Глава 10

Марина Морозова стояла, задумавшись, у большой двуспальной – и по большей части, чего уж там, пустовавшей – кровати. Но сейчас кровать Марины не пустовала. На той половине, где обычно спала хозяйка, раскинул челюсти чемодан, с которым Марина обычно ездила на гастроли, если тур длился не больше недели. На той половине, что обычно пустовала, сидела, сложив длинные ноги, как столярную линейку, Белова и смотрела на Марину. На чемодан. На аккуратные стопки вещей.

В шкафу-гардеробе у Марины царил такой же фанатичный порядок, с каким она проделывала па в балетном классе. Все было выстирано, все, что стирать нельзя, вычищено в химчистке, все, что можно складывать, сложено идеально ровными прямоугольниками, а все, что складывать нельзя, вывешено на плечиках или свернуто валиком, чтобы не образовывались заломы. На шелковых ленточках висели льняные мешочки со средством от моли.

Марина вытянула перед собой трикотажные шаровары в мелких катышках.

Взгляд ее глубиной и сосредоточенностью напоминал взгляд гроссмейстера, обдумывающего развитие дебюта в матче на звание чемпиона мира по версии ФИДЕ.

– Все сложно, – наконец, сказала она. – Есть тетки, которые терпеть не могут красивых, тут все понятно. Есть тетки, которым нравятся только красивые, – типа признают вокруг себя только хороший дизайн.

– С мужиками-то проще, – осторожно предположила Белова.

– С мужиками тоже сложно, – встряхнула шаровары Марина. Стала складывать, выравнивая края: – Один разговаривает только с красивыми, в смысле – броскими, яркими, чтоб ресницы вот такие трещали и сиськи торчали из выреза. Другого, наоборот, этим только до усрачки напугаешь. Он от сисек и ресниц сразу голову в песок. К такому надо подлезать серой мышкой, – заключив это, Марина уложила уродливые старые штаны в чемодан. – Каждый раз надо знать конкретно.

– Вероника в этом, похоже, здорово сечет.

Марина закатила глаза и изобразила, что блюет.

– Ни фига она не сечет. С чего ей сечь? Ей все даром досталось. На блюдечке ей все подносят. Она только изображает, что глазками хлопает: ой, спасибо, ой, так неожиданно. Сука.

– Нет, иногда это тоже надо: глазками похлопать. Я вот так не смогу. А ты?

– Я ей сразу ебало разобью, если увижу.

– Она может нам пригодиться.

Марина отмахнулась. Она уже завелась:

– Чем пригодиться? Глазками? Вероника ничего больше не умеет. Ни напрягаться, ни работать по-настоящему. Она вообще никогда в жизни…

– Я бы не хотела быть ей. А ты?

Марина подумала. Немного удивилась своему выводу:

– Нет. – Передернула плечами при мысли о такой перспективе. – Да ну. Жуть. Нет.

– Маринка, я хочу, чтобы ты услышала это от меня, – перебила Белова. – Ты лучшая. – Она умолкла, а потом добавила: – Мне просто повезло. Больше, чем я стою. Если бы не я, ты была бы здесь первой.

Марина фыркнула – вынула из шкафа свитер:

– Ага. Как же. Мне можешь не свистеть.

Но покраснела.

– Нет-нет, – продолжала Белова, глядя в чемодан, но не видя его. – Если бы у меня была твоя сила, прыжок, как у тебя, твой темперамент… У меня ведь ничего этого нет, я просто сообразительная: придумала, как создать видимость, что у меня все это есть. Зрителям кажется. Многим кажется. Но тебе-то мозги не запудришь.

Она опустила голову как бы под бременем непреодолимого собственного несовершенства.

Марина, как король коленопреклоненному вассалу, положила ей руку на плечо. Лицо Беловой было опущено долу, и Марина не могла видеть едва промелькнувший уголок улыбки охотника, в силок которого попала дичь. Марина упивалась моментом. В великодушном порыве произнесла:

– У тебя есть много хорошего. Чего у меня нет.

Но на то, чтобы привести пример, великодушного порыва уже не хватило.

– Эх, – поспешила заткнуть паузу Даша, – если бы соединить тебя и меня, вот была бы супер-балерина. Звезда всех времен и народов! Все бы рухнули.

Марина ухмыльнулась:

– Ноу проблем. Давай поженимся.

Обе весело понеслись:

– Родим вместе ребенка.

– Девочку.

Белова изобразила ужас:

– Блин. Погоди. А вдруг она унаследует хреновый прыжок от меня?

Марина подхватила:

– И толстые ляхи – от меня!

Белова вытаращила глаза:

– Звездец.

– Не, – взмахнула свитером Марина, задыхаясь от радости догадки, – не звездец! Получится очередная Вероника! Жирная и без прыжка!

Обе заржали.

– Вместе мы сила!

– Мы пиздец какая вместе сила!

Помолчали, подумав об одном и том же.

– Если облажаемся, нам сильно прилетит, – пробормотала Марина, берясь за крышку чемодана.

– Поэтому я и говорю: давай Веронику подтянем. Втроем…

Рука Марины замерла на пластиковом ребре, которое производитель рекомендовал как сверхпрочное и сверхлегкое.

– Нет. Никакой Вероники. Не после того, что она мне на репетиции сделала.

Марина покачивала крышкой, как бы предлагая выбирать Даше: оставит она чемодан раскрытым здесь – или закроет и поедет, согласно их плану.

Даша поняла жест:

– Если ты против, значит нет.

– Я против. Мягко говоря.

– Никакой Вероники, – подвела черту Даша.

Марина захлопнула чемодан, выставила код и, словно чемодан не весил ничего, сдернула его с кровати.

Вера Марковна заглянула в режиссерское управление.

– А что это репетиции с Беловой все поотменялись? Мадам опять в бреду?

Ольга отозвалась, не поднимая лицо от телефона – в фейсбуке с мощью и скоростью, как говно из прорвавшейся канализации, лились комментарии по поводу «Сапфиров», у Ольги алели уши:

– Белова трешку взяла.

Трешкой в театре назывался ежемесячный трехдневный больничный. Он был положен каждой танцовщице согласно менструальному циклу: дамы приятные во всех отношениях обычно называют это «женские дни».

Но Вера Марковна не убралась.

– Морозова трешку тоже взяла, – снова забросила удочку.

И хотя ученые давно отметили, что у женщин, работающих в одном коллективе, нередко наступает синхронизация цикла, в такт циклу доминирующей альфа-самки, Ольга клюнула. Тотчас вскинула от фейсбука глаза – в них промелькнуло дурное предчувствие:

– Блядь.

– Эти жопы что-то затеяли, – мрачно предрекла Вера Марковна.

Петр повернул телефон экраном к Свете.

– Ира, – сказала она.

– А это кто? – показал пальцем на Бориса.

– Мужик какой-то. Не знаю.

– Кавалер ее, – подсказал Петр.

– Иркин? Ни разу его не видела.

– Ездили вместе в Грузию.

– Ира не говорила мне, что с кем-то ездила.

– Девушки не все друг другу говорят.

– Она никогда не врет!

– А я и не сказал: врет. Я сказал: не все тебе про себя говорила.

Он обмер. Прошедшее время. Но Света склонилась над экраном, повесив пряди волос. Не заметила оговорки, – с облегчением понял Петр. Для Светы Ира все еще была жива. Путь такой для нее пока и остается.

– Нет. Я точно никогда его раньше не видела, – подтвердила Света. – Фу. Он же старый.

Петр пропустил последний комментарий мимо ушей.

– Хорошо. Смотри остальные фотки – я тебе все сбросил. Все люди, которые были там, в Гореловке, одновременно с Ирой и этим мужиком. Скажи, если кого-нибудь узнаешь.

Света вынула свой телефон. Уткнулась. Ее дыхание обдавало Петру лицо. С концепцией личного пространства Света знакома не была.

– На голову мне садиться не обязательно, – не выдержал Петр.

– Ничего я не сажусь.

Но сдала назад.

Петр смотрел на фотографию Иры с Борисом. Может, Ира и не наврала подруге. Может, это момент их с Борисом знакомства?

Теперь Света сопела в ухо.

– Ну отойди немного! – вскинулся Петр.

– Ты ж сам попросил тебе помочь!

– Ну помогай – на расстоянии. Трудно?

Света показала во взгляде: «мудак». Сказала:

– Ну сорян.

«Сорян!» – Петра пронзила как бы зубная боль, захотелось хлопнуть Свету телефоном по голове.

– Не трудно, – буркнула Света.

– Спасибо.

Петр опустил глаза на снимок. Что здесь такое, чего он не видит?

Смотрит – и не видит.

Что лежит на виду – и скрыто.

Петр всмотрелся, стараясь понять нюансы мимики, взглядов. Ирину он не знал – не мог прочесть ее лицо с безошибочной уверенностью. Улыбка. Вот и все. Но Бориса он знал хорошо. На лице Бориса был счастливый покой.

Отношения?

От него Борис факта отношений с Ирой не скрывал. Попросил же сам: «Найди ее». Сам же сказал: «Проблема».

В бок Петру ткнулся Светин локоть. Петр молча, но демонстративно отодвинулся.

Поздняя любовь? Хитрый пиздюк Борис не стал бы удалять селфи в аккаунте Ирины просто так. Когда она стала «проблемой». Борис заметал следы. Он не хотел, чтобы селфи Ирины вывело на Грузию, на поездку, на то, что Борис тоже там был.

В Грузии произошло что-то. И оно стоило того, чтобы ради этого убивать.

Ухо его опять обдало теплым дыханием.

– Ну блин, ну тебе что, комнаты не хватает? – оторвался от телефона Петр.

– Прикинь, что они там делают…

– Что все туристы делают в Грузии.

– Ты ща рухнешь.

– Не думаю.

– Гы-гы. Подумай над своим ответом.

– Для твоего сведения: я все эти картинки посмотрел. Потом еще раз посмотрел – с увеличением. Проверил каждой фотографии средний и дальний планы. Каждый уголок. Так что еще раз: нет, не думаю.

– Ты меня не услышал.

– Это ты меня не услышала! Ты что, уже закончила просматривать фотографии?

– Да не смотрела я их. Я в гугле пошарила. Гореловка. Какого хера Ире там делать? Про Гореловку она мне не говорила. Странно?

– Ну, – признал Петр. Набрать «Гореловка» в гугле было идеей такой простой и тупой, что она не пришла ему в голову.

Локоть врезался ему в ребра – торжествующе:

– Зырь!

Петр прочел название открытого сайта:

– Википедия? Колоссальная находка. Обосраться, Шерлок.

– Обосраться – что они там делают!

Света постучала пальцем внизу экрана:

– Зырь сюда!

Петр смахнул ее палец. Прочел:

В Гореловке остаются «святые могилки» проповедников, на поклон к которым приезжают духоборы со всего мира. Также особо почитается пещера, недалеко от которой 29 июня 1895 года духоборы сожгли оружие в знак протеста против зла и насилия.

Петр посмотрел на Свету. Она демонстративно вытаращила глаза:

– Они там – молятся!

Петр взял из ее руки телефон и принялся внимательно читать открытую статью с самого начала.

А потом так и остался пялиться в экран, не видя отдельных слов.

– Ну? – не терпелось ей. – Рухнул?

– Рухнул, – признал Петр. – Что за херь?

Света топталась, почти наступая ему на носки, заглядывала тревожно в лицо, обдавая дыханием. Петр отодвинул ее:

– Про Ирину не знаю. Но он – не такой.

– Много ты про него знаешь.

– Ну а что тут такого? – не поняла Света. Она сказала: ну а чо.

– Да все нормально. Кучу таких придурков видел на улицах. Подкатывают к прохожим: «Верите ли вы в господа нашего Иисуса Христа?»

Представить в этой роли Бориса было невозможно.

Света внимательно смотрела на его лицо.

– Если честно, то я уже не уверен, что действительно его знаю.

Света опустила глаза, обдумывая.

– О’кей, я знаю, как его зовут, сколько ему лет, на ком женат, кто его дети…

При упоминании жены и детей Света вскинула глаза:

– Ира не такая. Чтобы с женатиком крутить.

Петр пожал плечами.

– Непохоже, чтобы и ты ее действительно знала.

– Нет, – спокойно согласилась Света. – Теперь сказать уже не могу… Люди едут с катух незаметно. Особенно если видишь друга каждый день, то заметить трудно. А потом вдруг – хуякс! – и он тебя по голове молотком: веришь ли ты в господа нашего Иисуса Христа.

– Он мне не друг. Он мой начальник.

– Прикол.

– Что тут смешного?

– Я не сказала: смешно. Я сказала: прикол.

– Да.

– А сколько ему лет?

– Шестьдесят. Почти.

Петр посмотрел ей в глаза. Взгляд Светы плавал в пространстве. Теперь он показался Петру ясным и проницательным. Как у ребенка, который провел детство на улице – и оттуда же почерпнул правила жизни. Такую не задуришь.

– Выкладывай, – пригласил он.

– Чего?

– Ты ведь надумала чего-то. Или вспомнила.

– Обстебешь ведь опять, если скажу.

– Обстебу, конечно. Если опять хрень какую-нибудь скажешь.

Света закатила глаза, но начала рассуждать:

– О’кей. Мысль моя такая. Если ты считаешь, что босс твой – нормальный…

– Я такого не говорил.

– Ну о’кей: в смысле – не ебнутый по жизни, не в маразме.

– Да, это соответствует действительности.

Света метнула на него уничижительный взгляд.

– Я и говорю! Значит, он такой по жизни.

– Ебнутый?.. Ты меня вообще слушаешь?

– Это ты меня не слушаешь… – огрызнулась Света. – По жизни – духобор. Он таким тупо родился. Теперь стеби.

– Стебать тут нечего. Есть факт. Он сам из Питера. В церковь ходит – на Пасху, на Рождество, вот это все, что для галочки сейчас полагается…

И осекся. Вспомнил торжественные службы в храме Христа Спасителя или Исаакиевском, толпу бизнесменов и чиновников: серые костюмы в ряд, тусклые рожи, все стоят и смотрят не на алтарь, а на президента. Повторил:

– Для галочки. Ну допустим. Только вот он сам из Питера. А ты сама читала, где эти общины селятся.

– Читала: в разных жопах.

– Сорян, факты не вяжутся.

– Сорян, мы, люди из разных жоп, любим переезжать в большие красивые города типа Петербурга и Москвы.

Петр не ответил.

– Если ему шестьдесят, его папа или мама, может, еще живы…

Петр уже открывал файл Бориса в картотеке. Сведения о семье. Семья Бориса была идеальной: она никогда не создавала проблем с безопасностью. Именно поэтому он об нее никогда раньше не спотыкался: родители Бориса были для Петра просто строчкой ежемесячного денежного перевода, которым к тому же занималась ассистентка Бориса.

– Ну и что там? – сунулась поверх руки Света (она сказала: ну и чо).

Родители Бориса, если верить документам, жили в Белгороде.

– Что? – не поняла его выражение лица Света. – Умерли уже?

– Просто странно. Никогда об этом не думал, – признался Петр. – Питерский и питерский. А родители, оказывается, из Белгорода.

– Позвоним им, и все спросим.

– Ты что, охуела?

– А чо тут такого? Номер трудно найти?

Петр махнул рукой.

– И что ты им скажешь? Верите ли вы в господа нашего Иисуса Христа?

– Номер-то их есть?

– Номер, допустим, есть.

Она тут же выхватила его телефон.

– Стой.

Но Света уже набирала на своем цифры. Петр еще прыгал, пытаясь выхватить у нее телефон. Она сделала жест: тихо! Заговорила в трубку:

– Здравствуйте. Звонит служба соцопроса.

Петр отступил. Голос ее звучал спокойно и правдоподобно.

Света засмеялась:

– Извините, представляю, как мы вам надоедаем. Но если вы со мной чуть-чуть поговорите, спасете меня от нахлобучки начальства. Мне эти деньги дико нужны, стипендия сами знаете какая.

В трубке, видимо, приветливо ответили.

«А она нравится людям», подумал Петр.

– Спасибо! Это совсем короткий опрос. Как часто вы стираете?

Петр хмыкнул.

– А каким порошком обычно пользуетесь?.. А давно у вас уже эта стиральная машина?.. Да, когда дети помогают, это здорово! Хорошие дети… Сын, да… Ну, спасибо. Теперь просто общие сведения… Возраст… Ага. Пол пишу: женский… Вероисповедание… Ну да, никакого отношения к стирке, – засмеялась она. – Просто правила такие. Социология… Как-как? Ду-хо-бо-ры. Хм. Такой графы у меня нет. Это христиане типа? Можно написать, христиане? – ломала дурочку она.

«Здорово притворяется», – неприятно поразился Петр.

– Хорошо. Большое вам спасибо за помощь!

Света нажала отбой. Взгляд был торжествующий: а я что говорила!

– Не знал, что ты такие слова знаешь: спасибо, пожалуйста, извините. Можно в общение со мной их тоже включить?

– Очень симпатичная мама, кстати, – сообщила она. – Стирает «Тайдом». Машине три года.

Следующий вопрос воткнулся в Петра, как холодная спица:

– Только я не врубаюсь – как это помогает найти Иру?

Петр знал, что лжец всегда отводит глаза – хоть на долю секунды. Даже если глаза его устремлены прямо в ваши: взгляд как бы проваливается вглубь, уходит с поверхности. Лжеца всегда выдают глаза. Он знал. И все-таки отвел взгляд.

– Посмотрим, – сказал он. – Пока я и сам не все понимаю.

– Думаешь, у них была любовь? – странным тоном спросила она.

– Ты что? Вообще уже? Он знаешь какими бабами объелся?

Он побоялся, что она пристанет с расспросами. Но Света просто умолкла и отвернулась.

Когда перепробовал всё, когда всё уже повторяет то, что было когда-то, когда уже можно не смотреть на красивую женщину, потому что куда более красивую ты давно устал ебать, тогда единственное, что может проточить дыру в обороне, это твое собственное прошлое. Изнутри. Нет-нет, не в том наивном смысле, что явится вся в морщинах былая любовь, и… Нет. Однажды ты просто захочешь стать тем, кто ты есть.

«У них была… – панически обдумывал Петр, – …у него все-таки случилась любовь».

Если бы кто-то из коллег сейчас увидел Марину и Дашу, то мог бы подумать, что они вписались в гастрольный чес по Москве.

Марина парковала свой «Ниссан-Кашкай», главными достоинствами которого было то, что он недорогой и просторный (какая разница, что убивать в говно? после первой же зимы в Москве, обильно посыпанной химикатами, днище все равно станет как решето, – рассудила практичная Марина).

Марина четко перечисляла все детали костюма.

Белова на заднем сиденье раскрывала чемодан. Передавала шмотки: то узкое черное платье, то джинсы и отвисший свитер, то штаны в катышках, то еще что-нибудь. Переодевалась сама, стукаясь локтями о дверцу и взбрыкивая ногами чуть ли не до потолка. Потом обе, сопя и полуоткрыв рты, наклеивали ресницы – или наоборот, отрывали колючие полоски с век. Флакон с лосьоном для лица стоял там, где у обычных автомобилистов стоит картонный стаканчик с кофе. Пол был усеян влажными салфетками для снятия макияжа.

Тяжелее всего пришлось в сауне – жена министра путей сообщения раньше была знакома с Волочковой и от нее наблошилась вздора, будто все балерины обожают торчать в сауне. Белова сидела, потела, чувствовала, как выходит из тела драгоценная влага, которой там и так немного, и смотрела на черные и красные точечки, плясавшие перед глазами. Марина время от времени толкала ее в бок – чтобы не сомлела совсем. Но и это прошло.

– Ладно, зато подтопили жир, – старалась не унывать Марина.

Очередная остановка была на Покровке.

– Джинсы и свитер, – скомандовала Марина. – Сюда надо в стиле «я у мамы дурочка».

Белова кивнула. Обе смысли с лиц всю косметику. Собрали волосы в хвост резинками.

Затем стукнулись костяшками кулаков: все для фронта, все для победы. И хлопнув дверцами, выскочили из машины – Марина справа, Даша слева – в московскую слякоть и зашагали к ограде, за которой тротуар был по-европейски сухим. Большинство жильцов дома было депутатами или членами каких-нибудь государственных советов.

– Она нормальная, – на ходу рассказывала Марина. – Любит «Лебединое озеро», Аллу Пугачеву и пожрать без выкрутасов.

– А у нее кто муж? – спросила Даша.

Марина пожала плечами:

– Шишка.

Систему государственных органов Российской Федерации Марина Морозова представляла смутно – как систему внутренних органов какого-нибудь динозавра.

Консьерж проводил их подозрительным взглядом.

В просторной квартире не пахло котлетами.

Только в кухне их запах стоял густо.

– Деточки, вы ешьте, ешьте, – приговаривала, подперев доброе пухлое лицо, жена вице-спикера Президентского совета. – Пока я позвоню.

Сидели на просторной кухне.

– Ох, спасибо, – работала вилкой и ножом Марина. – Где еще домашнего поедим.

Жена вице-спикера вышла с телефоном.

– …Жри все, – прошипела Марина на Белову. – Чтобы чисто было.

Даша принялась быстро запихивать в себя котлеты и пюре, подтирать соус.

Хозяйка вернулась к чистым тарелкам.

– Ой, спасибо, – пела Марина, поглаживая под свитером тощий живот.

– Очень вкусно, – подтвердила Белова. – Я бы могла и добавку.

– Ах, бедненькие деточки, – умилилась женщина. – Такие голодненькие. Мамы далеко, работа тяжелая, кто ж вас еще домашним накормит…

Марина и Даша благоразумно умолчали про домработниц.

Женщина подняла телефон:

– Я не гоню, просто время поджимает. Вы же сами сказали, вам надо срочно.

– Очень срочно, – подтвердила Марина.

– Так он вас ждет! – радостно сообщила женщина.

– Вы ангел! – просияла в ответ Марина.

– Только не опаздывайте. Потом у него заседание… Вы только приоденьтесь, – по-матерински намекнула она. – Ему девочки нравятся веселые, нарядные. Он может помочь. Но надо, чтобы он захотел помочь.

Марина смачно поцеловала ее.

– Вы наш добрый гений! – жестом балетной пантомимы («добрые гении» обычно значились в апофеозе) прижала скрещенные руки к сердцу Даша.

– Ох, ну какой я гений? Ну скажете тоже… – растаяла и смутилась та. – Я самый обычный человек. Просто люблю красоту во всех проявлениях.

Белова протянула ей конверт с билетами на «Лебединое озеро».

– На мосту удачи! – пожелала вслед хозяйка и постучала костяшкой пухлого пальца по дверному косяку.

Не помогло. На мосту встали в пробку. Переодеваться пришлось прямо в машине. Мужик в потертой «тойоте» на левой полосе увидел, как в притертом справа внедорожнике замелькали голые руки и ноги. Уставился. Девка его заметила, но и ухом не повела: выгнулась почти мостом, натянула от частых ребер вниз узкое платье, плюхнулась обратно на сиденье. Потом мрачно показала ему средний палец. Другая с водительского кресла послала улыбку. Сзади загудели: шевели жопой. Пробка сдвинулась еще на полметра.

Марина передвинула машину вперед в потоке. Перевела на себя ветровое зеркальце. Принялась густо красить ресницы, вытягивая шею из глубокого выреза.

– Все. Либо он нас протащит на личную встречу. Либо… Нет никакого либо.

Зашипел с заднего сиденья лак. Белова обеими ладонями пригладила виски.

– Блин, кудри бы навить, – нервничала она.

– Клипсы хоть прицепи, – поглядела в зеркало Марина. – В боковом кармане лежат.

Опоздали они не больше, чем привык опаздывать президент.

Пресс-секретарь президента оглядел обеих, как будто прикидывал – покупать не покупать. Скосил глаза на свое запястье с хронометром, стоившим больше, чем Маринин «ниссан». Марина двинула подругу ногой под столом. Условный знак. Клипсы не спасли, поняла Даша. Она привыкла, что не нравится людям, поэтому, установив этот факт, больше про это не думала. Она сидела, уставившись круглыми глазами перед собой, губы в нитку. В голове вертелись винтики, перенастраивая новый план.

– Балетом я интересуюсь, – галантно заверял пресс-секретарь. – Балет – гордость нашей страны.

«Ебала больно страшные», – читала в его глазах разочарование Марина. Сценичное лицо это совсем не то же самое, что красивое лицо. Но в данный момент это не утешало.

– Классический балет России славится…

– Наша подруга, Вероника, не смогла прийти, – вдруг перебила Даша. – Она очень хотела с вами познакомиться.

Марина метнула на нее гневный взгляд. Даша не стала его ловить. Продолжала:

– К сожалению, не успела сегодня с нами.

– Вероника Вийт? – подался вперед пресс-секретарь.

Вероника часто давала интервью глянцевым журналам и телеканалам. Участвовала в телешоу типа «Готовим со звездами», «Коньки со звездами», «Песни со звездами» и даже один раз показалась в бикини – в шоу «Звезды на необитаемом острове». Как она выглядит, пресс-секретарь президента Петрова знал. Он выпрямился в кресле, оправил пиджак, почесал губу под несуществующими усами.

– …Ну. Вероника… Вероника… хм… Да, дайте ей мой телефон… Я посмотрю, может, что-то и смогу сделать.

Марина и Даша вышли.

Марина тотчас принялась стаскивать клипсы с покрасневших мочек.

– Мудак, – сказала она.

– Нужный нам мудак, – поправила Даша.

Обе помолчали.

– Эта сука с ним бы справилась, – неохотно признала Марина.

– А мы с тобой всегда справимся с ней, – обняла ее за талию Даша.

Марина помотала головой: нет, не уговаривай. Отцепила Дашину руку.

– Ради Эванса.

Белова замолчала. Марина была хороша в темпах аллегро, требовавших быстроты и взрывчатой силы мышц, но думала не так, как танцевала, а медленно и основательно. Белова дала ей время подумать – о «Сапфирах», об Эвансе, к которому Марина привязалась как человек, которого долго недооценивали, к тому, кто впервые оценил по достоинству. Столько времени, сколько той требовалось.

– Ладно, – сказала Марина. – Только разговаривай с этой сукой сама. А то я – сразу же дам ей в ебало.

– Ебало ей сейчас портить нельзя, – серьезным тоном предупредила Белова.

Марина кивнула, но многообещающе ухмыльнулась.

– Чего-нибудь хотите? – и Виктор расплющил между языком и нёбом очередной зевок.

– Сам чего хочешь? – вернул вопрос Петр. Подразумевая: мне того же.

– Хочу, чтобы мне отрубили голову и сунули ее в холодильник.

Ответ от всегда занудного Виктора был несколько неожиданным.

– Тогда мне просто пива.

Виктор открыл шкафчик в кабинете. Тускло блестели бутылки. Взгляд ползал, как осенняя муха. Виктор наконец сумел справиться с проблемой выбора, за горлышко вытянул бутылку:

– Пива нет.

Виктор критически осматривал коричневую жидкость. Плескалось на треть.

– Чего так?

– Господина Скворцова спросите. Его бутылки, – сухо ответил Виктор.

– Нет, я про голову. Что с ней?

– Джетлег, – опять съел зевок Виктор. – Сперва перестраивался под Токио, теперь перестраиваюсь обратно.

Виктор поставил бокалы. Плеснул коньяк. Но свой бокал не взял.

– Ты никогда не называешь его папой.

– Что? Токио? Или джетлег? – с неудовольствием уточнил Виктор: он понял, куда клонит Петр, и тема ему не нравилась.

– Бориса, – проигнорировал его нежелание разговаривать Петр. Ему самому поговорить хотелось как никогда – о Борисе.

Которого он, как оказывается, вовсе не знал. А Виктор – знает?

– Потому что он мне не папа. Он отчим. Это факт. Предпочитаю факты.

– Он всегда говорит о тебе – «мой сын». – Петр добавил: – С гордостью.

– Как он сам трактует события и факты и почему, пусть разбирается его психоаналитик.

– А ты строгий.

Виктор снова раздавил зевок:

– Извините.

– Нет-нет, зевай на здоровье. Понимаю прекрасно…

Он не успел сказать: …джетлег.

– Я тоже понимаю. Он вам спас жизнь. Я в курсе всех этих сантиментов.

– Это не сантименты. Это факты. Как раз как ты любишь.

– Считаете, он хороший человек? – вдруг спросил Виктор.

Петр поразился.

– Я сам себя об этом спрашиваю.

Месяц назад твердо бы ответил: да. Еще вчера твердо бы ответил: нет. А сейчас?

– Не знаю, – признался Петр. Опрокинул коньяк, чтобы не говорить.

Но Виктор все смотрел, все ждал ответа.

– Тебе факты нужны?

– Разумеется, – Виктор напрягся. Маленькие глазки блестели, лицо без подбородка заострилось, как мордочка ласки.

– Не знаю… Возможно, хороший… Да. Думаю, хороший.

Виктор зевнул так, что из глаза соскользнула слеза.

– Это – не факт.

– Сантименты, да. Ладно. Проехали.

Виктор пожал плечами.

– Ладно.

Петр встретился с его стеклянными глазами, челюсти опять были сведены зевком. Сжалился:

– Слушай, не надо меня развлекать. Иди лучше поспи.

Виктор сложил ладони, макнул лицом к коленям.

– Аригато. Поспать вряд ли выйдет. Но хотя бы приму горизонтальное положение. Пожалуйста, чувствуйте себя свободно, как дома. Где здесь все нужное – знаете.

Петр кивнул. Бокал Виктора так и стоял на столе нетронутый.

– А в Токио-то ты что делал? – вслед крикнул Петр.

– Конференция, – раздалось из коридора.

– Емко.

Петр постоял. От скуки сунулся в новости. Полистал. Остановился.

– Блядь.

Тотчас набрал Бориса. Нет ответа. Голосовая почта.

Петр убрал телефон. Вышел из кабинета. Прошел мимо кривули на постаменте – оглядел ее, усмехнувшись: видимо, очередная покупка Веры. Остановился перед дверью в комнату, где жил, навещая родителей, Виктор. Поднял руку, чтобы постучать. Уснул тот уже? Петр осторожно постучал. Раздалось:

– Секундочку! Только обуюсь.

Петр не удержался от улыбки. Виктор не мог допустить того, чтобы его ноги – о ужас! – в носках увидел посторонний. Вот ведь педант.

Виктор открыл дверь.

– Простите. Пожалуйста, – впустил Петра. Тот невольно обвел глазами комнату: гостевая спальня. Но присутствие жильца неуловимо изменило ее. Стоял на столе лэптоп. Были разложены мелочи. Виктор взял со стола сложенную вдвое брошюру, протянул Петру:

– Извините. Просто медленно вникаю из-за джетлега. Вы могли ошибочно подумать, что я грубил.

– Что это?

– Вы же спросили – про конференцию в Токио. Программа.

– А. Очень интересно. Изучу, – лицемерно пообещал Петр, педантизм Виктора его иногда доставал; сунул брошюру в карман. – Я, собственно, что хотел сказать: ты не можешь попробовать позвонить папе? Борису, – поправился он. – Или маме.

– Прямо сейчас?

– Да, это важно.

Взгляд Петра нетерпеливо плавал по комнате, цепляясь за мелочи. Виктор даже поставил на прикроватный столик фотографию в рамке. «А еще говорит, что презирает сантименты», про себя усмехнулся Петр: мальчишеская поза, больше ничего.

– Что сказать?

– Что мне надо поговорить с ним во что бы то ни стало. Это срочно.

Виктор кивнул, деликатно отошел, стал набирать.

Петру невольно стало любопытно – кто на фотографии: сестра? Мать? Возлюбленная?.. Неужели возлюбленный? Ну а что?

Петр взял рамку и почувствовал, как кровь отливает от щек: они немели, как после укола у стоматолога. Он не услышал, что сказал сначала в телефон, а потом ему Виктор. Да это было уже и не важно.

– Вить, а кто это? Никогда не видел, мне кажется.

Петру казалось, что он едва слышит свой голос за гулкими и тяжелыми «бум… бум… бум…» собственного сердца.

Фотография была черно-белая. Мутноватая. Восьмидесятые? Девяностые? Лицо – с тяжелой челюстью, нависающими надбровными дугами, уши были сплюснуты давно, выдавая бывшего боксера. Петр не забыл бы его никогда. Забыть его было невозможно. Потому что тогда, в порту, на мокром темном асфальте, лежа в луже, Петр был точно и совершенно спокойно уверен, что это конец и вот так выглядит его смерть: экая уродина. А потом подошел Борис. Поднял пистолет, приставил к уху-пельменю, выстрелил… Бам!

Петр сглотнул.

– Не кажется, – любезно пояснил Виктор. – Вы не могли его видеть. Он умер вскоре после того, как мама ушла к Борису. Задолго до того, как вы с нами познакомились. Это мой отец.

«Серебряная рамка, а», – поразился Петр. Сумел сказать:

– Сочувствую.

– Бросьте, – отмахнулся Виктор. – Не требуется. Он был мерзавцем. Только и делал, что тиранил. Меня, маму. И умер, как жил, – никто не знает, где и как.

«Отчего же никто. Я знаю», – так и вертелось на языке.

– Зачем же ты держишь его фотографию, если считаешь мерзавцем?

– Чтобы помнить, как далеко от него я должен уйти.

Петр глядел на тяжелое лицо в раме.

Глядел и глядел.

…Все элементы головоломки разом перестроились. Образовали другую картину. В ней остался порт, остались ночь, лужа и пуля. Но не было уже благородного духобора Бориса, противника зла, который увидел раненного якобы папашу с фоткой младенца в бумажнике, пожалел – и не дал свершиться злу.

Теперь в ней был Борис, который застрелил соперника. Плохого человека. Бандюка, который бил Веру головой о батарею. Но прежде всего: своего соперника. Борис решил свою проблему.

Нет, не так просто. Изящнее. Острым взглядом увидел шанс. Молниеносно его ухватил. Находчиво решил свою проблему. А потом вложил пистолет в чужую руку. «В мою руку. Да так, что я еще и остался при мысли: какой хороший человек». Ай да Борис! Ну сукин сын.

Если вы думаете, что я им восхищаюсь, то вы правы. Можно, оказывается, ненавидеть и восхищаться одновременно.

Но я в Борисе все же разобрался. Снял чары.

Ира бы тоже его просекла. Просто не успела.

Теперь, когда я лапшу с ушей снял, находчивость его мне уже не так опасна. Крутить-вертеть можно только тем, кто в тебя верит. Я в Бориса уже не верю. И как справедливо говорит русский народ, на каждую хитрую жопу найдется хуй с винтом. Сколько веревочке не виться, а конец будет. В общем, народ прав.

Найдется конец и на Бориса. Зло, может, и нельзя остановить. Но человека остановить можно.

Кстати, про ту дверь. В избушку путевого обходчика. Она все равно вернется ко мне в снах, но хотя бы в рассказе к ней можно будет уже не возвращаться.

Значит, дверь: когда я вошел, я сразу увидел на полу. Платье на ней было, изодранное и задранное до самой шеи. А головы не было. Голова лежала на столе. Точнее, стояла на тарелке. Из которой они съели яблоки, перед тем как уйти дальше. Кроватка ребенка была пуста.

Они разрезали матери живот. И вставили туда младенца.

Вот тогда я и понял, что вижу ад. Абсолютное зло. Бесконечное, бездонное, хохочущее, дьявольское, совершенно человеческое – потому что животные так не делают. Так делают только люди. Люди зла.

Пол под моими ногами ухал и проваливался, казалось мне, как во сне. Я подошел. Автомат я выронил, по-моему, сразу. Еще в дверях. Руки мои мотались пустые. Сознание металось и билось в черепе, как ночная бабочка, попавшая в абажур. Я сел на корточки. Я видел маленькую щеку, круглую, как яблоко. Испачканную кровью. Сильно и резко пахло железом и так, как пахнут человеческие внутренности. Маленькая рука была похожа на пухлую пятиконечную звездочку. Я протянул к ней палец. Вдруг она сжалась, маленькие пальцы сомкнулись вокруг моего.

Тут, стуча сапогами, ввалились ребята и прапор, а мохнатая толстая бабочка, наконец, вырвалась из моей головы, и я брякнулся на пол. Восемнадцать лет, что вы хотите.

Хорошо, когда есть возможность заглянуть в конец книжки или перескочить на последние минуты фильма – сразу к концу, в котором всегда есть что-то если не счастливое, то утешительное. Я так считаю. Перескочим – раз уж есть такая возможность. Это и был Ваня. Младенец был жив. Они живучие и сильные, эти младенцы. И к счастью, ни хрена не помнят. Я стал ментом и, как человек системы, пользовался доступом к системе, чтобы не упустить Ваню из виду. Теперь Ваня – здоровенный нескладный лоб с острым кадыком. Выглядит счастливым. Он, конечно, с виду задрот. Но в восемнадцать лет почти все с виду такие. У него есть девушка. У него есть друзья, с которыми он бьется в какие-то компьютерные стрелялки, когда не работает. Однажды он придумает миру новый фейсбук или гугл и станет знаменит и богат, потратит деньги на что-нибудь хорошее – сделает мир лучше. Башка у Вани варит.

Вот это я тогда и понял в избушке обходчика. Зло нельзя остановить. Но можно остановить злых людей.

И я не хочу заводить детей. Вот и все об этом.

А Борис… Борис, если разобраться, никогда мне не врал. Тогда в порту он сказал мне чистую правду. Он – плохой человек.

…Я с трудом отлепил во рту язык:

– Ну, Вить… Родителей не выбирают.

– Точно, – Виктор развернул фотографию к стене.

– Ладно, пожалуй, ждать не буду. Пойду… Вот, хотел телефон ему отдать. Отдашь?

– Вы ему в кабинете на стол положите. Никуда не денется.

Я развернулся, как избушка на курьих ножках, к Виктору задом, к двери передом.

Виктор подавил очередной зевок:

– Дверь сами потом захлопнете?

Я кивнул. Вышел. Снова прошел мимо кривули на постаменте. Вернулся в кабинет Бориса. Положил телефон ему на стол. Вышел в коридор.

А уж потом как следует – чтобы Виктор слышал – хлопнул входной дверью.

Борис посмотрел на телефон. Ничего нового. Число неотвеченных вызовов: Даша (14). Равнодушно смахнул телефон в сторону.

Перед Борисом светился экран лэптопа. Рука Бориса на «мышке» была тяжелой и неживой, как из цемента. Язык с трудом отклеился от нёба.

– Офигеть, – сказал безмолвному экрану Борис: – Офигеть.

Сбросил сайт. Нашел, что пишет об этом независимый новостной портал. Но и там повторялось уже всем известное.

Генерал Соколов, так много обещавший рассказать ФБР о делах критической важности, был найден мертвым на конспиративной квартире. Фэбээровцам удалось выяснить довольно много.

Во-первых, это было отравление.

Во-вторых, яд был нанесен на дверную ручку изнутри.

В-третьих, сделали это «пока что неустановленные русские».

Как там сказал Антонов? Соколов – старый кагэбэшник, у которого нет ничего интересного. «Проблема в том, что он предатель».

Борис тогда поразился этой совершенно советской черно-белой риторике в устах довольно молодого Антонова.

Борис пролистнул статью до конца.

Американцы требовали от российской стороны официального комментария.

Местоположение квартиры по-прежнему не разглашалось. «Наверное, ее уже моют, пылесосят», – тупо думал Борис: вселяют следующего. Мертвецу квартира не нужна. Борис захлопнул лэптоп.

Телефон зажужжал. Борис глянул на его экран: опять Белова. Он дал телефону просраться. На экране появилась надпись «Неотвеченный вызов». Пятнадцатый по счету. Борис открыл меню. Оно предложило выбор: позвонить? Борис отметил: заблокировать номер. А потом удалил имя Беловой из телефонной книжки.

Открыл то единственное сообщение, которым Ирина дала о себе знать. Борис на него так и не ответил.

Он не знал, что отвечать.

Вспоминаю наши дни в Грузии. Три сердечка.

Что за хрень?

Ира никогда не ляпала вместо слов какие-то наскальные картинки. Да еще сердечки! Какие, блядь, сердечки?

Это не имело никакого смысла.

Тут же затрещал телефон на столе – тот, с которым соединяла помощница. Борис снял трубку.

– Да.

Но голоса помощницы не услышал.

– Здравствуйте, как ваши дела? – дружелюбно поинтересовался полковник Антонов.

– Спасибо. У меня все хорошо.

Борис почувствовал себя персонажем школьного учебника по английскому языку.

Но полковник Антонов учился, видимо, уже по другим учебникам.

– Все? Рад слышать. А то мне после разговора с вашей подругой показалось, что у нее проблемы.

– У какой подруги?

– У вас много подруг? – полковник Антонов умел хамить таким тоном, чтобы у собеседника еще оставалась возможность принять это за шутку. – Однако. Я думал, женатые люди вашего положения более консервативны.

– Не вижу связи с положением.

– В самом деле? А я думал, это бросается в глаза. Президент всегда очень открыто выражает свое уважение семейных ценностей. Это наши так сказать государственные ценности. Верен семье – верен и в остальном, не так ли? Если человек неверен жене, разве можно на такого положиться в большем? Доверять? Может, он так же неверен и в остальном?

«Президент?» – что Антонов не просто треплется, Борис не сомневался. Сумел сказать равнодушно:

– Моя личная жизнь не вашего ума дело. Но просто чтобы прекратить этот пустой разговор: у меня нет подруги.

– Да?

– Да.

– Как странно. Я только что с ней разговаривал. Она мне показалась испуганной и расстроенной. Похоже, у нее проблемы, и она от вас ждет, что вы…

– Всего хорошего.

Борис стукнул трубку. Вытер вспотевшую ладонь о пиджак.

Вынул мобильный телефон. Открыл сообщение от Ирины.

Вспоминаю наши дни в Грузии? Три жирных сердечка, казалось, пульсировали, как пиявки, раздувшиеся от чужой крови.

Ирина никогда не писала ему подобные сообщения. Не могла писать. С чего?

Ирина так себя вести не могла.

А Ирина, которая «испугана» и «расстроена» – могла? Ирина, у которой «проблемы»? Ирина, которая сейчас сидит перед полковником Антоновым.

И он ей говорит: пишите, Ира, пишите…

Ее пальцы зависают над кнопками. Антонов заглядывает на экран: что она там пишет. Предать его, Бориса, она не может. Только не Ира. Нет. Она молниеносно придумывает единственный способ дать ему знать, что за ней сейчас наблюдают враждебные глаза, нависает враждебная воля… Враждебная воля, которая метит в него. Ира его предупредила! Сердечки. Целых три. Красный уровень тревоги.

Ее взяли. Спасай, что можешь.

Борис жестом Самсона, раздирающего пасть льву, раскрыл лэптоп.

Нашел в телефоне контакт, который игриво назывался «колибри». Крылья по документам принадлежали компании, зарегистрированной на теплых Каймановых островах. Может, там и нет никаких колибри. А может, есть.

Федя взял трубку немедленно.

– Привет, Федя, – старался говорить Борис ровно. Но сам слышал, что звучал его голос не ровно, а сдавленно. И молчание Феди стало из исполнительного – выжидающим. – Как быстро борт приготовить можешь?

– Как надо, – молодцевато ответил Федя. Что бы он там на самом деле ни думал.

– Надо – час назад.

– Понял.

Жил Федя в Шереметьеве. Поближе к аэропорту. В коридоре у него всегда стояла собранная сумка.

– В Лондон летим. С «Де Бирс» непонятки разруливать, – интимно добавил Борис, исключительно чтобы дать Феде почувствовать собственную значимость. Это, как он убедился, мотивировало сотрудников куда лучше, чем совместные пикники, медицинская страховка и даже зарплата.

Таков уж он. Слуга царю – отец солдатам:

– Если девочки не могут, то не гоноши никого. Чисто мужской компанией с тобой прошвырнемся.

– Понял, – хохотнул Федя. Борис не сомневался, что тот уже в пути: начал вдевать ноги в ботинки еще на середине разговора.

Зазвонил мобильный – номер определился: помощница. Привлекать ее внимание раньше времени не стоило: пусть подольше пребывает в убеждении, что все идет как обычно.

– Да? – буднично ответил Борис. Одним щелчком закрыл новостной сайт: харю покойного Соколова на экране.

– Журналисты звонят. Хотят у вас комментариев.

– У меня? – все-таки екнул желудок. Борис подавил панику.

Помощница послушно ждала ответ. Борис тем временем открывал сайт Аэрофлота.

– У меня нет комментариев.

Борис повесил трубку. Заказал на свое имя, аккуратно, чтобы не сделать ошибку, которая затруднит Антонову поиск, перепечатав данные паспорта, билет бизнес-классом до Минска. Рейс – ближайший, из Шереметьево.

Данные первого паспорта. Минск – популярное место, чтобы из России рвануть за границу.

Апорт, товарищ Антонов! Лови косточку.

Витя далеко, в Токио – самостоятельный и благополучный, волноваться не о чем. Вера и Аня, правда, в Москве. Но за них Борис тоже не опасался. Вера, официально и по бумагам, была практически нищей женщиной.

Гола как сокол. Как называется женщина-сокол? Соколова.

Гол как сокол. Мертв как Соколов.

Вот что бывает с предателями.

То же самое, что и с героями.

Борис хохотнул. Смех его был больше похож на всхрап: и-х!

– Бо-о-о-орь? Ты пришел?.. А-а-а-а-ань? Ты ушла?.. Ви-и-ить, ты спишь?

Квартира ответила тишиной.

На кухне было пусто. В спальне никого. В гостевой комнате спал Виктор, Вера улыбнулась, тихо прикрыла дверь.

Прошла в кабинет мужа. Пусто. Два бокала. Пустой и полный. Лэптоп закрыт. Темным прямоугольником лежал на краю стола забытый телефон. Вера протянула руку. И убрала. «Не хочу ничего знать», – подумала устало. Потом ощутила знакомый зуд. Она повернулась, уже была у двери и вернулась.

«Я только посмотрю, и все», – убедила себя.

Одно непрочитанное сообщение. Вера открыла его.

Текст сформировала система и звучал он безлично, как повестка в суд. Ирина Капустина приглашает вас посмотреть ее альбом «Снова дома». И ссылка. Вера кликнула.

Чашка кофе с пенкой. Цветочки. Птички.

Вера улыбнулась.

– Вить? – крикнула Вера.

Пошла с телефоном. Скульптура «Рождение Венеры» мельком показала Вере ее отражение, искаженное в выпуклой поверхности. Вера осторожно стукнула в дверь:

– Витя?

– Да! Входи!

Он всем телом перевернулся на кровати, откинул плед:

– Мам?

Лицо было сонным.

Вера постаралась улыбнуться, протягивая телефон:

– Прости. Подумала, вдруг срочно. Тебе кто-то звонил.

Виктор поглядел ей в глаза.

– Это не мой телефон.

– Анин, наверное, – ухватилась за соломинку Вера.

– Не, – зевнул Виктор. – Его Петр принес. Он приходил, чтобы отдать, но Бориса не дождался, оставил ему в кабинете.

– А, ну вот все и разъяснилось, – улыбнулась Вера. – Ладно. Отнесу ему обратно в кабинет.

– Мам, ты в порядке?

– Конечно, – подняла брови Вера, насколько позволял недавно уколотый в лоб ботокс. – Извини, я тебя разбудила. Ты спи.

– Ничего, – Виктор упал обратно, натянул на плечи плед.

Вера вышла, притворила дверь.

Чуть не подпрыгнула, когда экран засветился и телефон в ее руках низко загудел.

В первые полсекунды она отметила, что имя короче, чем она ожидала: Ира. Так было записано в памяти телефона. Диафрагма ухнула вниз, как ледяная плита. Заморозила все по пути. Сердце подскочило к самому горлу. Выше. Вера сглотнула.

Вибрировал телефон, вибрировало в голове, вибрировало в грудной клетке.

Вера чиркнула по экрану.

Где-то там грохотала улица.

– Привет. Это я. Ира, – глухо сказал женский голос.

Вера сбросила звонок. Стиснула телефон. Ладонь взмокла. Ноздри с шумом всасывали воздух.

Вера быстро пошла в сторону «Рождения Венеры», теперь оно казалось угрожающим, как занесенная над головой кувалда. Свернула – но не в кабинет, а к себе в гардеробную. Встала на скамейку, убедилась, что звук у телефона отключен. Потом засунула телефон в туфлю с красной подошвой. Туфлю поставила обратно в коробку. Задвинула коробку поглубже.

Спрыгнула с табуретки. Физических усилий это не потребовало, но Вера тяжело дышала.

– Жопа, – сказала Света. Протянула обратно телефон.

– Попонятнее можно? – попросил Петр.

– Жена взяла трубку.

Он забрал телефон.

– О’кей. Позвонишь еще. Надо поговорить с ним самим. Пусть услышит голос, раз на сообщения не отвечает. Голос его точно проймет.

– Зачем мы это делаем? – тихо спросила Света, она переминалась, руки в карманах: ветер продувал тощую курточку.

– Я это делаю, – отрезал Петр. – А ты делаешь, как я скажу. Садись в машину. – Смягчился: – Извини.

Она плюхнулась на сиденье, отмахнулась:

– Ладно. Не принцесса.

– Нет. Ты не принцесса. Ты молодец.

Света посмотрела ему в глаза прямо:

– Это она? Она была с Иркой в кафе?

– Не знаю, – признался он. Но в голосе его уже снова был металл: – Просто делай, как говорю.

Он не сказал: это опасно. Ни к чему. Он не допустит, чтобы это стало опасно – по крайней мере, для кого-либо, кроме него самого.

– Ясно?

Света кивнула, утопив нос в воротнике из «мексиканского тушкана». Петр думал. Вырисовывались новые возможности.

– Может, так даже лучше, что телефон перехватила жена. Я ее знаю. Тут же забегает ногами по потолку, начнет следить за ним, начнет прессовать его со своей стороны. В войне на два фронта Борис скорее допустит ошибку.

– Ты не думаешь, что Ирка позвонит ему сама первой и все раскроется, – вдруг сказала Света. Это был не вопрос. – …Ира больше не позвонит.

– Нет, – честно сказал Петр.

– Ира больше не вернется, – и это не было вопросом.

– Нет, – глухо признал Петр.

– Она… Он… – но выговорить это Света не смогла.

– Да, – сказал Петр, барабаня пальцами по рулю.

Света не шевельнулась.

– У него есть много возможностей сделать так, чтобы ему это сошло с рук, – сказал Петр. – А я хочу, чтобы не сошло.

Света все молчала.

– Да, – наконец выпустила из-за воротника она. – Я тоже хочу.

А потом утопила лицо в капюшоне, вся съежилась и больше не издала ни звука.

Всю дорогу Борис думал только одно: «Если встанем в пробец, если встанем в пробец, если встанем в ебанец, мне пробец». Колено прыгало. Пробок пока не было. По радио протрубили позывные новостей. Слушать опять про отравление Соколова сил не было.

– Леш, выруби! – попросил Борис спину водителя.

Стало тихо. Только шум дорожного движения.

«Ну, ну, ну». Борис одновременно хотел и поторопить Лешу, и попросить, чтобы ехал осторожнее: не дай бог остановит инспектор. Беспокойно поглядывал в окна, как американский фермер, высматривающий в прерии первые признаки торнадо.

Но доехали гладко. Бориса захлестнула паническая радость: чудо! Здание аэропорта казалось дворцом развлекательного парка. Огни его отдавали у Бориса восторженной щекоткой в грудной клетке. Получилось.

Леша, видимо, чувствовал нечто похожее, потому что:

– Вот жить стали! – поделился, открывая дверь. – Докатились в Шарик – как яичко по скатерти.

Борис послал энергетический луч благодарности невидимому московскому мэру – а заодно президенту, который никуда сегодня не отправился, перегородив для своего кортежа половину московских улиц.

Багажа у Бориса не было. Он натянул перчатки. Зашагал к входу, педантично и неторопливо показав себя камерам наблюдения: апорт, товарищ Антонов! Ловите меня в Минске.

Честному человеку нечего скрывать.

Кроме частного самолета, зарегистрированного на компанию на Каймановых островах.

Борис зафыркал, но уже без «и-а!». Он успокоился.

Все шло по плану.

Из автоматических дверей дунуло сухим теплым воздухом. Борис видел за ними фойе, темные гроздья стоявших спиной пассажиров.

Борис ступил внутрь, ощупывая в кармане распечатку билета, книжечку паспорта. Как вдруг – будто в дурном сне, когда все одетые, а ты один голый, – толпа дружно обернулась на него.

– Вот он… Вот он…

Первые ряды понеслись рысцой. «Лавинная атака конницы», – идиотски вспыхнуло в голове. Потом Борис понял, что в руках у них не казацкие пики, а микрофоны. Не чемоданы, а камеры.

Микрофоны немедленно ткнулись к самому его носу. Перед лицом повисла какая-то мохнатая хрень, похожая на шмеля-мутанта, из задницы которого торчала рукоять. В глаза ударили вспышки. От ламп камер моментально заломило виски. Борис заморгал. Неловко поднял козырьком руку в перчатке.

– Вы летите на Северотаежную? Вы приехали в аэропорт, как только узнали?

– Что говорит президент?

– Каков статус катастрофы на текущий момент?

– Сколько погибших? Сколько раненых?

– Вы собираетесь встретиться с семьями шахтеров?

Глаза его, несмотря на световую боль, округлились, как у волка между двумя ослепляющими трубами охотничьих прожекторов. Раскалившийся от паники мозг молниеносно выбрал крохи информации из сошедшей лавины. Разнес, расставил в логическом порядке. Северотаежная была одной из самых больших и самых старых золотодобывающих шахт его компании. Не одна из, нет: самая большая, самая старая. Во всей России. Осознав это, все прочие слова, включая «погибшие», «раненые», «спасатели», «МЧС», «семьи», его пылающий мозг, экономя время, объединил в одно: пиздец.

Борис отнял руку от лба. Постарался глядеть перед собой прямо – перед глазами проплыли фиолетовые и оранжевые пятна, оставленные на сетчатке глаз фотовспышками. Теперь Борис видел стойки авиакомпаний, отдаленные, как тосканские холмы. Еще дальше – уже в другом жизненном измерении – протрусил мимо с озабоченным лицом Федя, через руку его был перекинут одежный чехол (переодеться пилот собирался в туалете), рядом цокала каблуками, на ходу поправляя волосы, сдернутая Федей по тревоге стюардесса в бежевом деловом костюме.

Борис кашлянул в лохматый микрофон:

– Билета у меня нет. Еще. Разумеется. Но да, я приехал сюда, в аэропорт, чтобы вылететь на Северотаежную. Конечно. При первой же возможности.

Первой такой возможностью стал самолет МЧС.

На борту Борис закрыл глаза и подумал: хуже уже не будет.

Мозг больше не пылал. Мысли не скакали, как белка в колесе. Между ушей была приятная немая пустота.

Покой его был глубок, как промерзшее до дна озеро. Ничто не могло его потревожить. Экологическая катастрофа? Исламский терроризм? Стремительное перенаселение Земли? Падение биткоина? Собственная запутанная жизнь? Все глобальные вопросы сняты. Мелкие тоже. Волноваться незачем. Хуже – уже просто некуда. И Борис заснул.