Часть IV
Япония раннего Нового времени
12
Япония в XVI веке
Прибывшие в начале 1540-х годов в Японию португальцы и последовавшие за ними еще через десять лет испанцы (это произошло ближе к концу эпохи Великих географических открытий) познакомили японцев с существованием иной культуры, непохожей на цивилизации Восточной Азии. С XV века жители Западной Европы пересекали неизведанные моря и открывали новые континенты – ими двигало стремление торговать и завоевывать, а также горячее желание распространять католическую веру. И в лице политических и военных деятелей тогдашней Японии все эти закаленные искатели приключений и упорные миссионеры встретили более чем достойных соперников.
После столетия повсеместных беспорядков Ода Нобунага (1534–1582) и Тоётоми Хидэёси (1536–1598), стремившиеся к одной и той же цели – объединению государства, – постепенно подчинили себе остальных даймё, позаботившись при этом связать свои судьбы с именем императора. Это положило конец эпохе воюющих провинций – Сэнгоку дзидай. Но больше всех выиграл от воссоединения Токугава Иэясу (1546–1616), ставший основателем династии сёгунов Токугава. В начале XVII века он возглавил военное правительство. Этому бакуфу после недолгого периода становления удавалось поддерживать в стране прочный мир более 200 лет.
Режим Токугава с таким успехом консолидировал государство, что даже падение сёгуната не поколебало сложившееся национальное единство. Таким же непоколебимым оказалось растущее безразличие господствующих классов к традиционной религии, первые проявления которого относятся примерно к середине XVI века. Начало взаимоотношений с Западом, постепенное укрепление государственного единства, рост секуляризации – начало начал современной Японии можно найти в событиях XVI века.
Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёcи
Война была в крови у Оды Нобунаги, как и у многих других местных правителей самурайского сословия. К 25 годам, после затянувшегося на восемь лет конфликта с разными родственниками, он установил контроль над своей родной провинцией Овари. При этом Нобунага уже планировал распространить свое влияние на запад, в область Киото, и в 1560 году выиграл самую главную битву в своей жизни. В сражении при Окэхадзаме он с небольшим отрядом внезапно напал на лагерь Имагавы Ёсимото, даймё Тотоми и Суруги, также имевшего виды на Киото и по пути в столицу оказавшегося в Овари. От дальнейших вторжений с востока Нобунага защитил себя, заключив союз с Токугавой Иэясу (провинция Микава), Такэдой Сингэн (провинция Каи) и семьей Ходзё в Сагами. Приняв эти меры предосторожности, он в 1568 году вошел в Киото вместе с членом семьи Асикага Ёсиаки, который и стал, с согласия Нобунаги, сёгуном. Район Кинай (Киото – Осака) был для Нобунаги очень важен. Если бы ему удалось сохранить военный контроль над столицей, император и сёгун были бы вынуждены официально санкционировать его дальнейшее возвышение. Однако вскоре Нобунага понял: простого присутствия в этой ключевой области недостаточно, чтобы добиться всеобщей покорности, и почти до конца жизни был занят укреплением своей власти силой оружия.
Недовольный положением марионетки, Асикага Ёсиаки начал интриговать против своего покровителя – выскочки из Овари. Нобунага все это видел и все понимал, и в 1573 году, когда ситуация обострилась, ему не составило никакого труда изгнать Ёсиаки из Киото. Слава рода Асикага, уже долгое время прерывисто мерцавшая, окончательно угасла…
Много неприятностей Нобунаге доставляли и буддийские монахи, продолжавшие вмешиваться в политику, но он сумел решить эту проблему раз и навсегда, причем самым жестоким образом. Представители школы тэндай издавна пользовались преимуществами, которые им давало географическое положение Хиэй-дзан. В трудные времена их монастыри и храмы могли служить убежищем, поскольку ни гражданские правители, ни военачальники не считали возможным вторгаться на священную гору. У Нобунаги подобных моральных колебаний не было. В 1571 году его войска окружили монастырь Энряку-дзи и подожгли заросли кустарника на склонах горы. Они убивали всех, кто пытался бежать, – тысячи монахов, женщин и детей погибли, а одна из величайших сокровищниц японского искусства и культуры сгорела дотла.
Нобунага понимал, что между ним и государственной властью есть барьер – политическая независимость буддийского духовенства. Живший и действовавший под девизом «Империей правит сила», годом раньше, в 1570-м, Нобунага осадил Исияма Хонган-дзи – крепость-храм синсю. Расположенная на острове в Осаке, она была практически неприступной, до тех пор пока монахи имели возможность получать по морю продовольствие и подкрепление из провинций, не подчинявшихся Нобунаге. Добиться капитуляции он смог только в 1580 году, через десять лет изнурительной осады, и то благодаря содействию императора. Измученным защитникам Исиямы Хонган-дзи разрешили ее покинуть. Через год монарху пришлось снова вмешаться, на сей раз чтобы спасти исторические монастыри школы сингон на горе Коя от карательной экспедиции, которую отправил туда Нобунага.
Усмирив своих религиозных противников в центральных областях, Нобунага не остановился. Объединившись на востоке с Иэясу и Ходзё в провинции Сагами, в 1581 году он покончил с могущественным родом Такэда из провинции Каи. Кстати, в предыдущей кампании против них, в битве при Нагасино в 1575-м, Нобунага со смертоносной эффективностью использовал огнестрельное оружие, завезенное в Японию португальцами 30 лет назад. Тогда непрерывный огонь хорошо обученных войск полностью уничтожил конницу Такэда.
В 1581 году Нобунага воевал и с семьей Мори, которой принадлежали все провинции между Кинаем и западной оконечностью Хонсю. Там его армии возглавлял генерал Тоётоми Хидэёси. Вскоре он сообщил Нобунаге о превосходстве сил противника и попросил прислать подкрепление, чтобы нанести решающий удар. На помощь отправили войска под командованием Акэти Мицухидэ, но тот, вместо того чтобы идти на запад, вернулся в Киото и окружил храм Хонно-дзи, где расположился ничего не подозревающий Нобунага, охраняемый небольшим отрядом телохранителей и слуг из числа свиты. Солдаты взяли обитель штурмом, и Нобунага, чтобы не попасть в плен, был вынужден совершить сэппуку – ритуальное самоубийство. Получив аудиенцию у императора, Мицухидэ объявил себя сёгуном, но долго праздновать успех ему не довелось. Узнав о смерти Нобунаги, Хидэёси немедленно заключил с Мори мир на выгодных для них условиях, быстро дошел до Киото и разбил армию Мицухидэ. Сам новоявленный сёгун погиб в сражении.
Благодаря своей огромной энергии и бесспорному военному таланту Ода Нобунага заметно приблизился к поставленной цели – обретению власти над всей Японией. Он шел к ней, не чуждаясь новшеств, что отличало его от многих других даймё, и сохраняя трезвость суждений. Его успехи во многом был достигнуты грубой, разрушительной силой, но он никогда не забывал о необходимости подкреплять свои военные достижения налоговыми, финансовыми и прочими реформами на благо страны. При нем в стратегически важных точках были построены укрепленные замки, и главные среди них Нидзё в Киото и Адзути на берегу озера Бива. Эти замки стали не только военными резиденциями, но и административными центрами. На территории провинций, перешедших в его распоряжение, Нобунага стандартизировал денежное обращение, ремонтировал и поддерживал в надлежащем состоянии дороги, устранял таможенные барьеры (в частности, ликвидировал все местные налоги и заставы таможни, установленные на границах провинций, на дорогах и перекрестках) и в целом всеми возможными способами содействовал развитию торговли и производства.
После смерти Нобунаги воплощать в жизнь его планы по объединению государства, одновременно оставив собственный неизгладимый след в истории Японии, продолжил Тоётоми Хидэёси. Этот человек прожил удивительную, по-настоящему замечательную жизнь. Сын крестьянина, он стал фактическим правителем Японии и вел переписку с императором Китая и королем Испании, обращаясь к ним как равный. Возможность снова подняться на такую высоту у рядовых японцев появилась лишь в XIX веке.
Хидэёси был смелым и опытным воином, но использовал любой шанс договориться с противниками о мире и избежать бессмысленной гибели людей. Он предпочитал побеждать не силой, а ее убедительной демонстрацией. Характерную победу Хидэёси одержал в 1582 году, когда подчинил себе огромные владения семьи Мори. Убедившись, что не сможет взять в сражении главный пограничный оплот этого клана, крепость Такамацу (в современной префектуре Окаяма), он приказал войскам направить воду с близлежащих дамб в защитный ров и затопил замок, заставив его защитников сдаться.
После военных походов 1585-го власть Хидэёси признали северные провинции и Сикоку. Два года спустя он достиг пика своей воинской славы на Кюсю. Даймё Кюсю долгое время не подчинялись никакой центральной власти, а семье Симадзу из провинции Сацума (префектура Кагосима) удалось покорить бо2льшую часть острова. В 1587 году Хидэёси пришел на Кюсю во главе 230 000 солдат. После ожесточенных боев войска Симадзу отступили к своему опорному пункту в столице области в Кагосиме и с тревогой ожидали битвы, в которой предстояло решиться судьбе империи. Хидэёси встал лагерем в холмах над городом. Он спокойно выжидал и выиграл этот психологический поединок. Мир был заключен на условиях, которые позволили Симадзу сохранить прежние владения, но лишили их завоеваний в северной половине острова.
В 1590 году Хидэёси провел свою последнюю битву на японской земле и овладел замком Одавара в Сагами, принадлежавшим семье Ходзё. При этом была использована отработанная тактика – осада замка многократно превосходящими силами и ожидание неизбежной капитуляции. Однако на этот раз, когда все закончилось, Хидэёси отступил от обычной практики и не стал возвращать противникам бо2льшую часть их владений. Ходзё много раз предлагали сдаться мирно, но они всегда отказывались это сделать, причем в оскорбительной форме. Теперь Хидэёси приказал предводителям клана покончить жизнь самоубийством и передал все их владения на богатой равнине Канто Токугаве Иэясу, своему верному союзнику, а тот согласился отдать земли собственных предков в провинциях Микава и Тотоми, чтобы их перераспределили между другими вассалами Хидэёси. Благодаря этому маневру Хидэёси отодвинул опорную базу второго по величине военачальника в Японии на 240 километров на восток, через Хаконе, подальше от стратегического центра империи в уезде Кинай.
Перемещение ставки Иэясу – типичный пример политики Хидэёси по стабилизации существующей структуры власти в личных и государственных интересах. Он объединял территории, опираясь не на откровенный деспотизм и не на пророческие видения, а разумно оценивая действительность. Даймё не были уничтожены как класс, хотя многие их семьи потеряли свои владения, которые отошли верным последователям Хидэёси. Все даймё, и старые и новые, должны были принести торжественную клятву верности императору и одновременно пообещать подчиняться приказам его регента – Хидэёси .
Чтобы улучшить административный контроль, в 1582–1598 годы в стране была проведена обширная статистическая перепись. Исполнители подошли к решению этой нелегкой задачи добросовестно, и Хидэёси с советниками узнали точные размеры владений каждого даймё и местоположение находящихся в них гор и рек, городов и деревень, а также дорог. В ходе переписи были изучены виды и объемы сельскохозяйственной и промышленной продукции, которую производили в разных провинциях. Большое значение эти данные имели для военного ведомства, но информация, полученная в ходе переписи, оказалась ценной и с фискальной точки зрения. Доходы даймё теперь можно было облагать налогом с высокой степенью точности и справедливости.
Наряду с этим Хидэёси понял, что вопросы верности даймё тесно связаны с проблемой более широкой, – поддержанием мира в целом. С конца периода Хэйан в Японии производили очень много оружия, главным образом мечей, которые были чрезвычайно широко востребованы. (Ситуацию, пожалуй, можно сравнить с современным распространением огнестрельного оружия в Соединенных Штатах Америки среди мирного населения.) Поддержание мира в стране, безусловно, зависело от масштабного «внутреннего» разоружения. В 1588 году Хидэёси издал указ об изъятии у крестьян, ремесленников и представителей других невысокородных сословий оружия и доспехов, получивший название «охота за мечами». «Собранный металл, – гласил указ, – пойдет на изготовление огромной статуи Будды в Киото, поэтому те, кто повинуется быстро, облегчат свое существование и в этом мире, и в следующем». Нарушителей сурово наказывали ревизоры, получившие предписание наблюдать за тем, как проходит «охота за мечами». В своей главной цели – разоружить население – сие начинание оказалось успешным. Кроме того, оно ознаменовало собой важный этап отделения самураев, вассалов-воинов, от крестьянских масс. До тех пор четкого различия между ними не существовало, но с этого времени представителям обширного сословия воинов-крестьян, к числу которых принадлежал, напомним, и сам Хидэёси, пришлось выбирать между жизнью солдата и жизнью человека, который кормится хозяйством, – продолжать заниматься понемногу и тем, и другим больше было нельзя.
Таким образом, успехи в сражениях увенчались политическим господством, и Хидэёси пошел по накатанному пути, закрепляя военные завоевания указами, подписанными императором, и пожалованием от его имени высоких придворных титулов. Сам он в 1585 году был назначен регентом (кампаку – должность, которую занимали Фудзивара), а в 1586-м – главным министром (дайдзё-дайдзин). В 1592 году Хидэёси передал пост регента своему племяннику и начал называть себя тайко, как в прошлом именовали отставных регентов. Сёгуном в силу своего скромного происхождения, а также из-за того, что Асикага Ёсиаки был еще жив, Хидэёси никогда не являлся. При этом его могущество, как и могущество Тайры-но Киёмори в XII веке, было огромным, но сыну Тоётоми Хидэёcи это не помогло.
Да, он решил, что властвовать в стране и дальше должна его семья, и 1592-м назначил преемником своего племянника Хидэцугу, так как его единственный сын два года назад умер, и снова стать отцом Хидэёcи уже не надеялся. Однако в следующем году любимая наложница родила ему сына, которого назвали Хидэёри. Счастливый отец решил лишить полномочий Хидэцугу и отдать власть Хидэёри. Тоётоми Хидэцугу был обвинен в подготовке государственного переворота и по приказу Хидэёси совершил сэппуку. Вскоре были убиты жена Хидэцугу и все его дети.
Есть мнение, что в последние годы жизни Хидэёси, что называется, повредился рассудком. Безусловно, то, как он поступил с племянником и его семьей, не имеет ничего общего с великодушием, проявляемым им обычно к своим политическим противникам. Однако вставшая перед ним проблема преемственности была уникальной и практически неразрешимой в сложившихся обстоятельствах, поскольку после смерти Хидэёси ничто не мешало прочим даймё вступить в политическую борьбу и попытаться присвоить себе государственную власть – кроме того, принцип о приоритете в государственных делах интересов государства над частными семейными интересами еще не был установлен. Таким образом, предпринятая Хидэёси попытка решить проблему понятна, но слишком многое было поставлено на карту, чтобы оставить страну ребёнку. Перед смертью Хидэёси призвал величайших даймё поклясться, что они будут поддерживать Хидэёри. Они охотно поклялись, но Хидэёси, должно быть, осознавал бесполезность таких обещаний.
Имелись у Хидэёси у другие проблемы, главными из которых стали зашедшая в тупик война в Китае и распространение в стране христианства. Война с Китаем фактически происходила на территории Кореи и затянулась почти на десять лет. В 1592 году Хидэёси лично отправился на Кюсю, чтобы возглавить наступление армии численностью 100 000 человек, но до материка так и не добрался и лично командовать войсками не смог. На ранних этапах боевых действий японские завоеватели заняли почти всю Корею и даже одержали несколько побед над выступившей против них китайской армией. Однако успехи корейского флота в сочетании с китайской военной поддержкой очень быстро свели все это на нет. В итоге японцам удалось занять лишь южные районы Корейского полуострова вокруг Пусана.
Войска с обеих сторон отступили, и в 1593–1596 годах, пока китайское правительство и Хидэёси пытались договориться о компромиссе, кампания вяло продолжалась. Однако ни одна из сторон не была готова согласиться с условиями противника, и в 1597 году разгневанный Хидэёси послал на завоевание Китая еще 100 000 человек. Второе наступление оказалось таким же безуспешным, как и первое, и в следующем году, лежа на смертном одре, Хидэёси молился: «Пусть духи сотни тысяч солдат, которых я отправил в Корею, не останутся развоплощенными на чужбине…» Так или иначе, те, кто встал у кормила власти после него, не теряя времени, отозвали всех японских солдат с материка.
Корея была опустошена, а Китай серьезно ослаблен, но сама Япония от своей агрессии ничего не получила. Эти военные экспедиции оказались полностью провальными с любой точки зрения. Почему же Хидэёси так упорствовал? Есть версия, что он отправил в Корею западных даймё вместе с их войсками, дабы те не устраивали беспорядки дома – другими словами, эта война являлась частью политики внутреннего умиротворения. Однако никаких подтверждений того, что участвовавшие в завоевании даймё были особенно беспокойными, нет, а что касается опасности, которую представляли ничем не занятые простые солдаты, власти чиновников, отвечавших за статистическую перепись страны и «охоту за мечами», несомненно, было достаточно, чтобы усмирить их и без кампании такого масштаба. Если требовалось завоевывать новые территории, почему было не обратить внимание на малонаселенный и плохо защищенный Хоккайдо? Неверно также списывать вторжение исключительно на зарождающееся безумие Хидэёси. Экспедиция 1592 года стала шедевром материально-технического обеспечения, Хидэёси лично продумал и контролировал ее, находясь на вершине власти, сразу после триумфа с замком Одавара. Так или иначе, не вызывает сомнений один факт: Тоётоми Хидэёси всю свою жизнь время от времени начинал разговоры о войне за пределами Японии, и падение Одавары в 1590-м дало ему первую возможность воплотить свою мечту в жизнь.
И днесь его трепещет галл,
Как Цезаря он трепетал.
И Риму впору стало
Припомнить Ганнибала .
Окажись континентальный поход успешным, Хидэёси приобрел бы на материке репутацию, сопоставимую с той, которую уже имел в Японии, и, возможно, это положило бы начало полноценным торговым отношениям с Кореей и Китаем, которые ранее решительно прервали всю законную коммерцию с Японией. Но этим планам не суждено было осуществиться, поскольку Хидэёси не смог в должной мере почувствовать разницу между войной на родине и войной за ее пределами. Когда он и другие даймё сражались друг с другом, какой бы ожесточенной ни была эта борьба, все они оставались японцами и наследниками общей политической традиции. Это означало, что так или иначе они могли добиться урегулирования своих разногласий под эгидой монарха. В Корее же и Китае японцы столкнулись с противодействием других народов, обладающих национальной волей к сопротивлению, поэтому когда Хидэёси, следуя своей обычной тактике, продемонстрировал силу, а затем стал ждать полезных переговоров, он их не дождался. Пришлось выбирать между завоеванием Китая, для которого у японцев в то время было недостаточно сил, и позорным отступлением.
Отношение Тоётоми Хидэёси к христианству проливает свет на характер этого необыкновенного человека, сыгравшего ключевую роль в объединении страны, и мотивы, которыми он руководствовался, однако некоторые западные авторы ошибочно преувеличивают роль, которую их цивилизация сыграла в японской истории раннего Нового времени. Поначалу Хидэёси, вслед за Нобунагой, относился к новой религии терпимо. Хотя вокруг него всегда хватало людей, испытывавших предубеждение к христианству, среди его вассалов и близких были и те, кто принял новую веру. Летом 1587 года на обратном пути в Киото после завоевания Сацумы Хидэёси посетил иезуитов в их крепости на севере Кюсю и вел себя дружелюбно. Но вскоре он подписал указ, в котором осуждал иезуитов за притеснение тех, кто исповедовал буддизм и синтоизм, а также за снисходительное отношение к работорговцам. Следующим указом всем иноземным священникам предписывалось в течение 20 дней покинуть Японию.
Вердикт об изгнании, несмотря на всю его строгость, не был исполнен надлежащим образом. Иезуиты, не сумевшие дать убедительный ответ на обвинения, выдвинутые против них Хидэёси, сделали вид, что уехали в Макао, однако большинство из них продолжали жить в окрестностях Нагасаки (там у них была значительная поддержка местного населения), правда в укрытиях. Находясь на положении полубеженцев, они тихо обращали тех, кого считали язычниками, в свою веру. Власти, со своей стороны, казалось, были готовы закрыть на это глаза – судя по тому, что ни одного японского новообращенного за это время не наказали, хотя Хидэёси, вероятно, знал, что иезуиты Кюсю ему не подчинились. Несколько иностранных священников оставались практически у него на пороге – в Киото, в том числе престарелый отец Органтино, которого Хидэёси любил и уважал. После 1587 года отношения между миссионерами и японскими властями уже не были такими безмятежными, как раньше, но этот период можно охарактеризовать как бдительное перемирие, продлившееся до следующей бури, разразившейся в 1597-м. В начале этого года Хидэёси приказал подвергнуть пыткам и казнить 26 христиан в Киото. Возглавляли их семеро испанских францисканцев, которые незаконно въехали в Японию и продолжали открыто проповедовать свою веру в Киото и Осаке, несмотря на запреты Хидэёси, чем вызывали немалое раздражение у иезуитов, более осмотрительных. Теперь преследование христиан было более суровым, чем десять лет назад, и привело к случаям мученичества, но на фоне религиозных конфликтов в Европе и позднее в самой Японии осталось незначительным эпизодом. И снова после первоначальной вспышки гнева Хидэёси вернулся к снисходительной политике по отношению к миссионерам и 300 000 японских новообращенных.
Чем объясняются внезапные перемены в его отношении к христианству? Как глава государства Хидэёси был целиком поглощен вопросами сохранения внутреннего мира, внешних завоеваний и правопреемства. Именно с точки зрения этих проблем ученые должны стремиться понять его, помня при этом, что одновременно он являлся единоличным правителем, постоянно нуждающимся в утверждении своей власти. Указ о высылке 1587 года с самого начала вполне мог быть всего лишь строгим предупреждением. Недавно одержав победу над могущественным родом Симадзу на юге Кюсю, он, возможно, был неприятно удивлен, увидев, какую силу обрело христианство в северных провинциях острова. Обращенных насчитывалось сотни тысяч, среди них были даже даймё, а иезуиты фактически управляли важным портом Нагасаки – новая религия в этих местах оказалась намного более влиятельной, чем в столице. По сути, все это напоминало ситуацию с монастырями синсю, против которых боролся Нобунага. Чтобы предотвратить обострение, необходимо было, очевидно, резко ограничить любую подозрительную, с точки зрения Хидэёси, миссионерскую деятельность. Это и произошло в 1587 году, а в 1590-м он взял на себя управление Нагасаки. При этом тайко приходилось соблюдать осторожность – если бы антихристианская политика зашла слишком далеко, мог возникнуть риск разрыва важных торговых связей с Макао.
Схожие обстоятельства, несомненно, привели и к гонениям христиан в 1597 году. Испанцы, да и японцы тоже, в течение некоторого времени уже пытались разрушить португальскую монополию на внешнюю торговлю и наладить регулярные связи между Японией и Филиппинами. Японцы, однако, знали, что как военный противник Испания для них намного более опасна, чем Португалия, и в отношении властей в Маниле Хидэёси проводил типичную, наполовину устрашающую и наполовину примирительную, политику. Ситуация внезапно обострилась после его встречи с капитаном испанского галеона, севшего на мель около острова Сикоку. Корабль «Сан-Фелипе» вез ценный груз – золото, которое Хидэёси посчитал нужным конфисковать. Испанский капитан отказался отдать груз, а один из его товарищей, как говорят, неосторожно заявил, что военная мощь Испании несокрушима благодаря духовной поддержке католической веры. Возможно, именно тогда Хидэёси решил показать губернатору в Маниле и королю в Мадриде, что в Японии законом является только его слово. Несчастные францисканцы и еще более несчастные японские новообращенные, погибшие вместе с ними, были, очевидно, лишь разменной монетой в достижении этой цели, поскольку монахи попали в страну тайком, не как священники, а как члены посольства из Манилы. Разумеется, Хидэёси был взбешен историей с «Сан-Фелипе» и отзывался о случившемся следующим образом:
В моем государстве полно предателей, и их число увеличивается каждый день. Я объявил вне закона иностранных отцов церкви, но из сострадания к возрасту и немощи некоторых из них позволил тем, кто уже прибыл, остаться в Японии; я закрыл глаза на присутствие и нескольких других, потому что считал их тихими и неспособными на злые умыслы, а они оказались змеями, которых я пригрел на груди… Я беспокоюсь не о себе – до тех пор, пока во мне еще есть дыхание жизни, я готов противостоять всем земным силам, бросающим мне вызов. Но, возможно, мне придется оставить империю ребенку, и как он сможет поддержать себя против стольких противников, внутренних и внешних, если я не буду неустанно заботиться о будущем?
Замки, дворцы и декоративное искусство в период Момояма
Архитектура и искусство в период Момояма (1586–1615 годы) предвосхищали возникновение секуляризованного общества. Политика объединения, которую проводили Нобунага и Хидэёси, серьезно подорвала власть буддийских школ, и без того значительно ослабленных исчезновением системы сёэнов. Духовенство больше не имело собственности и военной силы, чтобы на равных конкурировать с другими правящими группами. Более того, утрата политической независимости буддийских общин сопровождалась ослаблением их культурного влияния. Объединители государства открыто и щедро демонстрировали свою власть, но строить предпочитали не храмы, а замки и дворцы.
Он [Нобунага] решил построить замок целиком из камня, – дело, как я уже говорил, совершенно неслыханное в Японии. Поскольку камня для работы не было, он приказал снести множество каменных идолов. Мужчины обвязали веревками шеи этих идолов и стащили их в нужное место. Все это поселило ужас и изумление в сердцах жителей Мияко [Киото], ибо они глубоко чтили своих кумиров <…> Он соорудил вокруг замка ров, перекинул через него разводные мосты и поселил на воде множество видов диких птиц <…> Он распорядился, чтобы, пока идет строительство, ни в одном монастыре в стенах или за стенами города не смели звонить в колокола. Единственный колокол, созывающий людей на работу и отпускающий по домам, был подвешен в замке, и стоило ему прозвучать, как знатные дворяне и их слуги начинали трудиться с лопатами и мотыгами в руках. Он же прохаживался вокруг, опоясанный тигровой шкурой, которую использовал как подстилку для сидения, одетый в простую грубую одежду; следуя его примеру, все тоже одевались в шкуры и никто не осмеливался предстать перед ним в придворном платье, пока строительство не будет окончено. И мужчины, и женщины, желающие прийти посмотреть на строительство, должны были проходить перед ним; однажды он заметил, как солдат приподнимает капюшон с головы женщины, чтобы увидеть ее лицо, и в ту же секунду собственной рукой отсек ему голову.
Самым примечательным во всем этом предприятии стала невероятная скорость, с какой были исполнены все работы. Казалось, на завершение строительства должно уйти около четырех или пяти лет, но все было закончено всего за 70 дней .
Раньше замки представляли собой лишь временные укрепления на вершинах холмов, но оставленные отцом Фройсом воспоминания о Нобунаге, наблюдавшем за работами в Нидзё в 1575 году, дают понять, что в период Момояма их уже строили надолго и с учетом необходимости выстоять против огнестрельной атаки. Защита замка состояла из рва, обычно шириной 20 метров и глубиной 6 метров, с массивными каменными валами толщиной 15 метров у основания и с уклоном более 45 градусов. Окруженное таким образом пространство делили на систему особым образом спланированных двориков, которые было удобно оборонять. В главном дворе находилась центральная башня или цитадель, высотой от трех до семи этажей, которая называлась тэнсюкаку (главная башня). Она могла служить наблюдательной вышкой, командным пунктом и оружейным складом, а иногда становилась для хозяина замка и жилым помещением. В любом случае, хорошо заметная издалека с окружающих равнин, она неизменно являлась символом могущества даймё. Основание тэнсюкаку, вспомогательные башенки и нижние помещения складывали из камня, надстройки делали из дерева и покрывали белой штукатуркой. Благодаря такому сочетанию – камень и дерево – японские замки выглядели прочными и очень устойчивыми и в то же время их отличала парящая легкость.
Хидэёси превзошел замок Нобунаги в Нидзё, построив себе резиденцию в Осаке. Это была величайшая крепость того времени, с семиэтажной главной башней, а отец Фройс прожил достаточно долго, чтобы прогуляться по ней вместе с ликующим владельцем:
Он вел нас за собой, как обычный проводник, и своими руками открывал перед нами двери и окна. Таким образом он привел нас на седьмой этаж, рассказывая по пути обо всех богатствах, что хранились на каждом этаже. Он говорил: «В этой комнате, которую вы видите здесь, полно золота, а в этой – серебра; здесь сложено множество тюков шелка и дамаста, здесь – роскошных одежд, а в этой комнате хранятся дорогие катаны [мечи] и другое оружие» .
Кроме того, Хидэёси построил в Киото и его окрестностях два знаменитых дворца. Одним из них был его особняк Дзюракудай (Десять тысяч наслаждений), завершенный в 1588 году, другим замок Фусими-Момояма – именно в честь него получил свое название этот период истории искусства.
Стиль Момояма в обстановке и украшении замков отличался великолепием и большим вниманием к деталям. Старое искусство духовной скульптуры – создание буддийских статуй, которые были произведением художественного мастерства в той же мере, что и творением веры, – в это время пришло в упадок. Его сменил изящный светский стиль резьбы: птицы, эмблемы, цветы и животные для украшения внутренних и внешних стен и особенно ворот домов новой знати. Живопись перешла от строгого идеализма шедевров суйбоку к грандиозному красочному стилю. Даже в период расцвета в эпоху Муромати в XV веке буддийская культура под влиянием дзен демонстрировала признаки начинающейся секуляризации. Дзенские мыслители и художники настаивали на том, что религиозное просветление можно найти в природе и повседневной жизни. Отсюда было рукой подать до принятия вещей такими, какие они есть, не придавая им духовного значения. Более того, с ортодоксальной точки зрения дзен сделал фундаментальную ошибку, заменив религию искусством.
В период Момояма появились два художника по-настоящему выдающегося таланта – Хасэгава Тохаку (1539–1610) и его соперник Кано Эйтоку (1543–1590). Последний принес славу школе Кано, соединив стиль суйбоку с ямато-э. Основатели ее, Кано Масанобу (1434–1530) и его сын Мотонобу (1476–1559), пользовались покровительством семьи Асикага, и, несмотря на разнообразные политические перипетии, их преемники оставались официальными живописцами вплоть до XIX века. Художники школы Кано работали в монументальной технике, используя золото и несколько ярких цветов для росписи оштукатуренных стен, раздвижных дверей и переносных ширм, которые служили для разделения дворцовых помещений на отдельные комнаты. Они хорошо разбирались в художественных традициях Китая и Японии и обладали достаточными знаниями и мастерством, чтобы кроме традиционных тем изображать и европейские сюжеты. В целом это было декоративное искусство – представители данной школы являлись исключительно способными декораторами, а не гениями вроде Сэссю или того же Тохаку. Тем не менее вдохновенная виртуозность работ мастеров школы Кано не может не вызывать восхищение. Яркий стиль прекрасно отражал воззрения их покровителей, которые подчинили себе все, что хотели подчинить, и чувствовали себя в этом мире очень комфортно.
Взаимодействие с внешним миром
Придя в Японию, иберийские народы не перевернули экономику и религиозную жизнь этой страны. Миссионеры оставили в ее истории определенный след, но их влияние в основном ограничивалось северным Кюсю, а христианство так и не смогло вытеснить буддизм. Прямая торговля между Европой и Японией в XVI веке не имела большого значения. Португальцы обнаружили, что из всех зарубежных товаров японцев больше всего интересуют китайские шелковые ткани – из-за набегов вако Китай официально запретил японцам приезжать и покупать их. Китайцы, в свою очередь, хотели импортировать серебро, запасы которого в Японии были, казалось, неисчерпаемыми. Таким образом, португальцы, обосновавшись в Макао примерно в 1556 году, заключили чрезвычайно выгодную торговую сделку. Их корабли доставляли китайский шелк в порты Кюсю и везли обратно серебро, которое они затем продавали с большой прибылью на китайском рынке. В Японию также ввозили немного золота, а японский экспорт кроме серебра составляли также медь, оружие (мечи) и лаковые художественные изделия.
Португальский поэт Луиш де Камоэнс в своей эпической поэме «Лузиады», прославляющей величие его родины, писал:
He Iapao, onde nace a pratafina
Que illustrada sera2 coa ley divina.
И серебром, блестящим столь чудесно,
Нам издавна Япония известна .
И тем не менее ни распространение христианства, ни внешняя торговля не стали центральными вопросами японской истории в XVI веке. Контакты с португальцами и испанцами оставили след в повседневной жизни, например в словах, обозначающих хлеб (пан) и разновидность печенья, мягкого бисквита (касутера, то есть Кастилия). Слово темпура (блюдо из жареных морепродуктов) считается типично японским, но почти наверняка имеет португальское происхождение. Табак в Японии начали сажать в начале XVII века, и японские власти издали закон против его употребления примерно тогда же, когда Яков I в Англии сочинял свое знаменитое «Решительное возражение против табака» (и так же безрезультатно). Хлопок, снова привезенный португальцами, в следующие два столетия стал основной сельскохозяйственной и промышленной культурой . Картофель и батат завезли в XVII веке (батат до сих пор называют дзяга-имо, или картофель из Джакарты, поскольку изначально его привозили в Японию на голландских кораблях, плывущих через Индонезию). За исключением хлопка, все эти культуры, а также тыква и кукуруза, появились в Америке в результате независимого развития сельского хозяйства у индейцев. Европейцы, преследуя собственные цели, познакомили Японию не только со своим собственным уголком Старого Света, но и с Новым Светом.
