13

Сёгунат Токугава

Летом 1598 года, будучи при смерти, Хидэёси поручил великим даймё управлять страной от имени своего пятилетнего сына Хидэёри. Разумеется, у вошедших в опекунский совет пяти старейшин и совета пяти управляющих были собственные немалые владения, дела в которых отнимали у них много времени, и Хидэёси намеревался обязать их лишь следить за отношениями между семьями самураев и императорским двором, за лояльностью даймё дому Тоётоми, религиозными делами и контактами Японии с другими странами.

В конце 1598 года вставшим у власти даймё удалось организовать отступление японских войск из Кореи, но вскоре в этой коалиции возникли разногласия. Самым могущественным из опекунов был Токугава Иэясу, которому противостоял его непримиримый враг – Исида Мицунари, подстрекающий против него других даймё.

Помимо активных интриг сыграли свою роль и иные, статические силы. В ситуации после смерти Хидэёси Токугава оказался явно слишком могущественным, чтобы его оставили в покое. Или он должен был сделать решительные шаги, которые закрепили бы превосходство его самого и его сыновей над другими даймё, или ревнивые соперники нашли бы возможность посрамить его навеки.

21 октября 1600 года армия из 80 000 человек, присланных коалицией «западных» даймё, под командованием Исиды напала на немногим ее превышающую по численности армию «восточных» даймё под знаменами Иэясу. В решающем сражении, произошедшем при Сэкигахаре, в 100 километрах к северо-востоку от Киото, войска Исиды потерпели поражение. В следующие 15 лет Иэясу делал все, чтобы сначала ослабить, а потом уничтожить род Тоётоми и в конце концов добился своей цели. Точка была поставлена летом 1615 года: главная цитадель семьи Тоётоми – замок в Осаке – была сожжена, и Хидэёри погиб в огне.

Сражения, начавшиеся при Сэкигахаре и закончившиеся в Осаке, дали Иэясу и его наследникам военный контроль над всей страной, и удивляться этому не приходится. Власть, завоеванная оружием, лежала в основе политического управления со времен подчинения придворной аристократии семьям Тайра и Минамото в XII веке, и на этот раз правители из рода Токугава тоже не стали изобретать новый способ. Не было ничего удивительного и в тех шагах, что они предприняли, чтобы перенести источник власти с поля битвы во дворцы, замки, залы заседаний и вообще прикрыть грубую силу приличествующими правовыми одеждами. Да, примеров подобной политики стабилизации и легитимизации в истории Японии достаточно, но поразительный успех, сопутствовавший Токугаве в этом начинании, стал явлением из ряда вон выходящим. Токугава бакуфу – новое военное правительство – учредило свою штаб-квартиру в Эдо на равнине Канто, где со временем на месте рыбацкой деревни, окруженной болотами, вырос огромный город. Правление Токугава продолжалось более 250 лет, вплоть до 1868 года, и все это время Япония жила в мире как с другими странами, так и внутри собственных границ.

Новое бакуфу

После победы при Сэкигахаре Иэясу задумался о своем титуле. Дело в том, что Ёсиато Асикага, официально возведенный в достоинство сёгуна, недавно умер, и, хотя в действительности корни генеалогического древа Токугава уходили не глубже чем в XV век, Иэясу сумел доказать, что находится в достаточно близком родстве с Минамото, чтобы получить для себя и своих потомков титул сэйи-тайсёгуна. В конце 1603 года двор официально известил об этом назначении.

Иэясу пробыл сёгуном недолго – в 1605-м он передал титул своему сыну Хидэтаде. Сам Иэясу прожил еще 11 лет и в мнимой отставке был, как обычно, активен, но предпочитал заниматься делами государства и своего дома, а не мелкой административной рутиной. Хидэтада в свою очередь при жизни передал титул сёгуна сыну Иэмицу. После смерти отца, последовавшей в 1632 году, Иэмицу правил самостоятельно. Умер он в 1651 году, оставив своим преемником десятилетнего Иэцуну.

Схема, согласно которой двор назначал преемника в то время как сам сёгун по-прежнему был бодр и дееспособен, позволила первым двум правителям из рода Токугава обеспечить преемственность политики и в целом укрепила их административную систему в критические первые годы существования режима. Действительно, Иэясу, его сын и внук так хорошо справились со своей главной задачей – консолидацией государства, что в 1651 году, когда сёгуном стал ребенок, власть не пошатнулась даже при том, что Иэцуна заболел и уже не мог править сам.

Каким образом эти три человека сумели за 50 лет организовать спокойную жизнь 20–30 миллионов человек на много десятилетий вперед? Ответ таков: хотя Иэясу, Хидэтада и Иэмицу признавали существование других центров власти, кроме дома Токугава, им удалось создать правительственный механизм, способный в полной мере контролировать все остальные конкурирующие кланы. Подобно Хидэёси, лидеры Токугава довольствовались статусом первых среди подданных и считались с мнением двора, признавая номинальное главенство императора. Так же как Хидэёси, они в довольно широких пределах допускали независимость даймё и религиозных общин. Однако, в отличие от Хидэёси, Токугава использовали широкие полномочия сёгунов, чтобы регулировать деятельность и взаимоотношения двора, даймё и духовенства, удерживая эти группы в постоянном подчинении.

Огромное и непреходящее значение «должности» сёгуна заключалось в размере действительной власти, которую она возлагала на того, кто ее занимал. Сёгун имел право при необходимости отдавать приказы любому мужчине, женщине и ребенку в стране и распоряжаться каждым гектаром ее земли. Важно и то, что сменявшие друг друга сёгуны Токугава официально получали назначение на свой пост от императора. Другими словами, формально и согласно конституционной теории они правили Японией не по собственному суверенному праву, а потому что к этому их призвал монарх; с самого начала они были не только старейшинами рода Токугава, но и хранителями государства. Конечно, к XVII веку титул сёгуна вместе с его обширными полномочиями стал почтенной древностью, а Иэясу, Хидэтада и Иэмицу никогда не пренебрегали уроками прошлого, в частности историей Минамото Ёритомо и бакуфу Камакуры в XIII веке после его смерти.

Наряду с умелым решением вопросов организации власти и исторического прецедента многое значили для укрепления власти Токугава личные качества первых трех правителей этого рода. Все они были умными и осторожными людьми, которые, окружая себя способными советниками, тем не менее право принимать окончательные решения сохраняли за собой. Хидэтада по сравнению с двумя другими сёгунами не столь ярок, однако его административные таланты сомнений не вызывают. Считается, что Иэмицу был деспотичным и своенравным. Он вел себя как сильный правитель, и именно при его власти систему управления бакуфу «усовершенствовали», но на самом ли деле он был подвержен переменам настроения, хотя, если даже и так, влияло ли сие как-либо на решение важных вопросов, сказать трудно.

История Иэясу – самая противоречивая. По-видимому, изначально он был человеком без каких-то особых талантов, но сумел подняться до существенных высот. Единственному из трех сёгунов, ему пришлось добиваться успехов не только в управлении государством, но и на поле брани, и лишь его можно назвать тем, кто добился всего сам. Ранние годы Иэясу провел в сражениях и попытках забыть невзгоды молодости, проведенной в качестве политического заложника семьи Имагава. При этом не только сам Иэясу был пленником, но и часть потомственных воинов-вассалов рода Токугава переживала очень тяжелые времена…

Иэясу традиционно изображают как чрезвычайно хитроумного человека – японцы и сегодня говорят: «Иэясу съел пирог, что Нобунага замесил, а Хидэёси испек», но он никогда не ставил собственные амбиции во главу угла и не позволял им захлестнуть себя. Напротив, Иэясу с детства отличался исключительным терпением и умением себя контролировать. Ему повезло выйти живым из множества битв в первой половине жизни, а здоровье, о котором он не забывал заботиться, позволило ему пережить своих великих современников на несколько весьма плодотворных десятилетий. Больше всего ему повезло с сыновьями, которые после его смерти оказались способны постоять и за себя, и за семью. В свое время вопрос о преемственности определил многие взгляды Иэясу, и он неизменно трудился на благо своих потомков. Привычки самого Иэясу всегда были простыми, а его единственным увлечением являлась соколиная охота.

С годами отставной сёгун пожелал иметь репутацию благожелательного человека (у Хидэёри таких мечтаний не было). И если благожелательность означает добродушное отношение к людям в целом, даже с теми, с которыми вас ничего не связывает, готовность понять чужую точку зрения и сотрудничать, а не соперничать с другими, то Иэясу Токугава был благожелательным. Незадолго до смерти он завершил давно начатые приготовления к собственному обожествлению, возможно, надеясь продолжить после нее «дозор», который нес в течение жизни. Если он действительно остался на земле в виде некоего доброго духа-защитника среди огромных тенистых кедров и чистых горных ручьев храма в Никко, посвященного ему, то был вознагражден картиной векового правления своих потомков в мирном и процветающем обществе и мог удовольствоваться тем, что закат величия рода Токугава оказался вполне достоин его рассвета.

Законы для элиты: буддийские общины и императорский двор

В основе административной системы сёгуната Токугава лежали подробно разработанные правила для главных групп населения и сословий. Эти правила были сведены в кодексы, которые при каждом новом сёгуне подтверждали и иногда пересматривали. Один такой свод правил, выпущенный между 1601 и 1616 годами и известный в совокупности как установления для буддийских монастырей (дзиин хатто), оставлял доктринальную и внутреннюю организацию общины целиком в руках духовенства, но оценивал как правонарушение агрессивную проповедническую деятельность и передавал управление и налогообложение храмовых имений под наблюдение бакуфу. Эти и более поздние установления и уложения для религиозных общин проводили в жизнь чиновники бакуфу – храмовые магистраты (дзися бугё). Таким образом, законодательство поставило буддизм и синто в полную зависимость от защиты Токугава.

С двором и аристократами произошло то же самое. Законы о благородных семьях (кугэ сё хатто), изданные в 1615 году, жестко ограничили личную свободу передвижения императора и его придворных. Им не только запрещалось выезжать из Киото – даже внутри города своих предков они не имели права выходить за пределы дворца и прилегающих к нему территорий. Из одного установления аристократы вообще узнали, что им «строго запрещено, будь то днем либо ночью, прогуливаться по улицам или дорожкам, где у них нет никакого дела»… Еще более очевидным оказалось стремление отстранить императора от любой активной роли в политической жизни страны. Именно с этой целью бакуфу настойчиво, что называется, перетягивало на себя право раздавать придворные и церковные должности. Монарх оставался лишь символом суверенитета страны, он обладал «правом» назначать сёгуна и исполнял традиционные религиозные функции в качестве главного посредника между небом и землей в соответствии с конфуцианскими понятиями или между своими божественными предками и подданными в синтоистских ритуалах. Тем не менее, хотя двор в Киото жил, по сути, пленником расположенного в Эдо бакуфу, Токугава позаботились о том, чтобы эта клетка была должным образом позолочена. Следуя примеру Ёритомо и регентов Ходзё, они всегда отзывались о дворе подчеркнуто уважительно и вели себя, будучи там, так же. Каждый раз, когда дворцы и особняки знати в Киото приходили в негодность или страдали от пожаров и стихийных бедствий, правительство в Эдо спешило отстроить их заново. И самое главное, императорский дом и другие придворные семьи регулярно получали удовлетворительный (хотя вряд ли роскошный) доход от определенных имений сёгунов, выделенных специально для их материального обеспечения.

Центральное правительство и местная автономия: система бакухан

Необходимость уменьшить могущество даймё и перевести их в постоянное подчинение центральной власти первым осознал Хидэёси, об этом не следует забывать. Тем не менее на практике он сделал для этого немногое. Токугава со свойственной ему ловкостью при первой же возможности этот недостаток исправил, прекрасно зная, что, в отличие от буддийских общин или императорского двора, военные феодалы вполне могут сопротивляться ему, используя силу. В связи с этим законы для военных домов (букэ сёхатто), обнародованные в 1615 году, на завершающем этапе победы Иэясу в замке Осака, нельзя не признать самым важным актом установления режима. Эти уложения касались всех даймё без исключения. Военным феодалам было запрещено выводить войска за пределы своих владений, заключать между собой политические союзы, содержать на своих землях больше одного замка и даже жениться без одобрения сёгуна. Принятые позднее установления дополнительно запретили даймё чеканить монеты, вступать в прямые отношения с иностранными дворами, за исключением случаев, когда это разрешено бакуфу, или строить крупные корабли для каких-либо целей, кроме торговли. Законодательство о военных домах преуспело в своей основной цели, защитив дом Токугава от поползновений прочих даймё, и положило начало долгому периоду мира. Гражданские и религиозные войны ушли в прошлое.

Повиновения даймё требовали под видом вассальной верности. Те из них, кто еще этого не сделал, должен был в XVII веке принести письменную клятву верности Иэясу, признав его своим сюзереном. Каждый следующий даймё княжества (хана) принимал эту присягу заново, а когда в должность вступал новый сёгун, ее заново давали все даймё. Местные князья, не обращавшие внимания на желания Токугава, могли быть наказаны как непокорные вассалы. Сёгун имел право сделать выговор, отправить на покой и в самом крайнем случае конфисковать чьи-либо владения. Традиционный феодальный кодекс поведения, регулировавший отношения представителей военной элиты, также оправдывал систему поочередного прибытия на определенное время на службу (санкин котай). Токугава вспомнили старинный обычай, требовавший, чтобы вассал в какие-то периоды лично являлся к господину, дабы выразить ему свое почтение, и бюрократизировали его, поставив на регулярную основу. К моменту правления третьего сёгуна, Иэмицу, практически все даймё без исключения со всех концов страны должны были поочередно по нескольку лет жить в Эдо, предположительно для того, чтобы служить сёгуну. На самом же деле они встречались с сёгуном один или два раза в месяц на строго официальных аудиенциях. Остальное время даймё проводили в своих особняках (ясики) в Эдо, где занимались собственными делами и предавались удовольствиям. Практика, до начала XVII века бывшая случайной и персонифицированной, стала регулярной, обязательной и совершенно обезличенной.

Система поочередного прибытия на службу безусловно связывала руки даймё, тем более что, возвращаясь в свои владения, они должны были оставлять в Эдо жен и старших сыновей. Кто же сможет организовать и поднять восстание, если половину времени приходится проводить в столице сёгуната, а не на собственной территории, да к тому же в Эдо остались заложники?.. Кроме того, расходы на поездки в ставку и обратно, не говоря уж о содержании там второго постоянного места жительства, обременяли даже самые крупные княжества.

Централизованный контроль являлся лишь одним аспектом правления Токугава, другой его неотъемлемой частью была местная автономия. На протяжении всей своей истории сёгуны как правители государства непосредственно контролировали чуть больше четверти территории и населения страны. Эта область располагалась между двумя ключевыми точками, равниной Канто и уездом Кинай, и носила название тэнрё, или небесное княжество. Оставшиеся три четверти были распределены между даймё, которые самостоятельно управляли своими владениями. Однако княжества представляли собой не только местные объединения, они были связаны с бакуфу и образовывали вместе с ним уникальный, жизнеспособный и взаимозависимый государственный политический строй.

По размерам 260 японских княжеств сильно отличались друг от друга. Самыми крупными были владения семьи Маэда в Каге (префектура Исикава) и Этчу (префектура Тояма) – официальные доходы этих земель составляли более 5 000 000 бушелей риса (1 000 000 коку). На другом фланге располагались многочисленные хозяйства с доходом около 10 000 коку или чуть больше – минимум, необходимый для получения статуса даймё. Все домены были технически самоуправляющимися единицами и подчинялись только общим требованиям режима Токугава и национальной политики. Это означало, что действующее право в княжестве устанавливал его собственный административный центр или призамковый город, а не Эдо, а за порядком следили чиновники из числа самураев княжества, которых опять же назначал даймё, а не сёгун. Что касается сбора налогов, правитель княжества взимал и тратил их по своему усмотрению, а у бакуфу не было права на регулярное изъятие денег за пределами тэнрё.

Тем не менее административная и финансовая независимость княжества была отнюдь не безграничной. Во-первых, его власти не имели права не соблюдать общие установления бакуфу, касавшиеся религии, денежно-кредитной политики, внутренних войн или отношений с двором в Киото. Во-вторых, многие мелкие владения получали прямое указание следовать практике сёгуната в повседневном администрировании. В-третьих, хотя бакуфу не облагало прямым налогом доходы княжества, за исключением редких случаев во времена серьезных финансовых кризисов, отдельные владения часто были вынуждены участвовать в дорогостоящих общественных работах – строительстве дорог, ремонте замков, мелиорации земель в Эдо и других областях на территории сёгуната. Как уже было отмечено, неподчинение предписаниям или просьбам бакуфу могло навлечь на даймё беду – он становился нелояльным вассалом. И наконец, полномочия сёгуна как верховного феодального правителя позволяли ему вмешиваться по своему усмотрению во внутренние дела княжества. Такие случаи были довольно частыми, хотя бакуфу и не злоупотребляло данным правом. Как правило, это происходило при возникновении споров внутри княжества по вопросу наследования титула даймё или во время крестьянских восстаний, которые местным властям не удавалось подавить либо урегулировать.

Несмотря на разнообразные ограничения, даймё, образно говоря, владел всем (и часто намного бо2льшим), что мог увидеть с башни своего замка. Впрочем, более точно, хотя и не столь поэтично, было бы сказать, что в действительности всем владела бюрократия княжества. Во внутренних делах, как и в отношениях с сёгуном, даймё стали «жертвами» бюрократизации: существенная часть полномочий, которые у них были в начале XVII века, когда они правили единолично, довольно быстро перешла к советам наследственных «старейшин кланов» (каро). Такие советы служили местным эквивалентом старшего и младшего советов сёгуна, и под их контролем небольшая группа высокопоставленных чиновников (бугё) и выборных представителей деревенских групп (дайкан или гундай) осуществляла повседневное управление. Во всех, за редким исключением, княжествах, к середине XVII века самураи стали постоянными жителями призамковых городов. На постепенное сосредоточение власти в центре работали и другие факторы. Самым примечательным из них была политика, в соответствии с которой администрация княжества, а также бакуфу выплачивали все большему числу самураев фиксированное жалованье, тем самым возвращая себе административный контроль над землями, первоначально переданными вассалам среднего звена в виде мелких феодальных наделов. Поэтапная бюрократизация и централизация происходили повсеместно.

Развитие института потомственных управляющих советов многим было обязано периодическим отъездам даймё в Эдо, продиктованным системой поочередного несения службы. Учреждение «выездного кабинета», когда даймё брал с собой в ставку одного или нескольких старейшин, позволяло ему иметь полное представление о делах княжества. Тем не менее руководство им в основном было передано в руки министров, которые оставались в призамковом городе, и даже когда даймё фактически находился в своих владениях, перспектива вскоре снова оставить их, несомненно, не позволяла ему грубо вмешиваться в решения старейшин. При Токугава волевой даймё не утрачивал возможность сохранять влияние, но должен был в полной мере учитывать и общегосударственную политику, и устоявшуюся местную практику.

Политическая фрагментация, сопровождавшая развитие всей этой системы, получившей название бакухан, естественно, привела к иррациональному дублированию административных функций и неизбежному переизбытку чиновников. Но она же дала всей стране основы политического порядка, где соблюдение законов и сбор налогов обеспечивались не только на региональном, но и на местном уровне. Более того, несмотря на региональные и плюралистические, то есть подразумевающие множественность взглядов, допущения системы, сходство между одним руководящим органом и другим (скажем, между учреждениями разных княжеств, а также между княжествами и бакуфу) позволили создать общую политическую культуру, опыт управления, охватывающий всю страну и все сословия. Готовность подчиняться приказам вышестоящих чиновников, даже в вопросах, касающихся налогов, а также существование общей политической культуры дали возможность лидерам японского общества после 1868 года быстро добиться успехов в выполнении задачи, которую они считали главной, – создании единого и прогрессивного национального государства.

Местная автономия, безусловно, порождала полезные инициативы. В частности, в области финансов почти все власти княжеств столкнулись с той же нехваткой средств, которая преследовала бакуфу, и в начале XIX века некоторые из них предприняли меры восстановления, оказавшиеся замечательно успешными, даже более успешными, чем политика самого бакуфу. В интеллектуальных вопросах система также допускала значительное разнообразие, и в кое-каких княжествах появились уникальные научные и образовательные традиции, которые в неспокойное время после 1840 года принесли пользу всему государству и стали идеологической основой его стремительного продвижения к современности.

Да, местная автономия действительно была неотъемлемой частью системы сёгуната Токугава, в том смысле, что княжества с самого начала существовали как полунезависимые и вполне дееспособные образования. Более того, со временем они оказались тесно интегрированы в общую административную структуру и в то же время смогли консолидировать свою (пусть и подчиненную) позицию относительно бакуфу. Это значит, что говорить о токугавской системе, или Токугава бакуфу, имеет смысл лишь при обсуждении административной структуры и развития в XVII – начале XVIII века. Если речь идет о более позднем периоде, данные термины хуже отражают фактическое положение дел, в частности распределение власти, и здесь лучше оперировать понятием «система бакухан». Этому процессу способствовал переход в политике XVII века от доводов силы к принципу морального убеждения. Кроме того, свою роль сыграло и постепенное сплочение всех даймё (не только тех, кто имел непосредственное отношение к правящей верхушке), которое повлекло за собой стирание границ и общее смягчение традиционных взглядов.

Со времен Иэясу подавляющее большинство даймё делились на две категории: фудай и тодзама. Фудай были потомственными вассальными князьями, наследниками и главами тех семей, что уже служили роду Токугава до битвы в Сэкигахаре, а тодзама называли «посторонних князей» – их предки изначально имели равный статус с Иэясу и принесли ему присягу только после решающей победы. Княжества фудай обыкновенно были маленькими, но располагались стратегически важно – вокруг равнины Канто, по оси, тянущейся в уезд Кинай, в самом Кинай и на границах крупных княжеств тодзама. Из фудай даймё (около 130 семей) было подавляющее большинство советников и старших чиновников бакуфу, и те, кто занимал такие должности, естественно, получал больше власти и больше престижа, чем имели бы, оставаясь мелкими правителями на местном уровне. Именно княжества фудай преданно следовали за начинаниями Токугавы и поддерживали нововведения во внутренней организации владений и законодательстве. Другими словами, дома фудай были теснейшим образом связаны с бакуфу – его судьба являлась их судьбой.

Тодзама традиционно вызывали у Токугавы недоверие, и эти даймё, хотя и обладавшие обширными землями, не могли надеяться на должности в администрации сёгуната, открытые для фудай. Тем не менее в долгосрочной перспективе даже тодзама оказались в выигрыше. В XVIII веке ни одной группе даймё бунтовать было не выгодно. Длительные периоды проживания в Эдо – городе, где многие князья родились, провели детство и позднее заводили обязательные резиденции, несомненно, способствовали возникновению разнообразных неформальных связей и общности взглядов между ними, а также между ними и высокопоставленными представителями рода Токугава. Этому же способствовали браки и усыновления (практику усыновления использовали очень широко, чтобы ни один род даймё не оборвался из-за отсутствия наследников). Таким образом, многие военные феодалы оказались связаны многократным родством друг с другом, а также с киотской знатью и домом Токугава.

Примерно к началу XIX века правление Токугава на высшем уровне превратилось в сложную коалицию различных интересов. Эти интересы сохраняли свои индивидуальные особенности, и связи между ними часто были негласными, семейными, а не формальными и официально установленными. Былые разногласия к тому времени превратились в общие воспоминания, а существующий режим устраивал и вознаграждал всех: придворную знать и даймё, сёгуна, старших священнослужителей и старейшин кланов, а также вассалов Токугава. В основе системы правления, основанной на взаимодействии элит, лежали плюралистическая структура системы бакухан и практика расширения административной власти на один общегосударственный центр и множество местных автономных. Именно это, безусловно, стало основополагающим принципом японской политики, как мы убедились ранее на примере эволюции правления в период Хэйан, когда страной руководили знатные семьи и религиозные общины, связующим звеном между которыми был двор, а также на примере диархии периода Камакура и стремления Хидэёси к «федерации». В токугавские времена эта плюралистическая структура приобрела новые отличительные черты, став еще более авторитарной и всеобъемлющей, а значит, более могущественной. Тем не менее ее исторический характер не вызывает сомнений.

Структурный плюрализм не ограничивался политикой. Он существовал и в других сферах жизни людей, в частности в образовании, но еще важнее то, что, хотя система бакухан давно ушла в прошлое, основополагающий принцип диверсифицированного правления, где каждый элемент обладает собственной признанной политической силой, дожил до наших дней.

Внешняя политика: закрытая страна и отношения с соседними государствами

Курс отношений Японии с внешним миром с 1600 по 1850-е годы определяли сёгуны и их министры. Они обязаны были не только защищать двор и поддерживать в стране мир, взяв под контроль даймё, но и отражать любую иностранную угрозу владычеству императора. Прецедентом стало монгольское вторжение в период Камакура, а окончание эпохи Эдо, когда представители Запада активно вмешивались в японские дела, было отмечено отчаянным призывом движения сонно дзёи – «Почитай императора, изгоняй варваров!»

Первые два сёгуна Токугава, правившие после Хидэёси, следовали его примеру и благосклонно относились к торговле с «южными варварами», но это происходило на фоне обострения отношений с иностранными государствами и ростом опасений внутри страны. Традиция отправки торговых судов, имеющих лицензию (го-сюинсэн, или корабли с красной печатью), за границу, начавшаяся в 1590-х годах, в начале нового столетия продолжилась. Эти суда получали специальный документ с алой печатью сёгуна, разрешающий им вести внешнюю торговлю. Без такой лицензии японские торговцы не имели права участвовать в торговых экспедициях. Большинство кораблей с красной печатью отправлялись во Вьетнам либо на Филиппины, но некоторые доходили до Таиланда, активная торговля с которым продолжалась до 1630-х годов . Они везли мечи, лакированные изделия, драгоценные металлы, зерно, рыбу и лошадей и возвращались домой с фарфором, шелками, благовониями и древесиной дорогих пород.

Иэясу, который любил узнавать новое о внешнем мире и был лучше образован, чем Хидэёси, несомненно, руководствовался самыми разными соображениями, когда поощрял лицензированную торговлю. То, что он хотел наладить японскую морскую коммерцию, дабы его соотечественники меньше зависели от иностранных торговцев, подтверждают многие источники. Она дала бы японцам не только прибыль и множество торговых преимуществ, но и надежду избавиться от религиозных проблем, которые принесли с собой испанцы и португальцы. Кроме того, бакуфу могло использовать систему лицензирования для увеличения собственных доходов за счет обязательных сборов, выдачи разрешений родным сёгуна или назначения определенного процента в свою пользу от прибыли торговой экспедиции. И наконец, с помощью официальных разрешений на торговлю власти могли свести на нет пиратство и контрабанду. Впрочем, даже корабли, имевшие лицензии, были в этом отношении небезупречны, и Иэясу приходилось время от времени разбираться с протестами по поводу их поведения за рубежом.

В течение 50 лет португальцы, испанцы, китайцы и японцы были заняты коммерцией и контрабандой, конкуренцией и ссорами. В начале XVII века в северную часть Тихого океана пришли сначала голландцы, а затем англичане. Эти две протестантские страны находились в состоянии войны с иберийскими народами в Европе и во всем мире, и как только их граждане начали торговать в порту Хирадо, недалеко от Нагасаки, португальцы потребовали, чтобы тех казнили как пиратов. Иэясу вполне разумно ответил, что они не причинили никакого вреда ему или его подданным.

Между тем в Японии политические тенденции не благоприятствовали новообращенным католикам и их наставникам – монахам ордена иезуитов. В 1615-м группа самураев-христиан сражалась на стороне защитников Тоётоми в замке Осака, а годом ранее Иэясу издал указ об изгнании, требующий выезда из страны всех иностранных священников и монахов и запрещающий в Японии христианство. Это означало, что японские католики впервые подверглись опасности понести наказание за свою веру. Европейские миссионеры прибегли к своей обычной тактике, сделав вид, что подчиняются запрету, и затаившись до наступления лучших времен. Некоторые, правда, немедленно уехали из страны, но были и такие, кто на самом деле отправился в Макао, но тайно вернулся в Японию для дальнейшего выполнения миссии, причем с подкреплением. Ожидаемого улучшения политического климата так и не произошло. Вместо этого с 1618 года началось широкое преследование христиан. Инициатива исходила от сёгунов Хидэтада и Иэмицу, и все даймё, ни один из которых теперь не был христианином, рано или поздно последовали их примеру на своей территории. Долгие годы тайных миссионеров ловили поодиночке, пытали и жестоко казнили… Священник мог избежать этой судьбы, если соглашался отречься от веры, и случалось, что люди предпочитали жизнь отступника смерти мученика.

Целью этого террора был конец тайному проникновению в страну иезуитов и прочих христианских проповедников, так что власти дали понять – ослушавшихся неизбежно ждет арест и страшная смерть. Вместе с тем от новоообращенных японских католиков преследователи определенно хотели добиться не мученичества, а отречения. Десятки тысяч человек отказались от новой веры, но несколько тысяч других, включая женщин и детей, умерли во имя религии, которой их научили иностранцы. Другие (их было всего несколько сотен) вскоре после того, как был обнародован указ сёгуна, уехали жить на Филиппины и во Вьетнам.

Преследование вроде бы достигло своей цели, христианство больше нигде не практиковалось открыто, но в 1637 году на севере Кюсю произошел последний взрыв – симабарское восстание. Около 30 000 крестьян взбунтовались против тирании местного даймё и заняли оборону в крепости на полуострове Симабара к востоку от Нагасаки. Чтобы окончательно привести бакуфу в замешательство, повстанцы открыто заявили о своей приверженности христианству. Власти испытывали большие трудности в подавлении мятежа, пришлось даже обратиться за помощью к капитанам голландских кораблей, и те обстреливали восставших с моря, пока правительственные войска сражались с ними на суше. После уничтожения защитников Симабары и длившегося почти полтора года обсуждения, как все это вообще могло произойти, сёгун и его министры решили ввести еще более жесткие ограничения в отношениях с иностранными государствами.

В 1639 году был принят ряд мер, получивших название политики сакоку, или закрытой страны. Тогда и долгое время после эти меры назывались просто кайкин, или «морские запреты». Полностью изолированной Япония никогда не была, но в этот период ее внешние контакты сильно сократились. Последовало объявление, что в дальнейшем ни один японец не имеет права покидать страну, ни один католик любой национальности не смеет въезжать в Японию, и вся внешняя торговля и дипломатия теперь будут сосредоточены в Нагасаки. Первый запрет даже комментировать невозможно. Второй был направлен, в частности, против португальцев. Японско-испанские отношения никогда не были благополучными, а в 1620-х годах бакуфу и вовсе прервало их. Англичане добровольно ушли в 1623-м, поняв, что торговля с Японией не приносит им прибыли. Теперь, когда удалось избавиться от португальцев, хотя они наконец согласились перестать поддерживать миссионеров, из европейских государств осталась только Голландия. Следуя указу сёгуна, голландцы переехали из Хирадо в Нагасаки, где вместе с китайцами продолжали экспорт и импорт в сильно сократившихся масштабах. Нагасаки находился под непосредственным управлением бакуфу, поэтому торговля там шла по всей строгости новых законов.

Политика закрытой страны затянулась больше чем на 200 лет, но при этом важно помнить, что все это время продолжала существовать официально санкционированная бакуфу торговля между княжеством Сацума (префектура Кагосима) и Окинавой, а значит, и Китаем, между княжеством Цусима (остров в проливе между Японией и Кореей) и корейским портом Пусан, а также между княжеством Мацумаэ на юге Хоккайдо и коренными народами севера . Имеются сведения, что в 1770 году главный министр бакуфу Танума Окицугу (1719–1788) собирался смягчить действующие законы, дабы улучшить финансовое положение режима через развитие внешней торговли. Однако Танума потерял свой пост, не успев воплотить эту идею в жизнь, а его преемник Мацудайра Саданобу (1758–1829) решил оставить все как есть.

Именно Мацудайре Саданобу в последнем десятилетии XVIII века пришлось противостоять российской угрозе на Хоккайдо. Последние 150 лет русские неуклонно продвигались через северную Азию на восток. В 1780 году они основали поселения на побережье Тихого океана и промышляли около Хоккайдо морских котиков. С точки зрения японцев, этот северный остров находился на задворках империи и жителей на нем, за исключением айнов, почти не было. Группы японских рыбаков и торговцев приезжали туда каждое лето, но зимой возвращались на юг. Эта территория могла незаметно ускользнуть от японского контроля, и Саданобу решил действовать. На Хоккайдо отправили картографов и других специалистов, а русских официально уведомили о том, что остров принадлежит Японии. В качестве дополнительной меры предосторожности в 1799 году бакуфу взяло этот регион под свое непосредственное управление – до сих пор остров был своего рода административным придатком княжества Мацумаэ, расположенного на его южной оконечности. Конец опасениям Японии положило вторжение Наполеона в Россию в 1812 году: русские монархи еще много лет были слишком заняты европейскими делами, чтобы беспокоиться об отдаленной границе с Японией.

Таким образом, к основным факторам, побудившим бакуфу «закрыть» страну, относились убыточная торговля, с точки зрения японцев представлявшая собой обмен драгоценных металлов на изделия, без которых они вполне могли обойтись или заменить их товарами местного производства, недоверие к новой активной религии, процветавшей в области, удаленной от Эдо на сотни километров, где у Токугава было недостаточно сил, и окончательное потрясение в виде симабарского восстания. Со временем отказаться от этой политики становилось все труднее. В ней переплелось множество самых разных интересов – этических и культурных, политических и коммерческих. Если бы власти «открыли» страну, например, в середине XVIII века, это поставило бы под удар все остальные детерминанты режима – сокращение роли императорского двора до чисто церемониальных функций и подчинение даймё. Более того, в начале XVIII века Токугава уже не имели такого военного превосходства, как раньше, поэтому все меньше готовы были идти на риск.

Какими были долгосрочные последствия сакоку? Япония не участвовала в великих научных открытиях Европы XVII века и в ранних этапах промышленной революции. В середине XVII века по техническому развитию страна находилась более или менее наравне со Старым Светом – 200 лет спустя это было отнюдь не так. Отчасти благодаря политике самоизоляции Япония могла все это время беспрепятственно делать важные шаги в области политической и общественной организации, а также в сфере торговли и культуры. Прежде всего она не разделила судьбу многих азиатских стран, независимо от того, превратились они в колонии или нет, где правящий класс, проникнутый влиянием Запада, оказался безнадежно оторван от народных масс. Япония сохраняла внутреннюю целостность и смогла не только сохранить свой национальный характер, но и укрепить его, когда в середине XIX века на нее обрушился вал заимствований западноевропейского образа жизни в области экономики, политики, образования и культуры, распространения чуждых стране ценностей. Можно сказать, что внешняя политика режима Токугава была одним из тех факторов, которые позволили Японии по-своему подготовиться к модернизации.

То же самое можно сказать о другой важной составляющей внешней политики этого сёгуната – отношениях с соседними государствами. По сути, к последним относились Окинава (архипелаг Рюкю), Китай и Корея, хотя, как уже было отмечено, подступать к Японии в тот период начала и Россия.

Окинава была покорена в начале XVII века военной экспедицией рода Сацума, снаряженной с полного одобрения бакуфу. После этого сменявшие друг друга правители островов оказались в двойственном положении: сохраняя традиционные зависимые отношения с китайским двором, они вступили в новые «вассальные» отношения с княжеством Сацума и бакуфу. Впрочем, этот дипломатический эквилибр им вполне удался. Между Окинавой и Сацумой процветала торговля, и эти важные коммерческие связи подкрепляли регулярные посольства от двора в Сюри, островной столицы, на «большую землю» – в Японию. В эпоху Токугава было отправлено не менее 20 таких посольств бакуфу. Большинство из них направлялось в Эдо, где они были с честью приняты . Властям Сацумы бакуфу поручило слать ответные делегации в Сюри от своего имени.

В Нагасаки продолжалась активная торговля с Китаем , однако дипломатическое или церемониальное общение ее не сопровождало. Это было связано с тем, что токугавская Япония отказалась вступать в вассальные отношения с императорами в Пекине.

Из всех иностранных государств Японию времен сёгуната Токугава больше всего интересовала Корея. Отношения с ней в целом укладывались в те же рамки, что и отношения с Окинавой и Китаем, однако имелись и важные отличия. Хотя отдельные корейские корабли открыто или тайно прибывали в Нагасаки, большая часть корейской торговли, объем которой превосходил торговлю с любой другой страной, находилась в ведении даймё Цусимы и его доверенных лиц. Жители островного княжества не просто могли радоваться своему удачному географическому положению для торговли с Кореей – от нее напрямую зависело их существование. Торговые связи были регулярными и настолько прочными, что даймё Цусимы содержал в Пусане на юге Кореи факторию, где одновременно могли работать несколько сотен японцев. Все это, опять же, происходило с непосредственного ведома и разрешения бакуфу.

Как и окинавские правители, корейские монархи часто отправляли в Эдо посольства, причем некоторые были весьма обширными. Эти делегации путешествовали со всеми удобствами из Нагасаки, их пышно встречали, и в целом они проводили в Японии немало времени (их содержание оплачивало бакуфу) . Даймё Цусимы, как и даймё Сацумы, когда речь шла об Окинаве, должен был представлять японскую сторону в этом церемониальном обмене и выступать от имени сёгуна в официальных отношениях с корейским двором. Важно понимать, что развитие японско-корейских дипломатических отношений в неспокойные первые десятилетия XVII века  открыло для Восточной Азии новые горизонты: оно официально происходило на основе взаимного уважения при равном суверенном статусе участников, когда ни одна из сторон не рассматривалась как стоящая ниже или как вассал другой стороны.

Все сказанное выше вместе с отказом бакуфу признать себя дипломатическим подданным Пекина означает, что Япония в XVII веке предвосхитила практику, постепенно распространившуюся по всему миру в XIX–XX веках, когда западные теории формального равенства национальных государств полностью опровергли традиционное китайское представление о мире, в котором господствует Поднебесная. Возможно также, что идеи равенства, зародившиеся в период Эдо (хотя бы на одном участке  полного неясностей поля международных отношений), помогли в дальнейшем согласиться с аналогичными требованиями эгалитарного подхода к внутренней политике и обществу после 1868 года. В любом случае, не вызывает сомнений, что способность бакуфу сохранять уверенный общий контроль над торговлей и дипломатическими отношениями с соседними государствами и вместе с тем перепоручать местную ответственность (и прибыль) властям отдельных княжеств (Сацума, Цусима и Мацумаэ) является выдающимся примером системы бакухан в действии. Твердый правительственный контроль сочетался с властью на местах в абсолютно плюралистической манере. Кроме того, не следует забывать тезис профессора Тоби о важной роли, которую успех внешней политики, направленной как на далекий Запад, так и на близкий Восток, сыграл в легитимизации правления Токугава.

Бюрократизация и изменение роли самураев

Модернизация заключалась не только в технологических новшествах. К ней относилось также правление бюрократии, то есть правление в принципе организованное, упорядоченное и рациональное. На приведенной ниже схеме показано, каким образом было организовано бакуфу в Эдо: его эффективность зависела от разделения обязанностей между разными структурами власти, а последняя простиралась до народных масс. Иерархия власти оставалась ясной и непоколебимой, ее отдельные ветви упорядоченно взаимодействовали в целом на протяжении 260 лет эффективного правления сёгунов Токугава. Индивидуальный каприз или даже взвешенное личное суждение имели в рутинном администрировании сравнительно мало веса, поскольку чиновники предпочитали основывать свои решения консенсусом и прецедентами и обеспечивать их соблюдение посредством публикации правил и нормативных актов. Нетрудно догадаться, что документооборот в рамках такой системы был весьма оживленным как внутри правящего класса самураев, так и между ними и их подданными. Вся служебная деятельность (сообщения, петиции, мнения, решения и т. д.) в основном фиксировалась в письменной форме.

Подобная административная организованность и самоупорядоченность говорят о значительном элементе рациональности; и хотя рациональные инструменты власти тоже можно использовать в иррациональных и злонамеренных целях, Япония при режиме Токугава этой участи избежала. Люди, которые принимали важные политические решения, были высокопоставленными чиновниками и прямыми наследниками традиции бюрократической рациональности. Кроме того, политика сёгуната Токугава основывалась не на диктате безрассудного – агрессивного национализма или слепого экспансионизма. Ее вдохновляли конфуцианские идеи, а конфуцианство гласило, что действиями должен руководить разум, но никак не порыв. Это не значит, что в системе правления не присутствовало ничего иррационального. Очевидный недостаток заключался в самой практике пополнения бюрократии: получить официальную должность мог только мужчина из воинского сословия. Это касалось как сёгуната, так и администрации княжества, и сужало поле претендентов до 5 % всего населения. Но даже с учетом этого и других ограничений нельзя отрицать очевидную истину: для своего места и времени режим Токугава, публично объявивший своей целью общественный порядок и благополучие, был рациональной формой правления.

Бюрократизация не ограничивалась только администрацией, она затронула все слои общества той эпохи. Самое главное – в XVII веке изменилась роль сословия самураев. Конечно, организовываться они продолжали по военному образцу. Это значит, что до 1868 года верхушку сословия составляли те семьи, предки которых имели более высокий военный ранг к началу битвы при Сэкигахаре, а остальные происходили от простых воинов времен Нобунаги и Хидэёси. Больше того, первая статья законов для военных домов предписывала всем, кто имел право держать в руках оружие, продолжать обучаться не только военному искусству, но и наукам. Итак, сословие самураев постепенно бюрократизировалось. Самураи превращались из неграмотных сельских воинов в образованных управленцев, которые жили в Эдо или многочисленных призамковых городах – административных центрах княжеств.

Все сказанное выше было чрезвычайно важно, и этот процесс хорошо документирован. Записи 1650-х и 1670-х годов показывают, что переход самураев от военных функций к гражданским к тому времени был фактически завершен и они в полной мере осознавали суть происходящего. Далее приведена цитата из пьесы, написанной несколько позднее, в 1717 году. Жена самурая упрекает своего маленького сына Торадзиро за то, что он играет в войну с другим мальчиком, слугой Какускэ.

Рассказчик: Мальчики обмениваются ударами и пронзительно кричат.

О-Сай. Ай-ай-ай! Какускэ! До каких лет ты будешь без толку валять дурака? Стыдись! По годам ты взрослый мужчина, а не мог даже сопровождать твоего господина в Эдо. Теперь вот связался с ребенком, того и гляди, поранишь его. А если на беду вы поцарапаете стену павильона, что тогда? А ты, Торадзиро! Я тобой недовольна: ты целыми днями балуешься с этим глупцом!

Смотри же,

Все я запишу в тетрадку.

Когда отец

Вернется из Эдо,

Я расскажу про шалости твои!

Так и запомни.

Торадзиро

А разве я шалю? Озорничаю?

Я самурай,

И мне пора учиться

Владеть копьем!

О-Сай

Послушай, мой сынок!

Тебе уж девять лет,

Пора понять,

Что ты уже большой.

Самурай – это самурай, ничего мудреного тут нет. Взгляни лучше на своего отца. Наш почтенный князь уважает его и даже прибавил ему жалованье. Хорошо изучить воинское искусство – обязанность самурая, ничего удивительного в этом нет. А вот твоего отца все ценят и уважают именно потому, что он в совершенстве владеет чайной церемонией.

Бери с него пример

И с юных лет

Учись, как нужно управлять черпалкой,

Как обходиться с полотенцем.

А если твой отец, вернувшись, скажет,

Что без него я плохо

Воспитывала сына, —

О матери твоей

Пойдет дурная слава.

Да, это будет для меня позором!

Правильно говорят, что мальчика должен воспитывать мужчина. Поди лучше к деду да почитай-ка у него хотя бы Дай-сюэ.

А ты, Какускэ,

Ты лучше к моему отцу

Ребенка отведи.

Но до заката оба возвращайтесь! 

Примерно с середины XVII века самураям пришлось задуматься об обходительности и учтивости – теперь им предписывалось иметь хорошие манеры. Никакой реальной военной роли у этого сословия не осталось. Самураи могли служить в охране или церемониальной страже, но не более того. Вряд ли можно было ожидать, чтобы потомственные военные, оставшиеся без внешних и внутренних врагов, из поколения в поколения продолжали сохранять полную боевую мощь. Таким образом, хотя самураи не забывали о подвигах предков и следовали кодексу воинских добродетелей – храбрость, верность, умеренность и выносливость, – подавляющее большинство из них потеряло интерес к войне.

Власти сёгуната и княжеств, стремившиеся к мирному управлению мирной страной, вероятно, были рады такому развитию событий. С середины XVII века они предпринимали усилия, чтобы бывшие бойцы приняли идеи конфуцианского невоенного управления и обучились их методам. Власти также всемерно способствовали «размыванию» военной базы, позволив старшим вассалам отказаться от лошадей (они были необходимы при ведении военных действий в прежние времена, но их содержание в городах оказалось сложным и дорогостоящим), а также разрешив им распустить отряды личных вассалов, которых те должны были обеспечивать за свой счет и в чрезвычайных ситуациях призывать под свои знамена. Младшие вассалы составляли основную боевую силу княжеств и бакуфу, но их содержание ложилось тяжелым бременем на тех, кому они служили, и после того, как в стране воцарился мир, их существование оказалось ничем не оправдано. Разумеется, полностью младшие вассалы не исчезли, однако тенденция прослеживалась, и это вкупе с рядом других упоминавшихся выше факторов привело к ситуации, точно описанной Тотманом: «Сила правительства Эдо заключалась не в умении сражаться, а в способности не допустить сражения» .

Налогообложение и финансовые проблемы

Если самураю пришлось отказаться от мысли о воинской славе, он мог, во всяком случае, надеяться преуспеть в роли бухгалтера. Счетная доска (соробан) стала одним из предметов, заменивших меч в качестве средства достижения богатства и влияния. В годы мирного, упорядоченного правления большинство стратегически важных вопросов сместилось в сферу налогообложения, валюты и финансов, и в XVIII веке правящий класс прикладывал немало усилий для поддержания платежеспособности правительства, чего бы это ни касалось.

Об одной трудности мы уже упоминали: бакуфу взимало налоги только с территорий тэнрё. Как следствие, выполняя функции общенационального правительства, оно могло получать доходы лишь с одной четверти всех государственных ресурсов. Даже если оставить это ограничение за скобками, традиционная система налогообложения оставляла желать лучшего. Ортодоксальное конфуцианство считало землю единственным достойным источником личных средств к существованию и государственных доходов и в общественной иерархии ставило крестьян сразу после самураев. Такие взгляды были хороши в теории, но на практике они привели к тому, что сословие аграриев несло несправедливо тяжелую налоговую ношу. И тем не менее при фактической уплате налогов у крестьян оставалось много лазеек. Правительственные процедуры оценки и сбора налогов рассматривали как базовую налогооблагаемую единицу всю деревню (мура), а не отдельного крестьянина, и налоги взимались ежегодно в форме согласованного процента от деревенского урожая риса, при этом в годы, когда он был плохим, деревни имели право попросить о сокращении налога. На землях тэнрё обычно взимали около 30–40 % урожая. В других княжествах налоговая ставка, возможно, была несколько выше.

Система опиралась на подробную кадастровую перепись, начатую при Хидэёси и продолжавшуюся какое-то время в XVII веке. Затем переписи проводить перестали. Определенную роль в этом, несомненно, сыграли бюрократическая инерция и сокращение прямых связей самураев с деревней, но существует также предположение, что бакуфу и власти княжеств опасались, что регулярное переоценивание спровоцирует серьезные протесты крестьян. Как бы то ни было, недальновидность властей в том, что касалось составления переписей, привела к ситуации, когда крестьянам, поля которых были зарегистрированы, приходилось полностью соблюдать налоговые обязательства, а владельцам неучтенных земель удавалось заплатить меньше, чем полагалось по справедливости. Более того, поскольку производительность сельского хозяйства значительно повысилась, даже с зарегистрированной земли правительство со временем начало получать меньше, чем предусматривало оговоренное право.

Между тем растущее и процветающее за пределами сельскохозяйственного сектора коммерческое сообщество городов облагалось сравнительно небольшими налогами. И вот после долгих колебаний, по идеологическим соображениям, бакуфу и правители княжеств начали медленно двигаться в сторону политики лицензирования гильдий, члены которых ежегодно платили сбор, или «благодарственные деньги», власти. Несколько меньше раздумий вызвали принудительные займы у исключительно богатых торговцев, а также, в конце эпохи Токугава, у отдельных, наиболее подходящих для этого представителей возникающего класса крестьян-предпринимателей, что можно расценивать как грубую разновидность подоходного налога. А еще власти княжества могли резко сократить жалованье самураев в текущем году. И тем не менее, несмотря на все сдвиги и изменения, налогообложение в стране в целом оставалось связано с сельским хозяйством и земледельцами.

К XVIII веку правительство в Эдо исчерпало свои резервные фонды и столкнулось с извечной проблемой сохранения баланса доходов и расходов. В связи с этим в XVIII веке в Японии с гильдий стали взимать специальный налог и подоходные сборы, о которых уже упоминалось, и даже прослеживался некоторый, пока еще неустойчивый, интерес к расширению внешней торговли как источнику дохода. Кроме того, перечеканили монеты и при правлении Ёсимунэ (1716–1745 годы), восьмого сёгуна рода Токугава, значительно облегчили участие городских торговцев в освоении пустующих земель. Люди, делавшие это, получали значительные льготы. Да, продавать землю закон запрещал, но движение ее все равно происходило, например при просрочивании закладов. Так появились новые помещики (син дзинуси), которые получили право владения землей. Такое послабление отвечало политике увеличения поступлений в казну в виде налогов.

Бакуфу воспользовалось своими полномочиями единственного в стране источника монетного производства, чтобы девальвировать деньги, получив при этом существенную прибыль. В целом данное право было использовано разумно: уменьшение содержания благородных металлов в монетах оказалось одним из самых успешных способов избежать серьезных финансовых трудностей. Гораздо более респектабельным, но менее результативным стал курс на сокращение правительственного и частного (в основном вассального) бюджета. Политика экономии, реализованная после введения нескольких законов, регулирующих расходы, была выдержана в русле преобладающей конфуцианско-самурайской этики, поэтому ряд видных лидеров бакуфу (и возможно, даже их подданных) приняли ее благосклонно. Так или иначе, финансы удавалось поддерживать в равновесии: обычно расходы в худшем случае немного превышали доходы.

Серьезно подрывали государственный бюджет голодные годы, пожары, ремонт замков и чрезвычайные церемонии сёгуната. Тем не менее система отличалась достаточной устойчивостью и даже не чуждалась инноваций, что позволяло переживать черные полосы. Несмотря на неудачную попытку пересмотреть основные налоговые реестры, финансовый механизм правительства на верхних уровнях – в вопросах формирования бюджета, ревизии, транспортировки и хранения зерна и т. д. – неуклонно совершенствовался. Еще больше поражает факт кумулятивного отхода от поземельного налога. Подсчитано, что «…в 1841 году 48 % доходов бакуфу поступало из других источников, кроме сельскохозяйственных налогов, и половину из них составляли прямые коммерческие сборы» .

Пожалуй, самым большим богатством бакуфу следует признать размеры сёгуната. Правительство в Эдо могло делать долги, но обладало большими ресурсами, не говоря уж о том, что сыграло роль создателя национальной денежно-кредитной политики, и это тоже позволяло ему сохранять кредитоспособность. Итак, последовал своеобразный принудительный переход от финансирования домохозяйств к дефицитному финансированию, в ходе которого правители стремились ограничить объем погодичного долга, не устраняя его полностью. Их усилия были вознаграждены относительной финансовой стабильностью, сохранявшейся до окончательной катастрофы в 1850-е годы, когда вмешательство Запада полностью разрушило финансовую эффективность режима и свело на нет его военно-политический статус.

Бакуфу в 1651–1841 годах

Первые три сёгуна рода Токугава обладали сильным характером, активно участвовали в разработке основ системы правления и пользовались фактически неограниченной властью, позволявшей им создавать и отменять созданное. Нельзя сказать, что их преемники оказались недостойными своих предков, но они становились сёгунами, когда система уже сформировалась. Им оставалось править в рамках сложившейся бюрократии, соблюдая существующие законы и соглашения и прислушиваясь к советам министров. Очевидно, такое положение дел было вполне обосновано, когда правящими сёгунами становились дети, но и взрослые сёгуны начиная с 1651 года вынуждены были признать, что их свобода действий в ряде случаев ограничена. В частности, после переезда в свою официальную резиденцию в замке Эдо сёгун не должен был покидать его, за исключением церемониальных выездов, таких, например, как смотр войск или ритуальное посещение могилы Иэясу в Никко, крайне дорогостоящих.

Император во дворце в Киото и сёгун в замке в Эдо – оба были в каком-то смысле узниками государства. Впрочем, это сравнение не слишком точно, поскольку, в отличие от императора, вступивший в должность сёгун был практически неустраним – его печать требовалась на всех важных законах и любой правительственной публикации, к тому же некоторые сёгуны позднего периода играли активную роль в политической и культурной жизни. Тем не менее, несмотря на остаточные правомочия и постоянное участие в политической жизни, в этот период явно прослеживалась тенденция перехода от абсолютной монархии Иэясу и Иэмицу к конституционному типу правления, а могущество отдельных сёгунов зависело главным образом от их личных решений и обстоятельств.

На первый взгляд политическая история Японии при этих сёгунах выглядит в основном как периодические колебания между энергичным и осознанным правлением с консервативными по духу реформами (начало правления Иэцуны, начало правления Цунаёси, Иэнобу, начало правления Иэнари) и слабым администрированием, допускающим, с одной стороны, развитие предпринимательства и свободу действий, а с другой – расточительство и коррупцию (конец правления Иэцуны, конец правления Цунаёси, Иэхару, середина правления Иэнари). Напряжение, вызванное в 1684 году разделением ответственности между человеком, занимающим важную государственную должность канцлера, и тем, кто пребывал на посту более скромном – личного секретаря сёгуна (собаёнин), притом что вопрос наконец был решен в пользу первого, воспринимается на этой картине как второстепенный и вряд ли более отвлекающий внимание план.

Вместе с тем происходили серьезные, имевшие долгосрочные последствия изменения в «качестве» администрации, которые аккумулировались и, что важнее всего, становились необратимыми. К ним относятся процесс бюрократизации и замена военных гражданскими чиновниками, а также приспособление бакуфу к коммерциализации экономики и даже извлечение из этого прибыли. Обе тенденции стали частью политического и социального порядка при Иэнари. В период его правления также наблюдалась успешная стабилизация в третьей крупной области политической активности – отношениях между бакуфу и княжествами. В русле общественных тенденций происходила и частная жизнь Иэнари. Его домашние отношения отличались особой вольностью, и многие его дети (их было больше 50), повзрослев, породнились через брак или усыновление с семьями даймё – тодзама и фудай.