Леонид Константинович родился в Петербурге 8 марта 1869 года в семье отставного писца военного ведомства. Будущий сыщик получил лишь трехгодичное начальное образование – закончил в 1884 году Владимирское городское училище.

В Сыскную Петровский поступил 25 августа 1887 года (ещё при Путилине!) писарем, 15 марта 1890 года перешел в агенты (напомним, что писцы и агенты в штате не стояли, а были вольнонаемными сотрудниками). 20 января 1891 года его против тогдашних правил приняли в штат на должность полицейского надзирателя.

Агенты и надзиратели выполняли всю черновую работу в Сыскной – проводили опросы и обыски, сидели в засадах, рискуя жизнью, участвовали в задержаниях. Однако никто из них не написал воспоминаний, и об их трудной работе мы знаем очень мало, только из мемуаров И.Д. Путилина и А.Ф. Кошко.

Однако в 1903 году в журнале «Огонёк» были опубликованы три рассказа, записанных А.Е. Зариным со слов агентов Сыскной полиции. Об одном из них, «Темное дело», и об установлении имени автора – А.Е. Зарина – мы рассказали в разделе Ошибка: источник перекрёстной ссылки не найден

Ещё несколько слов о его книге «Кровавые летописи Петербурга». Уже говорилось, что она изобилует ошибками: в датировке создания фотоателье, в инициалах и последовательности лиц, занимавших пост начальника СПбСП – «Путилина сменил А.И. Иванов, Иванова – И.С. Вощинин, затем Л.А. Шереметевский, после него М.Ф. Чулицкий и, наконец, В.Г. Филиппов». К сожалению, данные ошибки цитируются в научной литературе. Поэтому обращаем внимание читателей и исследователей, что использовать книгу А.Е. Зарина в качестве исторического источника надо предельно осторожно, в ней много и других ошибок.

Вполне вероятно, что и в рассказах агентов Зарин многое напутал, приукрасил и переврал. Однако проверить их подлинность мы не можем. Леонид Константинович Петровский начинал свою розыскную деятельность агентом, а до этого успел послужить в армии унтер-офицером. Поэтому эти рассказы мы поместили в раздел, посвященный ему.

С ОПАСНОСТЬЮ ДЛЯ ЖИЗНИ

– Случалось ли вам когда-нибудь рисковать жизнью? – спросил я мелкого агента из отставных унтер-офицеров.

– То есть как это?

– Ну, при каких-нибудь арестах, – пояснил я, – не было на вас покушений? Ведь арестованный мог быть и с ножом, и с револьвером.

– И очень даже просто.

– Ну, вот с вами лично было что-нибудь такое, опасное…

– Так, то есть, что убить могли?

– Да!

Он подумал, почесал нос и ответил:

– Так, чтобы напасть на меня, не нападали, а два раза было, что могли убить. Это точно…

– Можете рассказать? – спросил я.

– Отчего же. Видите ли, первый раз было, когда мы воровской притон накрыли…

И он рассказал:

Один мелкий воришка, обиженный, вероятно, в делёжке, пришёл к нам и указал на воровской притон, содержимый старым вором-подводчиком. Это особый тип. Подводчик бродит по городу, намечает квартиры, которые можно обворовать, и собирает все нужные сведения: кто живёт, есть ли мужчины, когда уходят хозяева, когда прислуга, есть ли у неё любовник. Словом, – всё. И когда приходит к подводчику вор за работой, тот указывает ему, где, как и что. Понятно, за процент. Так вот, на такого подводчика и указал этот вор. Расследовать дело и произвести аресты назначили меня и еще троих агентов. Мы взялись за работу. Это было за Нарвской заставой. По шоссе, почти на пустыре, стоял домик в шесть окон. В нём-то и жил подводчик с женою. У них собирались воры, шли на работу, и у них же делились награбленным. Поначалу мы ходили вокруг да около и всё высматривали. Сам был колоссальный мужчина. Прямо, можно сказать, богатырь. Сама-то тоже ражая баба. Понятно, арестовать всю шайку сразу нечего было и думать. Мы и составили план: бессменно днём и ночью следить за всеми приходящими в этот дом и арестовывать их поодиночке. Для этого мы разделились на две смены: я и товарищ – от 12 дня до 12 ночи, а двое других от 12 ночи до 12 дня. Пойдут, положим, двое в домишко. Мы ждём. Посидят, выйдут. Сейчас один из нас за ними. И идёт, пока они не расстанутся. Тогда за кем-нибудь одним. Дошёл до постового городового: стой! Забирай! – и его – марш в сыскное. Работа была страх трудная. Продежурить 12 часов, да так, чтобы никто не обратил внимания, да во всякую погоду – это очень тяжело. Нарядишься мастеровым или мужичонкой прикинешься пьяным, а сам боишься – вдруг да те догадаются, – тогда капут! Затеют как бы ненароком ссору и за милую душу проломят голову. Однако делать нечего. Работаем мы так неделю, другую, и что ни день, то один или два человека, и все, оказывается, уже у нас побывавшие. Травленные! Человек 12 так переловили. Наконец видим – в домишке что-то неспокойно. Оно и понятно. Что ни день, всё людей к нему меньше идёт. Только однажды целый день мы прождали – и никого! Значит, всех переловили. Смотрим, этак часов уже в 10 выходит сам хозяин. Воротник поднял, шапку надвинул, в руке палка и зашагал. Верно, справки наводить. Мой товарищ – за ним, а я остался у домишка. Хожу и сторожу. Время идёт да идёт. Вот я и думаю: что мне теперь сторожить? Дело, можно сказать, конченное. Пойду в дом, там одна баба. Заарестую её, дом запру и делу конец! Подумал так и прямо в дом. Вошёл в тёмные сени, взялся за дверь, а она заперта. От арестованных я уже знал сигнал и сейчас два раза кулаком ударил, подождал, и в третий. Из-за двери спрашивают: кто? Я отвечаю, как у них: отворяй, тётка! Свои. Она отперла, я и вошёл. Большая кухня с печью, большой стол, лавки и табуреты. Сама у печки лучину щепит. Стоит ко мне спиною нагнувшись, – так-то удобно, – и спрашивает:

– Григорьича не встретил? Он под якорь пошёл.

– Нет, – отвечаю я и хотел было её уже обхватить, да и споткнулся об полено!

Она тотчас обернулась – вероятно, сообразила, да как замахнётся на меня косарём.

– Вот какой ты свой!

Я вижу, тут разговаривать нечего, нагнулся, да к ней и обхватил её, а она меня косарём – р-раз по плечу! А потом косарь откинула, да меня прямо за шею и ну давить! Силища у ней, что у мужика здорового: повалить её не могу, в плече боль, дышать не в силах. “Вот, думаю, и смерть!” Изловчился в последнюю, дал ей подножку, трах! – и покатились мы оба, а через минуту она уже на мне сидела и одной рукой душит, а другой на полу косарь нащупывает. Высокая, здоровая, глаза горят, волосы из-под платка выбились. Совсем ведьма. Напрягся я со всею силою, поднялся, а она как хватит меня кулаком в лицо. Я головой в пол и чувств лишился.

Когда очнулся, она сидит связанная на лавке, а подле меня какой-то мужчина.

Оказывается, мой товарищ старика арестовал и назад вернулся. Услыхав мой крик, он и прибежал, а к нему на помощь подоспел сосед-огородник.

Не случись того, и не было бы меня в живых.

– А другой случай?

Точно так же пришли к нам с доносом. Разгульная женщина пришла и донесла, что в Петербурге объявились 5 беглых каторжников, что они занимаются грабежом и живут у одного еврея на 12-й роте.

– Давно они здесь?

– Уже неделя.

– Почему, – спрашиваем, – ты доносишь?

Она и объяснила, что из страха. Один из них был её любовником, и, когда объявился, она чуть не умерла. Теперь он держит её, и она не знает, как от него избавиться. Но теперь решила их выдать.

– Как же ты их выдашь?

– А они днём завсегда сидят в портерной на 7-й роте. Все пять и я с ними. Приходите и берите.

Начальник решил их взять назавтра и позвал нас на совещание, как их забрать? Пять каторжан, которым теперь уж ничего не страшно. Очевидно, силою их взять нельзя. Это был бы целый бой. Значит, надо взять хитростью. Мы и придумали: сперва споить их, а потом и забрать. Начальник одобрил и назначил нас пять человек, самых сильных. Я и теперь силён, а тогда ещё сильнее был.

Ну, вот… Наступило утро. Мы переоделись рабочими, взяли билетики, все как есть, и захватили с собою водки: каждый бутылки по три. Спрятали их и марш в портерную. Вошли и сразу видим нашу бабу в компании. У самой стойки за столом сидят с нею пять мужчин, прямо, можно сказать, каторжных. Рожи зверские, сами здоровые. Сидят, пьют и шумят. Мы сели напротив их, спросили дюжину пива и стали пить, намечая друг другу, кому кого обработать. На мою долю пришёлся самый ражий мужик. Порешили мы, как и что, и начали действовать. Один из нас достал водку и налил по стаканам, да нарочно сделал так, чтобы и те видели. У тех на водку сразу глаза разгорелись. Один из них и говорит:

– Не угостите ли соседей, почтенные?

– Что же, – отвечаем, – у нас добра этого много. Давайте стаканы.

– Да что, – подхватил я, – давайте лучше столы сдвинем да в одной компании все!

– Чего лучше, – засмеялись те, и мы тотчас сдвинули столы. Сдвинули и начали своё дело.

Сначала они отнеслись к нам немного недоверчиво. Спрашивают, откуда мы. Ну, я и другой говорим от Сан-Галли, третий от Камюзе, а другие два за наборщиков себя выдали, и все назвались земляками, пригородными крестьянами.

– А вы кто?

Они тоже назвались рабочими и, как и мы, показали свои нумерки.

После этого мы пить начали. Каждый из нас своего спаивает. Так и льём в них. Пошло тут веселье. Запели они песни, и все каторжные. Видим мы, что они размякли, я и говорю:

– К концу водка! Знаете, что, братцы, – у меня дома к именинам четвертная припрятана. Пойдём, разопьём, а? Пётр, Степан, Саня, Микола, вы как?

– А что ж? – отвечают они. – Надо бы только и земляков захватить. Ты как?

– Да я с радостью! Как они? Пойдём, братцы?

Те тотчас согласились. Мы им ещё по стакану влили, и они целоваться стали.

– Ну, – сказал я, – расплатимся да и пойдём! Я вот с ним, – указал я на своего, – а вы каждый по приятелю берите, да на извозчиках! Ну! Адрес мой знаете?

– Ну, не валяй! – и мы гурьбой вышли из портерной. А у нас уже всё подготовлено было. Сейчас же подкатили извозчики.

– Сажайтесь, ребята! – командую я. – А я кой-чего куплю ещё!

И нарочно, для отвода глаз, повёл своего приятеля в лавки, купил колбасы, ситного, нагрузил его и сел на извозчика.

– Валяй!

Едем это мы обнявшись, песни орём. Безобразие! Городовые по дороге все знали, кто мы, и потому пропускали нас. А то бы непременно в часть потащили.

Едем мы и прямо в сыскное.

И так мой-то ослаб, что не разобрал, куда я и веду его. Так с колбасой и ситником и пришёл. Только когда его взяли, тогда лишь опомнился и сразу отрезвел. Так и затрясся весь.

– Ну, – говорит, – счастливый твой Бог, что я не смекнул: не быть бы тебе живым! – и с этими словами из-за голенища нож вынул.

Да, чуть бы догадался он, и был бы мне конец…

– А остальные?

– Одного тоже в сыскное доставили прямо, а остальных по дороге арестовывали. Доедут до участка, крикнут дворников и – готово!..

Спустя полгода судили моего и присудили к 50 плетям и лишним 5 годам. А затем его к нам послали для измерений. Привели с конвоем, в кандалах. Он зашёл в отхожее место. Вошёл один, а конвой у дверей остался. Я ничего не знал, вошёл туда и вдруг его вижу. Он как увидит меня, да как бросится ко мне:

– Попался, – говорит, – ну и прощайся теперь с жизнью! – и меня за горло. А мы одни.

Я успел ухватить его за кандалы и дернул. Он упал. Я позвал конвойных, и они освободили меня, а его увели.

Другого бы задушил. Того, кто сноровки не знает.

– Какой сноровки?

– А с кандалами как справиться? У него цепи-то от ног к поясу идут. Если их ухватить обе да дёрнуть, так сразу под обе ноги. Ни один не устоит. Ну, а если не знать этого, так как справишься с таким чёртом?..

– Да, было! Всего было, – окончил он рассказ, – да и сейчас, разве знаешь что? Сколько за свою службу и в тюрьму, и в Сибирь, и на Сахалин отправил народа? Разве они не помнят? Вернулся иной и только встреться с ним… Наша служба не лёгкая…

ПРИЕМЫ СЫСКА

– Как добиваемся сознания? – сказал мне агент. – Да на всякий манер! Только не бьём, хотя про нас эту молву и распускают. Если иные из очень старых, так те, пожалуй, и ткнут в зубы или прикажут там на колени стать. Только упаси Бог, если начальство узнает! Прямо вон прогонит! Да и толку в этом бое нет. Обозлится – замолчит, а иной так и сдачи даст. Ведь с ним – глаз на глаз, и ему рисковать совсем нечем…

Совестим, улещаем смягчением наказания, обманываем… Да вот, например. Один парень, зная, что у его любовницы есть рублей 20 денег, завёл её на Смоленское поле, угостил водкой, а потом задушил ремнём и ограбил. Нашли тело, видели, что с этой женщиной этот парень ходил, знали, что он любовник её. Ну и арестовали. Спрашивали его, спрашивали, а он запёрся и хоть бы что. С утра до вечера с ним мучились; наконец велели отправить в часть. А у нас все такие в арестном доме при Спасской части сидят, и их оттуда к нам приводят. Я в ту пору дежурным был. Привели его ко мне, чтобы я его переправил, и сидит он у меня в комнате. Только вдруг в телефон позвонили. Он так и вздрогнул и глаза выпучил. Мне и пришла мысль.

Поговорил я по телефону, а потом обращаюсь к нему и спрашиваю:

– Знаешь ты, что это за инструмент?

Он покачал головой.

– Откуда мне знать? Штука диковинная. Сама звонит.

– А это, – говорю, – такая штука, что нам помогает. Видишь эту трубку? – и указываю ему на слуховую трубку. Он кивнул.

– Вот если я её к твоей голове приставлю, а сам смотреть сюда буду, – указал ему на кружочек, куда говорят, – так здесь все, что ты сделал, как на картинке будет. Положим, ты убил Акулину… – смотрю, он побледнел весь, а я продолжаю:

– Сейчас это всё видно будет! Подойди сюда! – сказал я.

Он встал и весь дрожит.

– Иди, иди!

Он подошел. Я приложил ему трубку к уху и говорю:

– Не веришь? Смотри сюда. Видишь!

Не знаю, увидел ли он что; только вдруг бросил трубку и прерывающимся голосом забормотал:

– Чего уж тут… вестимо… грешен… моё дело.

И рассказал всё…

А то в другой раз. Сообщают по телефону, что у одного домовладельца старший дворник относил в банк 4000 рублей и потерял. Меня вдруг взяло сомнение. Я к начальнику: так и так; позвольте попытать, правду узнать.

– Что ж вы думаете, дворник украл деньги?

– Сейчас не знаю, а кажется.

– Что же, попробуйте!

Я сейчас по телефону приказал доставить дворника ко мне.

Доставили. Чисто одетый, степенный такой…

Ну, как и что?

– Потерял, – говорит и всё…

Я дежурным был. Всё равно всю ночь сидеть. Я сижу и его держу. Нет-нет да и переспрошу: как и что. Он всё своё. А у нас от практики прямо чутьё развивается. Чувствую я, что он украл деньги, а поймать не могу. Я его в часть и подсадку сделал… И там не проговорился. Неделю я его держал, наконец, начальник приказал мне его выпустить. Такая досада!

Я это в последний раз вызвал его, заложил руки назад, будто держу что, да и говорю ему, смеясь:

– Ну, и теперь запираться будешь? Думал, не найду!

Он встряхнул головой и отвечает со вздохом:

– Нет, я уж знал, что доищетесь!

– Ну то-то! – сказал я и заговорил с ним другим тоном: – Теперь ты уже своё дело поправляй! Я опять спрячу деньги, а ты будто сам сознайся и укажи, где их спрятал. Мы с тобой пойдём, возьмём околоточного, и ты сам достань их! Тогда тебе и наказание будет пустое, и хозяин, пожалуй, простит…

Он и согласился.

Я часа два продержал его, будто деньги отвозил, а потом к нему.

– Ну едем! – говорю.

– В банк-то?

Я сразу сообразил.

– Понятно, туда сначала!

Привёз его туда. Он провёл меня в ватерклозет, отодвинул фанеру у обшивки и вынул деньги…

А битьём что бы сделали?

– Ну, а ещё какие приёмы у вас?

– Какие же ещё. Дослеживаем. Иногда сами, иногда через других… Подсадку делаем…

– Это что?

– А в одну с ним камеру своего наёмного сажаем. Тот, что надо, и выспросит. Со своим-то человеком ему легче говорить, ну да и водкой угостит, и папиросой. Это мы уж от себя, за свои деньги делаем… Ещё нам много те же воры помогают. Всех их знаешь. Иному, идёшь по улице, 10 коп. на водку дашь, иному на ночлег. Если что надо, позовёшь и скажешь: вот, дескать, такая-то кража. Не знаешь ли, кто сработал? Дашь рубль, он и ищет. Найдёт – ещё дашь. А если бы одному, – так невозможно!

– Ну а переодеваться вам случается часто?

Агент улыбнулся и махнул рукой.

– Это на манер Лекока? Нет! Очень редко. Разве иной раз костюм переменишь, чтобы, например, за мастерового приняли или за ночлежника, а чтобы лицо изменять – никогда… Да это и не нужно. Чтобы доследить кого, всегда человека наймёшь…

– Кто же эти люди?

Он усмехнулся.

– За деньги всё найдешь. И прислуга, и дворник, и швейцар, и писец из министерства, и так… человек без занятий… При нашем деле много людей надобно. А вся ответственность – на нас. Мы всё дело ведём и сами людей выбираем себе в помощь.

Первые годы службы Петровского то награждали за успехи в розысках, то наказывали за буйный нрав и нарушения законодательства: 18 апреля 1891 года Петровский, арестовывая в чайной воришку, принялся так сильно его лупцевать, что за задерживаемого вступились посетители. Началась драка, участников которой доставили в участок. Показательно, что наказали не вступившихся за вора солдат, а самого Петровского – ему пришлось пять суток провести под арестом в Василеостровской части. Вскоре после отбытия наказания начальство приказало Леониду Константиновичу арестовать некоего преступника, проживавшего в одной из столичных гостиниц. Однако Петровский, не застав злоумышленника в номере и не желая тратить время на засаду, перепоручил арест швейцару заведения. Тот мазурика успешно задержал и отправил в ближайший полицейский участок под конвоем дворника. Но на резонный вопрос дежурного околоточного «за что задержан человек?» дворник ответить не смог, так как швейцар не удосужился сообщить ему суть дела. Ловкий преступник этим воспользовался – наврал полицейскому, что повздорил со швейцаром и тот, превысив полномочия, отправил его в участок. Мазурик был отпущен, его потом так и не поймали. Петровский получил выговор за небрежное отношение к своим обязанностям. 31 марта 1894 года он избил на улице проститутку Зайцеву, за что был подвергнут пятисуточному аресту (градоначальник не стал его увольнять, так как проститутка к Леониду Константиновичу претензий не имела и просила строго не наказывать, поскольку с ним сожительствовала).

С возрастом Леонид Константинович взялся за ум, научился не распускать руки в людных местах, а к поручениям относиться ответственно. Начальник Сыскной полиции Л.А. Шереметевский в 1898 году на запрос ярославского губернатора сообщил, что Петровский «старательный к сыскной части, поведения и нравственности безукоризненной». Запрос был связан с тем, что в Ярославле создавали внештатное Сыскное отделение, и Петровскому (он уже имел первый классный чин коллежского регистратора и был кавалером медали «За усердие» на Аннинской ленте) поручили его возглавить. Там в 1902 году он был тяжело ранен при задержании преступника (от последствия этого ранения не избавился до конца жизни – мог ходить, только опираясь на трость), получил орден св. Станислава 3-й степени и в чине губернского секретаря вернулся в Петербург, в родную Сыскную полицию на должность чиновника для поручений.

В 1904 году он был назначен начальником Летучего отряда, о котором подробнее можно прочесть в разделе Ошибка: источник перекрёстной ссылки не найден.

Вот что писал о Л.К. Петровском современник:

21-го сентября 1906 года в половине двенадцатого дня действительный статский советник Гноинский, вернувшись в свою квартиру в доме 15 по Литейному проспекту, застал там двух непрошеных гостей, один из которых набросился на хозяина, схватил его за горло и, повалив на пол, стал душить, нанося при этом удары по голове каким-то тяжёлым предметом. Обчистив карманы Гноинского, забрав бумажник и золотые часы, злоумышленники скрылись.

«По объяснению г. Гноинского, вора, душившего его и нанесшего поранения, он хорошо заметил, это был молодой человек выше среднего роста, блондин, с коротко остриженными волосами, без всякой растительности на лице, одет довольно прилично, имел интеллигентный вид и говорил баритоном; второго же преступника он точно описать не мог, так как видел его в спину».

Прибывшим чинам Сыскной полиции Гноинский сообщил, что хорошо запомнил одного из грабителей. Указанные потерпевшим приметы идеально подходили к недавно бежавшему из Дома Предварительного Заключения известному вору Льву Васильеву, фотографическая карточка которого и была предъявлена действительному статскому советнику, и тот уверенно опознал в ней напавшего на него мужчину.

После ограбления Гноинского по столице прокатилась волна однотипных квартирных краж, совершаемых в богатых домах с использованием отмычек. В их совершении Сыскная подозревала Васильева, но найти его не могла почти месяц. Лишь в середине октября сыщики получили сведения, что Васильева несколько раз видели на Невском проспекте возле памятника Екатерине II. Начиная с 16 октября там под руководством начальника Летучего отряда Петровского было организовано круглосуточное наблюдение, и 19 октября около четырех часов дня Васильев был задержан. Выяснилось, что он проживал по подложному паспорту в близлежащей гостинице «Дагмара» (адрес – Садовая, дом 9). У него в номере были обнаружены вещи и ценности, украденные за последний месяц из петербургских квартир, и набор отмычек. Васильев в кражах сознался. Петровский удостоился от градоначальника Владимира Федоровича фон дер Лауница (1855–1906) благодарности в приказе.

В СПбСП Леонид Константинович прослужил до января 1917 года и был уволен на пенсию по болезни в чине надворного советника.

Однако после Февральской революции вернулся в сыск – его имя фигурирует в «Ведомости о количестве содержания, причитающегося классным чинам и Субинспекторам Управления Петроградской Уголовной Милиции за июнь месяц 1917 года».

После Октябрьской революции Леонид Константинович эмигрировал в Финляндию, живет в поселке Келломяки (его дом находился на углу нынешних Курортной улицы и Лесного проспекта в Комарово) и возглавил там местное отделение антибольшевистской организации «Братство Русской правды». По данным исследователя этой организации П.Н. Базанова, Петровский скончался в 1941 году. Однако ссылок на источник этих сведений он не приводит.