Сказка 29

Три думы

Илья сидел на дубовом стуле и рассматривал руки. Богатырю казалось, что под ногтями до сих пор виднеется засохшая кровь. По старым заветам, после убийства нужно семь дней париться в бане, иначе мертвые будут донимать до самой смерти. Сегодня шел восьмой день. Тело, красное от жара, укутанное белой простыней и покрытое каплями холодной воды, больше не могло терпеть веники и твердую скамью предбанника, служившую кроватью. Мыслей в голове не было, только странное чувство, что от крови уже никогда не отмоется. Что-то подобное богатырь переживал после убийства Змея Горыныча, только тогда вместе с пролитой кровью пришло чувство выполненного долга, сейчас же все было наоборот.

Царь дал отпуск, а Федор Иванович заявил, что обиды на богатыря не держит, потому что служба есть служба. Только что делать с народом? Который помнит плохое дольше, чем хорошее? Что делать с мертвыми, помнящими удары богатырских рук и сапог? Вчера был объявлен новый закон: каждое четвертое воскресенье месяца жителям Крестового хутора разрешалось посещать своих родных. Так скоро и работать мертвым разрешат наравне с живыми. Только вот хорошо ли это? Хорошо ли смешивать все в единую серую массу равноправных и тем самым одинаковых людей? Может быть, нужна черта между жизнью и смертью, между женщиной и мужчиной, между цветом кожи, чтобы было чем отличаться?

«Единство непохожих, – горько вздохнул Илья, – и я над ними с дубиной, готовый по первому велению проломить череп. И ведь никто не заметит! Все одинаковые».

Все эти дни Илья не пил, отчего в голову начали лезть дурные мысли. Брага как-то успокаивала, похмелье дарило надежду на светлое завтра. Сейчас же пришлось остаться с самим собой и содеянным.

Аленушка тем временем вышла из тюрьмы. Усталая и раздавленная. Никогда так близко не была ее цель, словно во сне сжимаешь что-то заветное в ладошке, чтобы не потерять, когда проснешься. Открываешь глаза, а пальцы вцепились в подушку. Но разве все потеряно? Пожалуй, что так. Ничего не осталось, Федор Иванович встал на сторону Царя. Глупый старик! Вот если бы его убили в той заварушке, тогда совсем другое дело, тогда народ точно бы поднялся. Жертва, всегда нужна жертва, да такая, чтобы заметили.

– Аленушка, поздравляю с выходом на свободу! – Добрей Иваныч встречал журналистку с букетом цветов и при карете с экипажем. – Прошу, прошу.

Первое время ехали молча. Тишина, бессмысленная и пустая, была скрашена закрученными усами и надменной улыбкой Добрея Иваныча. Аленушка разглядывала цветы и унеслась думами совсем далеко в детство. Какой бы мать стервой ни была, а любила уют и украшала обеденный стол похожими полевыми цветами. Запах ромашек всегда витал в воздухе. Только когда девушка выросла, поняла, что ромашки не пахнут.

– Во-первых, хочу вас поздравить! Почти получилось. Но, как вы понимаете, «почти» нам недостаточно, – заговорил Добрей Иваныч. – Мы в вас очень много вложили, поэтому ждем результата.

– Я понимаю, – грустно проговорила Аленушка. – Я сама не поверите как его жду.

– Отлично! Это очень хорошо. Главное, не терять боевой настрой. Просто поймите одну вещь: несколько наших агентов погибло, действуя в рамках вашего плана. Отмечу, местами гениального! Беременный Абдула – это просто глава для любого учебника по террору. Вы молодец! Но если не доведете дело до конца, возможны последствия. – Мужчина широко улыбнулся, обнажив белые зубы. – Вы вот знаете историю Елены Премудряковой?

Аленушку передернуло. Еще в начале своей журналистской карьеры она вела криминальную сводку в газете. И дело Елены вызвало небывалый интерес у читателей. Девушку изнасиловали и четвертовали неизвестные.

– Да, знаю. Но я всегда думала, что мы в других отношениях.

– Абсолютно в других! Мы вас ценим и любим! Честное слово. Поэтому я так ласково разговариваю. Но всегда правильно обсудить и худшие варианты. Ведь так? Чтобы не было недопонимания. Я уговорил руководство дать нам еще немного времени и надеюсь, вы воспользуетесь им с пользой. Мы друг друга поняли?

– Добрей Иваныч! Ну как с пользой? Все поломалось, нужно заново начинать. Вы же видели, я делала все, что могла. Я очень старалась.

По красивому лицу Аленушки потекли настоящие горькие слезы. Не те, которыми защищаются женщины, не те, которые льешь над любовью. Глубокие, страшные слезы, которыми плачет ребенок, разочаровавшийся в родителях.

– А вот слово «старалась» вы забудьте. Оно никакого результата не дает. Стараться может гулящая баба, чтобы ей мужик побольше заплатил. Вы же не такая?

– Я уже не знаю, какая я. Я уже ничего не знаю, – сквозь слезы проговорила Аленушка. – Выть хочется, хочется хоть минуту ни о чем не думать.

– А вот так нельзя. Вам надо думать, иначе либо головушка ваша на царскую плаху ляжет, либо жителям Тридевятого царства будет что почитать. Но я уверен, такого не произойдет. Вы со всем справитесь. Мы, кстати, приехали. Увидимся через неделю, не сомневаюсь, что вы нас порадуете.

Костя Смертный шел по городу. Давно он здесь не был, давно людей не видал. Новая одежда, снятая с убитого мужика, скрывала худое мертвое тело. Окровавленный нож так и лежал в кармане. Маленький уголек пожарища пылал внутри тем самым старым Кощеем Бессмертным, тем, кого боялись и уважали. Только одна мысль крутилась в голове старика, только одно желание заставляло ходить его по свету. «Пустить кровушку царскую, пустить кровушку царскую», – повторял Костя про себя и крепко сжимал челюсть. Так, что зубы скрипели и ломались. Перепачканный и обезумевший, с прямыми, как копье, намерениями, шел он по кривым улицам в поисках крысиной дыры, способной доставить его в царские палаты.