Глава 16

Все тринадцать папок были довольно тонкими, но каждая из них содержала разработанный ФБР и фондом протокол-вопросник на пяти страницах, а также несколько дополнительных листов с заметками о характере работы погибшего и свидетельскими показаниями его коллег.

Большинство дел оказались примерно одинаковыми. Профессиональные стрессы, злоупотребление алкоголем, проблемы в семье, подавленное состояние – таковы были стандартные составляющие болезни, которую я впредь решил называть «полицейской депрессией». Основным симптомом ее являлась подавленность, которая – в той или иной степени – встречалась во всех случаях, поражая копов изнутри. Между тем только в полудюжине досье я обнаружил упоминание о том, что непосредственно перед смертью погибший работал над каким-то определенным делом, которое либо упорно не поддавалось разгадке, либо было только недавно ему поручено.

Быстро прочтя заключения, я, в силу разных причин, казавшихся мне достаточно вескими, что называется, с ходу забраковал несколько кандидатур: начал со случая, когда свидетелями смерти оказались несколько человек, и закончил самоубийством при таких обстоятельствах, когда замаскировать убийство под суицид просто не представлялось возможным.

В результате у меня на руках осталось восемь дел, сортировать которые было уже несколько труднее. На первый взгляд – если судить по краткому резюме в конце каждой папки – все они подходили под мою схему. Везде упоминалось о конкретном расследовании, которое тяготило самоубийцу, а кроме этой зацепки да еще стихов По, у меня не было ничего, что помогло бы распознать искомые инциденты. Вынужденный довольствоваться этими двумя критериями, я принялся за работу, надеясь, что мне все же удастся выяснить, какие из этих восьми случаев суицида могут в действительности оказаться тщательно замаскированными убийствами.

Сосредоточив свое внимание на предсмертных записках, я отсеял еще два эпизода: оба самоубийцы в своем последнем письме обращались к близким (один – к матери, а другой – к жене), прося понять и простить их. В этих посланиях не было ни единой строчки, которая напоминала бы цитату из литературного произведения. Отложив в сторону эти две папки, я остался с шестью делами.

В первом же из них я обнаружил записку, состоявшую – так же, как и в случае Брукса и моего брата – всего из одной строчки:

Меня словно бы током ударило. Я схватил записную книжку и открыл ее на той странице, куда под диктовку Лори Прайн выписал отрывок из «Страны снов» Эдгара По:

У меня внутри все похолодело. Мой брат и некий Моррис Котит, детектив из Альбукерке, предположительно покончивший с собой выстрелами в грудь и в висок, в своих предсмертных записках цитировали одно и то же стихотворение одного и того же автора. Это не могло быть простым совпадением.

Однако ощущение триумфа и восторга быстро сменилось ослепляющей, лютой яростью. Я ненавидел убийцу, который прикончил Шона и всех остальных. Я ненавидел полицейских за то, что они сразу не поняли правду. Моментально вспомнилось, как отреагировал Векслер, когда мне удалось убедить его в своей правоте. «Какой-то вшивый репортеришка…» – так, кажется, он сказал. Да, для копов я был всего лишь репортеришкой, жнецом на ниве новостей, шакалом из шакалов, и вот я сделал за полицейских их работу. И все же мой гнев питала главным образом ненависть к подонку, который все это инсценировал и о котором я почти ничего не знал. Выражаясь его же собственным языком, я преследовал Эйдолона – морок, бесплотный призрак, который тает в воздухе, не оставляя следов.

Мне потребовался час, чтобы просмотреть оставшиеся пять дел. Из них я отверг два: в одном случае самоубийство произошло в тот же день, когда в Чикаго погиб Брукс, и я посчитал маловероятным, что два преступления, требовавшие, по всей видимости, тщательной подготовки, могли быть совершены одновременно.

Второе самоубийство, в общем-то, подходило под те критерии отбора, которые я для себя определил. Детектив с острова Лонг-Айленд, штат Нью-Йорк, никак не мог довести до конца дело о похищении и зверском убийстве девочки и, по свидетельству коллег, находился в весьма подавленном состоянии. Хотя он не оставил никакой прощальной записки, я поначалу решил, что этому инциденту стоит уделить внимание, и, лишь дочитав до конца, узнал, что копу, оказывается, все-таки удалось раскрыть преступление и даже произвести арест подозреваемого. Данный случай, таким образом, совершенно мне не подходил, не вписываясь, в частности, в выдвинутую Ларри Вашингтоном и выглядевшую наиболее вероятной теорию, согласно которой первое убийство и убийство копа совершал один и тот же человек.

Итак, помимо дела Морриса Котита, мое внимание также привлекли еще три случая.

Гарланд Петри, детектив из Далласа, покончил с собой двумя выстрелами – в грудь и в лицо. Его предсмертная записка гласила: «Прискорбно, я знаю, лишился я сил…»

Конечно, я не был знаком с погибшим, но мне никогда еще не приходилось слышать, чтобы коп употреблял в своей речи слово «прискорбно». Кроме того, в этой строке мне почудилась какая-то претензия на литературность, и я решил, что это дело мне подходит. Было маловероятно, чтобы полицейский, задумавший самоубийство, оставил такое послание.

Второе досье – заведенное раньше всех прочих, три года назад – касалось некоего Клиффорда Белтрана, детектива из департамента шерифа в округе Сарасота, что во Флориде. Он тоже оставил после себя одну-единственную строку – «Да примет Господь мою грешную душу». Этот набор слов тоже показался мне подозрительным; хотя в нем на первый взгляд не было ничего странного, однако, согласитесь, в устах копа подобная фраза звучала весьма необычно. Любого копа, вне зависимости от образования и жизненного опыта. И я, поколебавшись, добавил Белтрана в свой список.

И наконец, третий случай – дело о самоубийстве Джона Пола Маккаферти, детектива, работавшего в полиции Балтимора, я включил в список, несмотря на то что он вообще не оставил никакой записки. Зато во всем остальном обстоятельства его смерти как две капли воды походили на обстоятельства гибели Джона Брукса. Маккаферти также сделал первый выстрел в пол и только потом засунул ствол оружия в рот. Лоренс Вашингтон считал, что таким способом убийца добивался того, чтобы на руках погибшего остались следы пороха.

Итак, четыре подозрительных случая. Я долго изучал эти дела, просматривал свои заметки и только потом достал из дорожной сумки том с произведениями Эдгара По, который купил в Боулдере.

Это был настоящий «кирпич», в котором издатель, должно быть, собрал все, что вышло из-под пера знаменитого писателя. Заглянув в оглавление, я обнаружил, что одна только поэзия занимает в книге семьдесят шесть страниц. Это означало, что спать я лягу еще не скоро, однако ничто было не в силах ослабить мою решимость. Я только сделал кое-какие приготовления, а именно заказал коридорному термос кофе на восемь чашек и попросил принести несколько таблеток аспирина, чтобы сражаться с головной болью, которая – предвидеть это было нетрудно – набросится на меня ближе к утру, вследствие кофеиновой атаки на мои бедные мозги.

Итак, запасшись всем необходимым, я начал читать.

Я никогда не принадлежал к людям, которые страшатся одиночества и темноты. Вот уже больше десятка лет я жил один-одинешенек, был сам себе хозяин, а в поисках подходящих тем для репортажей мне приходилось ночевать в лесу и в национальных парках, бродить по пожарищам и развалинам домов. Мне доводилось сиживать в машинах на темных улицах, то наблюдая за политиками или гангстерами, то встречаясь с особенно пугливым и осторожным осведомителем. Скажу без ложной скромности: ваш покорный слуга не трус. И все же, вынужден признаться, стихотворения Эдгара По не раз заставляли меня вздрогнуть и почувствовать, как по спине бегут ледяные мурашки. Уж не знаю, в чем тут причина: в том, что я очутился в чужом городе, в номере незнакомой гостиницы, или же в том, что вокруг были разбросаны листы бумаги, где говорилось о смертях и убийствах; а может быть, всему виной – странное ощущение, которое вдруг накатывало на меня: казалось, будто бы Шон, мой покойный брат, стоит у меня за спиной. Я не мог читать эти стихи спокойно еще и потому, что знал, как и для чего были использованы заимствованные из них строки. Так или иначе, ритмичные стансы и мрачные баллады По нагнали на меня такого страху, что я никак не мог от него избавиться, хотя и включил телевизор, дабы создать шумовой фон и отвлечься от мрачных мыслей.

Лежа на кровати и подложив подушки под спину, я зажег яркие светильники по обеим сторонам от изголовья, и все же резкий смех, раздавшийся в гостиничном коридоре, заставил меня подпрыгнуть. Но стоило только мне успокоиться и, погрузившись в уютную мягкость подушек, продолжить чтение (я как раз открыл стихотворение под названием «Загадка»), как вдруг раздался резкий, требовательный телефонный звонок, нисколько не похожий на мягкое курлыканье аппарата, стоявшего у меня дома, и я снова вскочил. Часы показывали половину первого ночи, и я решил, что это звонит Грег Гленн, так как у нас в Денвере еще только-только пробило половину одиннадцатого.

Уже протянув руку к телефонной трубке, я сообразил, что это никак не может быть Грег. Главный редактор был не в курсе, где я остановился.

Звонил Майкл Уоррен.

– Я знал, что ты не спишь, – заявил он, – и мне захотелось спросить, как идут дела. Нашел что-нибудь интересное?

И снова я почувствовал легкое беспокойство – уж слишком много вопросов он задавал и слишком близко к сердцу принимал мою статью. Никто из осведомителей, снабжавших меня информацией, не стал бы так себя вести. С другой стороны, учитывая, чем Майк рисковал ради меня, просто так взять и отделаться от него мне не позволяла совесть.

– Только недавно закончил читать дела, – сообщил я. – А сейчас сижу и перелистываю Эдгара Аллана По. Запугал себя до чертиков, и конца этому не видно…

Уоррен вежливо засмеялся.

– А есть у него что-нибудь подходящее… для наших самоубийств?

Только тут я начал кое-что понимать.

– Послушай, Майк, откуда ты звонишь?

– Из дома, а что?

– Но ты, кажется, говорил, что живешь в Мэриленде?

– Да, верно. Ну и что ж тут такого?

– Это междугородний звонок. Его впишут в счет телефонной компании. Ты не подумал об этом?

Я ни на грош не верил, что Майк может до такой степени забыть об осторожности, особенно в свете его собственных рассказов о ФБР и агенте Уоллинг.

– О, черт!.. – выругался он. – Я… Хотя мне кажется, этого можно не бояться. Вряд ли кто-нибудь станет интересоваться, с кем и когда именно я беседовал. Мы же не на оборонные секреты покушались, чтобы кто-то стал поднимать шум.

– Ну не знаю. В конце концов, тебе виднее.

– Не заморачивайся этим, Джек, лучше расскажи, что тебе уже удалось накопать.

– Я же говорю, что пока еще работаю. Есть тут пара человек, которые, похоже, подходят. Точнее, даже не пара, а чуть больше.

– Ну что же, я рад, что мы рисковали не зря.

Я кивнул и только потом сообразил, что Уоррен не может меня видеть.

– В общем, спасибо тебе, Майк. А сейчас я, пожалуй, вернусь к документам. Уже поздно, а я хотел бы поскорее закончить.

– Ладно, иди трудись. Может быть, завтра, если у тебя будет возможность, ты позвонишь и расскажешь, как дела?

– Не знаю… Лично мне эта идея не очень нравится. Мне кажется, Майк, нам нужно вести себя тише воды ниже травы.

– Ну как хочешь. В конце концов, так или иначе, я прочту обо всем этом в газете. Ты уже договорился со своим главным, чтобы зарезервировали первую полосу? Небось он тебе уже телефон оборвал?

– Нет, он не имеет привычки стоять над душой.

– Повезло тебе с редактором. Ну ладно, работай. И счастливой охоты.

Вскоре я снова погрузился в темные пучины поэзии По, который, хотя и был мертв вот уже сто пятьдесят лет, однако умудрялся даже из могилы наводить на меня самый настоящий ужас. Эдгар По был мастером настроения и ритма. Настроение его неизменно оказывалось мрачным, а ритм – завораживающим, исступленным. Некоторое время спустя я поймал себя на том, что примеряю к себе его полные безнадежности и отчаяния строки. «В печали до срока я жил одиноко, и дух мой блуждал меж теней» . Слова поэта резали душу, как бритва, и казалось, что это было написано обо мне.

Я читал дальше, и печаль По охватывала меня все сильнее и сильнее. Особенно остро я ощутил ее, когда дошел до стихотворения «Озеро».

Гений поэта очень точно подметил и передал мои собственные страхи и мучительные воспоминания. Протянув свою ледяную руку через полтора столетия, По положил мне ее на грудь, и я корчился от боли, которую причиняла мне моя собственная память.

Я закончил читать в начале четвертого утра. Мне удалось найти только одно совпадение: строка «Прискорбно, я знаю, лишился я сил…», которую следствие приписывало далласскому детективу Гарланду Петри, на самом деле была позаимствована из стихотворения Эдгара По «К Анни».

Несмотря на все усилия, мне так и не удалось обнаружить, из какого произведения По были взяты предсмертные слова Клиффорда Белтрана, помощника шерифа из округа Сарасота. Я даже подумал, что слишком устал и потому пропустил цитату, однако в глубине души твердо знал, что читал достаточно внимательно. Строчки «Да примет Господь мою грешную душу» просто не было ни в одном из стихотворений По, и мне оставалось только заключить, что эта фраза стала последней искренней молитвой решившегося на самоубийство копа. И я вычеркнул Белтрана из списка, поскольку его последнее письмо, очевидно, было написано им самим.

Мужественно борясь со сном, я продолжал анализировать свои заметки, но так и не решился забраковать случай Маккаферти из Балтимора – уж слишком он походил на дело Брукса. Это обстоятельство, кстати, помогло мне определиться с дальнейшими планами. Закрывая глаза и засыпая, я уже знал, что́ буду делать, когда проснусь. Я поеду в Балтимор сам и все разузнаю подробно.

Этой ночью меня посетил давний кошмар, который, повторяясь из раза в раз во всех подробностях, преследовал меня всю жизнь. Как и обычно, мне снилось, будто я иду по замерзшему озеру, покрытому синевато-черным льдом. Никаких берегов не видно, линия горизонта слепит глаза неестественной, обжигающей белизной, и я иду, низко опустив голову, чтобы не видеть этого мертвенного сияния. И вдруг слышу пронзительный женский голос, который зовет на помощь. Голос доносится сзади, я оглядываюсь, но там никого нет. Тогда я поворачиваюсь и продолжаю двигаться в прежнем направлении. Один шаг, второй, а на третьем из-подо льда протягивается рука, хватает меня за ноги и начинает тащить к растущей на глазах дымящейся проруби.

Я так и не сумел разобраться, хотел ли тот, кому принадлежала эта рука, утянуть меня под воду или же просто сам пытался выбраться. Много раз я видел этот сон, но так и не узнал ответа.

Все, что я смог рассмотреть на этот раз, так это узкую синеватую кисть, которая тянулась ко мне из-под черной воды. Я знал, кому принадлежит эта рука и что она означает. То была сама Смерть.

И тут я проснулся.

Светильники все еще горели, а телевизор работал. Я сел на кровати и огляделся, спросонок не совсем понимая, где нахожусь и как сюда попал. Выждав, пока страх уляжется, я спустил ноги на пол, выключил телевизор и подошел к мини-бару. Распахнув дверцу, выбрал небольшую бутылочку «Амаретто» и высосал ее прямо из горлышка. Потом я ознакомился с маленькой карточкой, которая лежала там же. Бутылочка стоила шесть долларов – ничего себе цены. Некоторое время я изучал этот грабительский прейскурант, стараясь хоть чем-нибудь себя занять.

В конце концов я почувствовал, что алкоголь начинает действовать, вернулся к кровати и уставился на часы. Четверть пятого. Надо хоть немного поспать. Я юркнул под одеяло, прихватив с тумбочки книгу. Найдя стихотворение «Озеро», я перечел его еще раз, ловя себя на том, что мои глаза раз за разом возвращаются к одним и тем же строкам:

И все же усталость взяла свое и сумела победить тревожные мысли. Отложив книгу, я завернулся в одеяло и уснул мертвым сном.