборы национального собрания и передать полномочия правительства лидерам его крупнейшей партии. Ивакура и остальные посчитали такие взгляды экстремистскими, а их автора отступником. В это же время Окума лишился поддержки своих товарищей в совете, поскольку в качестве министра финансов выступал против продажи недвижимого имущества кайтакуси на Хоккайдо по низким ценам компании, с которой был связан Курода Киётака. Новости о позиции Окумы по вопросу конституции и относительно кайтакуси быстро распространились в обществе. Он стал народным героем, а движение Дзию менкен ундо активизировалось – организовывало демонстрации и политические встречи в Токио и других больших городах. Выход из тупика в конечном счете нашел Ито Хиробуми – Окума покинул правительство, но продажа имущества кайтакуси была отменена, а 12 октября 1881 года император объявил, что парламент будет созван в 1889-м, и приказал Ито начать необходимые приготовления.

В начале следующего года Ито уехал из Японии с небольшой группой советников, чтобы непосредственно познакомиться с политической теорией и конституционной практикой европейских стран. Некоторое время он провел в Великобритании и Бельгии, но его главными наставниками стали консервативные преподаватели в университетах Вены и Берлина. И тем не менее думать, что конституция Мэйдзи была подготовлена в Центральной Европе, не следует. Сведения, которые получили там Ито и его соратники, были всего лишь полезным, в силу своей новизны и безупречно западного происхождения, теоретическим обоснованием статистического прогноза, который у них уже имелся.

Домой делегация вернулась в августе 1883-го, а еще через два года, когда на смену дадзёкану пришла современная парламентская система, Ито стал премьер-министром – таким был итог шести лет его блистательной политической карьеры. К этому времени он многим поспособствовал появлению новой социальной группы – пэров, состоящей из придворных, даймё и людей, возвысившихся недавно, таких как он сам. Именно из пэров предполагалось сформировать основу верхней палаты будушего парламента. Еще одним нововведением, за которое Ито взял на себя ответственность, стали новые правила государственной службы. Со временем они привели к появлению современных высококвалифицированных исполнителей, набранных и организованных с учетом способностей и образования каждого. Между тем Ямагата, который был в первом кабинете Ито министром внутренних дел, провел в середине 1880-х годов реконструкцию всей системы местного самоуправления. Плодом его трудов стали муниципальный кодекс, а также городской и деревенский кодекс 1888 года. Мнение министерства внутренних дел по-прежнему оставалось очень важным в том, что касалось дел на местах, но в целом названные кодексы были направлены на консолидацию элементов народного самоуправления. Они стали основой местной администрации на ближайшие 60 лет.

Несмотря на судьбоносное значение этих событий, в решении основной задачи – разработке новой конституции они играли вспомогательную роль. Поглощенный этой задачей, Ито в 1887-м передал пост премьер-министра Куроде. Конституцию разрабатывал небольшой комитет, члены которого часто обращались за советом к Герману Рослеру, немецкому профессору юриспруденции, преподававшему в Токийском императорском университете. В течение 1888 года окончательный проект конституции обсудили и ратифицировали на совещаниях специально созданного совета, в который входили члены правительства и другие высокопоставленные лица. Свою долю безрассудства молодости, как и политического авантюризма, Ито растратил до реставрации и теперь был убежденным сторонником постепенного движения вперед. В полноценную демократию он, разумеется, не верил, но на собраниях тайного совета энергично высказывался в защиту формулировок, которые давали всем жителям страны права, а также наделяли их обязанностями, и уполномочивали выборный законодательный орган накладывать вето на правительственные законопроекты .

Наконец многотрудный процесс разработки и ратификации подошел к концу, и 11 февраля 1889 года конституция Мэйдзи была обнародована от имени императора:

…Право суверенитета над государством мы унаследовали от наших предков и завещаем его нашим потомкам. И мы, и они в будущем будем пользоваться этим правом в соответствии с положениями настоящей конституции. Мы обязуемся уважать и защищать безопасность прав и собственности нашего народа…

Принятие конституции стало одним из величайших событий правления Мэйдзи, и при этом выбранная дата, День основания государства, была годовщиной вступления легендарного императора Дзимму на престол Ямато в 660 году до нашей эры.

Формирование и развитие политических партий

Конституция стала для людей, находившихся у власти, триумфом. На другом фланге политической шеренги Итагаки и его сторонники сразу после императорского рескрипта преобразовали свою Айкокуся в Дзюито – Либеральную партию, выступавшую за свободу, равные права и общее счастье. Окума Сигэнобу в марте 1882 года основал Риккэн кайсинто – Конституционную прогрессивную партию, которая решительно поддерживала конституционное и парламентское правление, но была менее доктринерской, чем Дзюито. В этом же месяце политические товарищи Ито, главным образом из газетных кругов, организовали Риккэн тэйсэйто – Конституционно-императорскую партию, также поддерживавшую конституционализм, но в том ключе, в котором его понимало правительство. Некоторое время все эти организации вместе со всеми своими подразделениями и другими политическими группами активно искали публичной поддержки, а либералы и прогрессисты одинаково продолжали критиковать власть, но в 1884 году случился еще один поворот, типичный для политической жизни эпохи Мэйдзи. Дзюито и Риккэн тэйсэйто были официально распущены, а прогрессисты после отставки Окумы Сигэнобу с поста президента партии бездействовали.

Начало 1880-х годов в Японии оказалось временем сельскохозяйственных бедствий: последствия дефляционной политики Мацукаты стали еще тяжелее из-за неурожаев, северу грозил голод. Как обычно, все это вызывало крестьянские волнения и отдельные вспышки насилия. Некоторые радикальные либералы, разочарованные необходимостью так долго ждать конституцию, к созданию которой они при этом не имели никакого отношения, приняли участие в беспорядках. В результате Итагаки решил на время распустить свою партию, чтобы на нее не легла ответственность за действия отдельных горячих голов из числа соратников. В те годы также наблюдалось ужесточение позиции правительства по отношению к либеральной оппозиции. Ито давил на либералов через запреты публичных собраний, цензуру прессы и т. д. В рамках общей кампании против оппозиции власти создали собственную Императорскую партию. Однако Иноуэ Каору, который, есть основания полагать, выступал для Ито в данном вопросе своего рода лазутчиком, никогда не отказывался от идеи формирования проправительственной партии.

Что касается народных партий, они, после того как Гото Сёдзиро в 1886 году начал кампанию против правительства по вопросу пересмотра соглашений , пережили поистине ошеломляющее возрождение. На него не повлияло даже обнародованное правительством в конце 1887-го очень жесткое постановление о поддержании порядка – полиция получила право приказывать политикам покинуть Токио. Какое-то время силовое ведомство активно им пользовалось, в результате чего политическая температура в столице упала, а в провинциях заметно повысилась . Первые всеобщие выборы в нижнюю палату (палата представителей) нового императорского парламента прошли в начале июля 1890 года. Прогрессисты выступали как единая партия, а либералы как три фракции, хотя после голосования согласились воссоединиться.

Проведение выборов было организовано самим правительством, которое не вмешивалось в ход голосования. Электорат ограничивался небольшой долей взрослого мужского населения. Победу праздновали народные партии, которые получили 160 из 300 мест в палате представителей. В соответствии с положениями конституции верхняя палата (палата пэров), состоявшая из наследственных и назначенных членов, имела те же полномочия, что и нижняя. Кроме того, конституция напрямую партийного правления не требовала. Кабинет можно было и дальше формировать из групп чиновников, управлявших страной с начала реставрации, поскольку государственных министров официально выбирал император, а не народное голосование.

Первое десятилетие конституционного правления ознаменовалось безрезультатной борьбой между сменявшими друг друга бюрократическими кабинетами из государственных деятелей старой закалки и либерально-прогрессивным большинством в чередовавшихся палатах представителей. Ни одна сторона не могла пересилить другую, но каждая имела возможность помешать противнику. Впрочем, в решении отдельных вопросов часто удавалось достичь компромисса. Вероятно, в некоторых случаях добиться нужного результата можно было и подкупом, хотя применение во время вторых общих выборов в 1892 году правительством силы послушного большинства ему не обеспечило. Неизменным предметом споров становился ежегодный бюджет. Еще более ожесточенные дискуссии шли вокруг внешней политики. Кроме того, правительству приходилось выдерживать немало критики от Независимой партии и представителей правого крыла в палате пэров.

Война с Китаем в 1895-м привела к ослаблению этой конфронтации, однако затишье было временным. Как следствие, когда Ито через три года во время очередного срока на посту премьер-министра покинул его, он убедил своих соратников позволить сформировать следующий кабинет Итагаки и Окуме. И тем не менее этот первый партийный кабинет оказался несостоятельным – либералы и прогрессисты не смогли договориться о распределении должностей.

Следующий серьезный этап был пройден в 1900 году. Ито, собиравшийся стать премьер-министром в четвертый раз, взял под свое крыло либералов, создав новую партию, которую назвали Риккэн Сэйюкай – Друзья конституционного правительства. Этот маневр и открыл дорогу к внутренней стабильности.

Заметным политическим деятелем позднего периода Мэйдзи был Ямагата Аритомо – соперник Ито и его противник в очень многих вопросах. У Ямагаты с самого начала имелись связи среди военных, в то время как Ито постепенно шел к вершине в качестве лидера гражданской бюрократии, но Ямагата медленнее, чем Ито, осознал необходимость наладить взаимопонимание с партией, обладающей большинством в палате представителей. Однако в конце концов даже консервативный и властный Ямагата признал, что конституционное правительство не может работать так, как от него ждут, пока политические партии не получат возможность разделить между собой исполнительную власть.

Возможно, в 1900 году взаимные уступки стали даваться Ито и Ямагате легче. Возраст брал свое – повседневная парламентская деятельность и напряженная кабинетная работа для них становились тяжелы. Теперь оба хотели бы стать гэнро (государственными старейшинами) и, формально уйдя на покой, продолжать, при необходимости, влиять на происходящее через своих протеже. Как следствие, 1900-е годы были отмечены чередованием сэйюкайских кабинетов во главе с Сайондзи Киммоти (1849–1940), придворным аристократом, выпускником Сорбонны, связанным с Ито, и коротких промежутков, когда пост премьер-министра занимал армейский генерал Кацура Таро (1848–1913) из Тёсю, ставленник Ямагаты.

Деятельность политических партий с самого начала была омрачена фракционностью и оппортунизмом. Более того, парламентская жизнь оказалась не чужда тому, что мы сегодня называем коррупцией, не только в период Сайондзи – Кацура – подкуп был и раньше. Впрочем, следует заметить, что устоявшиеся системы парламентского правления в других странах также не избежали всего этого, а в Японии к концу эпохи Мэйдзи императорский парламент успел стать признанным и эффективным элементом национальной администрации. Его партии перестали быть просто кружками недовольных, а расширение права голоса увеличило электорат от 500 000 человек в 1890 году до 1 500 000 в 1912-м.

Некоторые авторы мрачно называют «примирение» между правительством и оппозицией, наступившее с образованием Сэйюкай, бюрократизацией политических партий и рассматривают его либо как окончательное предательство и без того хрупкого либерализма, либо как высшую хитрость неисправимо нелиберальных Ито и Ямагаты. Возможно, это слишком пессимистичный взгляд, ведь процессы, разворачивавшиеся после 1890 года в течение почти 20 лет, с тем же успехом можно назвать политизацией бюрократии. Противопоставляя идею политизации бюрократии модному до недавнего времени понятию бюрократизации политических партий, мы неизбежно ставим под вопрос фундаментальный характер политических изменений в период Мэйдзи. По нему нет единого мнения, однако здесь мы стоим на том, что произошедшие изменения явились результатом длительного взаимодействия разных сторон. Происходило оно в первую очередь между конкретными людьми, входившими в правительство в эпоху Мэйдзи, а также между партиями – другими словами, бюрократией, обладавшей большим опытом и имевшей немалые политические преимущества, и, главным образом, либерально-прогрессивными оппозиционными группами, у которых были собственные источники поддержки. Кроме того, это взаимодействие, в свою очередь, выросло из плюралистической структуры старого режима бакухан.

Даже после ослабления придворной знати (в основном Ивакуры и Сандзё Санэтоми), представителей Хидзэн (Окума, Это Симпэй) и Тосы (Итагаки, Гото) во внутренних кадрах руководства эпохи Мэйдзи были по-прежнему широко представлены как минимум две отдельные и одинаково сильные стороны: княжества Сацума и Тёсю. Как следствие, важной заботой правительства была необходимость назначать на разные посты и должности, а также разрабатывать политику в процессе непрерывной взаимной корректировки интересов Сацумы и Тёсю, при том, что каждая из сторон имела мощную опорную базу и своеобразный политический стиль. Более того, такие фигуры, как Итагаки и Окума, или даже Сайго, не оставили деятельность в правительстве окончательно и бесповоротно, как это обычно бывает после выхода политиков на пенсию. Наоборот, эти лидеры оппозиции тоже имели свою поддержку, опираясь на которую могли, почти ничего не опасаясь, начать контратаку властей.

Опоры правительства и оппозиции были, разумеется, в значительной степени региональными. Таким образом, Ито и Ямагата на протяжении всей своей карьеры поддерживали тесные политические связи с родным Тёсю, Сайго – с реакционными элементами в Сацуме, а Итагаки – с либеральными и региональными движениями Тосы. За регионализмом стоял общенациональный комплекс сложившихся местных связей между жителями одного уезда и деревни, одного города и даже городского района. Локальные и региональные связи пронизывали все политические структуры. В частности, они дали жизненно важный первичный импульс движению Дзию менкен ундо, а позднее помогли сформировать нижнюю палату парламента, представительную не только номинально, но и реально.

Идея политической опорной базы имела социальные и классовые, а также географические последствия. Здесь, подчеркнем еще раз, было бы неверно исключать из общей картины правительство и бюрократию. У них имелись значительные группы сторонников среди представителей определенных профессий и в определенных социальных кругах. Однако, немного рискуя эту самую картину упростить, можно все-таки сказать, что против правительства Мэйдзи в то или иное время, в той или иной степени выступали в основном три крупных класса: сидзоку, сельские предприниматели и представители новых деловых и профессиональных городских кругов. Сидзоку можно было найти во всех политических лагерях, от ультраконсервативных до воинствующих радикальных, сельские предприниматели и плательщики земельного налога в целом поддерживали либералов, а городской средний класс склонялся к прогрессивным партиям.

Все эти сословия были многочисленными, разбросанными по всей стране и уверенными в своих силах. Ни одно из них правительство не могло, что называется, выключить из процесса, даже если бы захотело это сделать. Все они были жизненно важны для поддержания политической стабильности тогда и успешного движения к модернизации в будущем. Более того, по крайней мере два этих класса – сидзоку и сельские предприниматели – в эпоху Мэйдзи последовательно укрепляли права, приобретенные во времена сёгуната Токугава, когда они стали местной элитой на уровне княжества и деревни соответственно. Если добавить это в картину фрагментированной и диверсифицированной политической системы до 1868 года, нетрудно убедиться, что взаимоотношения периода Мэйдзи тоже выросли из токугавского плюрализма.

Конституция и идеология кокутай

Создание и действие конституции Мэйдзи нельзя полностью приписывать только плюралистической структуре старого режима – важную роль в этом сыграли также традиционные ценности. В первые годы после реставрации монархии явно не хватало сильной официальной идеологии. В конце концов власть стала настораживать вестернизация страны – заимствование и распространение западных ценностей в области экономики, политики, образования и культуры, временами доходившее до комических и даже вредных крайностей. Положение изменилось в 1880-х годах, и к 1912-му, когда император Мэйдзи скончался, официальная идеология значительно окрепла. Она получила название кокутай и дала политикам и бюрократии действенную философию, которую осознанно пропагандировали школьные учителя и представители интеллигенции, военные и журналисты. Широкие возможности для распространения кокутай предоставляла новая система обязательного начального образования и всеобщей воинской повинности, поскольку с ней знакомился каждый мужчина, призванный в армию.

Термин кокутай подразумевает отличительный характер обычаев и государственного устройства Японии. Самое авторитетное заявление эпохи Мэйдзи о коннотации этого слова можно найти в императорском рескрипте об образовании, выпущенном в 1890 году, – впоследствии этот текст часто зачитывали японским школьникам:

Знайте же, наши подданные:

Наши царственные предки основали нашу империю, обширную и вечную, и глубоко и прочно внедрили на ее земле добродетели. Наши подданные, объединяясь из поколения в поколение в верности и сыновней почтительности, служили примером ее красоты. В славной сущности нашей империи заключен источник нашего просвещения. Вам, нашим подданным, надлежит быть почтительными детьми своих родителей, любящими братьями и сестрами, жить в согласии со своими мужьями и женами, хранить верность своим друзьям, держаться в скромности и умеренности, ко всему относиться доброжелательно, изучать науки и искусства и тем самым развивать ум и совершенствовать нравственность, и, кроме того, трудиться на благо общества и общественных интересов, всегда почитать конституцию и соблюдать законы; если же возникнет опасность, отважно предложить свою службу государству, и всем тем охранять и поддерживать процветание нашего императорского трона, равного небу и земле. Посему надлежит вам быть не только добрыми и верными, но и воплощать своим примером благороднейшие традиции ваших предков.

Указанное здесь завещано учением наших царственных предков и должно соблюдаться их потомками и их подданными, неизменно во всех возрастах и нерушимо повсеместно. Мы желаем поместить эти заветы в своем сердце со всей почтительностью вместе с вами, наши подданные, чтобы все мы могли сообща достичь добродетели .

Идеология кокутай, в изложенном выше виде и в том виде, как ее понимали в эпоху Мэйдзи и следующую эпоху Тайсё, была явно консервативной по духу. Вместе с тем ее вряд ли можно назвать идеологией крайнего национализма, соединенного с тоталитаризмом, – этот оттенок она приобрела лишь после 1930 года. Пропагандируемые ценности способствовали общему укреплению национальной солидарности, однако последствия могли быть как положительными, так и отрицательными.

Не все атрибуты кокутай были заимствованы из национального прошлого. Один из самых важных аспектов идеологии – национализм – выдвинулся на первый план во многих передовых государствах XIX–XX веков, Япония же оказалась особенно восприимчива к крайностям национализма. Она оказалась вовлечена, как участница и как жертва, в конкуренцию великих западных держав, а кроме того, перед ней стояла огромная новаторская задача самопреобразования, которая обернулась десятилетиями культурной и расовой изоляции. Стремясь избежать упадка и краха, преследовавших традиционные восточноазиатские цивилизации, Япония старалась подражать Западу, но завоевать его признание не смогла. В этих условиях национализм представлялся высшим оправданием общественного порядка и государственной политики. Экуменические взгляды буддизма и конфуцианства больше не могли смягчить светские убеждения – и то, и другое учение переживало упадок.

Другими важными аспектами кокутай были осмысление государства как иерархически упорядоченной семьи и практика принятия решений путем диалога и консенсуса между ее высокопоставленными членами. Эти две особенности имели гораздо более непосредственную, чем национализм, связь с эпохой сёгуната Токугава, но, как и национализм, после 1868 года нашли окончательное выражение и символ в личности и «должности» императора, особу которого конституция 1889 года полагала священной и неприкосновенной .

Лидеры реставрации Мэйдзи – создатели современной Японии – предназначили императору, его сыну и его внуку двойственную роль. С одной стороны, они были теократическими патриархами, а с другой – конституционными монархами. Власть их теократических предшественников восходила к легендам времен двора Ямато, прославляющим божественное происхождение правящего дома, и опиралась на распространенные во всем мире традиционные полумагические представления о власти монарха как ключевом элементе морального и природного порядка, а также социально-политической гармонии. В эпоху Мэйдзи эти аспекты императорской власти были модернизированы и превратились в официальный культ синто как государственной религии. Создав новую форму поклонения, правительство освободило синтоистские святилища по стране от многовековых буддийских связей. Затем оно связало местные и общенациональные культы в одну комплексную систему, направленную на развитие у населения патриотизма и верности престолу. Согласно этой политике, император являлся исключительным, полубожественным существом.

Конституционные аспекты современного монархического правления были, разумеется, отражены в конституции 1889 года. Этот документ сохранял силу вплоть до начала боевых действий на Тихом океане во время Второй мировой войны. За время своего существования он подвергался переосмыслению, однако его содержание ясно раскрывает суть понятия кокутай в середине эпохи Мэйдзи и то, как эти принципы должны были работать на практике.

И способ обнародования конституции, и сам документ ясно давали понять, что верховная власть заключена только в особе императора. Дальнейшему развитию либеральных институтов теория абсолютного владычества императора оказывала плохую услугу, поскольку противоречила концепции естественных прав человека. Но, как уже было отмечено, на практике конституция допускала предоставление жителям страны личных прав, хотя эти права считались не неотъемлемым и неприкосновенным достоянием каждого человека, а подарком императора. В результате в отношениях с государством люди оказались в крайне невыгодном положении… Впрочем, неограниченная власть императора полностью соответствовала национальным традициям Японии и отражала точку зрения семейной системы, упорядочивание иерархии в которой предпочитали проводить, хотя бы для видимости, сверху. Более того, некоторая доля авторитарности вполне могла помочь сохранить конституционное правительство на ранних этапах. Другие монархии в процессе перехода к конституционной форме правления тоже частично или полностью оставили атрибуты суверенитета, а в случае с Японией одной формулировки, чтобы воспрепятствовать эволюции правительства через парламент и партии, было недостаточно.

Традиции согласования и консенсуса сделали неизбежным то, что основные вопросы, поднятые конституцией, касались локуса власти, а не локуса суверенитета. Император был главной фигурой в государстве, но его превосходство являлось чисто формальным. Это ясно из конституции, статья 55 которой гласила, что каждый из государственных министров дает советы императору и несет ответственность за них, а все законы, императорские указы и акты всякого рода, касающиеся государственных дел, требуют также подписи государственного министра. Другими словами, основной закон страны препятствовал монарху предпринимать какие-либо независимые действия. Конституция же передавала судебные полномочия императора судебной системе, «установленной законом», его законодательные полномочия – парламенту, исполнительные функции – кабинету министров, а командование вооруженными силами – начальникам соответствующих штабов и министрам силового блока.

По сути, конституция Мэйдзи признавала необходимость практического, хотя и не теоретического разделения полномочий и вводила в действие систему сдерживания и противовесов. Скрытая опасность этих мер заключалась в том, что они могли завести ситуацию в тупик, поскольку отдельные центры власти – кабинет министров, две палаты парламента и военные – рассматривались как обладающие одинаковым объемом полномочий. Это распределение ответственности повлекло за собой длительную борьбу между непартийными кабинетами и оппозиционным большинством в палате представителей в 1890-х годах и решение Ито в пользу постепенного сдвига структуры власти через Сэйюкай от бюрократических кабинетов к партийным. Это также объясняет ту важную роль, которую играла в начале ХХ века небольшая группа отставных старших государственных деятелей – гэнро. Они сформировали выходящий за рамки конституции, но жизненно важный координирующий элемент, на взгляды которого другие ориентировались в моменты принятия важных решений.

Гэнро были живым памятником консенсуса. Отношения между бюрократами и партийными политиками строились на том же принципе – требовании согласованной и дальновидной администрации, но еще важнее консенсус был в отношениях между военными и представителями иных ветвей государственной власти. Существовала значительная разница в степени автономии, которой пользовалась гражданская бюрократия, с одной стороны, и армия – с другой. В первом случае долгосрочная тенденция была направлена на постоянную связь с партиями парламента. Что касается второго случая, в конституции ничего не говорилось о превосходстве гражданского права. Более того, в начале ХХ века Ямагата Аритомо обеспечил принятие квазиконституционных постановлений, согласно которым занимать должность министра армии или флота могли только люди военные. В своих действиях Ямагата руководствовался стремлением защитить боевую мощь страны от посягательств, а также (как он это видел) от коррумпирующего влияния со стороны политических партий.

Фактические условия конституции, ее основополагающие принципы и первые 20 лет действия превратили императора, по сути, в живой символ. Он был главой государства, разные учреждения и фракции правили от его имени, а его присутствие служило по меньшей мере напоминанием о том, что их высший долг – преодолеть свои личные разногласия и проводить согласованную политику. Более того, хотя в политическом смысле полномочия императора были ограничены, его роль в моральном и идеологическом плане имела огромное значение для бесперебойной работы всей системы. Во-первых, в образе престола были сосредоточены, как ни в чем другом, всеобщие взгляды и чувства относительно природы и судьбы Японии как государства. Престол напоминал людям, что они существуют как нация с далекого прошлого и будут продолжать существовать в таком же отдаленном будущем. В этом заключалась сущность кокутай, которая неизбежно порождала мистицизм дурного тона и горячечный национализм. В то же время эта охранительная функция давала психологическую поддержку и указывала направление миллионам человек во времена потрясений и радикальных перемен .

Во-вторых, японский император через семейную систему и религиозные связи был соединен с подданными необыкновенно близкими моральными отношениями. Его рассматривали как главу старшего домохозяйства, имеющего отдаленное отношение ко всем другим, мелким, из которых состояло государство, и потому наделенного неотъемлемым правом на лояльность подданных. Мы понимаем, что писать об этом – значит рисковать повторить худшие отрывки ультранационалистической пропаганды, однако у этих отношений имелась и светлая сторона, которую можно обнаружить в таких документах, как приведенный выше рескрипт об образовании, и которая, несомненно, наиболее убедительно проявила себя во время капитуляции Японии и унижения в конце Второй мировой войны на Тихом океане.

Общество в эпоху Мэйдзи

Несмотря на все трудности, связанные со строгим толкованием формального смысла политических форм и духом полноценного либерализма, в реализации взаимосвязанных концепций социального и правового равенства лидеры эпохи Мэйдзи действовали быстро и решительно. Разница между богатыми и бедными, конечно, не исчезла, но право частной собственности, пришедшее вместе с системой капиталистического производства, стало одной из величайших основ нового государства и существенным элементом внутреннего разделения власти между бюрократами – чиновниками, проводниками реальной государственной власти, и представителями других привилегированных групп. При этом старые, наследственные сословные границы были упразднены, женщины, положение которых в Японии, надо отметить, никогда не являлось совершенно рабским, сделали первые шаги на пути к полной эмансипации, а закон, особенно после того, как он был кодифицирован по западному образцу в 1890-х годах, уже не видел различий между гражданами. Более того, перед одаренными, но социально неустроенными молодыми людьми открывались новые перспективы профессионального роста, они получали возможность сделать головокружительную карьеру в науке и академической жизни, журналистике, бизнесе и промышленности, на государственной службе или в вооруженных силах.

Такой была ситуация в начале эпохи, однако в первые десятилетия руководство осуществляли, разумеется, в основном группы бывших самураев. Одни занимали государственные должности, другие стали основой зарождающейся верхушки среднего класса, состоящего из промышленников, крупных сельских землевладельцев, специалистов в самых разных областях, от политики до педагогики. Элита часто спорила сама с собой, особенно по политическим вопросам, и все же эта прослойка была пока небольшой, но достаточно сплоченной, чтобы привести в действие разработанные правительством Мэйдзи планы модернизации.

Ниже на социальной лестнице стояли крестьяне, ремесленники и неквалифицированные рабочие, с 1870 года имевшие полное право сменить род занятий и место проживания. И то, что сотни тысяч их воспользовались этим правом, – часть существенно важного, но по большей части не замеченного исследователями аспекта истории эпохи Мэйдзи. Может сложиться ошибочное впечатление, будто правители Японии почти 50 лет придавали покорному населению любую желаемую ими «форму». Эту вводящую в заблуждение точку зрения суммирует понятие «революция сверху». Да, революция действительно произошла. И то, что она была начата сверху, очевидно. На этом достоверность заканчивается. Массы были отнюдь не просто «сырьем» в процессе социальных преобразований. Индивидуальный выбор соединился с официальными распоряжениями изменить жизнь людей, и, хотя власти продолжали управлять событиями, содержание последних определяли бесчисленные индивидуальные решения частного характера.

Основными «товарами» нового общества стали транспортное сообщение, формальное образование и информация, и, в сочетании с модернизацией малых предприятий, полностью находившихся в частных руках, они весьма наглядно демонстрируют участие жителей Японии в происходящих процессах. В конце концов, административные действия в пользу социального равенства так и остались бы на бумаге, если бы основная масса населения по-прежнему не могла легко перемещаться с места на место, знакомиться с новыми идеями и осваивать новые профессии. Дороги пока еще оставались плохими, главным образом из-за топографических трудностей, а общественный транспорт был представлен в основном поездами и местными службами доставки. Печатная продукция состояла из многочисленных западных изданий, импортированных или переведенных, а также газет, которые с 1890 года выпускались в Японии повсеместно и многие из них быстро стали достойными похвалы и с точки зрения материалов, и в том, что касалось полиграфии.

Если говорить о народном образовании, уже в 1872 году было объявлено о намерении создать единую систему начального обучения для всех детей страны. Этому, правда, помешали серьезные административные трудности, и разработкой жизнеспособной системы смог заняться только Мори Аринори (1847–1889), несколько позже, в 1880-х го- дах. Мори, один из авторов новейшей системы образования Японии, проводил решительную политику централизации, и в 1910 году уже и мальчики, и девочки в возрасте от шести до 12 лет по всей стране посещали местные школы совместного обучения. Да, на это потребовалось 40 лет, но в Азии данное достижение не имело аналогов – оно шло параллельно с развитием образования в передовых странах Европы.

Мори и его преемники в министерстве образования также предусмотрели возможность дальнейшего обучения в средней школе (учащиеся в возрасте 12–17 лет) и старшей школе (18–20 лет). Важное место в системе занимали ремесленные училища и колледжи. Императорские, то есть государственные университеты были основаны в пяти городах: Саппоро (Хоккайдо), Сэндай (Тохоку), Токио, Киото и Фукуока (Кюсю). Образование сверх первичного было более специализированным и не являлось обязательным, к нему переходило намного меньше детей. В том же 1910 году ситуация выглядела следующим образом:

Небольшое число детей, переходящих из начальной школы в среднюю, объясняется низким доходом на душу населения, а не действием государственной политики – в следующие три десятилетия этот показатель резко вырос. Вместе с тем переход на более высокие уровни образования был сознательно ограничен, а обучение в императорском университете считалось очень статусным. На ситуацию также влияли общие экономические условия – полное среднее образование для всех своих граждан передовые государства смогли обеспечить лишь во второй половине ХХ века. Несомненно, немаловажную роль сыграл в происходящем и элитизм эпохи Мэйдзи. Посттокугавский элитизм имел по крайней мере одно достоинство: принадлежность к элите определялась не только происхождением, но и личными достижениями, а расходы студентов на обучение в средних школах, колледжах и государственных университетах были сведены к минимуму.

Помимо государственной системы образования существовало множество частных школ и колледжей, финансирование которых осуществлялось за счет благотворительных взносов и платы за обучение, вносимой студентами. Христианские миссионеры проявляли особую активность в области высшего женского образования, однако самыми известными частными учебными заведениями были два университета в Токио – светские, мужские и полностью японские с точки зрения финансирования и управления: Кэйо (основан Фукудзавой Юкити в 1858 году) и Васэда (основан Окумой Сигэнобу в 1882-м).

Кэйо и Васэда по-прежнему процветают и считаются в Японии престижными высшими учебными заведениями. Их успех свидетельствует об общем просвещении, с которым в эпоху Мэйдзи преобразовывалось общественное образование. Трансформация здесь, как и везде, сочетала в себе правительственные и частные инициативы и шла по пути проб и ошибок. В основе ее лежала, разумеется, государственная система, но представители небюрократической элиты также не остались в стороне. Население же платило налоги и отправляло своих детей в школу. Дети прилежно учились, студенты совершенствовали и углубляли полученные знания. Все – бюрократы, благотворители, учителя и ученики – ценили возможности, данные им временем, в котором выпало жить, а время, в отрыве от малопонятной конституционной теории, было прагматичным и широко открытым для новых идей и иностранных влияний. Горизонты ничто не заслоняло, карты еще предстояло начертить, прогресс стал самоцелью. В результате и несмотря на учение кокутай, занимавшее важное место в программе начальных школ, в эпоху Мэйдзи образование в значительной степени отказалось от своей традиционной, узко охранительной функции и взяло на себя новую роль – стало одним из главных механизмов внедрения современных форм и современного содержания в жизнь общества.