Глава 24

В субботу утром мы погрузились в вертолет и вылетели из Куантико в аэропорт, а там пересели на принадлежащий ФБР небольшой реактивный самолет, который должен был доставить нас в Колорадо. Туда, где погиб мой брат.

Кроме меня, Бэкуса и Уоллинг, в Колорадо летел еще один человек из тех, кого я видел на вчерашнем совещании, – некий Джеймс Томпсон, специалист по судебной медицине.

Под курткой у меня была надета светло-голубая рубашка с эмблемой ФБР на левом нагрудном кармане. Ее принесла мне Рейчел; ранним утром она постучалась в дверь моей комнаты и, мило улыбаясь, протянула небольшой сверток. Со стороны Федерального бюро это было очень любезно, и все же я никак не мог дождаться, когда наконец-то попаду в Денвер и смогу переодеться в собственную чистую одежду. Но отказываться я не стал: не оставаться же в несвежей рубашке, которую я носил вот уже два дня подряд.

В самой поездке ничего интересного не было, и я спокойно сидел в задней части самолета, через три ряда от Бэкуса и Уоллинг. Между ними и мной расположился Томпсон со своим чемоданчиком. Заняться было абсолютно нечем, и я коротал время за чтением биографического очерка Эдгара Аллана По, время от времени делая заметки и внося их прямо в свой компьютер.

Примерно на половине пути Рейчел поднялась с кресла с явным намерением нанести мне визит. Она была одета по-дорожному – в джинсы, зеленую рубашку из тонкого вельвета и высокие черные ботинки на шнуровке. Усаживаясь на сиденье рядом со мной, она машинально заправила волосы за ухо, и я получил возможность внимательно рассмотреть ее выразительное лицо. Рейчел была очень красива, и я подумал, что за последние сутки мое отношение к ней претерпело существенные изменения, пройдя путь от ненависти до вожделения.

– О чем ты думаешь, сидя здесь в одиночестве? – спросила она.

– Да, в общем-то, ни о чем. Наверное, о брате. Если мы поймаем этого преступника, я узнаю, как все произошло… Откровенно говоря, мне до сих пор трудно поверить в его смерть.

– Вы были близки с ним?

– Бо́льшую часть жизни – да, – не раздумывая, ответил я. – Но только не в последние несколько месяцев. Подобное, впрочем, случалось и раньше: периодически мы охладевали друг к другу, и нас буквально физически начинало тошнить при каждой встрече.

– Он был старше или моложе?

– Старше.

– Намного?

– На три минуты. Мы были близнецами.

– Я этого не знала.

Рейчел нахмурилась, очевидно решив, что обстоятельство, которое она только что выяснила, делало мою потерю еще более тяжелой. Заметив это, я согласно кивнул. Возможно, так оно и было в действительности.

– В рапорте про это ничего не написано, – сказала она наконец.

– Наверное, те, кто его составлял, сочли эту деталь несущественной.

– Зато теперь мне стало понятнее, почему ты… Кстати, проблема взаимоотношений между близнецами очень любопытна и всегда меня интересовала.

– Если ты имеешь в виду, что в момент смерти Шона я получил от него телепатическое послание или мне было некое зловещее знамение, то вынужден разочаровать тебя: ничего сверхъестественного не было. Ни в тот день, ни раньше с нами ничего подобного не происходило. А если и случалось, то я этого не замечал. Да и Шон тоже ни о чем таком сроду не упоминал.

Рейчел кивнула, и я, отвернувшись, некоторое время глядел за окно. Мне было хорошо с ней – хорошо, несмотря на то что наше знакомство, состоявшееся днем раньше, даже с натяжкой нельзя было назвать приятным. Впрочем, мне начинало казаться, что Рейчел Уоллинг могла расположить к себе кого угодно, даже своего злейшего врага, настолько она была обаятельной.

Потом я попытался задавать Рейчел вопросы о ней самой. Отвечая, она мельком упомянула про неудачное замужество, о чем мне уже было известно от Уоррена, но никаких подробностей о ее бывшем супруге я так и не узнал. Оказалось также, что Рейчел окончила психологический факультет Джорджтаунского университета и что приглашение поступить на работу в ФБР она получила, будучи студенткой последнего курса. Карьеру начинала простым агентом в нью-йоркском филиале Федерального бюро, одновременно учась на вечернем отделении юрфака Колумбийского университета. Диплом юриста значительно ускорил восхождение по служебной лестнице, а назначение в отдел психологического моделирования стало, как она сама выразилась, долгожданной наградой за все труды.

– Родители наверняка тобою гордятся, – заметил я.

Рейчел в ответ лишь отрицательно покачала головой.

– Нет? Но почему?

– Мать оставила семью, когда я была еще маленькой. Я не видела ее вот уже бог знает сколько времени. О моих достижениях ей ничего не известно.

– А отец?

– Папа умер, когда я была совсем юной.

Я понял, что мне удалось вырваться за рамки формального разговора, который позволяет собеседникам узнать друг о друге лишь необходимый минимум совершенно бесполезной информации, и журналистский инстинкт подталкивал меня задать еще какой-нибудь совершенно неожиданный вопрос, к которому Рейчел оказалась бы не готова. К тому же я видел, что ей хочется сказать больше, но она промолчит, если ее не спросить.

– Как это случилось?

– Мы жили в Балтиморе, и отец работал полицейским. Потом он застрелился.

– О господи! Прости, Рейчел, я не должен был…

– Да нет, ничего… Я сама хотела, чтобы ты знал правду. Мне кажется, что это непосредственно связано с тем, кем я стала и чем занимаюсь теперь. На меня эта трагедия очень сильно повлияла, так что я, в общем-то, понимаю твои чувства. Мы с тобой товарищи по несчастью, и, кстати, как раз собиралась тебе сказать: если вчера я вела себя слишком… жестко, то извини.

– Пусть это тебя не беспокоит, я все понимаю.

– Спасибо.

Мы оба замолчали, но я чувствовал, что наш разговор еще не закончен.

– А исследование самоубийств в фонде – это не…

– Да, я затеяла его именно по известной тебе причине.

И снова наступила тишина, но она не разделяла нас, а странным образом сближала. Во всяком случае, я не испытывал ни малейшей неловкости. И Рейчел, по-моему, тоже. В конце концов она встала и, ненадолго скрывшись за перегородкой в хвостовом отсеке, принесла бутылку минералки, разлила ее по стаканчикам и угостила всех. Когда Бэкус перестал острить по поводу того, не переквалифицироваться ли ей в стюардессы, Рейчел снова вернулась ко мне и опустилась на прежнее место. Возобновляя наш разговор, я попытался отвлечь ее от воспоминаний об отце.

– Ты не жалеешь, что не стала практикующим психоаналитиком? – спросил я для начала.

– Ни капельки. То, чем я занимаюсь сейчас, оказалось намного интереснее. И я уже приобрела огромный опыт, видела столько социопатов, что обычным врачам даже и не снилось.

– Надо же, а ведь ты, наверное, общаешься в основном с коллегами из ФБР, – рискнул сострить я.

Рейчел в ответ весело рассмеялась:

– Ох, Джек, среди них и впрямь иной раз такие кадры попадаются!..

Возможно, меня сбивало с толку то обстоятельство, что Рейчел была женщиной, однако мне казалось, что она существенно отличается от всех фэбээровцев, которых я знал и с которыми имел сомнительное счастье общаться за годы своей репортерской деятельности. Ее суждения не отличались бескомпромиссностью и отсутствием полутонов, она больше слушала, чем говорила сама, была более склонна к размышлениям и аналитике, нежели к немедленным решительным действиям. Мне уже начинало казаться, что я могу, не опасаясь последствий, выложить ей все, о чем бы ни думал.

– Возьмем, к примеру, Торсона, – продолжил я развивать тему. – У меня сложилось впечатление, что крыша у этого парня слегка съехала.

– Пожалуй, – неуверенно отозвалась Рейчел. На ее губах проступила неловкая улыбка.

– Отчего он так себя ведет?

– Он злится.

– На что?

– На многое. Горди повсюду таскает за собой огромный груз неудач и разочарований. В его багаже много всего, в том числе и я. Это он был моим мужем.

Положа руку на сердце, я не особенно удивился. Напряженность в их отношениях я подметил и раньше, а теперь все стало на свои места. Да и мое собственное впечатление от знакомства с Торсоном было не из лучших. Неудивительно, что Рейчел, побывав замужем за этим типом, слегка разочаровалась в сильной половине человечества: он словно бы сошел с плаката ассоциации феминисток с надписью «Все мужики – сволочи».

– Извини, что упомянул о нем, – сказал я. – Мне следовало быть повнимательнее.

Рейчел очаровательно улыбнулась:

– Ничего страшного. Гордон производит неприятное впечатление на многих людей.

– Должно быть, тебе нелегко работать вместе с ним после развода. Как получилось, что вы оба оказались в одном и том же подразделении?

– Строго говоря, мы в разных службах: я – в отделе психологического моделирования, а он – в отделе по расследованию чрезвычайных происшествий. Нам приходится работать вместе только тогда, когда возникает ситуация, подобная нынешней. Впрочем, до того, как пожениться, мы даже были напарниками, да и потом провели много времени в совместных командировках по стране. Ну а в конце концов… разбежались.

Она отпила воды, и я решил пока не задавать новых вопросов, тем более что ничего путного мне в голову не приходило. Я молчал, но, к счастью, Рейчел уже не было необходимости подталкивать.

– После официального развода Гордон просто перешел в соседний отдел, но перевестись в другое место, куда-нибудь подальше от меня, не захотел. С тех пор мы время от времени сталкиваемся с ним то в кафетерии, то во время таких вот операций.

– Почему бы тебе самой не сменить место службы? – осведомился я.

– Потому что, как я уже сказала, это назначение стало для меня наградой за все труды. С какой стати мне вдруг отправляться куда-то на периферию? Торсон тоже не желает переводиться. Наверное, по той же самой причине, хотя, возможно, ему просто очень хочется мне досадить. Боб как-то раз беседовал с нами обоими на эту тему и намекнул, что кому-то одному следует уступить и уехать, но тем все и закончилось. Гордона не трогают, потому что он ветеран, работает в Куантико со дня основания центра. Со мной Боб тоже не связывается, поскольку знает, что в случае чего я мигом покажу им, где раки зимуют.

– Каким, интересно, образом?

– Ну, поскольку я одна из трех женщин, которые здесь работают, то могу заявить, что имеет место дискриминация по половому признаку. И даже обратиться с этим в газету. Наш центр – это гордость всего Федерального бюро; когда мы приходим на помощь полиции, нас считают героями, чуть ли не богами, и пресса носится с каждым таким случаем как с писаной торбой. ФБР не захочет испортить нашу – и свою – репутацию, и потому мы с Гордоном продолжаем показывать друг другу кукиш через стол.

Самолет пошел на снижение. Я выглянул в иллюминатор и увидел на далеком западном горизонте знакомые очертания Скалистых гор. Мы были почти у цели.

– А тебе, случаем, не приходилось допрашивать знаменитых серийных убийц вроде Теда Банди или Чарльза Мэнсона? – поинтересовался я.

Когда-то – уже не помню, когда и где именно, – я читал об этом любопытном эксперименте ФБР. Федералы собирались побеседовать со всеми находящимися в тюрьмах страны широко известными маньяками – насильниками и убийцами, а затем объединить и систематизировать всю полученную информацию, чтобы впоследствии на ее основе можно было составлять правдоподобные психологические профили пока еще не пойманных преступников. Проект растянулся на несколько лет, и даже рассказывали, что кое-кто из агентов, работавших с этими психами, и сам повредился в уме.

– Да, представь себе, мы все в этом участвовали, – ответила Рейчел. – Я, Гордон, Боб. – Ох и пришлось нам тогда поездить. Чарли Мэнсон до сих пор пишет мне письма – я получаю их каждый год, как правило, перед Рождеством. Ты, наверное, слышал, что именно он пользовался особенно сильным влиянием на женщин, которые беспрекословно выполняли все его приказы. Так что, если бы он вознамерился найти сочувствующих среди сотрудников ФБР, то, думаю, было бы логично начать с меня.

Ход рассуждений Рейчел был мне понятен, и я одобрительно кивнул.

– Что касается насильников, – продолжала она, – то у них и убийц почти одинаковая патология. Хочешь верь, хочешь нет, но среди них было даже несколько человек вполне приятных на вид. Стоило мне, однако, войти в комнату для интервью, и я сразу чувствовала, как просыпается их сексуальный интерес. Они оценивали мои силы и прикидывали, сколько у них времени. Даже в тюрьме эти люди думали только об одном: успеют ли они овладеть мной, прежде чем ворвется охрана. Их болезнь бросалась в глаза, Джек. Они уже не могли мыслить иначе и опасались лишь надзирателей, которые поспешат мне на помощь. И никому из них даже не приходило в голову, что я сама сумею за себя постоять. На женщину они могут смотреть только как на добычу. Или на жертву.

– Ты хочешь сказать, что встречалась с ними один на один, без всякой перегородки?

– Да, это ведь не были официальные допросы. Мы разговаривали в комнатах, которые предназначены для адвокатов. Никаких наручников или решеток, только «дупло». Согласно инструкции…

– Что такое «дупло»?

– Это окошко, через которое надзиратель – «дятел», как их там называют, – может следить за тем, что происходит в помещении. Так вот, согласно инструкции, полагается, чтобы в собеседовании участвовали двое агентов, однако тех, кто нас интересовал, было слишком много, и мы действовали в одиночку. То есть в тюрьму-то мы приезжали все вместе, но потом разделялись, и каждый работал с кем-то одним, потому что так было быстрее. Разумеется, надзиратель всегда стоял наготове за дверью, но я до сих пор помню, как при виде некоторых типов меня просто в дрожь бросало. Я чувствовала себя так, словно осталась с насильником наедине, и не смела даже повернуть голову и удостовериться, что охранник смотрит в окошко. Потому что, если бы я вдруг увидела, что «дятел» не смотрит, преступник сразу бы понял это по моему лицу, и тогда…

– Черт!

– Разумеется, если предстояло собеседование с особо опасными преступниками, меня обязательно сопровождали Гордон, Боб или еще кто-то, однако это бывало не так уж часто.

Я подумал, что года подобных интервью вполне достаточно, чтобы самому заполучить какое-нибудь психическое расстройство или как минимум обзавестись тем психологическим багажом, о котором Рейчел упоминала применительно к Торсону.

– Вы одевались одинаково? – неожиданно спросила она.

– Кто?

– Ты и твой брат, – пояснила Рейчел. – Некоторые близнецы специально подчеркивают свое сходство одинаковой одеждой.

– Ах вот ты о чем… Нет. Слава богу – нет. Да и родители тоже на этом не настаивали.

– В таком случае кто у вас в семье был паршивой овечкой? Ты или Шон?

– Разумеется, я. Шон был святым, а я – грешником.

– И какие же грехи ты совершил?

Я посмотрел на нее:

– Грехов слишком много, чтобы я взялся перечислять их сейчас.

– Вот как? Тогда сформулирую иначе: что же святого было в твоем брате?

Улыбка сползла с моего лица при мысли о том, что́ я должен был ей ответить. Это воспоминание я уже много лет пытался стереть из памяти, но не мог.

И тут мне повезло: как раз в этот момент наш самолет неожиданно лег на крыло, потом выровнялся и снова начал набирать высоту. Рейчел немедленно забыла о своем вопросе и выглянула в проход между креслами. По проходу, неуклюже перебирая руками подголовники кресел, двигался в нашу сторону от кабины пилота Бэкус. По пути он сделал знак Томпсону, и они подошли к нам уже вдвоем.

– Что случилось? – спросила Рейчел.

– Поворачиваем, – объяснил Боб. – Я только что получил сообщение из Куантико: наше отделение в Финиксе откликнулось на тревожное предупреждение. Неделю назад там был обнаружен труп одного полицейского из отдела по расследованию убийств. Дело квалифицировали как суицид, однако уже с самого начала там выплыли кое-какие подробности, которые не укладывались в общую схему. Теперь, в свете известных обстоятельств, следствие переориентировано на убийство. Наш Ворон, похоже, допустил ошибку.

– Летим в Финикс?

– Да, это самый свежий след. – Бэкус посмотрел на часы. – Надо поторопиться – через четыре часа тело предадут земле, а мне хотелось бы предварительно на него взглянуть.