Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Предшествующие главы показали, насколько взаимосвязаны финансовые инструменты и как легко «упаковывать» в разные их виды один и тот же тип риска. При этом грани, разделяющие акции, долговые инструменты и даже валюты, стираются. Соответственно, каждая организация один и тот же вид риска трактует по-своему. Унификация неодинакового понимания и отражения рисков — одна из центральных задач регуляторов, которые пытаются держать эту тенденцию под контролем, внедряя все более жесткие его стандарты, особенно касающиеся правильного отражения экономического риска и риска ликвидности. Как всегда, когда в практику в целом или в определенные процессы привносится что-то новое, в работе регуляторов иногда случаются перегибы, которые еще десятилетие будут оказывать очень существенное влияние на банки. Мы заканчиваем книгу, как и начали, обсуждением концепции риска в несколько отвлеченном, философском плане.
В период, прошедший со времени кризиса 2007–2009 гг., начало закладываться основание для следующей стадии развития мировых финансов. Возможно, в последний раз наша область подвергалась таким изменениям в начале 1970-х гг., во время фактического отказа от привязки доллара к золоту и нефтяного кризиса, а может быть, и еще раньше, в конце Второй мировой войны.
Какие бы события вы ни брали за базу сравнения, динамика последних лет переворачивает наши устоявшиеся представления во всех областях экономики, финансов и банковского дела. Одной из причин, которая стоит за этими изменениями, является трансформация концепции риска, который превращается, условно говоря, из «предпринимательского» в «институциональный».
Если в двух словах, то «предпринимательский риск» принимает человек, который хочет заработать, т.е. это набор реально существующих факторов, из-за которого он может потерять деньги. Под «институциональным риском» понимается совокупность риск-факторов, которые являются таковыми из-за некой методики, предложенной регуляторами.
Помните сцену из фильма «Парк Юрского периода», в которой один из героев выбегает из бункера и обнаруживает начальника охраны с ружьем, направленным на стоящего неподалеку динозавра. На вопрос, почему он не стреляет, охранник отвечает: «Посмотри направо, там другой динозавр… Он на нас охотится». Животный страх такого рода — это физическое ощущение предпринимательского риска.
Заставка фильма «Матрица» с бегущими цифрами представляет собой некий символ «институционального» подхода.
Первый, грубо говоря, разработан для тех, кто хочет заработать в бизнесе, который, как он думает, понимает. А второй вид риска учитывает, что огромная сложность и многофакторность нынешних моделей бизнеса не позволяют современному руководителю в одинаковой степени хорошо знать все области, поэтому в нем путем статистических трансформаций разные бизнесы сводятся в некую единую матрицу, в которой, в рамках довольно жестко прописанной методологии, рассчитаны и отражены риски.
Рассмотрим некоторые философские грани понятия «риск», которые отражаются в этих двух подходах. Первая грань — это сама суть концепции риска. Ф. Найт, один из основателей Чикагской бизнес-школы, считал, что неопределенность бывает двух типов: поддающаяся количественному измерению и неподдающаяся. Предпринимательский риск ближе к понятию неопределенности в целом, а институциональный — к понятию изменяемости, т.е. волатильности. Для расчетов волатильности, а также построения сложнейших моделей, которые эту волатильность переводят в денежное измерение разных типов риска, современные регуляторы банков и сами банки используют специалистов, задействованных в создании космических и ядерных программ. Эти модели отражают сложнейшие типы взаимодействия цен, тенденций и т.д. — в целом тысяч показателей, которые влияют на современный бизнес.
Но, как и любые абстрактные модели, модели рисков нередко излишне отдаляются от реальной жизни. Частенько в процессе оценки вероятности победы того или иного участника поединка матрица может оценить как высокий риск проигрыша борца в поединке с велосипедистом, объясняя это тем, что у спортсменов одинаковые вес, возраст и рост. Отвлеченное от жизни моделирование содержит ошибки в предположениях, на которых основаны эти модели. Из нашумевших ошибок можно привести в пример низкие оценки риска долгов, обеспеченных ипотекой, в преддверии кризиса субпрайма в 2007 г. и долгов правительств Евросоюза в начале греческого долгового кризиса в 2010 г. Эти грубейшие и дорогостоящие ошибки регуляторов оказались хуже всего, что придумали предприниматели в сфере финансов. Однако они вызвали у регулирующих органов желание лучше измерять риски или хотя бы сделать так, чтобы их принимали в меньших объемах.
Второй гранью концепции риска служит большая разница в уровне сложности абсолютного и относительного рисков потерь, о чем мы немного говорили в предыдущей главе. Начиная новый бизнес, вы понимаете, что можете потерять все деньги. Но, предположим, вы вкладываете средства в уже сложившийся бизнес и после анализа его прошлых доходов понимаете, что, скорее всего, ваши потери ограничены 10% или, в худшем случае, 25%. Если ситуация будет не волатильная, вы потеряете 10%, а если очень волатильная — 25%. Фактически вы думаете в терминах того, что в статистике называется «стандартными отклонениями», а в финансах — «волатильностью». Волатильность — это стандартное отклонение изменений цен за близстоящие периоды. В финансах волатильность служит мерой измерения риска. Условно говоря, в нашем примере при 10%-ной волатильности вы можете потерять гораздо меньше, чем на такой же позиции при 25%-ной волатильности. Но какую методологию специалист по управлению рисками изберет, чтобы достичь оценки 10% или 25%?
Как известно, для многих относительных показателей трудно найти «наиболее справедливый способ» их измерения. Эта проблема существует и для определения волатильности. Например, в первый день рынок открылся по $10, поднялся до $20, упал до $5 и закрылся по $10. На следующий день он открылся по $11, поднялся до $18, упал до $7 и закрылся по $14. Измеряя волатильность, вы можете использовать разницу между ценами открытия или ценами закрытия, или оценить ее по изменениям максимальных или минимальных значений. У вас получится разная оценка волатильности, а следовательно, разная оценка риска в денежном выражении. Ситуация усугубляется тем, что модели риск-менджмента используют и исторические данные волатильности, и прогнозы этих показателей. И то и другое разные банки и регуляторы в какой-то мере могут выбирать по своему усмотрению. Поэтому, когда вы сравниваете «аппетит к риску» разных банков исходя из заявлений в отчетности о размере максимально возможных потерь, в статистически значимом диапазоне изменений вы сравниваете не до конца сопоставимые величины.
Третьей философской гранью концепции риска является вопрос, из суммы каких факторов при институциональном подходе складывается «максимальный убыток», который теперь также стал контрольным показателем в дополнение к VaR. Чтобы проиллюстрировать ситуацию, проведем параллель с ГИБДД. Например, стоит ли этому ведомству устанавливать на сибирской дороге знак «Осторожно, мамонты!» исходя из того, что они здесь когда-то жили, или все-таки нужно фокусировать водителей на более вероятных рисках? По аналогии в финансах вопрос можно поставить так: как лучше оценивать возможность потерь — на основе сценария 2008 г., или недавних прецедентов, или суммы худших прецедентов за последние 50 лет? Оказывается, в матричном мире, созданном соглашениями «Базель 2.5» и «Базель III», рассчитываются оба показателя: потери исходя из сценария 2008 г. и потери исходя из недавних прецедентов, а потом они суммируются. Таким образом, оценка риска на основе недавних прецедентов почти утраивается. Вдумайтесь: для того чтобы оценить риск, регуляторы теперь рекомендуют использовать худший из исторических сценариев (осень 2008 г.), повторение которого сами специалисты в статистике считают возможными раз в 1000 лет. Как вы думаете, строил ли бы сегодня дядя Ваня ларек, если бы ожидал нашествия Чингисхана? Может, все-таки и знак с мамонтом установить?
И это не все идеи, лежащие в основе институционального подхода к риску. Теперь все риски каждой операции описываются, складываются, и хотя корреляции между ними часто вычитаются, выглядит это так, как если бы при страховании автомобиля требовали страховать сам автомобиль, а также каждую его деталь. В итоге оказывается, что лучше пользоваться автобусом.
Можно провести аналогию банка с самолетом: и тут и там правительства контролируют безопасность. Авиастроители должны платить за меры безопасности для будущих пассажиров, а банки — отчислять средства в Агентство по страхованию вкладов. Но авиастроители не откладывают огромную долю своего капитала, чтобы застраховать правительства от последствий своего банкротства. Сегодня посредством расчетов на базе «институционального» подхода к риску банки фактически снижают свою эффективность во имя сохранности средств налогоплательщиков. Таким образом, одной из задач методики расчетов риска является защита общества от дорогостоящих дефолтов в банковской сфере. В отличие от норм безопасности в строительстве или в других сферах, нормы риска в финансах, индустрии, связанной абсолютно со всеми сторонами экономической деятельности, будут автоматически распространяться на всю экономику и сдерживать ее развитие.
Проблемы, описанные выше, могут возникать во всех областях, но когда дядя Ваня покупает ларек, он не претендует на спасение общества от собственной несостоятельности. А вот профессор Иван Иванович, разглядывая ларек из своего кабинета через призму греческих букв, принятых в математике, претендует на роль защитника отечества.
Пока мы рассматривали риск на примере рыночных рынков. Однако эти философские проблемы присутствуют и при оценке кредитного риска, когда кредитные рейтинги предоставляют сообществу некое количественное измерение риска, дефолта или потерь. Мы обсуждали, что методика кредитных рейтингов агентства Moody’s построена на оценке потерь по кредитам в случае дефолта (Loss Given Default — LGD), в то время как оценка агентств Standard & Poor’s и Fitch построена на оценке вероятности дефолта (Probability of Default — PD). Первый подход кажется больше соответствующим «предпринимательскому» риску, а второй — «институциональному». Но и здесь достаточно условностей. Один человек готов держать убыточную инвестицию год, а потом продать ее, фиксируя большие потери, а другой держал бы ее два года, и потери были бы меньше. Иначе говоря, идеального подхода к рейтингу в явном виде не наблюдается. При кажущейся разнице между двумя подходами все три агентства приходят к почти одинаковым рейтингам, что не совсем логично.
Ввиду этого за основу оценки кредитного риска, заложенного в соглашении «Базель II», решили принимать вероятность дефолта. Представьте себе ситуацию, когда заемщик имеет дело с крупным российским государственным банком или с его небольшим конкурентом. Разве в ситуации дефолта заемщика у банков одинаковые шансы востребовать заем? Конечно, крупный банк с хорошо налаженной юридической службой имеет гораздо лучшие шансы. Поэтому при одинаковой оценке вероятности дефолта оценки их убытка будут разными. Такой анализ ближе к «предпринимательскому» подходу, который в большей степени отражает такие качественные факторы, как выражение глаз должника. Ибо все давно поняли, что получить деньги с нежелающего платить — дело непростое. Отражаются ли эти качественные моменты в рейтингах? Ответ — до какой-то степени, поскольку при встрече с эмитентами кредитные аналитики оценивают их общий настрой. Проблема в том, что заезжий молодой технократ из агентства определяет состояние клиента на основе собственного жизненного опыта и через рейтинг передает свое ви́дение ключевой составляющей риска всем остальным. Прочтение отчетности этим технократом становится золотым стандартом. Другими словами, как и в случае рыночного риска, чья-то версия «здравого смысла» официально признается всем сообществом.
Оценки риска посредством резервирования отражаются в учете. И можно проверить, правильно ли резервы отражали потенциал потерь, хотя и здесь все зависит от периода анализа.
* * *
Итак, современный «предпринимательский» и традиционный «институциональный» подходы к риску все больше разнятся. На смену ощущению животного страха приходит страсть к интеллектуальному поиску и кем-то установленным стандартам. Оба подхода предполагают ошибки и просчеты, но при первом сохраняется бо́льшая возможность развития, а при втором она сокращается. «Институциональный» подход удивительно противоречит жизненному опыту каждого, кто пробовал вбить в стену гвоздь с помощью электронного мультифункционального многопроводного устройства. После изучения инструкции у него возникало состояние страха, что он еще что-то не понял, не оптимизировал, и лучше пока подождать и подумать. Молотком, наверное, этот человек вбил бы гвоздь не идеально, но шанс что-то сделать все-таки бы оставался.
При этом «институциональный» подход дает много полезных инструментов, заставляет реально задуматься о всевозможных рисках и привлекает внимание руководителя к критически важным изменениям. Но, придавая равное значение наиболее вероятным и маловероятным событиям, такой подход как бы исходит из неспособности предпринимателей и регуляторов предсказать кризисы, а потому фактически в любое время ведение бизнеса основывается на кризисном сценарии. Предприниматели не выживают, если находятся в постоянном ожидании кризиса. Через несколько лет мы подведем итоги использования этого подхода и поймем, насколько он хорош для финансовых институтов.
Обратим внимание, что на Западе весь процесс переоценки подхода к рискам происходит на фоне превалирования сложных финансовых инструментов, которые в России почти не используются. Поэтому внедрение норм без оглядки на их полезность, скорее всего, мало чем поможет именно России (во всяком случае, пока эти инструменты не станут играть в РФ значимую роль), но наложит на общество колоссальный скрытый налог в виде снижения эффективности сферы финансов.
Войти с помощью соц. сетей: