Глава восемнадцатая в которой герой мало говорит, поскольку от него ничего и не зависит

Назад: Глава пятнадцатая в которой речь пойдет о мусоре, камнях и общем удивлении

Дальше: Глава двадцать первая о прощаниях и встречах

Глава восемнадцатая
в которой герой мало говорит, поскольку от него ничего и не зависит

Я, если честно, думал, что машина нас ждет у трапа. Ну, Зимин так уверенно это произнес, я даже подумал, что это будет прямо как в фильмах показывают. Ну вы меня поняли — черный "Бентли" на взлетном поле, мы к нему подходим, я еще разок шлепаю Вежлеву по попке, на этот раз на глазах у пассажиров. Пусть завидуют — у меня и "Бентли" есть, и вот такая женщина. Правда, в картину не до конца вписывались Валяев с Зиминым, но это не страшно. Мечты же? В них можно и без этой парочки обойтись.

Не-а, ничего такого. Собственно, и на взлетное поле нас никто не выпустил — мы по "рукаву" в здание аэропорта прошли.

Хороший в Праге аэропорт, уютный, не то что в Барселоне, где можно марафонские забеги устраивать. Впрочем, в Чехии есть еще приятственнее аэропорты. Например — в Пардубице. Там вообще все по-домашнему — само здание размером где-то со среднестатистический московский магазин, если не меньше, и вокруг него березки растут. Я под ними как-то раз спал полдня, поскольку рейс задержали капитально. Собственно, я как раз тогда в Праге и побывал в первый и единственный раз. Меня на какой-то хоккейный чемпионат отправили, событие освещать. Просто спортивная редакция накануне мероприятия дружно в алкогольный клинч ушла, двоих даже госпитализировали с перепоя, и в результате Мамонт откомандировал репортаж делать именно меня. Он, вообще-то, сам хотел поехать, но у него то ли с паспортом не сложилось, то ли с визой.

Ох, "спортивники" потом на меня злы были! Даже побить хотели, но — не поймали. Я в моменты серьезной опасности знаете, каким ловким и быстрым становлюсь!

С "Бентли" тоже не сложилось. Нас встретил славный микроавтобус, очень комфортный внутри. Мы с Танюшей это восприняли даже где-то с радостью, а вот Зимин и Вежлева нахмурились. Как видно, рассчитывали на что-то более статусное.

— Безобразие, — ворчал Валяев, усаживаясь в кресло. — Докатились!

— А чем он недоволен? — шепотом спросила Танюша, усаживаясь рядом со мной на заднем ряду. — Удобно же. И все поместились.

Она старалась держаться рядом со мной, видимо, насмотревшись на наших спутников во время полетов и наслушавшись их малопонятных для постороннего человека разговоров. Я, судя по всему, вызывал у нее наибольшее доверие из всей нашей дружной компании. Впрочем, разрешения сесть рядом со мной она все-таки у Вежлевой спросила.

— Кто его знает? — пожал плечами я. — Может, его в микроавтобусах укачивает?

— Да? — Танюша посмотрела на потного краснолицего Валяева, которого несомненно начинало мучать похмелье. — Какая неприятность. А у меня таблетки с собой есть от укачивания, может, предложить?

— Погоди пока, — посоветовал ей я. — Успеется.

Микроавтобус тронулся с места, и я уставился в окно.

Мне нравился этот город. Не так, как Стокгольм или Мадрид, но нравился. Строгая архитектура, узкие улочки Старого Города, обилие мест, где можно вкусно поесть, опять же — зоопарк тут хороший, даже с фуникулером.

— А куда мы едем? — подергала меня за рукав Танюша. — Просто Марина Александровна ничего по этому поводу мне не сказала, хотя я у нее спрашивала. В отель едем или еще куда-то?

— Да и сам не знаю, — повернулся к девушке я. — Но ты не сомневайся, на улице спать не будем, это уж точно. Хочешь к окошку сесть?

Бедняжке явно было маятно, было заметно, что она уже сожалела, что вообще пустилась в это путешествие. Пусть отвлечется немного.

— Да нет, не надо, — Танюша грустно вздохнула. — Вдруг я Марине Александровне понадоблюсь, чего туда-сюда скакать?

Собственно, так и вышло.

Валяев, грустно провожавший глазами многочисленные вывески ресторанчиков, пивниц и пабов, вдруг что-то рявкнул на незнакомом мне языке.

— Это по-чешски, — верно истолковала мой взгляд, брошенный на него, Танюша. — Он сказал, что не худо было бы припасть к истокам местной культуры.

— Проще говоря — похмелиться, — хмыкнул я.

Водитель невозмутимо что-то ответил, после чего Валяев совсем уж помрачнел.

— Говорит, что остановки в пути не предусмотрены, — немедленно перевела Танюша. — Кстати, водитель не чех, явный немецкий акцент есть.

— Танюша, садись рядом со мной, — вроде как предложила Вежлева, но при этом в ее тоне ясно был слышен приказ. — Что ты там все с Никифоровым трешься? Он не лучшая компания для такой девушки, как ты. Он тебя плохому научит.

— Да-да, — переводчица немного жалобно посмотрела на меня и перебралась к Марине.

Наверное, надо было бы уточнить, чему именно плохому я могу научить это безобидное создание, но я не стал. Надоели мне уже словесные пикировки за сегодня. К тому же, еще неизвестно, что нас всех ждет в ближайшем будущем, не исключено, что придется действовать сообща, так что потенциальные конфликты лучше оставить до возвращения домой.

А еще в этот момент я ощутил дикую тоску по своему родному городу. Как правило, со мной в командировках такого не случалось, потому что разъезды часть моей профессии. Незнакомые города, гостиницы, мотели, столовые — это моя нормальная и привычная среда, чего грустить? Но там я был при деле, точно знал, куда еду и зачем. Даже в таких местах, где можно было головы лишиться, подобного не случалось, причем все по той же причине — это была моя работа. Не самая лучшая, не самая чистая, но работа.

Здесь же все было по-другому. Нет цели, нет права на выбор маршрута. Ничего нет. Даже понимания того, куда меня везут — и то нет. Зато есть чужой город, находящейся в чужой стране.

Да еще Танюша эта, которую теперь со счетов не спишешь. Русские на войне своих не бросают — это закон. Случись чего, она же мне до конца дней сниться будет. Я не лучший из людей, дерьма во мне по горлышко налито, но детей сроду не обижал и в обиду не давал.

Обуреваемый этими мыслями, я то и дело издавал печальные вздохи, что заметил Зимин.

— Чего запечалился, Киф? — бодро поинтересовался он.

— А чего веселиться? — вопросом на вопрос ответил я. — Я здесь, а дома дела стоят. Опять же — куда едем, зачем едем…

— Кстати — поддержу вопрос, — оживился Валяев. — А куда едем, Макс? У меня была уверенность в том, что мы поселимся в "Карлтоне", как всегда. Не самый пафосный отель, но сколько вокруг чудных пивных заведений! Однако вот, мы вообще в другую сторону едем. Я этот город как пальцы на руке знаю, могу понять, что к чему.

— Мне это стало ясно еще пять минут назад, — без малейшей иронии ответил ему Зимин. — Если очень интересно, спроси у водителя, только сомневаюсь, что он тебе скажет что-то кроме: "У меня нет инструкций на данный счет". Никита, включай мозги. Нас сюда позвали не отдыхать, а потому и не станут селить в "Карлтон". За окно посмотри! Вправду не понял до сих пор, куда мы едем?

— А-а-а-а, — протянул Валяев, с минуту посмотрев в окно. — Ясно. Тьфу, страху нагнал. Чего столько трагизма в голос добавлять? Можно подумать, что мы в Париже и едем на Гревскую площадь. Всего лишь Прага, всего лишь Мотол. Будто мы там не были никогда. Да я его улочки и виноградники с детства помню.

— Мне бы твой оптимизм, — сказал Зимин и замолчал.

Я из этого диалога мало что понял, Марина, похоже, тоже, поскольку она немедленно что-то очень тихо спросила у Танюши, а та в ответ начала ей нашептывать в ухо. Интересно было бы послушать, что именно.

Да еще, как назло, выяснилось, что разрядился мой телефон, так что интернет не пришел мне на помощь.

Что за "Мотол" такой, где он находится? Мои познания в географии Праги были не настолько хороши, кроме Вацлавской площади да еще нескольких достопримечательностей, ничего опознать не смогу. Опять же — я сюда приезжал летом, а сейчас зима. Ну да, улицы всё те же, но при этом чужой город зимой и летом выглядит по-разному.

Впрочем — какая разница? Меня все равно никто не спрашивает о моих желаниях. Везут и везут, куда-то да доедем. А там видно будет.

Собственно, так оно и случилось. В какой-то момент широкие дороги сузились, мы попетляли по каким-то улочкам, застроенным домами, навевавшими мысли о средневековой Европе, а после мы добрались до того места, куда направлялись.

Микроавтобус остановился, водитель бросил какую-то фразу.

— Приехали, — сообщила мне Танюша, повернувшись.

— Ну и славно, — Марина поправила волосы. — Знать бы еще, куда.

— Это Мотол, — ответил ей Валяев. — Один из старейших районов Праги.

— А если точнее? — в голосе Марины не было ее привычной уверенности, что меня немного удивило.

— Тебе координаты назвать, что ли? — немного раздраженно сказал Валяев. — Широту с долготой?

— Что здесь? — Марина ткнула пальцем в окно. — Отель или что-то другое? Название района мне ничего не говорит.

— Это, скорее, семейная гостиница, — Зимин натянул перчатки — Знаешь, из тех, что стоят на одном и том же месте веками, и постояльцы которой уже не столько гости, сколько члены семьи. Из года в год, из века в век они останавливаются здесь — сначала отцы, потом дети, потом внуки. Это атмосферное место — уют, традиции, запах старины. Тебе тут понравится, поверь. Настолько, что, возможно, ты даже захочешь здесь задержаться надолго. В этом славном доме каждый найдет для себя то, что придется ему по душе.

— У меня слишком много дел в Москве, — насторожилась Марина. — Мне не до отдыха. И так пришлось график менять.

Валяев открыл дверь микроавтобуса и вылез наружу, за ним последовал Зимин.

— Киф, у тебя сигарета есть? — донесся до меня голос Валяева. — Пива не выпил, так хоть покурю.

— Сейчас, — я поднялся с кресла и спросил у Вежлевой, которая, казалось, не собирается покидать микроавтобус: — Марин, ты идешь?

— Иду, иду, — сердито произнесла та. — Куда я денусь? Вот скажи мне — зачем нам этот отель? Знаю я такие, доводилось мне в них жить. Горячая вода только три часа в день, сквозняки и везде пахнет пылью. Почему не "Барсело" или не "Гранд Марк"?

— Ты у меня спрашиваешь? — удивился я. — Нашла у кого. Да и потом — не все ли равно? Сквозняки, велика ли беда?

— Дурак ты, Никифоров, — Марина выбила пальчиками руки дробь по подлокотнику сиденья. — И уши у тебя холодные.

— Дурак, — согласился я. — Причем — безынициативный. А потому — безобидный, никому не мешающий и не желающий идти по головам. И не создающий проблем себе и другим. Давай-давай, нас ждут.

Ну вот — не удержался. Но в самом деле — она уже краев не видит. То дурак, то лысею я. Последнее, кстати, вообще гнуснейший поклеп.

— Киф, — снова окликнул меня Валяев, и я покинул салон.

Протянув ему пачку с сигаретами, я огляделся.

Да, здесь и вправду ощущается некая старина. Забор из красных кирпичей, высоченный, в два человеческих роста, если не больше, надежно закрывал просторный двор от взглядов зевак, если тут такие вообще есть. Еще имелись массивные черные ворота, которые сейчас закрывал водитель микроавтобуса. И в самом деле — все по-семейному.

Но двор и ворота — это ладно. Главной изюминкой являлся дом, в котором, похоже, мы и будем жить. Это даже не дом, слово не то. Скорее, это был миниатюрный замок, замаскированный под дом. Ей-ей — на шпили пару флагов и все, можно брать его штурмом.

Первый этаж у него был капитальный, с несколькими витражными окнами, а вот второй и третий больше напоминали замковые башни.

— Понравилось? — Валяев затянулся сигаретой и приобнял меня за плечи. — Мы с Максом тут в детстве частенько бывали. Вон, видишь, окно на втором этаже слева открыто? Это наша спальня. Макс, помнишь, как мы с тобой тогда ночью оттуда сбежали, чтобы к тем сестричкам в Дейвице сбегать? Еще по вьюнам спускались, чуть не навернулись? Как же их звали-то…

Валяев задумчиво начал постукивать пальцами по моему плечу.

— Я вообще детство и юность не очень хорошо помню, — Зимин потер щеки. — Однако — подмораживает. Марина, тебя долго ждать?

— Нет, не помню, — расстроенно сказал Валяев. — Ну да и ладно.

— Внушает, — я тоже закурил. — Сколько же этому дому лет? На глазок — сто с лишним, если не больше.

— Больше, — усмехнулся Зимин. — В этой части Праги вообще новых домов немного. Если только магазины или больницы. А жилые дома все старые. И многие из них стоят на фундаменте еще более древнем. Вот этот дом — точно, можешь мне поверить. Тот, кто его строил, знал, что именно будет служить основой новому жилью, а потому оно и выглядит таким образом.

— Почти ничего не понял, но впечатлен, — привычно не соврав ни словом, сказал я. — А что там за фундамент такой?

Ответить Зимин не успел, из автобуса показалась Марина, которой он галантно подал руку.

Тем временем водитель закрыл ворота, достал вещи наших спутниц и понес их ко входу в дом.

— Красиво, — милостиво заявила Вежлева, обозрев наше новое пристанище. — Надо будет селфи сделать и в "Инстаграм" выложить.

— Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня, — посоветовал ей Валяев.

— Согласна, — Марина достала телефон и подмигнула мне. — Нет желания запечатлеться?

— Ни малейшего, — отказался я. И годы мои не те, и потом — страшно представить, что будет, если Вика увидит это фото. — Вон, с Танюшей сфоткайся. На нее в любом случае приятнее смотреть, чем на меня, с моей-то лысиной.

— Какой лысиной? — не понял Валяев, запустил руку в мою шевелюру и подергал ее. — Ты ж волосат как пещерный человек.

— А она сказала, что я лысею, — тут же накляузничал я.

— Врет, — успокоил меня Валяев. — Интересничает, цену себе набивает. Мол — ты старый и плешивый, радуйся, что к тебе такая нимфа, как она, в объятья падает.

— Дурак — возмутилась Марина, только что сделавшая снимок — Ты чего несешь? Ты ни с кем меня не спутал? Например, со своими шлюшками, которых ты пачками снимаешь на ресепшен?

— Не-не-не — замахал руками Валяев — Как вас спутаешь? Там девчонки молодые, крепкие, все при всем, все свое. А ты уже… Э-э-э-э-э… Скажем так — набрала женский сок, сформировалась полностью. Опять же — где-то врачи поработали, где-то время… Но оно было к тебе благосклонно!

— Все, пошли — прервал их беседу Зимин, заметив, что Вежлева начала закипать — Надо узнать, что к чему и чего следует ждать сегодня. И я очень надеюсь, что нас нынче ждет только ужин в узком кругу, то есть на нем будут исключительно те, кто сейчас присутствует здесь. Устал я что-то, хоть денек бы передохнуть.

— Не забуду, — сузив глаза, пообещала Валяеву Марина и направилась за Зиминым, бормоча себе под нос: — Нахал. Время, врачи! Наглец!

— Это он тебе еще про волосы не сказал, — сообщил ей в спину я. — А там тоже не все благополучно!

Я не мелочный, но тут не пнуть ее было нельзя. И поделом — не рой другому яму, сам в нее упадешь!

Внутри здание поражало не меньше, чем снаружи. Если коротко — дерево, позолота и полумрак. Серьезно, вот такое сочетание. Причем было видно, что все здесь жутко старое. Стойка, к которой мы подошли, миновав узкий коридорчик, начинавшийся от дверей, была сделана из дуба, так вот она была настолько отполирована локтями постояльцев, что диву можно даться. Ну или плотник, сработавший ее, был гений в своем ремесле.

А еще — запах внутри был такой… Это даже была целая гамма ароматов, какая иногда встречается в букинистических лавках. То ли пылью пахнет, то ли бумагой, то ли временем. Плюс здесь к этому всему примешивался почему-то аромат роз.

За стойкой стоял симпатичный юноша в черном костюме, который, увидев нас, выдал белозубую улыбку и что-то прострекотал по-чешски.

Зимин немного пренебрежительно ему что-то ответил, я глянул на Танюшу, в надежде на то, что она переведет, о чем они беседуют, но та крутила головой, рассматривая местную обстановку.

Впрочем — ее можно понять, небольшой зальчик, в котором мы находились, того стоил. Стены его, сделанные все из того же дуба, были украшены картинами в позолоченных рамах, причем большинство из них являлись копиями работ старых немецких и голландских мастеров, и никакого импрессионизма или "кубизма". Я в свое время помотался по выставкам с одной знакомой-искусствоведом, кое-чего понахватался от нее. Еще имелась лестница, ведущая на верхние этажи, добротная, с черными ступенями, с позолоченными перилами. И, что примечательно — ничего стеклянного, ни одной витрины, которые есть в любом отеле. Даже зеркал — и тех нет. И окон тоже не было, неяркий свет сочился откуда-то прямо с потолка. Как видно — лампы забрали в специальные плафоны и декорировали под потолочное покрытие, я такое видел как-то раз.

Зимин еще немного поболтал с портье, причем тот все время делал виноватое лицо и давал понять всем своим видом, что ему жаль, но помочь он ничем не может.

— Я не понял, нас не заселят что ли? — не выдержав, в конце концов спросил я у Танюши.

— Да нет, — ответила та. — Максим Андрасович интересуется, не оставляли ли нам какой-то пакет или записку. А вот этот молодой человек говорит, что нет. Про наш приезд он предупрежден, номера подготовлены, обед подадут через час. Ничего другого он сказать не может.

— Танечка, напомни мне, чей ты переводчик? — холодно спросила у нее Вежлева. — Мой или вот этого плешивого господинчика?

— Простите, Марина Александровна, — Танюша зарделась. — Просто Харитон Юрьевич спросил…

— А я и спрашивать не должна, — жестко сказала Вежлева. — Твоя работа — переводить все, что я не понимаю, для того ты и была нанята.

— Марин, угомонись уже, — достаточно громко произнес я. — Уже палку перегибаешь, и сильно. Вон, у ребенка уже слезы в глазах. Если не можешь достойно ответить Никите, то нечего на других злобу свою срывать.

— Какую злобу, дорогой Киф? — Вежлева заулыбалась и по-кукольному захлопала ресницами. — Разве я требую от нее чего-то такого, что не предусмотрено в заключенном между нами договоре? Ее работа — переводить, я напомнила ей об этом.

— Вот только каким тоном? — я не стал отводить глаза. — Она тебе не служанка и не сотрудница из "Радеона", не забывай об этом. Ты купила ее работу, а не душу.

Портье с интересом глянул в мою сторону, при этом все еще что-то говоря Зимину.

Марина сжала губы так, что они превратились в тонкую ниточку, свела брови "домиком", уперла руки в бока и угрожающе уставилась на меня.

Мы еще секунд пять поиграли в "гляделки", но тем дело и кончилось.

— Ничего вы не плешивый, — еле слышно шепнула мне Танюша. — Не переживайте.

— Я все слышу, — подала голос Марина. — Не утешай его, он этого недостоин.

Тем временем, портье повернулся к резному шкафчику, который был у него за спиной, достал оттуда четыре ключа с приделанными к ним здоровенными деревянными грушами, а после положил их на стойку. Ткнув в один из них пальцем, он что-то произнес.

— Марин, это твой, — тут же сообщил Вежлевой Валяев. — Вы с Танюшей в одном номере жить будете.

— С чего это? — тут же окрысилась та. — Почему не в отдельных?

— Не знаю, — осклабился Валяев. — Может, потому, что наша очаровательная малышка в смету поездки не занесена, а может, потому, что этот юноша решил, что вы пара.

— Бардак, — возмутилась Вежлева. — Я привыкла к отдельным номерам и привычки свои менять не стану. Танюша, переведи-ка ему…

— Кончай придуриваться, Кит, — попросил Валяева Зимин. — А ты, Марина, бери ключ. Если вас поселили вместе — значит, так надо. Здесь нет жалобных книг, и администрацию звать не имеет смысла, смею тебя заверить. Это старый дом, и он живет по своим правилам, которые никто ради тебя менять не станет.

— Вот-вот, — поддакнул Валяев и тут же предложил: — А то давайте я с Танюшей в одном номере буду жить? Мне не сложно. А ты, Маринео, в мой заселяйся. Даю слово — я пальцем ее не трону. Мы будем как брат и сестра, клянусь мамочкой!

— Марина Александровна! — взмолилась Танюша жалобно.

Бедняжка была на грани срыва, как видно, она уже нарисовала себе картину, в которой Вежлева выставляет ее на улицу из отеля. Или того хуже — как она проживает в одном номере с хмельным и небритым Валяевым. Кстати — жуть какая. Я бы тоже на ее месте испугался.

— Куда идти? — Марина подошла к стойке и цапнула с него ключ. — Вдвоем — так вдвоем. И правда — чего это я разошлась?

— У меня есть версия, — поднял руку Валяев. — Я знаю! Вот он виноват!

И показал на меня пальцем.

— Харитон Юрьевич? — изумилась Танюша. — Да чем же?

— А он нашу Маринушку обижает, — ехидно объяснил ей этот провокатор. — Он ее до сих пор ни разу не…

— Ему действительно пора выпить, — Вежлева подцепила Танюшу под локоток. — Или наоборот — самое время лечить от алкоголизма. Так, номер 24. Надо думать — второй этаж. Надеюсь, я ошибаюсь и здесь есть горячая вода, хотелось бы принять душ. Валяев, хоть одна шутка по поводу того, что ты готов потереть мне спинку…

— Даже не думал о таком, — фыркнул тот, забирая свой ключ со стойки. — Вот кабы не тебе, а кое-кому другому — то да.

— Надеюсь, не мне? — решил окончательно увести не слишком приятный разговор о том, почему недовольна жизнью Вежлева, я. — На всякий случай уточняю, ты человек непредсказуемый.

— Фу-фу-фу, — замахал руками тот.

— Пошли уже, — Зимин взял сразу два ключа, один из которых отдал мне. — Обед через час, встретимся в коридоре, номера у нас рядом. Сразу предупреждаю — здесь не типовой отель со "шведским столом", каждый гость или группа гостей обедает в свое время, так что не опаздывать в наших интересах.

— Забавно, — заметила Вежлева. — Впервые такое вижу. А если я есть не хочу?

— Не ешь, — равнодушно ответил Зимин. — Это твой выбор и твое право. Но другого времени для тебя не будет. Я же сказал — таковы местные порядки.

— А ужин? — поинтересовался я. — Таким же образом?

— Ужин — это личное дело каждого, — вместо Зимина ответил Валяев. — Здесь кормят только завтраком и обедом.

— Завтрак тоже по часам? — иронично спросила Марина, начиная подниматься по лестнице.

— Отчасти — да, — подтвердил Зимин. — Начало в семь утра, завершение — в восемь. Не успела — ходи голодной.

— Казарма, а не отель, — вздохнула Вежлева. — "Гранд Марк", "Гранд Марк", где же ты…

— В центре Праги, — подсказала ей Танюша.

— Что "в центре Праги"? — переспросила у нее Марина.

— Тот отель, который вы назвали, — добросовестно объяснила ей девушка. — Я просто его в интернете видела, вот и запомнила.

Я испытал большое желание скорее попасть в номер и хотя бы час никого не видеть. И не слышать.

Поднявшись на второй этаж мы буквально лоб в лоб столкнулись с невысоким толстячком, щекастым и лысым как коленка. Он крайне забавно выглядел и более всего напоминал героя русских сказок Колобка. Круглое пузико, короткие ножки и голова без шеи. А еще дорогой костюм и пара очень недешевых перстней на толстых пальцах. Любопытный типаж. Интересно, а он тут с какой целью? Сурка приехал посмотреть?

— Максимилиан! — радостно крикнул он, завидев Зимина, и полез к нему обниматься, разразившись длинной фразой на немецком языке.

Тот, судя по всему, толстячка знал, поскольку ответил на его объятья, приговаривая:

— Onkel Evert! (Дядющка Эверт).

Я в немецком не силен, но понял, что этот толстячок, как видно, родственник Зимина и зовут его Эверт.

Тут дядюшка Эверт заметил Валяева, радостно заулыбался и потрепал его по щеке отеческим жестом.

— Рада за вас, — Вежлева обогнула стороной встретившихся родственников, таща за собой Танюшу. — Но мы, наверное, пойдем. Через час в коридоре, как договаривались.

— О! — дядюшка Эверт увидел Танюшу и весь расцвел. — Ach, so eine wunderschöne Blüme! Woher kommt sie? (Какой дивно прекрасный цветок! Откуда он?).

— Sie ist mit uns. Sie ist Russin (Она с нами. Она русская), — быстро сказал ему Зимин, обменявшись взглядом с Валяевым.

— Mein Name ist Tatjana, — промямлила Танюша, делая какой-то нелепый книксен.

— Татияна! — дядюшка Эверт цапнул ее руку и приложился к ней губами. — Ви есть как невинная прекрасная пташка. Ви есть желанная добича любой птицелов, чтобы садить ви в клетка и любоваться есть вами вечность.

— Дядюшка, повторюсь, она с нами, — Зимин надавил голосом на окончание фразы — К тому же, один из нас является ее мужчиной. Вон тот.

И показал на меня.

Дядюшка Эверт, не отпуская руки Татьяны, повернул голову и изучил мою персону с ног до головы. Причем взгляд у него был колючий и оценивающий, не слишком монтирующийся с его добродушной внешностью. Я лет пять назад брал интервью у одного снайпера, так вот у него точно такой же был, я тогда еще подумал, что этот человек видит не людей, а исключительно цели.

Тем не менее я выдавил из себя улыбку и помахал рукой.

Взгляд дядюшки Эверта сфокусировался на моей руке, и в нем появилось некое удивление. Я не сразу понял, в чем дело, а потом сообразил — он заметил перстень.

— Ви поймать удача, — погрозил он мне пальцем, более всего похожим на сардельку, и отпустил руку Танюши. — Но я боец, я при… привикать брать то, что мне по душа.

— Дядюшка, мы только приехали, — Зимин как-то очень ловко оттеснил толстячка от девушки. — Нам бы отдохнуть.

— Да, сегодня быть… э-э-э-э — дядюшка Эверт помахал рукой, подбирая слова. — Ein interessanter Abend. Großer Empfang, давно такой не быть.

— Сегодня вечером? — в один голос сказали Зимин и Валяев.

— Большой прием? — следом за ними сказала Вежлева удивленно. — Какой прием?

— Большой, — толстячок осмотрел и ее, как будто только что заметил. Осмотрел, как-то так саркастично хмыкнул, и сразу отвернулся.

— Новое дело, — Валяев надвис над дядюшкой Эвертом. — А это точно?

— Ты как быть der größte Idiot, так им и остаться, — хлопнул его по щеке ладонью дядюшка, достал из кармана туго натянутой на животе жилетки приличных размеров брегет, открыл его и покачал головой. — Я опаздывать на еда. Это есть непорядок.

Он еще раз окинул взглядом Танюшу, отчего та зарделась, и затопал вниз по лестнице, бросив напоследок:

— Bis heute Abend, wenn tritt die Dunkelheit in ihre Rechte ein.

— Сказал, что увидимся вечером, когда стемнеет, — в очередной раз верно истолковала мой взгляд Танюша. — Но я с ним встречаться больше не хочу. Вы только не обижайтесь, но мне совсем не понравился ваш родственник.

— Умыться бы, — с брезгливостью в голосе произнес Валяев и потер щеку, по которой его хлопнул дядюшка Эверт. — Подозреваю, что он не сильно изменился за эти годы, а значит, все еще идейный противник гигиены.

И то правда — на лестнице остался некий не слишком приятный аромат, который оставил после себя толстяк.

— Да он нам не родственник, — с усмешкой сказал девушке Зимин. — Этот господин всегда просил нас называть его "дядюшкой", ему льстило, что он хоть как-то причастен к нашим семьям. Мы были юны и стеснительны, а потому не отказывали ему, тем более что это немало забавляло наших близких. Но на самом деле он никто, ни нам, ни вообще. Так что если этот старый хрыч попробует прижать тебя к стене, то ты смело можешь отправить его в том направлении, котором захочешь, и тебе никто ничего за это не сделает. Я вообще не понимаю, как его сюда-то поселили.

— Вот так взять и послать? — Танюша тяжело вздохнула. — Куда же это я попала?

— В интересное место, — без тени иронии ответил ей Валяев. — Здесь многое является не тем, чем кажется. Или тем?

— Самое время для парадоксов, — Зимин поморщился. — Кит, похоже, о том, что сегодня большой прием, знают все, от чистильщиков обуви до прачек, но только не мы с тобой.

— Вы хоть что-то знаете, — возмутилась Вежлева. — А я вот вообще ничего уже не понимаю. Какой прием? Я летела на совещание!

— Ты думала, что ты летишь на совещание, Марина, — поправил ее Зимин. — Но твои мысли не являются истиной в последней инстанции. Они вообще не очень-то и важны, особенно теперь, когда мы уже здесь, потому прими реальность такой, какой она есть.

— Тем более, что нас пока на этот прием никто не звал, — добавил Валяев. — Так что, может, и совещание состоится. К примеру — завтра.

— А что молчит Киф? — вдруг спросил Зимин. — Твое мнение, дружище?

— Неплохо бы выпить, — сказал я именно то, что думал. — И вздремнуть пару часиков после этого. Интересно, в номере есть бар? И насколько там дороги напитки?

— Я хочу быть им, — удивив меня, изрекла Вежлева. — Ничего человека не волнует. Мне бы так.

— Не советую, — покачал головой я. — Мной быть не сахар. Меня все время кто-то использует в своих играх, в меня стреляют, меня бьют, у меня даже дома, по сути, нет. А еще я лысею.

— Да не лысеешь ты! — топнула ногой Марина. — Успокойся. Вот же какой злопамятный.

— Это хорошо, — одобрил я, посмотрел на грушу-брелок и продолжил: — Нумер 23. По ходу — вон он. Я пошел, встретимся через пятьдесят пять минут.

Сказал — сделал. Не дожидаясь, до чего договорятся мои спутники, я направился к номеру.

— Прием, — послышалось за спиной. — Ну что за невезение! А у меня одни деловые костюмы, ни одного вечернего платья с собой. Я же и подумать не могла!

— У меня тоже, — пискнула Танюша.

Что ей на это ответила Вежлева, я не знаю, поскольку зашел в номер.

"Мрачновато", — это было первое, что мне пришло в голову, как только я щелкнул выключателем и в номере зажегся неяркий свет.

Стены в нем были темно-багровые, причем это оказались не обои и не краска, они были обтянуты материей, вроде как даже шелком. Задернутые шторы были такого же цвета, и покрывало на широченной кровати, стоявшей посредине комнаты, тоже.

Атмосферы добавляла и огромная, в половину стены, картина, висевшая над кроватью, на ней римские легионеры со зверскими лицами убивали каких-то бедолаг в белых одеждах. Собственно, они-то, эти одежды, и были единственным светлым пятном здесь. Они — да еще конверт, лежащий на письменном столе, стоящем в углу комнаты.

Я бросил в угол рюкзак, стянул "чопперы", поморщился от запаха, который неминуем после почти полудня топтания в них, и прошлепал к столу, оставляя за собой влажные следы на полу.

В конверте оказался всего один листок, со следующим текстом:

"Досточтимый Харитон Никифоров.

Мы рады пригласить вас на небольшое семейное торжество в качестве почетного гостя.

Надеемся, что вы сочтете возможным посетить нас.

Мероприятие состоится сегодня, транспорт, который доставит вас на место, будет подан к 20–30".

Сам текст был напечатан, но ниже него имелась приписка от руки:

"Быть непременно".

"Мы". Кто — "мы"?

Авторство рукописного примечания, положим, сомнений не вызывает, но вот это "мы" меня смущает невероятно. Хотя — может, "мы, Старик Первый"? Да ну, чушь какая. Ладно, эта загадка прояснится, и скоро. Да и не это главное, беда теперь в другом.

Ах, Вика, Вика, ты-то умница, а вот я дубина стоеросовая. Все ты правильно мне, долбоящеру, говорила. И в чем мне теперь идти на это мероприятие? В джинсах? Вежлева хоть в деловом костюме будет, это еще куда ни шло, а мне что делать? Нет, я далек от всех этих условностей, да и в письме по поводу формы одежды ничего не написано, но и так понятно — в свитере там делать нечего, мероприятие светское и в своей нынешней одежде я там буду смотреться как дурак. А им себя ощущать никогда не охота, что бы я там кому ни говорил.

Пойти бы, купить — да куда? Есть ощущение, переходящее в уверенность, что меня отсюда особо никто не выпустит. Может, все же пойти, пообщаться с портье? Такие как он здесь все знают, может, подскажет чего, на предмет проката костюмов или магазина поблизости. Времени осталось немного, но оно еще есть.

Я побарабанил пальцами по столу, положил на него письмо и достал из кармана сигареты. Плакатика "Не курить" на каком-либо языке тут нет, а пепельница, наоборот, в наличии, вон стоит. Значит — можно подымить.

Закурив, я отдернул штору и снова удивился — окна в моем привычном понимании здесь не было. Имелась какая-то бойница, в которую был вделан витраж в сине-красных тонах. Экзотика. Хотя — это как раз укладывается в определенные стереотипы, как-никак — готическая архитектура. Город с многовековой историей и все такое.

Немного помучившись с засовами, я его все-таки открыл и с удовольствием вдохнул морозный воздух.

В этот момент в дверь постучали, и, не дожидаясь моего согласия, в номер вошли Зимин и Валяев, каждый из них в руках держал листки, такие же как тот, что лежал на моем столе.

— Ага, тоже есть, — констатировал Зимин. — Ты как кто идешь? В смысле статуса?

— Как почетный гость, — с достоинством ответил я. — А вы?

Эти двое синхронно усмехнулись, а потом Валяев сказал:

— Тоже что-то в этом роде. Что думаешь по этому поводу?

— Хреново, — стряхнул пепел за окно я.

— В смысле? — как мне показалось, опешил Валяев.

— Костюма у меня нет, — пояснил я и провел рукой по груди. — Не в этом же идти? Там-то все небось во фраках будут, один я, выходит, как непонятно кто. Хотя нет, нас двое таких будет. Никита тоже не ахти выглядит. Это уже лучше, вдвоем позориться не так обидно.

— Мне бы твои заботы, — Зимин подошел к столу и прочел письмо, адресованное мне. — О как. Кит, смотри-ка.

Это он, должно быть, о приписке. Да, вот такой я.

— А ты чего ждал? — Валяев подошел ко окну, вынул сигарету из моих пальцев и глубоко ей затянулся. — Предсказуемо. Как и в случае с Мариной.

— Только у нее нет собственноручного автографа Старика, — потряс бумажкой Зимин. — Хотя… Ей деваться некуда, а наш Киф парень строптивый.

— Моя бы воля — и не пошел бы, — заявил я и уселся на подоконник. — На совещание — одно дело, а на мероприятие — совсем другое. Правильно все Вежлева в коридоре сказала.

— Не можешь не пойти, — снова потыкал в рукописный текст Зимин. — Ладно, обед отменяется, по крайней мере для нас. Ты прав, Киф, нам надо приодеться. Пошли вниз, надо кое-кому позвонить.

— А чего не отсюда? — удивился я. — Или у тебя роуминга нет?

— Здесь телефоны не берут, — пояснил Валяев. — Геомагнитные причуды местности. Так бывает.

А дальше все закрутилось с невероятной скоростью. Через полчаса в мой номер, ставший, по-видимому, штаб-квартирой, пожаловали томные ребята с подведенными глазами и жеманными повадками, они притащили с собой кучу одежды в чехлах, и началась примерка.

Меня бы в принципе устроил самый первый костюм, который я примерил. А что? Сидит вроде нормально, цвет самый лучший — булыжный, но Зимин глянул на меня и сказал:

— Снимай это, позорник! Мы же не на похороны идем.

— Спорный вопрос, — возразил ему Валяев, натягивающий на себя брюки, и добавил: — Но покрой и вправду так себе.

Пришлось подчиниться.

Где-то на четвертом варианте в двери номера ввалилась Вежлева, мигом сориентировалась в происходящем и начала орать на нас всех. Претензия была в том, что мы о себе позаботились, а о ней и Танюше — нет. И это — свинство.

— Все так, — ответил ей Зимин. — Оно и есть. Но давай по-честному, Марина. В Москве ты поступала так, как считала нужным, не сообразовываясь с интересами других людей, твоих коллег, между прочим. А в нашем лице — даже руководства. Ты самостоятельная? Ты самодостаточная? Ну и решай свои проблемы сама, при чем тут мы? Вот Киф — он командный игрок, потому про него мы не забыли. А ты — сама по себе, одна на льдине. Что до Танюши — это уж ты от нас вообще слишком многого хочешь.

— Тем более, что с ней вообще непонятно что делать, — добавил Валяев. — То ли с собой взять, то ли тут оставить. Даже не знаю, что из этого хуже.

— Лучше с собой, — поморщился Зимин. — Во избежание. Хотя… Кит, мы не Красный Крест. С другой стороны, я ей кое-что обещал.

Вот этот диалог мне совсем уж не понравился, и я для себя окончательно решил держать эту малышку поблизости. Ну или как минимум — не терять из вида.

— В этом тебе хорошо, Киф, — неожиданно спокойно сказала Вежлева. — Прямо как по тебе сшит. Оставь его.

В данный момент на мне был длинный черный шелковый пиджак, к которому больше подходило название "френч", поскольку застегивался он под горло и не имел совершенно никаких лацканов. И нагрудного кармана тоже.

— Согласен, — одобрил Зимин. — Под него шелковую белую сорочку с прямым воротником-стойкой — и все. Просто, красиво, строго.

Молодой человек, который подавал мне костюмы, тоже одобрил этот выбор, он поцеловал свои пальцы, причмокнул и хлопнул меня по заду.

Мне очень захотелось дать ему в нос, но я сдержался — все-таки чужая страна.

После, выдав мне лаковые штиблеты (и угадав с размером), экспрессивный юноша что-то громко спросил у Зимина.

— Марина Александровна, а этот мужчина интересуется — когда дамы будут мерить платья? — послышался голос Танюши из-за двери.

— Скотина ты, Зимин, — обличительно произнесла Вежлева, потом секунду подумала и добавила: — И не только ты, а все вы. Таня, скажи этому кутюрье, чтобы он следовал за мной.

— И это вместо "спасибо", — Валяев прыгал на одной ноге, продевая другую в штанину. — Вот и вся их женская сущность.

— Марин, особо не разгуливайся! — заорал Зимин вслед Вежлевой. — Время не резиновое, нам еще ехать неблизко.

О как. А неблизко — это куда?

Глава девятнадцатая
в которой герой ест, пьет и наблюдает за происходящим

Ответа на этот вопрос я так и не получил. Зимин и Валяев его, похоже, тоже не знали, про остальных и говорить нечего. Правда, мои работодатели обменялись парой реплик, которые содержали в себе некие географические названия, но мне они ничего не говорили. При этом уверенности в их голосах не было, судя по всему, это были догадки. Да и если это не так, то мне наименования мест все равно ничего не сказали. Это я дома все знаю, могу как-то сориентироваться, а здесь — нет. Ну и наконец — у меня что, выбор есть? Мне сейчас что Телч, что Литомышль — все едино. Куда повезут — туда и поеду. Главное, чтобы обратно потом доставили.

Что характерно — на этот раз мы передвигались с куда большим пафосом, чем после прилета в Чехию. Вместо микроавтобуса подали семиместный "Бентли", вызвав удовлетворенное хмыканье Валяева.

Хотя лично мне в "микрике" куда комфортней было. И просторней.

— Как думаете, а тут в баре шампусик есть? — Валяев поерзал на сидении. — Я бы сейчас немного взбодрился.

— Каком баре? — Вежлева повертела пальцем у виска. — Это не свадебный "лимузин".

— Сама ты, — Валяев повторил ее жест. — Здесь в багажнике что-то вроде бара есть. Ну, и не только. Типа — все для пикника.

— Кит, заканчивай, — Зимин хлопнул его ладонью по колену. — Ты еще предложи привал сделать.

— А что? — бодро заявил Валяев. — Мы же уже за городом? Все по правилам.

Это на самом деле было так, мы уже покинули Прагу и сейчас ехали… Куда-то ехали. За окном было темно и все, что я мог увидеть, так это только тусклый свет фонарей вдоль шоссе. Впрочем, иногда мы проезжали через какие-то маленькие городки или даже поселки, но информативности это не добавляло.

— Темно, — вздохнула Танюша, которую, как видно, одолевали те же мысли. — Вечер совсем.

Я мысленно согласился с этими словами, зевнул и как-то незаметно для себя самого снова уснул. Прямо как выключился. То ли усталость сказалась, то ли дорога убаюкала. Я вообще в пути люблю покемарить, профессиональная привычка сказывается.

— Подъем, — меня потрясли за плечо. — Не дело дрыхнуть вечером, потом ночью не уснешь.

Я открыл глаза и увидел Валяева, который нацелился от тряски перейти к ударам по щекам.

— Но-но, — остановил я его. — Не надо мордобоя. Я уже бодрствую.

— Да? — он недоверчиво посмотрел на меня. — Вроде не врешь. Ну, тогда пошли.

— Труба зовет, — вздохнул я и вылез из машины, в которой к данному моменту только и остались что я, Валяев и водитель. Остальные уже были на свежем воздухе.

— Ох ты! — выдохнул я, покинув теплый салон и увидев, куда нас занесла судьба-злодейка. — Внушает!

Мы находились во дворе замка. Самого что ни на есть настоящего, с башенками, шпилями, стенами тысячелетней кладки и всем остальным, что прилагается к средневековым сооружениям такого толка. Я вообще сначала подумал, что у меня виртуальная реальность и настоящая поменялись в голове местами — местность до безумия напоминала обиталище моего друга короля Лоссарнаха. Не то, чтобы прямо один в один, но сильно похоже было. И главное — антураж. Крепостная стена, звездное небо над головой, темные громады башен — все как в игре. Только стражников не хватает, да еще Трень-Брень над ухом как комар не зудит.

— Как думаешь, почему он выбрал именно Гоус? — тихо спросил у Валяева Зимин. — Почему не Боузов, не Карлштейн, наконец, а Гоус?

— Макс, какой смысл об этом думать? — Валяев потянулся, разминая тело. — Особенно если мы не знаем, кто именно выбирал место. Может, это сентиментальные воспоминания, а может, застарелый романтизм. Не исключено, что и то, и другое вместе, или что-то еще, о чем мы даже не догадываемся. И потом — какой Карлштейн? Там же туристы шляются постоянно. А тут — тишина, покой, ближайшее селение километрах в семи, если не больше. Все условия для проведения практически любого мероприятия.

— Я дико извиняюсь, — подала голос Марина. — Вы вообще уверены, что внутри есть хоть кто-то, кроме ночного сторожа? Машины я вижу, и их много, но в здании нет ни огня. Вон ни одно окно не светится.

И это было так. Просторный двор был заставлен автомобилями, мрачновато смотрящимися на фоне темной громады замка. Единственным же имеющимся освещением здесь были только фары "бентли", на котором мы сюда приехали, да несколько старинных фонарей около массивной черной двери, которая, надо полагать, и была входом внутрь, собственно, замка. Нечто подобное можно увидеть в каждом втором голливудском фильме ужасов. И если проводить аналогии, то именно в данный момент, когда герои уже прибыли невесть куда, но еще имеют возможность смыться из нехорошего места, нетерпеливый зритель орет экрану:

— Да валите вы отсюда, идиоты. Вам делать нечего, кроме как лезть в этот никому не нужный дом?

Мне очень захотелось сделать так, как советует зритель. Жалко только, что такой возможности нет.

Кстати — Марине может не повезти больше других. Обычно красивую стерву убивают одной из первых. Подобные мне гибнут ближе к финалу, когда всем кажется, что самое страшное позади. А вот у Танюши есть хорошие шансы уцелеть. Она простодушна, вероятнее всего, непорочна, и затесалась в нашу компанию в каком-то смысле случайно. Такие героини, как правило, умудряются выпутываться из страшненьких историй, пусть с расшатанной психикой и изгвазданной кровью одеждой, но зато живые.

— Такова специфика, — пояснил Марине Валяев. — С давних времен. Окна в замках на ночь закрывают, чтобы путники в двери ночью не ломились. Пилигримы всякие, странствующие рыцари и прочая шелупонь.

— Монахи, опять же, — добавил Зимин. — Они хитрые были. Все про усмирение плоти говорили, при этом ели и пили за троих и индульгенциями рты вытирали. Я про это читал.

— Никогда не слышала о подобных традициях, — недоверчиво посмотрела на Валяева Вежлева.

— Это потому что ты нелюбопытная, — попенял ей тот. — Не изучаешь культуру стран, в которых бываешь.

— Ерунду какую-то вы несете, — раздраженно буркнула Марина. — Пилигримы, монахи… Что вообще происходит, хотелось бы знать? Я ехала на обычное совещание, которое проводится в обычном офисном здании, там, где есть типовая мебель, кофемашина, кулер и успокаивающе шумящий ксерокс. Вместо этого я невесть где посреди ночи стою и слушаю рассказы о том, как кто-то когда-то пил за троих. Бред!

Она фыркнула и засунула ладони себе под мышки.

— Давайте уже хоть куда-то пойдем, — предложил я, зябко поежившись. — Либо внутрь, либо в обратно в машину. Холодно!

— И в самом деле, — махнув рукой, сказал Зимин, так, как будто что-то для себя решил. — Чего зря стоять? И так, похоже, последними прибыли.

И он направился туда, где мутно светили фонари. Мы поспешили за ним.

К двери, высокой, старинной, вроде как даже металлической, было приделано массивное кольцо, которым Зимин трижды и стукнул по специальной медной пластине.

— Звонок поискать не судьба? — осведомилась у него Вежлева, которая, несомненно, надумала сегодня ко всему относиться иронично. — Или ты такой любитель экзотики?

Зимин на это ей ничего не ответил, поскольку в этот момент дверь скрипнула, открываясь.

Если совсем начистоту, то у меня в этот момент разыгралось воображение. Я даже не знал, что ожидаю увидеть за дверью — страхолюдного монстра в клетчатом колпаке? Верзилу с лицом палача, в черном фраке? Бледного красавца в ливрее привратника? Атмосфера и антураж нагромождали в моем сознании десятки вариантов, один причудливей другого. Они лезли откуда-то из детства, из книг Гауфа, Говарда, Стокера и других мастеров готическо-мистической прозы.

Но — нет, ничего такого. За дверью оказался крепкий парень лет тридцати, одетый в самый обычный костюм, по виду — типичный охранник, которого можно встретить в любом уголке мира.

За его спиной в полумраке виднелась широкая и длинная лестница, ведущая наверх, и яркий прямоугольник света там, где она заканчивалась. Прав оказался Зимин, выходит.

Охранник что-то спросил по-немецки, Зимин тут же разразился достаточно длинной фразой в ответ. Судя по тому, что крепыш после этого распахнул перед нами дверь до отказа и сделал приглашающий жест рукой, все было в порядке.

— Пошли, — Зимин первым шагнул за порог, за ним последовал Валяев.

— Я домой хочу, — еле слышно пробормотала стоявшая рядом со мной Танюша.

— Та же фигня, — утешил ее я и сделал шаг вперед. — Давай, не медли, а то вон как Макс спешит.

И то — Зимин ускорился, довольно шустро преодолевая пространство немаленького холла. Или как там это в замках называется?

Внутри было тепло и пахло пылью. Как видно, этот замок не входил в туристические маршруты, иначе бы здесь благоухало моющими средствами. Да и по другим деталям можно было сделать подобные выводы — оружие, висящее на стенах, всякие там алебарды и арбалеты были покрыты пылью, кое-где она даже свисала лохмами, бронза перил, стоящих по бокам от лестницы, была темная, неотполированная специальным средством и ладонями посетителей.

Даже странно, неужели подобные места еще есть? Как правило, любое средневековье сейчас ставят на службу туризму. Более того — иногда специально строят подобные здания и искусственно их старят. Если есть спрос, то предложение непременно последует.

Зимин все так же шагал впереди, легко прыгая через ступеньку, мы старались от него не отстать. Щелкали о камни казавшейся бесконечной лестницы наши подметки, звонко стучали каблучки женщин.

— Почти пришли, — Зимин остановился в ярком прямоугольнике света. — Еще пара шагов — и мы на месте.

— Знаю, — проворчал Валяев, тяжело дыша и подходя к нему. — Темп сбавь.

— Опаздываем, Кит, — Зимин хрустнул пальцами. — Чувствую — опаздываем.

— Если и так, то в этом нашей вины нет, — Валяев положил ему руку на плечо. — Не мы занимались доставкой себя сюда. Как привезли — так привезли.

— Когда и кого подобное интересовало? — осведомился у него Зимин. — Так, все здесь? Тогда идем дальше.

И он шагнул в светлое пятно проема.

Контраст был разительный. Не знаю — задумывалось так или нет, но я даже зажмурился на секунду, поскольку после темноты двора и холла краски и свет меня ослепили.

Красное и золотое — вот какие цвета здесь преобладали. Впрочем, "красное" — это неправильное слово. Алый цвет, тревожный, настораживающий, главенствовал в том месте, где мы очутились — вот так будет вернее. Он был везде — стены и даже потолок были задрапированы шелком, который шевелился от легкого сквозняка, и от этого возникало ощущение, что ты находишься внутри какого-то огромного организма, а вокруг тебя море артериальной крови. Ну, а где не было алого, там была позолота, добавлявшая антуража. А еще на противоположном конце этого помещения висела огромная портьера, не дававшая увидеть, что нас ждет дальше.

Похоже, что это было что-то вроде пропускного пункта, поскольку, как только мы шагнули за порог, к Зимину подбежал совсем невысокий человечек в алом же фраке и бойко затараторил на немецком.

Почему немецкий? Мы же в Чехии. Ей-ей, Марина была права, когда все говорят о чем-то на языке, который ты не знаешь, то чувствуешь себя как минимум неуютно.

Зимин барственно, с ленцой что-то ответил человечку, тот ему поклонился, забавно расставив руки в стороны, а после, выпрямившись, задал ему еще какой-то вопрос, показав на нас.

На этот раз в голосе Зимина я услышал раздражение, как видно, маленький человек перегнул палку со своим любопытством.

Это понял не только я. Распорядитель, или кем там был этот человечек, уловил тревожные нотки, снова раскланялся, щелкнул пальцами, к нам подбежали еще несколько таких же невысоких служителей и буквально вцепились в верхнюю одежду наших спутниц. Меня они обошли стороной, я свой пуховик в отеле оставил, рассудив, что он может меня если не скомпрометировать, то, как минимум, сделать посмешищем. А еще он не очень монтировался с моим новым нарядом. Точнее — вообще не монтировался.

Тем временем Танюша и Вежлева предстали перед нами во всей своей красе. Марина выбрала себе светлое классическое платье "в пол", Танюше же достался достаточно провокационный наряд красного цвета, с изрядным разрезом внизу и не меньшим вырезом наверху. Как по мне — перемудрила Вежлева, это ведь она навязала девушке это платье, рубль за сто. Ей бы наоборот сделать — и тогда ее тело могло бы поспорить с юностью Танюши. А так у нашей переводчицы теперь на руках были все козыри.

Распорядитель тем временем зазывно махнул нам рукой, не переставая улыбаться, и мы проследовали к сооружению, которое почему-то у меня в голове связалось со словом "конторка". Откуда, из каких дебрей подсознания это название выскочило — понятия не имею.

Маленький человек вскарабкался на высокий табурет, стоящий за конторкой, и перелистнул несколько страниц пухлой растрепанной книги, лежащей перед ним.

— Вальс играет, — тихо сказала Танюша, стоящая рядом со мной. — Слышите?

Странно, а я сразу и не расслышал звуки музыки, доносившиеся издалека, словно из-под земли.

— Так светское мероприятие, — ответил я ей. — Европа. Не шансон же им тут слушать?

Тем временем распорядитель нашел искомое в своем гроссбухе, радостно ткнул в него пальцем, после обмакнул перьевую ручку в чернильницу и что-то накарябал на листе, высунув при этом изо рта кончик языка.

Смотрелось это все как минимум необычно.

Проделав эту манипуляцию, он что-то приказал своему помощнику, стоявшему рядом, а сам вежливым жестом предложил подойти к нему Валяеву, когда же тот приблизился, вопросительно на него уставился.

— Чего? — достаточно неучтиво спросил у распорядителя тот.

— Eure Namen, bitte, — верно понял его маленький человек.

— Макс, как тебе это? — возмутился Валяев — Нас здесь уже не узнают. Еще немного — и определят в разносчики блюд.

— Eure Namen, bitte, — повторил распорядитель, его румяное морщинистое лицо приняло жалобное выражение, мол — "я-то чего, просто порядок такой".

— Никита, — почему-то глянув на нас, сказал Валяев.

— Der Name ist leider nicht in der Liste, — через пару секунд печально сказал человечек. — Nein.

— Говорит, что нет такого, — шепнула мне и Вежлевой Танюша. — Марина Александровна, если его нет, то нас и в помине быть не может.

— Да и ладно, — неожиданно спокойно произнесла Вежлева. — Поедем в отель, там выпьем и ляжем спать. Ты одна, а я вот с этим раздолбаем.

И она хлопнула меня по заду, точь-в-точь как я её еще в Москве.

— Нету меня, — Валяев шутовски развел руки в стороны и уставился на Зимина.

— Кит, не валяй дурака, — Зимин раздраженно поморщился и обратился к распорядителю: — Schauen Sie bitte unter Neidhard nach.

— Сказал, чтобы проверили имя Нейдхард, — продолжила переводить нам Танюша.

— О ja! — тут же радостно пискляво завопил распорядитель и шустро зачиркал пером по бумаге.

— Es ist unmöglich (Не может быть), — проворчал Валяев.

Никогда не думал, что на немецком имя "Никита" звучит как "Найдхарт". Или — "Нейдхарт"?

Человечек поднял голову и дружелюбно улыбнулся Марине:

— Und wie heißt die schöne Frau? (Я могу спросить имя прекрасной госпожи?).

Та бойко ответила на немецком, я же тем временем заинтересовался другим. Один из помощников распорядителя подбежал к Зимину и вручил ему, а после и Валяеву по бутоньерке, причем вставлены в них были не цветы, а какие-то листочки.

— Ох уж мне эти забавы, — Валяев повертел бутоньерку в руках и понюхал один из листков. — Что это вообще за растение? На марихуану похоже.

— Это папортник, — пискнула Танюша. — По-моему.

— Папортник, — Валяев глубоко вздохнул. — Папортник. Ну-ну.

И приколол бутоньерку к лацкану пиджака, чуть раньше это сделал Зимин, причем он выглядел довольным. Как видно, что-то хорошее он в этом углядел.

Похоже, что бутоньерки полагались каждому, потому что Марине, которая как раз прошла процедуру идентификации, тоже ее вручили. Правда, ей достался не папортник, а цветок розового цвета, маленький, но красивый.

— Это бегония, — не дожидаясь вопроса, сказала Танюша. — Очень капризный сорт, называется "Элатиор". Выращивать замучаешься. Мы с папкой…

— Да ты еще и натуралист, — Вежлева была недовольна, как видно — невзрачностью бутоньерки. — Все-то ты знаешь.

— Я люблю цветы, — простодушно сказала Танюша, как видно, не распознав интонаций. — У меня дома чего только на подоконнике не растет.

Тем временем очередь дошла и до меня. Что приятно — даже прибегать к помощи Танюши не пришлось, как видно, немного тут было Харитонов.

И бутоньерка не заставила себя ждать, причем мне достался не менее экзотический цветок, чем Вежлевой. В том смысле, что я его тоже не знал. Был он чем-то похож на сирень, такого же цвета, но сиренью не являлся. Я молча показал его Танюше.

— Глициния, — верно истолковала мой жест та. — Надо же, и где его только достали в эту пору? Это не розы или тюльпаны, их специально не выращивают, парковое растение, сезонное.

После этого она назвала свое имя и фамилию распорядителю. И вот тут вышла промашка.

Танюши в списках не оказалось.

Бедная девочка тут же покраснела до корней волос и забормотала что-то вроде:

— Ну вот, я же говорила. Но это ничего, не страшно, я вас в машине подожду. Мне же разрешат в ней посидеть, как вы думаете? Тут не хотелось бы, люди делом занимаются…

— Цыц, малая, — рыкнул на нее Валяев и, навалившись грудью на конторку, как-то очень тихо и страшно спросил у распорядителя:

— Sicher, dass der Name nicht in der Liste ist? (Ты уверен, что ее нет в списках?).

— Спрашивает, хорошо ли были проверены списки, — шмыгая носом, сказала мне Танюша.

— Natürlich! — всплеснул руками тот.

— Und wenn ich nachschaue? (А если проверю?) — Валяев только что за фрак его еще не сграбастал.

— Прекрати, Кит, — остановил его Зимин и протянул распорядителю наше приглашение. — Diese junge Schöpfung mit uns, notieren Sie Ihren Namen, und wir gehen.

— Да ничего, — от Танюши можно было прикуривать, так она покраснела и практически слилась с цветом платья, которое ей подобрала Вежлева. — Честное слово…

— А ты переводи, — потребовал я. — Чего Макс сказал сейчас?

Ее надо чем-то занять, чем-то привычным, чтобы не сорвалась. Голос-то дрожит.

— Он сказал: "Это юное создание с нами, запишите ее имя, и мы пойдем", — исполнила требуемое Танюша.

— Es ist gut, — внезапно согласился распорядитель, изучив приглашение. — Herbert, eine Ansteckblume für das junge Fräulein.

— Он согласился, — изумилась девушка. — И сказал, чтобы юной фройляйн, мне, то есть, бутоньерку принесли.

В бутоньерке, которая досталась нашей спутнице, был цветок, который наконец-то смогли распознать все присутствующие — ромашка. Вот такой странный выбор.

— Sind alle Formalitäten erledigt? (Формальности окончены?) — осведомился Зимин у распорядителя, тот слез с табуретки и снова перед ним раскланялся, давая понять, что да, формальности окончены.

Двое его помощников потянули за какие-то шнуры, и портьера, замеченная мной с самого начала, разошлась в разные стороны, открыв перед нами полутемный коридор, конца и края которому отсюда видно не было.

— Хочу обратно в Москву, — сказал Валяев. — Там всех нет этих… Этих!

Чего именно он имел в виду, я так и не понял, но точку зрения его разделял. Я тоже хочу домой.

И снова штиблеты и каблучки цокали по камням, на этот раз коридора, который и вправду оказался длиннющим, да еще и с кучей поворотов. Я вообще-то был уверен, что в замках коридоры такими не бывают, однако же вот, поглядите-ка. Одна радость — было ясно, что цель все ближе, поскольку музыка становилась все слышнее и слышнее.

Да и огни светильников, развешанных по стенам, в самом начале пути горевшие тускло, по мере приближения к цели мерцали все ярче и ярке. Как этого добились организаторы мероприятия, мне было непонятно, но впечатляло.

Кончился коридор внезапно, мы в очередной раз повернули и оказались на месте. Что до меня — я опять зажмурился. Что у них тут за игры с тьмой и светом, а? Так и ослепнуть недолго!

— Ох ты! — в голосе Танюши смешалось сразу много всего — и восхищение, и удивление, и еще бог весть что. — Это куда же мы попали?

— Туда, куда и шли, — Валяев шмыгнул носом. — Однако, надо выпить.

Я приоткрыл глаза и огляделся вокруг. Ну да, "ох ты", согласен.

Зал был огромен. Как видно, в старые времена местный феодал, или кто тут у них, в Чехии, был, именно здесь отмечал победы над соседями и прочие радостные события своей жизни, вместе со своими верными соратниками. В таком зале запросто могла поместиться небольшая личная армия, причем в полном составе, с прилагающимися к ней поварами, лекарями и шлюхами. И наверняка помещалась.

Добавляло отдельных красок этому великолепию и убранство зала. Здесь не было ярких цветов привратной, не было блеска золота, все было строже и атмосферней. Зал был украшен в средневековом стиле. На стенах висело оружие, которое невероятно напоминало настоящее, треугольные щиты и части доспехов, причем под некоторыми даже виднелись какие-то таблички. С потолка свешивались шелковые стяги, на которых были вышиты какие-то древние гербы, всякие там рыбы на лазурном поле и красные олени, бьющие копытом.

Я в геральдике не разбираюсь, потому понять — подлинные ли это гербы, которые некогда принадлежали знатным фамилиям, или все-таки подделка, я не мог. Да и не сильно по этому поводу расстроился.

Добавлял антуража и небольшой оркестр, который находился в дальнем от нас углу. Это был не какой-нибудь там диксиленд с трубами и дудками, это были музыканты во фраках, словно пришедшие сюда из позапрошлого века. И музыка была соответствующая, вызывавшая ассоциации с опереттами Кальмана и Штрауса. Кстати, последнего сейчас и играли, если не ошибаюсь, что-то из "Венецианской ночи". Я не большой любитель подобной музыки, но была у меня одна приятельница, симпатичная до крайности и большая поклонница этого игривого жанра. Вот с ней я за пару лет весь репертуар "Театра оперетты" и выучил — а куда деваться? Так мне тогда все это дело надоело, что я потом еще года три от любых театров шарахался.

Впрочем — убранство убранством, музыка музыкой, но почтеннейшая публика, которой в зале было очень много, не стала ухищряться и была одета вполне в стиле дня сегодняшнего. Нет, несколько забавных старичков щеголяли в чем-то таком, затрапезном, но преобладали костюмы у мужчин и умеренно-длинные платья у женщин. И то, и другое, насколько я мог судить, было только брендовых марок и шилось явно не в Китае.

Спасибо Зимину, представляю себе, как бы я тут смотрелся в своих джинсах. Понятно, что на лице моем в этом случае была бы маска равнодушия, я изображал бы из себя бунтаря и борца с системой, но это только поза. Дискомфортное ощущение из души все одно не уберешь. А здесь именно это и имело бы место быть.

Наше появление не прошло незамеченным. Нет-нет, никакого дядьки в ливрее, который долбил бы в пол золоченым дрыном и громко орал:

— Максим Зимин и сопровождающие его лица.

Все было проще и прозаичней — к нам сразу же подпорхнули две барышни в пышных нарядах, буквально повисли на Зимине и бойко застрекотали на французском, причем настолько громко, что люди стали поворачиваться в нашу сторону.

— По-моему, это его сестры, — неуверенно сказала Танюша. — Они называют его "кузен" и спрашивают про какую-то Гертруду.

— Сестры и есть, — подтвердил Валяев, поморщившись. — Троюродные. О, вот и желаемое. Милейший!

Он пощелкал пальцами, привлекая к себе внимание официанта, грациозно перемещавшегося по залу неподалеку от нас. На подносе, который он ловко нес перед собой, красовались бокалы с темной жидкостью, судя по всему — коньяком.

— Кит, не увлекайся особо, — отвлекся от француженок Зимин. — Ночь только началась.

— Я свою меру знаю, — заверил его Валяев, подхватил бокал с подноса и протянул его мне. — На, взбодрись. Без допинга тебе тут будет скучно. Танюша, Марина, коньячку? Нет? Ну и шут с вами. Киф, будь здоров!

— И тебе не хворать, — одобрил я тост, и мы соприкоснулись краями бокалов. — А насчет скуки ты не прав. Вон, музычка играет, опять же — есть чего поесть. Я жрать хочу до невозможности.

Я уже разглядел, что вдоль стен стояли столы, заваленные едой. Похоже, в этом смысле здесь все было крайне демократично — подходи, бери тарелку, хватай что твоей душе угодно из снеди и уплетай за обе щеки. У одного из них я заметил нашего недавнего знакомого, дядюшку Эверта, он жадно грыз куриную ногу, исподлобья глядя на окружающих. Что любопытно — рядом с ним никого не было, хотя у других столов люди стояли группками, весело общаясь.

— Так это Карл Лейген! — охнула вдруг Марина, которая все это время изучала лица присутствующих. — Я с ним в Дрездене стажировалась вместе. Вот так сюрприз!

И она покинула нас, устремившись куда-то в зал и ловко лавируя между танцующими парами.

— Баба с воза — кобыле легче, — заметил Валяев и гаркнул на официанта: — Куда пошел? Тьфу ты! Kam se obrátit? No vrať se! (Куда пошел? А ну вернись! (чеш.)).

Официант покорно вернулся, Валяев цапнул сразу два бокала и перелил коньяк из одного в другой. Подумал немного и добавил туда третий.

— Теперь иди, — махнул он рукой недоуменно глядящему на него юноше. — Иди, иди!

В этот же момент его лицо сморщилось так, будто он раскусил гнилой орех, но тут же это выражение сменило другое, радостно-слащавое.

— Тетушка Ингрид! — радостно завопил он. — Вот радость-то! Тьфу, да что такое! Faster Ingrid! Jag är glad att se dig!

И, раскинув руки в стороны, не обращая внимания на плеснувший через край бокала коньяк, он пошел навстречу к женщине ростом метра под два, если не больше, и с такими же героическими формами. Не знаю, не знаю, я бы с ней не рискнул обниматься. Такая может и придушить, сама того не заметив.

И мы остались с Танюшей вдвоем, Зимина к тому времени его французские кузины уже куда-то утащили.

— Ну что, дитя? — я согнул руку крендельком и подмигнул совсем уже запечалившейся девушке. — Кавалер я так себе, второсортный, но лучше такой, чем никакого, согласись?

— Глупости какие, — Танюша снова начала краснеть. — Ничего вы не старый.

Где-то я это уже слышал. Хотя — где я только это не слышал.

— Согласен, — кивнул я. — Так что — танцы до упаду или пойдем для начала подхарчимся?

— Вы так смешно говорите, — хихикнула Танюша. — "Подхарчимся". Слово забавное.

— Главное — смысл у него правильный, — я увлек ее за собой, направившись к ближайшему столу. — Есть хочется — спасу нет.

— Ночь, — с сомнением в голосе сообщила мне девушка. — Я после шести не ем. Тем более сладкое.

Последние слова она произнесла страдальчески — на столе, к которому мы приблизились, стоял красивейший, аппетитнейший и, несомненно, очень вкусный торт приличных размеров.

— Да ладно тебе, — я ухватил лопаточку, которая лежала рядом с ним. — Сегодня можно. Кусочек-то.

— Проходила я это уже, — Танюша прищурила один глаз, ее лицо приняло лукавое выражение. — Сначала один кусочек, потом второй…

— Как говаривал один мой хороший знакомец — никто и никогда не оговаривал размеры одного кусочка, — назидательно произнес я. — В конце концов, торт сам по себе — это всего лишь один кусочек. Давай, ешь, а я вон по деликатесне ударю. Мне сладкое по барабану, мяса какого-нибудь хочу.

Я бестрепетно откромсал лопаточкой ломоть кондитерского изделия весом не менее чем полкило, плюхнул его на тарелку и протянул Танюше.

— Бисквитный, — жалобно пробормотала та, держа ее на вытянутых руках. — С ликерной пропиткой и сливочным кремом. И цукатами. Да пошло оно все! Съем!

Она перехватила тарелку поудобнее и вонзила в торт изрядных размеров ложку. Странно, но десертных приборов не наблюдалось, потому Танюша орудовала тем, что подвернулось.

Кстати — и правильно делает. Ложка — не вилка, в нее входит больше, и мимо рта ее не пронесешь. На Руси до Петра вообще никаких вилок не было, и управлялись без них как-то. И в армии их не приветствовали. Нам прапорщик рассказывал, что в старые времена солдаты только ложками и ели. Эх, помню я свою армейскую ложку — тяжелую, добротную, с выгравированной на черенке надписью, гласящей: "Ищи мясо!".

— Вот и молодец, — я одобрил я действия Танюши и окинул глазами стол.

Интересно, из каких соображений его формировали, в гастрономическом смысле? Слева от торта лежал целиком зажаренный гусь, справа — тарелка с рыбным ассорти. Еще здесь имелось несколько блюд с мясной нарезкой, ваза с профитролями, запеченная свиная нога, украшенная бумажными розочками и горчичной вязью, венские вафли, фруктовое желе, которое уже начало оплывать, и приличных размеров фарфоровая лоханка, закрытая крышкой, в которой, скорее всего, был суп. Просто рядом с ней половник лежал, так что вряд ли там что-то другое. То ли исходили из принципа "пусть каждый себе что-то найдет", то ли просто не заморачивался никто, мол — что приготовили, то и выложили.

Гусь издавал потрясающий аромат жира и чеснока, я бы с удовольствием открутил ему ногу, намазал горчицей, что стояла рядом с ним, и сточил бы ее под коньячок или вон белое вино, но, поразмыслив, решил этого не делать. Во-первых, почти наверняка я изгваздаю одежду жиром, во-вторых — чеснок. Такой выхлоп потом будет — мама не горюй. Мало ли, что меня дальше ждет?

В результате я сноровисто соорудил себе бутерброд с семгой и бодро откусил от него чуть ли не половину.

— Вина? — окончательно плюнув на условности, с набитым ртом спросил я Танюшу, которая с невероятно счастливым видом уписывала торт.

— Белого, — видимо, окончательно махнув рукой на все, согласилась она.

Все-таки еда — она друг человека. Мне изначально не нравилось все происходящее, я очень не хотел ехать на это мероприятие, когда все спутники разбежались, мне стало совсем грустно. А еда все сбалансировала, придала немного уверенности, в конце концов — она дала мне занятие. Что самое скверное в вечеринке, на которой ты чужой? Ощущение бесполезности себя в данных условиях. Но когда ты ешь — все меняется. Ты при деле. Ты — жуешь и, значит, не совсем зря ты сюда пришел. И находишься здесь по праву, потому что посторонних не кормят вот так запросто.

А еще я заметил, что мы тут такие не одни. В смысле, те, кто тоже особо никого не знает. Нет, в большинстве своем гости между собой знакомы, это хорошо видно по тому, как они общаются, как смотрят друг на друга. Именно по этой причине легко вычислить тех, кто оказался здесь, как мы — может, случайно, может, по служебной надобности. Дали приглашение кому-то, как мне — и попробуй откажись.

Еще я искал в толпе своих спутников, но, увы, не находил. Больно много было народа, и все ведь на месте не стоят, кто танцует, кто просто перемещается по залу. Мне вообще это все напоминало вечер встреч выпускников в институте.

Хотя одно знакомое лицо я увидел. А именно — я узнал одного из гостей. Это был юноша с бледным, почти белым лицом, я его видел в "Радеоне", он к нам в гости приезжал сравнительно недавно. Сейчас он беседовал с пожилой женщиной, у которой была крайне экстравагантная прическа. Ее волосы были уложены в виде атакующей кобры, причем сделано это было с неимоверным мастерством. Не знай я, что это волосы, подумал бы, что настоящую змеюку ей на голову посадили.

— Я рад есть видеть вас снова, — раздался вкрадчивый голос дядюшки Эверта. Услышав его, Танюша ойкнула и дернулась в мою сторону, не переставая при этом жевать.

— А мы то как рады, — я сделал шаг вперед, закрывая собой девушку. — Не правда ли, прекрасный вечер? И еда вкусная.

— Это есть так, — важно произнес тот. — Такой как вы есть должен быть счастлив, что получил возможность быть здесь сейчас.

В лацкане у него, как и у всех здесь присутствующих, тоже была закреплена бутоньерка, я даже узнал цветок, находящийся в ней. Это была герань.

— Я всегда и везде нахожусь по праву, — холодно ответил ему я. Мне этот толстяк очень не понравился еще там, в отеле, потому особо церемониться с ним я не собирался. Да и Зимин говорил о том, что его посылать куда подальше можно и нужно — Равно как и моя спутница.

— Я ее забери у вас, — тоном, не оставляющим места для возражений, заявил мне дядюшка Эверт. — Ты есть кушать и отдыхать, а я с hübsche Таньюша танцевать.

И он поманил девушку пальцем, испачканным в курином жире. Он даже не потрудился вытереть руки.

— Она не танцует, — холодно сообщил толстяку я. — Или танцует, но только со мной.

— Ты есть не подумать над тем, что говорить, — ткнул меня пальцем в грудь дядюшка Эверт и нехорошо улыбнулся. — Но я добрый. Я еще раз говори — кушай, слушай музыку. Пока ты можешь это делать — делай. Но никогда не смей говорить "нет" тем, кто сильнее тебя, это есть Leichtsinn. Э-э-э-э… Глюпость.

— Leichtsinn означает не "глупость", а безрассудство, — раздался глубокий голос откуда-то сбоку. — Эверт… Тебя же зовут Эверт?

— Эверт, — с толстяка вмиг слетела вся спесь, он поспешно расшаркался перед тем, кто стоял у меня за спиной. — Evert Kluge, Ihr ergebener Diener in aller Ewigkeit.

— Он сказал, что его зовут Эверт Клюге и он рад служить вот этому дядечке, — шепнула мне в ухо Танюша.

От нее пахло сливовым ликером и цукатами. Отдать это дитя толстяку, перепачканному куриным жиром? Да никогда.

Впрочем, сейчас речь уже не об этом. Что Эверт Клюге, он мелочь по сравнению с тем, чей голос я сейчас услышал.

Я знал его и ни с кем никогда его бы не спутал. Впрочем, если бы я даже засомневался, то запах апельсиновых корок и еще чего-то пряно-сладкого несомненно подтвердили мои догадки. Блин, что же это за специя, который раз ломаю голову? Ломаю — и не нахожу ответа. Сходить, что ли, в магазин какой, там все пряности перенюхать?

— Мне не нужны слуги, — Старик оказался не сбоку, он был у меня за спиной. Он положил мне руку на правое плечо, и я ощутил, насколько она тяжела и холодна. — Меня окружают только те, кто этого достоин, те, кого я сам выбрал из миллионов и миллионов сущностей. Как ты думаешь, Эверт Клюге, можно ли тех, кого я счел достойным своего общества, называть слугами?

— Nein, — пробормотал дядюшка Эверт, озираясь по сторонам.

Эта беседа явно заинтересовала многих, но при этом никто не рискнул приблизиться, напротив, вокруг нас образовалось некое пустое пространство.

— Правильно, Эверт Клюге, нельзя, — мерно произнес Старик. — Они мои друзья, мои помощники, мои сподвижники. Наконец — мои ученики.

В этот момент его вторая рука легла на мое левое плечо. Если бы я был гвоздь, то, скорее всего, ушел бы в пол по шляпку. У меня было ощущение, что на меня навалилась гора Эверест.

— Вот и хорошо, — продолжил Старик. — Я вижу, мы понимаем друг друга. Теперь поговорим о безрассудстве и глупости. Ты же не против побеседовать об этом, мой пытливый Эверт Клюге?

— Nein, — толстяк был весь мокрый, пот тек по его лысине, по внезапно обвисшим щекам, он уставился в пол и не поднимал глаза. — Das heißt — ja. Ich habe nichts dagegen, Euer Gnaden. (Нет. То есть — да. Я не против, светлейший).

Что именно говорил дядюшка Эверт, я не понимал, но догадывался. По интонациям ориентировался.

— Безрассудство и глупость, — задумчиво сказал Старик за моей спиной. — Казалось бы — одно и тоже. Но нет, мой сладострастный Эверт Клюге, это не так. Глупость — это когда ты лелеешь мысли о том, как бы овладеть душой и телом невинной девушки, даже не посмотрев на цветок в ее бутоньерке. А безрассудство, это когда ты позволяешь себе рассуждать о том, кто и где имеет право быть, даже не зная, кто перед тобой стоит. Или зная?

— Ich weiß es nicht sogar jetzt, Euer Gnaden (Я и сейчас этого не знаю, светлейший), — поспешно пробормотал дядюшка Эверт.

Происходящее окончательно заинтересовало присутствующих, даже музыка смолкла. Последние слова дядюшки вызвали дружный смех публики.

— Он еще и слеп, — заметил кто-то из толпы, причем по-русски. — Перстень на пальце этого человека не заметить невозможно.

— Но у этого червя губа не дура, — послушался другой голос. — Он выбрал лучший цветок в оранжерее.

Следом за этими словами раздался звук пощёчины и новый взрыв смеха.

— Возможно, он имел в виду не сущность этого человека, а его имя, — настолько дружелюбно произнес Старик, что мне стало толстяка как-то жалко. Таким тоном врачи говорят со смертельно больными. — Да, мой честный Эверт Клюге, ты же это имел в виду?

Дядюшка даже ничего говорить не стал, только головой потряс.

— И в этом твоя ошибка, — с искренним сожалением произнес Старик. — Фатальная ошибка. Эти двое — мои личные гости, их пригласили сюда по моей просьбе. То есть ты нанес обиду людям, которые находятся под моей защитой. А это уже не глупость. Это безрассудство. Мало того — им покровительствую не только я, но и хозяин этого прекрасного дома. Ведь это он пригласил их сюда от моего имени. Мой отчаянно смелый Эверт Клюге, ты хочешь померяться силами со мной и моим братом?

Дядюшка рухнул на колени.

— Генрих, что ты там говорил про цветок и оранжерею? — спросил у кого-то невероятно язвительный девичий голос, на этот раз на английском. — Напомни?

Никто ничего не ответил.

— Я вижу, что ты усвоил разницу между глупостью и безрассудством, мой сообразительный Эверт Клюге, — одобрительно произнес Старик. — И впредь верно подбирай слова, если же не можешь этого сделать, то просто молчи. А еще лучше — не совершай глупых и безрассудных поступков, в другой раз тебе может повезти гораздо меньше, чем сегодня. Да и всем присутствующим я рекомендую помнить о том, что они сейчас здесь увидели и услышали.

Дядюшка закивал головой так, что та, казалось, сейчас оторвется.

— Ну и хорошо, — Старик так и не снял руки с моих плеч. — Эге, да я, похоже, стал причиной остановки веселья в этом зале? Нет-нет-нет, это не дело. Друзья, сегодня славная ночь, так не тратьте время даром! Танцы, вино, еда, любовь — вот что вам нужно. Стоит ли слушать беседы о смысле слов? Музыканты, что вы стихли? Вы творцы, в ваших руках судьба вечера! Сделайте так, чтобы все в этом зале были счастливы и безрассудны!

Оркестр, было совсем замолкший, немедленно выполнил этот приказ. Взвизгнули скрипки и пары закружились в танце.

— Ну и славно, — одобрительно произнес Старик, и его руки наконец-то покинули мои плечи. — Рад нашей встрече, мой юный друг. И представь мне наконец свою спутницу.

Я улыбнулся и повернулся к тому, кого был бы рад никогда не видеть. Никто не любит смотреть в лицо своему страху.

Глава двадцатая
в которой герой либо кривит душой, либо недоговаривает

Старик был, как всегда, сама элегантность. Черный длиннополый пиджак, черная жилетка под ним и белоснежная сорочка с расстегнутым воротом — вроде бы ничего особенного, более того — даже небрежный стиль одежды, но как это все на нем смотрелось! И боюсь даже представить, сколько стоило.

И никакой бутоньерки, только непонятная блескучая штучка в лацкане пиджака.

— Это Танюша, — я показал на девушку, которая знай только хлопала глазами, ошарашенная увиденным, да на автомате поедала торт.

Хотя, может, и не на автомате — явно нелюбимые ей вишни, которые входили в состав этого кулинарного чуда, она не забывала отодвигать на край тарелки даже сейчас. Впрочем, за "не люблю", "не буду", "не хочу" и "эта сумочка не подходит к этим туфлям" у женщин, как правило, отвечает отдельный, автономный отдел мозга, который не задействуется в иных областях жизни.

А еще я понял, что то ли не помню, то ли вовсе не знаю ее фамилии. Марина, скорее всего, ее называла, но я как-то не зафиксировал это в памяти.

— Валериан Валентинович, — откуда-то из толпы на нас набежала собственно Вежлева, сияя белоснежной улыбкой и поправляя локон, упавший на лоб. — Добрый вечер!

— Скорее — ночь, — поправил ее Старик. — Я тут только что прочитал небольшую нотацию одному господину, не хотелось бы повторно излагать одно и то же. У вас, как и у него, есть некое слабое место — ошибки в определениях. А это неминуемо ведет к тому, что делаются неверные выводы, которые после доводятся до сведения руководства. Бесспорно, каждый имеет право на промах, какие-то из них можно понять, какие-то даже простить. Какие-то — но не все. Но об этом позже, у нас с вами на эту тему будет отдельная беседа. Идите, отдыхайте, общайтесь с гостями, нынче здесь собралось интереснейшее общество. Да, непременно выпейте красного вина, у моего брата Отто отличные погреба, скажу я вам! И он сегодня растворил их двери настежь для всех.

Было видно, что Марина напряглась, но лицо ее по-прежнему было улыбчиво и безмятежно.

— Как скажете, — прощебетала она и покинула нас.

Старик проводил ее взглядом и снова повернулся ко мне.

— Накосячила? — спросил я у него и внутренне содрогнулся.

Какой черт меня за язык дернул? Мне-то что до этого?

— Прости? — переспросил у меня Старик. — Я не очень понимаю смысл того слова, что ты сейчас произнес.

— Извините, — совсем уже смутился я. — Имеется в виду — что-то Марина сделала не так? Где-то ошиблась?

— Никогда не извиняйся за то, в чем ты не виноват, — произнес Старик, взял лопатку, вынул из рук Танюши опустевшую тарелку, на которой осталась только горстка вишен, изгвазданных кремом, плюхнул на нее еще один кусок торта и протянул ее девушке. — На здоровье. Так вот — не твоя вина, что я в достаточной мере не владею современным молодежным сленгом.

— Спасибо, — Танюша обреченно посмотрела на торт. — Пропадай моя талия.

— Глупости, — Старик негромко рассмеялся. — От вкусного не толстеют, я это наверняка знаю. Да-да, именно так, я никогда не обманываю людей, а особенно таких симпатичных девушек, как вы. Да и не получится у меня это сделать в данный момент, вы же не только красивы, но и умны, а значит, непременно распознаете ложь сразу. Посмотрите мне в глаза и скажите — вру я вам в данный момент или нет?

Старик встал напротив Танюши и произнес:

— Ну же.

Девушка покорно уставилась в его глаза.

— Вру я вам? — мягко переспросил он у нее.

— Нет, — как-то расслабленно сказала Танюша. — Конечно, нет.

— Ну вот, — Старик провел рукой по ее щеке. — Наслаждайтесь своим тортом, выпейте шампанского, потанцуйте. Все ваши волнения позади, милая Татьяна, переживать повода более нет, ничего страшного с вами здесь не случится. Да и после того, как вы покинете этот гостеприимный дом, тоже. Вы моя гостья, и все ваши напасти отныне моя головная боль.

Он повертел головой, высмотрел кого-то, поднял руку и помахал ей, при этом огромный бриллиант в перстне, который украшал его указательный палец, блеснул нестерпимо ярко.

Секундой позже к нам буквально подбежал юноша, который преданно глянул на Старика, а после склонил перед ним голову.

— Это Вильгельм, — благожелательно потрепал его по волосам Старик. — Внук одного моего старинного приятеля. Славный мальчуган, честный и открытый, да и отец его был таким же. Киф, друг мой, ответь-ка мне вот на какой вопрос — кем тебе приходится прелестная Татьяна? Она твоя спутница, и ответственность за нее лежит на твоих плечах?

Я глянул на девушку, которая, услышав эту фразу, с интересом посмотрела на меня.

— Не то, чтобы… — подобная постановка вопроса меня несколько смутила. — Но скорее да, чем нет. А что остается делать? Молодая девчонка, в чужом городе…

— Вопрос был задан простой, — мерно сказал Старик. — Ты принял на себя ответственность за нее или нет?

— Да, принял, — мне стало ясно, что надо ответить односложно, другого варианта у меня нет.

— Иного ответа и не ждал, — одобрительно кивнул глава "Радеона". — Это достойное решение, которое, если ты заметил, я с тобой разделил. Но мы не можем, увы, все время провести подле нее, как бы нам этого не хотелось. Мы мужчины, у нас есть другие дела, потому я позвал сюда Вильгельма и отрекомендовал тебе его. Именно ему я хочу препоручить заботу об этой девице до твоего возвращения, и смею тебя заверить, что с ним она будет в полной безопасности. Вильгельм скорее сам умрет, чем позволит хоть кому-то косо на нее взглянуть, порукой тому мое слово. Ты веришь мне, Киф?

— Разумеется, — без запинки ответил я Старику. Во-первых, малейшее промедление могло бы быть не пойми как истолковано, во-вторых — я на самом деле ему верил. Точнее, никому в этом зале не верил так, как ему. А может, и не только в этом зале.

— Ну и хорошо, — Старик снова обратился к Танюше. — Моя прелестная леди, мы ненадолго удалимся, а с вами останется вот этот славный юноша. На этот вечер он ваш паж, можете располагать им так, как вам заблагорассудится. Гоняйте его за шампанским, заставляйте петь вам баллады, и даже, если захотите, можете хорошенько его поколотить. Вдруг что-то придется не по нраву? Вам позволено все.

Вильгельм пригладил светлые волосы, задорно блеснул голубыми глазами, одернул пиджак, безукоризненно сидящий на его стройной фигуре, и склонился перед Танюшей в поклоне.

— Колотить-то зачем? — смутилась та, с интересом глядя на свое неожиданное симпатичное приобретение.

Ну все, моя карта бита. И слава богу, тем более что у меня даже мыслей на этот счет никаких и не было. Я не ангел, но и не пожиратель детей.

— Вот все и устроилось, — потер руки Старик. — У них свои разговоры и дела, а мы с тобой пойдем туда, где не так много шума. О делах надо говорить в тишине. Да-да, Киф, все будут веселиться, а нас ждет серьезный разговор. Если быть более точным, то мне бы хотелось услышать твое мнение по кое-каким вопросам.

— Мое? — я снова опешил. — Да от меня-то чего путного ждать можно? Я журналист, а не коммерсант и не гейм-дизайнер.

— Взгляд со стороны, — пояснил Старик. — Твое положение в "Радеоне" сейчас уникально. Ты одновременно и в системе, и вне ее, а потому можешь здраво судить, без оглядки на возможные последствия.

Он поманил меня пальцем и двинулся в сторону оркестра, который в данный момент вовсю наяривал что-то развеселое. Танцующие пары и просто разговаривающие друг с другом гости расступались перед ним, как некогда волны моря расходились в стороны перед Моисеем.

Ага, без оглядки на последствия. Это ему хорошо так рассуждать, а у меня столько последствий быть может, что считать их замучаешься. Один Азов с его подземным этажом чего стоит. Вякнешь лишнее — и все, считай пропал.

За тем местом, где сидел оркестр, обнаружилась дверь, ведущая в очередной коридор, не такой длинный, по которому мы пришли в этот зал, да и не такой широкий.

Что интересно — стоило нам войти в него, и звуки веселья сразу стали приглушенными, как будто доносящимися издалека. Ну это как когда кто-то весело гуляет этажа на два над тобой. Шум есть, но он неразборчив.

Когда же мы вошли в небольшую комнату, то они и вовсе стали не слышны.

Похоже, что это был рабочий кабинет хозяина замка — в нем имелось несколько шкафов с книгами, четыре кресла старинной работы и столик на резной ножке. Хотя, возможно, это никакой и не кабинет, а курительная комната. На столике стояло несколько запылившихся бутылок с длинными горлышками, бокалы, лежали сигары и спички. Последнее меня удивило более всего, я их давным-давно не видел. Все же пользуются зажигалками.

— Располагайся, — Старик первым сел в одно из кресел и закинул ногу на ногу. — Сигару? Или коньяку? Не скромничай, если хочешь что-то из этого, то просто возьми.

— Я сигары не курю, — честно ответил я и достал из кармана сигареты. — Не понимаю я их.

— Бывает, — согласился со мной Старик. — Я вот, например, сладкое не люблю. Перекормили в детстве, с тех пор не жалую кондитерские изделия, они мне приторными кажутся.

Я закурил, он с интересом смотрел на меня и молчал.

— А тут сегодня, стало быть, день рождения празднуют? — наконец нарушил я тишину, становившуюся нестерпимой. — Я все верно понял?

— Верно, — подтвердил Старик. — Признаться, я и сам не ожидал, что так получится. Когда я дал распоряжение относительно того, чтобы вы прибыли сюда, в Прагу, мне было неизвестно, что Отто задумал свой день рождения провести именно здесь, в этом доме. Более того — я крайне удивился этой новости. Обычно он устраивает данный праздник в Саксонии, есть там один небольшой городок, с которым у него связаны теплые юношеские воспоминания. Знаешь, нас всех в старости тянет в те места, где мы были молоды, счастливы и занимались разными глупостями, которые теперь, на склоне лет, так приятно вспоминать. А тут — на тебе. Вот я и рассудил — если уж так получилось, то почему бы вам тоже не поучаствовать в веселье? И ведь оказался прав, все вроде довольны. Даже ты, несмотря на свой извечный скептицизм. Я уж молчу про двух бездельников, которые так увлеклись, что даже забыли засвидетельствовать мне свое почтение, что довольно невежливо.

— Да причем тут скептицизм? — я стряхнул пепел в пепельницу. — Просто на вечеринках иногда бывает дискомфортно, особенно когда ни одного знакомого лица нет. Я же тут никого не знаю. И эти все разбежались, ваша правда. Зимина какие-то девицы утащили, Вежлева знакомого встретила.

— Да, Марина общительная дама, — подтвердил Старик. — Даже более чем. И в этой связи у меня есть вот какой вопрос — скажи мне, Киф, что ты думаешь о ней как о профессионале?

— Ничего не думаю, — я затушил сигарету и взялся за бутылку с коньяком. — Вам налить?

— Пожалуй, — кивнул Старик. — Но лучше коньяку, вон из той бутылки. А то, что ты держишь в руках — это вино. И — поясни свой ответ.

Надо же — ошибся. Хотя — все сосуды на столе одинаково пыльные и без этикеток, поди пойми, что в них. На глазок — вроде как коньяк был.

— У меня нет с ней плотных пересечений в профессиональной среде, — я вынул из бутылки пробку и понюхал содержимое. Точно, коньяк. — Как оценить человека, если ты его толком не видел в деле?

— Как так? — удивился Старик. — Она отвечает за связи с общественностью и все прочее, что относится к данной сфере. Ты и твои люди с данным вопросом соприкасаются ежедневно. Как же вы можете не пересекаться?

— Можем, — ответил я, разливая янтарного цвета жидкость по бокалам. — Сфера одна, плоскости разные. У каждого своя. У нее глобальные вопросы, у меня местечковые.

Ответил — и сразу пожалел об этом. По ходу — спалил я Маринку, а это не есть хорошо. Так-то она, конечно, не подарок, но при этом мы вроде как союзники. Врагов палить можно и нужно, например, Ядвигу, а своих — нельзя. Сами поругались, сами помирились, вышестоящее руководство тут ни при чем.

— Как же так? — расстроенно произнес Старик и принял протянутый мной бокал. — Я считал ее профессионалом — и на тебе. Это, мой милый Киф, дилетантизм. Как видно, поспешил Максимилиан с ее назначением. А я, увы, напрасно ему доверился, утвердив его.

Так, он еще и Зимина сюда приплел.

— Почему дилетантизм? — начал плести защитную речь я. — Тысячекратно извиняюсь, но здесь и рядом ничего подобного нет. Марина — опытный сотрудник, настоящий мастер своего дела. Более того — она очень и очень хороший руководитель, умеющий четко расставлять приоритеты. Она знает слабые и сильные места своей отрасли. Моя газета, без лишней скромности, относится к сильным.

Старик негромко рассмеялся и отсалютовал мне бокалом.

— Ну или к стабильным, — поправился я. — Потому Марина особо и не лезет в наши дела, полностью посвящая внимание тем участкам, которые требуют этого куда больше. Ну и потом — у меня такой характер, что не всякий выдержит.

— Все-все, — остановил меня Старик. — Почти убедил. Я, признаться, и сам так думаю, рад, что наши мнения совпали.

Не знаю, правду он мне сказал или нет. Но что я мог сделать, то сделал.

— Ладно, с этим закончили, — Старик поставил бокал на столик. — Теперь другой вопрос. Насколько я знаю, ты близок к тому, чтобы завершить ту миссию, для которой некогда наша компания тебя наняла? Речь не о еженедельнике, а о том, что ты делаешь в игре.

— Ну, не то чтобы близок, — уклончиво ответил я. — Есть некие сложности… Но если брать в целом — то финишная прямая недалеко.

— Замечательно, — одобрил мои слова Старик. — Итак, вот цель достигнута — и что дальше?

Кабы знать, что дальше. Это не тебе у меня спрашивать надо, а наоборот.

— Сделаю, что положено, да и покину игру, — решил не темнить я. — Больше меня в ней вроде ничего не держит. Если только какой-нибудь форс-мажор опять не случится.

— Не случится, — без тени улыбки сказал Старик. — Я на это очень надеюсь. Правда, мои мальчики что-то от меня скрывают, и я про это знаю. По всем законам жанра я сейчас должен был бы небрежно спросить у тебя что-то вроде: "Не подскажешь, что именно?", но не стану этого делать. Нет-нет, не смотри на меня так, это не потому, что я считаю тебя высокоморальным человеком, которого данный вопрос может оскорбить.

Тут мне стало даже как-то обидно.

— Просто твоя профессия исключает тот факт, что ты являешься поборником нравственной чистоты, — пояснил Старик. — Твое ремесло предполагает, что принципы в нем излишни, так было всегда. Это ни в коем разе не стремление оскорбить тебя, просто таковы правила игры, в которую ты ввязался, выбирая свой путь в жизни. Медик врачует, художник творит, строитель возводит здания — в этих профессиях все просто и понятно. Конечно же, там тоже есть подводные камни, но их конечная цель не вызывает вопросов — вылечить, создать шедевр и так далее. Журналист же подает правду о произошедших событиях исключительно в том виде, который считает нужным для себя, через призму своего "я". Его суть — подать свое видение проблемы, а оно может и не совпадать с общепринятым. И непременно это видение кого-то обрадует, а кому-то сделает больно. У твоей медали всегда будет две стороны, тебя всегда кто-то будет хвалить, а кто-то ненавидеть. Ты никогда не будешь хорош для всех, ты же и сам это знаешь.

— Знаю, — подтвердил я.

— Отчего же тогда ты так удивленно на меня смотрел? — мягко сказал Старик. — Уже много лет назад ты заключил с собой сделку о том, чтобы не пускать чужую боль в свою душу, и я про это хорошо знаю. Ты, твой наставник, твоя подруга — каждый из вас заключает этот контракт с совестью. Или уходит из профессии, потому что по-другому в ней существовать нельзя. Ну да ладно, не о том речь, вернемся к нашим баранам. Так вот — что ты думаешь делать дальше? Как ты видишь жизнь после игры?

— Спокойной и размеренной я ее вижу, — почти не покривил душой я. — Уйду с головой в работу. Если честно — очень игра мне мешает, она и времени много забирает, и душевных сил. Мне о выпуске номера надо думать, а вместо этого в голове печати, осады, подземелья всякие. Нет, по работе тоже все это есть, но там это некие полуабстрактные явления. Одно дело про подобное читать или писать, другое — самому по таким местам шастать.

— Ну что, меня данный ответ на сегодня устраивает, — Старик привстал, взял со столика сигару, срезал ее кончик и вопросительно посмотрел на меня.

Я понял, чего он ждет, улыбнулся и чиркнул зажигалкой.

Правильнее было бы взять лежащий на столике коробок и запалить спичку из него, подозреваю, что Старик этого и хотел, но — перебор. Одно дело — проявить учтивость, другое — прогнуться. Да, я его боюсь, да, он может только мизинцем пошевелить, и я никогда не выйду из этого замка, но совсем уж не стоит по полу лужей растекаться. Я не дядюшка Эверт.

— Это хорошо, что с завершением той службы, которую ты на себя принял, наши отношения не прервутся, — Старик выпустил колечко дыма. — Не стану говорить тебе банальности, вроде: "Я за тобой давно наблюдаю" или "У тебя большое будущее, мальчик". Есть в них некая фальшь и избитость. Скажу так — думаю, мы сможем быть полезны друг другу. Ты достаточно молод, но при этом неглуп, не идеалист, ты давно утратил иллюзии и точно знаешь, что дважды два не всегда четыре, что верный ответ иногда варьируется в зависимости от обстоятельств. Мне это нравится, и я знаю, что тебе предложить после того, как все закончится. Надеюсь, что мое предложение тебя устроит и мы отлично поладим.

Боюсь представить, что он захочет получить от меня взамен на свое предложение. Не отдам.

— Не сомневаюсь в этом, — тем не менее ответил я. — Разве может быть по-другому?

Старик промолчал, окутавшись клубом сигарного дыма. Я подумал и снова полез за сигаретами.

— Может, — сказал наконец он, когда я щелкнул зажигалкой, прикуривая. — Может быть все, мой друг. Вот взять хоть бы твою приятельницу Вежлеву. Она получила все, что хотела от этой жизни. Ну или почти все. Казалось бы — стоит на вершине, все остальные — под ней, она смотрит на них сквозь облака, которые можно потрогать рукой. Но нет, ей этого мало, она пытается дотянуться еще выше. Нет, человек должен стремиться ввысь и не стоять на месте, но при этом каждый должен знать, что есть граница, которую переступать попросту неразумно. Или преступно. И уж наверняка опасно.

— Марина мне всегда казалась очень разумной женщиной, — осторожно подбирая слова, сказал я. — Она не из тех, кто совершает необдуманные поступки.

— То есть ты хочешь поручиться за нее? — уточнил Старик, уставившись на меня. — Я верю тебе, Харитон. Скажи мне прямо сейчас: "Да, я даю вам слово в том, что эта женщина не совершала того, что вам про нее сказали, тому порукой моя честь и моя жизнь", и я не стану приглашать ее в этот кабинет для разговора. Ты сделаешь это?

Ничему меня жизнь не учит. Сто раз зарекался за других хлопотать, поскольку потом эти ни к чему хорошему не приводит, одни проблемы в сухом остатке остаются.

— Если вы мне поведаете, что именно вам про нее сказали, то, возможно, и сделаю, — мысленно вздохнув, произнес я.

Вот зачем мне это? Но раз уж впрягся — надо вывозить. И главное — добро бы она это еще оценила.

— А если вот так, вслепую? — Старик постучал ногтем по краю бокала, намекая мне, что пора его наполнить. — Если веришь человеку — так во всем, что тебе те россказни?

— Вы же сами упоминали про бремя профессии, — взялся я за бутылку. — Она накладывает отпечаток намертво, ваша правда. В том числе приучает и к тому, что сначала надо выяснить все, а только после этого выносить суждение. Так что там про Маринку нарассказывали? Уверен, враки все, но тем не менее?

— Мы поладим, — уверенно сказал Старик. — Только постарайся все-таки обойтись без необдуманных поступков, не дай эмоциям в ненужный момент победить рассудок.

Он взялся за колокольчик, стоящий на столе, который я даже сначала и не приметил, и позвонил в него.

Секундой позже в кабинет заглянул длинноволосый юноша в сюртуке. Именно — в сюртуке, как в фильмах про девятнадцатый век.

— Что там Отто, не собирается он речь произносить? — спросил у него Старик, берясь за бокал.

— Никак нет, — ответил юноша. — Ваш брат все еще работает с бумагами, из кабинета не выходил.

— Вот так всегда, — пожаловался мне Старик. — Назовет гостей, а сам сидит, зарывшись в свои архивы. И вроде как так и надо — у него свои дела, у остальных праздник. Добро еще, что все привыкли к этим его привычкам, а то хоть от стыда сгорай. Лет пять назад так и не вышел к гостям, пришлось мне самому за него слова благодарности произносить и подарки принимать.

— Так брат же, — пожал плечами я, наливая и себе коньяку. — Куда деваться?

— Мы не родные братья, — пояснил Старик. — Тут связь другого рода, духовная, если можно так сказать. Хотя — подобное родство, на мой взгляд, значит куда больше, чем кровное. Брата по духу ты выбираешь сам, и потому он тебе всегда несоизмеримо ближе, чем те, кто всего лишь родились твоими родственниками по воле судьбы. У меня есть и родные братья, так я с ними уже невесть сколько времени не виделся. И не стремлюсь к этой встрече.

— Жизнь, — неопределенно произнес я. Что-то сказать надо было, а что — непонятно. Это слово подходило больше других.

— Ладно, друг мой, — Старик вытянул руку с бокалом, я, поняв, что от меня требуется, тут же звякнул об него своим. — Прозт!

Мы выпили.

— Еще одна просьба, — Старик снова затянулся сигарой. — Найди наших общих друзей и скажи, что я их зову.

— А Марину? — уточнил я.

— Я достаточно четко сформулировал свою просьбу, — даже не глянул на меня Старик. — Густав, после того как мастер Харитон найдет моих мальчиков, проводи их ко мне.

— Как скажете, светлейший, — отозвался длинноволосый юноша.

— Так я пошел? — уточнил я у Старика, размышляя, сказать ему "всего доброго" или пока не прощаться?

— Постой, — остановил он меня. — Запамятовал совсем, что хотел уточнить у тебя один момент, и заранее извиняюсь за то, что вторгаюсь в несколько интимную сферу. Скажи, вот это юное создание, Татьяна, она кто? На этот раз мне бы хотелось получить более точный ответ, нежели прозвучал в общей зале. Имеется в виду — ты приблизил её к себе в каком качестве? Надеюсь, не как замену Виктории? Просто, на мой взгляд, это было бы неразумно. Насколько я помню, твоя избранница в высшей степени достойная особа, о которой любой мужчина может только мечтать. Я понимаю твой интерес к этой юной красавице, они будят в нас давно забытые чувства, горячат остывающую кровь, но все же…

— И в мыслях не было! — замахал руками я. — Что вы! Она же совсем дите еще. Просто ее Маринка с собой привезла как переводчицу, а сама куда-то смылась. Ну не бросать же девчонку одну? Да еще этот дядюшка Эверт…

— Дядюшка? — удивленно вскинул брови Старик.

— Макс сказал, что так они его называли в детстве, — пояснил я. — Точнее — этот Эверт велел им так себя называть.

— Правда? — Старик усмехнулся. — Велел? Всего-то помощник камердинера, а сколько амбиций. Причем неподкрепленных ничем. Н-да. А что до Татьяны — теперь ситуация мне предельно ясна. Хотя где-то я бы тебя понял, как мужчина, нам нужны приключения, главное не забывать о том, что они должны своевременно заканчиваться. Все, иди и найди этих двух балбесов. Густав, задержись на секунду.

Я вышел из комнаты и вытер пот, выступивший на лбу, а после засунул руку под пиджак. Рубашка промокла насквозь, я словно под дождем прогулялся.

Не дожидаясь порученца Старика, я направился туда, где веселился народ. Вот тоже поручение, где мне их там искать?

В зале за время моего отсутствия ничего не изменилось — народ общался и танцевал, музыка играла, официанты с подносами грациозно изгибались, чтобы кого ненароком не задеть. Было шумно и весело.

Сначала я отыскал Валяева, за одним из столов он выпивал в компании трех личностей совершенно маргинального вида, даже старомодные фраки не могли облагородить лица его собутыльников.

— И тогда бритвой ему по глазам! — орал один из них, невероятно волосатый верзила, махая куриной ножкой, зажатой в огромной лапище. — Так и брызнуло в разные стороны!!!

Одежда при каждом его движении потрескивала, возникало ощущение, что вот-вот и она разъедется по швам.

— Что ты врешь! — возражал ему другой, не менее дюжий собеседник. — Не знаешь, так и не говори. Его вздернули в Лондиниуме, как это и водится в таких случаях.

— И не бритвой, и не вздернули, — третий выпил виски и укоризненно покачал головой. — Он был испанец, как его могли в Англии повесить? Войны-то у них не было тогда. Сам он помер, сам. А перед смертью всех надул, и вас в том числе. Всё на том острове перерыли и ничего не нашли.

Валяев выпивал, иронично поглядывая на троицу, и время от времени вставлял слово-другое в разговор.

— Кит, — подошел я к нему. — Тебя на ковер Старик вызывает.

— Вот и стало ясно, по ком звонит колокол, — вздохнул он. — Как у него настроение?

— Добр, — подумав, ответил я. — Справедлив. По крайней мере по отношению ко мне.

— Ну, это-то понятно, — Валяев налил еще рюмку, выпил ее и пригладил волосы. — Ладно, пойду.

— Надо Макса еще найти, — остановил я его. — Он вас обоих зовет.

— Да вон он, — Валяев ткнул пальцем в танцующие пары. — С Мишель отплясывает.

И точно — вечно сосредоточенный и подтянутый Зимин именно что отплясывал с невысокой брюнеткой, выглядящей невероятно пикантно, она словно сошла с киноафиш американских фильмов двадцатых годов прошлого века. Стрижка "каре", пикантная родинка на верхней губе. Очень симпатичная барышня. С такой бы и я станцевал.

Невероятно кстати оркестр закончил мелодию, и пары остановились.

Валяев шустро рванул в сторону Зимина, который и не подумал отпускать партнершу. Я последовал за ним.

— Пора, — услышал я, приблизившись к ним. — Мишель, милая, прости, но я забираю твоего кавалера.

— Ну-у-у! — надула ярко накрашенные губы девушка. — Так нечестно.

Она говорила по-русски достаточно чисто, но акцент все равно чувствовался.

— Зато я дам тебе другого, на замену, — Валяев ухватил меня за рукав пиджака. — Смотри, какой красавец!

— Не сказала бы, — критически осмотрела меня Мишель. — Сравнение не в его пользу.

— Чем богаты, тем и рады, — нахмурился Валяев. — Не нравится — не надо. Да, Киф?

Вообще-то она была права, Зимин в плане "мужчинистости" меня делает одной левой, но все равно было немного обидно. Кстати — не такая уж она вблизи и хорошенькая. И танцевать я не особо стремлюсь. Годы мои не те.

— Абсолютно, — согласился я с ним. — Да, тут где-то еще парнишка такой патлатый бродит, как его… Густав. Он вас к Старику и должен отвести.

Мишель после этих слов задумчиво посмотрела на меня, после наморщила лобик, будто что-то вспоминая, потом перевела взгляд вниз, на мою руку.

— Разве что один танец, — тоном, который подразумевал, что я у нее этот танец просил, просил и выпросил, сказала она мне.

Оркестр заиграл что-то, более всего напоминавшее "польку", которую в давнем счастливом и безоблачном прошлом я танцевал в детском саду.

— Такому не обучен, — отказался я гордо. — Вот будет мазурка там, или кадриль — тогда пожалуйста.

Барышня она, конечно, видная, но у меня тоже самолюбие есть. Я лучше с Танюшей.

— Нет и нет, — передернула плечиками Мишель и гордо удалилась.

— Густав, — Зимин посмотрел на Валяева. — Кто-то новенький, я такого не помню. Киф, давай, ищи этого самого Густава, Старик ждать не любит.

Я повертел головой, посмотрел налево, посмотрел направо и увидел искомое. На том самом месте увидел, где оставил Танюшу. Она и сейчас там была и с неудовольствием смотрела на Густава, который что-то говорил Вильгельму, на которого нашу малышку-переводчицу оставили.

Густав закончил свои речи, Вильгельм кинул взгляд в направлении оркестра и того, что за ним скрывается, облобызал Танюше ручку, приложил руку к сердцу и направился к выходу из зала.

Интересное кино выходит. А если бы я пошутил и сказал, что это безобидное создание отныне заняло золотое место в моем сердце, то что случилось бы? И как тогда расценивать обещание Старика о том, что ничего страшного с ней больше не случится?

Или с ней действительно ничего страшного бы не случилось, а только произошло красивое и прекрасное, со свечами и луной? Вильгельм этот был как раз таким, каким и должен быть прекрасный принц — златокудрый, широкоплечий и голубоглазый. И способный выдавить из сердца любой женщины типа вроде меня. А уж если речь идет о наивной и романтичной девушке…

В общем — не знаю, к добру ли, к худу, но Танюша осталась одна, пригорюнилась и покорно приняла из рук Густава тарелку с очередным куском торта. Оно и понятно — что еще может скрасить утрату? Сладкое, и чтобы бисквита с кремом побольше. Это для нас бутылка верный друг, для них же торт одновременно и утешитель, и собеседник, и немой укор.

— Вон он, — ткнул я пальцем в направлении нашей переводчицы. — Волосатик.

— Пошли, — Зимин вынул из руки Валяева очередной бокал с коньяком, который тот уже умудрился зацепить у проходящего мимо нас официанта, и сунул его мне. — Киф, ты давай не теряйся тут, в смысле — стой на одном месте, вон там, около Танюши. Кто знает, как оно дальше повернется.

— А Мариночку-душечку он, стало быть, не позвал, — глубокомысленно заметил Валяев, пристраиваясь за устремившимся вперед Зиминым.

— Не позвал, — подтвердил я на ходу, поспешая за ним.

Говорить про то, что Старик о ней спрашивал, я, правда, не стал. Зачем лишний раз языком молоть, особенно в данной ситуации. Это тебе не американский боевик, здесь и вправду все сказанное тобой запросто может быть обращено против тебя же.

— Веди, — без приветствий бросил Зимин Густаву, и тот сделал рукой приглашающий жест.

— А ты стой тут, — Валяев ткнул меня кулаком в плечо. — Понятно? Не хватало потом еще рыскать по замку и тебя искать.

И они ушли.

— Такой славный молодой человек этот Вильгельм, — поделилась со мной Танюша своими впечатлениями. — Я думала, что мы с ним потанцуем, может быть, даже завтра погуляем по Праге, а он взял и ушел. Даже телефонами не обменялись. Представляете, он сказал, что у него телефона просто нет. Как такое может быть? У всех есть телефоны. Может, я ему просто не понравилась?

И она запустила ложку в торт.

— Это вряд ли, — я подумал и, взяв тарелку, положил себе торта. — Ты не можешь не нравиться. Он, скорее всего, растерялся от того, что ему улыбается такая девушка, как ты.

— Врете, конечно, — Танюша невесело улыбнулась. — Но мне хочется в это верить. А вы не спросите телефон Вильгельма у того представительного мужчины, который нас с ним познакомил? Он-то точно его знает.

— При оказии — непременно, — чуть не подавился тортом я.

— Сладкое трескаете? — невесть откуда рядом с нами оказалась Вежлева, чуть пьяненькая и немного растрепанная. — Татьяна, ты осторожней с этим. Торт во рту проводит секунды, в желудке несколько часов, но сколько времени он держится на бедрах!

— Да и ладно, — флегматично сказала Танюша. — Переживу.

— О как, — опешила от ее тона Марина. — Я что-то пропустила? И где Зимин с Валяевым?

— У Старика, — порадовал я ее.

Улыбка сползла с лица Вежлевой.

— А меня, стало быть, не позвали? — сделала верное умозаключение она.

— Не по адресу вопрос, — обозначил свою позицию я.

— Ну да, ну да, — она хрустнула костяшками пальцев. — Какой с тебя спрос?

— Слушай, если прямо вот необходимо кого-то попинать и сбросить злость, то пойди и найди дядюшку Эверта, — посоветовал я ей. — Его не жалко.

— Видела я это представление, — фыркнула Вежлева. — Распластали толстяка, как рыбу на разделочной доске. Ну и то, в каком ты фаворе, я тоже оценила. Только не обольщайся, в опалу попасть так же легко, поверь мне. Одно неверное движение…

— Марин, я не мальчик и все понимаю, — устало попросил ее я. — И еще — я не хочу знать лишнего, потому ты выбрала для исповеди не то время, не то место и не того человека.

— Насчет места и времени — соглашусь, — с Марины как-то разом слетел ее запал. — А насчет человека — это я сама решу, тот ты или нет. В отеле и решу.

— Марина Александровна? — за спиной у Марины возник Густав, как всегда, улыбающийся. — Проследуйте за мной, вас ожидают.

— Не ешь много сладкого! — погрозила Вежлева пальцем Танюше и ушла вслед за длинноволосым юношей.

А мы снова остались вдвоем.

Над Чехией стояла глубокая ночь, но это как-то не ощущалось, по крайней мере меня в сон не тянуло. Хотя я в машине вздремнул, может, дело было в этом.

Время шло. С того момента, как Вежлева направилась к Старику, прошло уже, наверное, с час, если не больше, а мы с Танюшей стояли все у того же стола. Не знаю, как она, но я начинал себя чувствовать глупо. На самом деле — все веселятся, танцуют, а мы здесь торчим как привязанные. И еще ноги устали, присесть очень хотелось.

В какой-то момент я даже решил все-таки станцевать со своей спутницей, естественно, преследуя единственную цель укрепить ее пошатнувшуюся веру в себя, но не успел. Внезапно музыка прекратилась, свет вспыхнул чуть ярче, а гомон в зале сначала стих, а после и вовсе прекратился.

— Что там происходит? — заинтересовалась Танюша.

— Не знаю, — пожал плечами я. — Погоди маленько, скоро поймем.

И тут раздались дружные аплодисменты, следом за ними последовали выкрики.

— А, вот оно что, — заулыбалась девушка. — Это именинник вышел в зал. Вон, кричат: "С днем рождения" и все такое прочее.

Стало быть, духовный брат Старика закончил работать с бумагами и вышел к гостям. Ну и славно. Не пропустит же его названный родич этот момент? Сейчас же речь будет, поди?

Так оно и вышло. Надо заметить, что голос у именинника был громкий, даже очень. Он вещал без всякого микрофона, и тем не менее мы здесь, на противоположном конце немаленького зала, слышали его прекрасно.

Хотя где-то я читал, что в таких замках акустические ямы не редкость. В одном месте хоть оборись, никто ничего не услышит, в другом — наоборот.

А вот увидеть мне этого Отто не довелось. От стола я не отходил, а за людскими спинами не разглядишь, каков он. Сцены же здесь, понятное дело, не было.

— Еще он говорит, что безумно рад, что все его друзья и родственники нашли время и силы, чтобы приехать сюда, — переводила мне его слова Танюша, вещал Отто, естественно, не на русском. — Он рад, что сюда прибыли даже те, с кем у него не всегда было взаимопонимание. Просит прощения за свой характер, за несдержанность.

После этих слов по залу пробежал смех. Что тут забавного — не знаю, но это нормально. Просто они знают то, чего не знаю я. Для внутреннего употребления шутка.

Отто говорил долго, минут семь, а под конец начал хлопать в ладоши.

— Он предложил гостям порадовать его, — сообщила мне Танюша. — Сказал, что лучшим подарком ему будет старинный танец, который все знают.

Все дружно поддержали Отто хлопками, и это были не аплодисменты. Зал задавал ритм.

Хлоп! Хлоп! Хлоп!

Я сам не заметил, как присоединился ко всем.

Хлоп! Хлоп!

Бум!

К хлопанью присоединился барабан.

Хлоп!

Бум!

Свет стал как будто чуть тусклее. Хотя, скорее всего, мне кажется. С чего бы?

Хлоп!

Бум!

Топ!

После очередного "бума" почти все в зале топнули правой ногой, так, как будто что-то хотели вдавить в пол. И снова — "топ", уже левой ногой.

Женщины подняли руки над головами и продолжили хлопать, при этом совершая бедрами движения, которые в приличном обществе сочли бы чересчур откровенными. Мужчины уже не хлопали, они уперли свои руки их в бока, их лица были сосредоточенны. Теперь это были лица воинов, а не беспечных щеголей.

Хлоп!

Бум!

Топ!

Ритм отдавался то ли эхом под потолком, то ли вовсе в моей голове. И не просто отдавался, я следовал ему.

Мои руки были уперты в бока, я стучал каблуками по полу.

Танюшу тоже захватило действо, она подняла руки над головой и хлопала в ладоши, двигаясь, как и остальные женщины. Глаза ее словно остекленели.

Хлоп!

Бум!

Топ!

В зале-то уже полумрак, не мерещилось мне. И мысли путаются, ритм как будто выбивает их из головы.

Странно, я не замечал, что у многих, почти у всех в зале, есть оружие. И не какие-то пистолеты, а колюще-режущее. У мужчины с горбатым французским носом, стоящем в двух шагах от меня, вон шпага на перевязи. А у одного из забулдыг, которые пили с Валяевым — абордажная сабля.

И женщины, они тоже стали другими. Они все были красивы до настоящего момента, но сейчас их лица стали просто невыразимо прекрасны. При этом притушенный свет сыграл с некоторыми из них забавную шутку, они как будто немного состарились. Или даже не немного. Но это не сделало их уродливей, вот что любопытно.

А еще интересно то, что все происходящее я вижу как бы со стороны, и даже мои мысли — они словно не мои, точно мне просто кто-то их зачитывает вслух.

Хлоп!

Бум!

Топ!

Каждый новый хлопок отдавался у меня в голове все громче, ритм заполнял меня, как вода бочку.

Достопочтенный Отто что-то рявкнул, правда, что именно — я не понял, а Танюша не перевела, она тоже вся была в происходящем.

Мало того — так ее забрало, что она двинулась вперед, не прерывая хлопанья и танца.

Надо, наверное, пойти с ней? Хотя — почему "наверное"? Наверняка!

— Стоять! — меня остановил знакомый голос, и в грудь уперлась рука. — Куда собрался? Тебе там делать нечего. Кит, девку держи, а то попрется сейчас в первые ряды. Держи, говорю! Да знаю, что брыкается. Киф, в себя приходи. Да елки-палки, горюшко ты наше!..

Я не понимал, почему мне мешают быть со всеми. Мало того — еще куда-то тащат.

Как мы вышли из замка — не помню. Вообще все забылось, кроме печального чувства, что я не могу завершить этот чудной, но притягательный танец.

— Затейники, — хмыкал Валяев, устраиваясь на сидении машины. — Плясуны. Макс, а если бы мы чуть опоздали?

— Не опоздали бы, — возразил ему Зимин. — Забыл, куда направился Старик? Другой разговор, что потом эти двое в себя долго приходили бы. А нам завтра, точнее уже сегодня, улетать.

Я повертел головой. Зимин. Валяев.

— А Марина где? — хрипло спросил я у них.

— Не все с ней еще обсудили, — не поворачиваясь ко мне, с переднего сидения ответил Валяев. — Кое-какие детали остались. Незначительные. Нам было сказано уезжать без нее.

— Это же неправильно, — пискнула Танюша, потирая виски. — Я уехала, она осталась…

Девушка повернулась к заднему окну и посмотрела в него, как будто рассчитывала увидеть Вежлеву, догоняющую на своих двоих наш "Бентли".

— Ой, — шепотом произнесла она и подергала меня за рукав. — Смотрите!

Я повернулся и посмотрел в окно.

И в самом деле "ой". Интересно, что было в том торте, не галлюциноген ли?

Замка, в котором мы провели полночи, я не увидел, и не только по той причине, что мы отъехали уже довольно далеко. Штука в том, что полная луна, наконец-то вышедшая на небо, осветила то, что находилось там, где мы недавно были. А именно — развалины, которые когда-то, несомненно, и являлись замком.

Назад: Глава пятнадцатая в которой речь пойдет о мусоре, камнях и общем удивлении

Дальше: Глава двадцать первая о прощаниях и встречах

Глава девятнадцатая в которой герой ест, пьет и наблюдает за происходящим

Глава двадцатая в которой герой либо кривит душой, либо недоговаривает