17
– Несколько дней я торговал кухонной утварью, жестяными терками, ножами, овощерезками и прочей мелочью, для которой не требуется подозрительного чемодана. Дважды я возвращался в нашу комнату раньше обычного и не заставал Хелен. Ждал и тревожился, но консьержка говорила, что за ней никто не приходил. Она просто ушла несколько часов назад. Так бывало довольно часто.
Вернулась она поздно вечером. Лицо замкнутое. На меня даже не посмотрела. Я не знал, что делать, но не спросить было бы еще более странно, чем спросить. Так что я все-таки спросил: «Где ты была, Хелен?»
«Гуляла», – ответила она.
«В такую погоду?»
«Да, в такую погоду. Не контролируй меня!»
«Я не контролирую. Просто боялся, что тебя схватила полиция».
Она резко засмеялась: «Меня полиция больше не схватит».
«Хотелось бы верить».
Она воззрилась на меня. «Если продолжишь расспросы, я опять уйду. Терпеть не могу, когда за мной все время следят, неужели непонятно? Дома́ на улице за мной не следят! Им нет до меня дела. И прохожим нет до меня дела. Они не задают вопросов и не следят за мной!»
Мне стало ясно, к чему она клонит. На улице никто не знал о ее болезни. Там она была не пациенткой, а просто женщиной. И хотела оставаться женщиной. Хотела жить. Быть пациенткой означало для нее – медленно умирать.
Ночами она плакала во сне. А утром все забывала. Она не выносила сумерек. Они ложились на ее испуганную душу как отравленная паутина. Я видел, что ей требуется все больше наркотиков. Спросил Левисона, бывшего врача, промышлявшего теперь гороскопами. Он сказал, что для чего-либо другого давно уже слишком поздно. Повторил слова Дюбуа.
Отныне Хелен часто приходила домой поздно. Боялась моих расспросов. Но я не расспрашивал. Однажды, когда я был один, принесли букет роз. Я ушел, а когда вернулся, он исчез. Она начала пить. Несколько человек почли своим долгом сообщить мне, что видели ее в барах, не в одиночестве. Я цеплялся за американское консульство. У меня уже было разрешение ожидать в передней, но дни шли, и ничего не происходило.
Потом меня поймали. В двадцати метрах от консульства полиция вдруг перекрыла все доступы. Я попытался добраться до консульства, но только вызвал подозрения. Тот, кто находился в консульстве, был спасен. Увидев, как Лахман исчез за дверью, я вырвался, пробился сквозь оцепление и упал, потому что жандарм подставил мне ножку. «Этого заберите в любом случае! – сказал улыбающийся человек в штатском. – Очень уж он спешит!» Они проверили наши документы. Шестерых арестовали. Полиция ушла. Неожиданно мы очутились в окружении штатских. Нас оттеснили подальше, затолкали в крытый грузовик и отвезли в какой-то дом в предместье, уединенно стоявший в саду. Прямо как в плохом фильме, – сказал Шварц. – Но ведь и последние девять лет сплошь были халтурным, кровавым фильмом?
– Гестапо? – спросил я.
Шварц кивнул.
– Сегодня мне кажется чудом, что меня не схватили еще раньше. Я знал, что Георг не перестанет искать нас. Улыбающийся молодой человек так и заявил, когда у меня отобрали документы. К несчастью, среди них был и паспорт Хелен, я захватил его с собой в консульство. «Наконец-то изловили одну из наших рыбок, – сказал молодой человек. – Скоро и вторая приплывет. – Он улыбнулся и рукой в перстнях ударил меня по лицу. – Не так ли, Шварц?»
Я утер кровь, брызнувшую из разбитой перстнями губы. В комнате находились еще двое в штатском.
«Или, может, вы сами сообщите нам адрес?» – спросил улыбающийся молодой человек.
«Я его не знаю, – ответил я. – Я сам ищу жену. Неделю назад мы поссорились, и она сбежала».
«Поссорились? Какой ужас! – Молодой человек опять ударил меня по лицу. – Вот, в наказание!»
«Устроим ему качели, шеф?» – спросил один из молодчиков, стоявших у меня за спиной.
Молодой человек с девичьим лицом опять улыбнулся: «Объясните ему, что такое качели, Мёллер».
Мёллер объяснил, что мои гениталии обвяжут телефонным проводом, а потом станут меня раскачивать.
«Вам это знакомо? Вы ведь уже побывали в лагере?» – спросил молодой человек.
С этим я пока не сталкивался. «Мое изобретение, – сказал он. – Но для начала можно поступить проще. Мы просто перевяжем ваше достоинство так туго, что перекроем доступ крови. Представляете, как вы через час будете вопить! А чтобы вы помалкивали, набьем вам ротик стружкой».
У него были странно стеклянные голубые глаза. «У нас много превосходных приемчиков, – продолжал он. – Знаете, сколько всего можно сделать огоньком?»
Молодчики заржали.
«Тоненькой раскаленной проволочкой, – сказал улыбающийся молодой человек. – Введешь ее не спеша в уши или через ноздри вверх – и много чего добьешься, черный Шварц! Самое замечательное, что вы теперь целиком и полностью в нашем распоряжении, для опытов».
Он с силой наступил мне на ноги. Я почуял его одеколон, когда он стал вплотную передо мной. Я не шевелился. Знал, что сопротивляться бесполезно, а еще бесполезнее разыгрывать храбреца. Мои мучители с величайшим удовольствием все это поломают. И при следующем ударе, нанесенном стеком, я со стоном упал. Они захохотали. «Взбодрите его, Мёллер», – сказал молодой человек вкрадчивым голосом.
Мёллер затянулся сигаретой, наклонился ко мне и поднес ее к моему веку. Боль была такая, словно он ткнул в глаз огнем. Все трое захохотали. «Вставай, малыш», – сказал улыбчивый.
Я с трудом поднялся на ноги. И едва выпрямившись, получил новый удар. «Это упражнения для разогрева, – пояснил он. – Время у нас есть, целая жизнь, ваша жизнь, Шварц. Симульнете еще раз, будет волшебный сюрприз. На четвереньках в воздух взлетите».
«Я не симулирую, – ответил я. – У меня больное сердце. Возможно, в следующий раз я вообще не встану, что бы вы ни делали».
Улыбчивый обернулся к молодчикам. «У нашего малютки больное сердце, неужто правда?»
Он опять нанес мне удар, но я чувствовал, что произвел впечатление. Передать меня Георгу мертвым он не мог. «Еще не вспомнили адресок? – спросил он. – Проще назвать его сейчас, а не позже, когда останетесь без зубов».
«Я его не знаю. Хотел бы знать».
«Наш малыш – герой. Какая прелесть! Жаль, кроме нас, никто этого не увидит».
Он пинал меня, пока не устал. Я лежал на полу, пытаясь защитить лицо и гениталии. «Так, – наконец сказал он, – а теперь запрем нашего красавчика в погреб. Потом поужинаем и возьмемся за него как следует. Отличное ночное заседание!»
Знакомая песня. Вместе с Шиллером и Гёте это относилось к культуре фаустовского человека, и в лагере в Германии я все это испытал. Но у меня был с собой яд, обыскали меня небрежно и ампулу не нашли. Кроме того, в отвороте брюк я зашил лезвие, вставленное в кусок пробки, его тоже не нашли.
Я лежал в темноте. Странно, что отчаяние в подобных ситуациях возникает поначалу не оттого, что тебя ждет, а оттого, что так глупо попался.
Лахман видел, как меня схватили. Правда, он не знал, что это гестапо, поскольку все произошло вроде как при участии французской полиции, однако, если я не вернусь максимум через день, Хелен попытается связаться со мной через полицию и, вероятно, узнает, кто держит меня под арестом. Тогда она приедет. Вопрос в том, станет ли смехач дожидаться. Я предполагал, что он незамедлительно информирует Георга. Если тот в Марселе, значит, вечером допросит меня сам.
Георг был в Марселе. Хелен тогда не обозналась. Приехал и взял меня в оборот. Не буду говорить об этом. Когда я терял сознание, меня отливали водой. Потом отволокли обратно в подвал. Только яд, который был у меня, давал мне силы выдержать происходившее. К счастью, Георгу не хватало терпения на изощренные пытки, которые сулил мне смехач, хотя по-своему и он был не промах.
Ночью он явился еще раз, – сказал Шварц. – Сел, расставив ноги, на табуретку передо мной – воплощение абсолютной власти, которую, как нам казалось, мы преодолели еще в девятнадцатом веке и которая тем не менее стала символом века двадцатого… может быть, именно поэтому. В этот день я видел две манифестации зла – смехача и Георга, злодея аболютного и злодея брутального. Если проводить различие, из них двоих смехач был худшим, он мучил из удовольствия, другой же – чтобы добиться своего. Тем временем у меня сложился план. Необходимо найти способ выбраться из этого дома, вот почему, когда Георг сидел передо мной, я сделал вид, что совершенно сломлен. И заявил, что готов сказать все, если он меня пощадит. На его лице играла сытая, презрительная ухмылка человека, который никогда не бывал в подобной ситуации и оттого уверен, что выдержал бы ее как хрестоматийный герой. Такие типы всегда не выдерживают.
– Знаю, – кивнул я. – Я видел, как выл гестаповский офицер, прищемив себе палец, когда стальной цепью убивал человека. Тот, кого убивали, молчал.
– Георг пнул меня сапогом, – сказал Шварц. – «Ты еще и условия вздумал ставить, а?» – спросил он.
«Я условий не ставлю, – ответил я. – Но если вы увезете Хелен в Германию, она снова сбежит или покончит с собой».
«Бред!» – буркнул Георг.
«Хелен довольно-таки безразлична к жизни, – сказал я. – Она знает, что у нее неизлечимый рак».
Он уставился на меня: «Врешь, сволочь! У нее женская болезнь, а не рак!»
«У нее рак. Это выяснилось при первой операции в Цюрихе. Уже тогда было поздно. Ей прямо сказали об этом».
«Кто?»
«Тот, кто ее оперировал. Она хотела знать».
«Вот скотина! – рявкнул Георг. – Но я и этого мерзавца сцапаю! Через год Швейцария будет немецкой! Зверюга!»
«Я хотел, чтобы Хелен вернулась домой, – сказал я. – Она отказалась. Но мне кажется, она бы согласилась, скажи я ей, что мы должны расстаться».
«Смешно!»
«Я мог бы обставить все настолько омерзительно, что она бы на всю жизнь меня возненавидела», – сказал я.
Было видно, что Георг напряженно размышляет. Я подпер голову руками и наблюдал за ним. Даже лоб над переносицей заболел, так я старался внушить ему свою волю.
«Как?» – наконец спросил он.
«Она боится, что, зная о ее болезни, я испытываю к ней отвращение. Если я скажу ей об этом, между нами все будет кончено навсегда».
Георг размышлял. Я мог проследить каждую его мысль. Он понимал, что это предложение ему как нельзя более выгодно. Даже если он пытками выбьет из меня адрес Хелен, она только сильнее возненавидит его; а вот если я поведу себя по отношению к ней как мерзавец, она возненавидит меня, а он сможет выступить в роли избавителя: дескать, что я тебе говорил?
«Где она живет?» – спросил он.
Я назвал фальшивый адрес. «В доме штук пять выходов, – сказал я, – через подвал и переулки. Она легко может скрыться, если придет полиция. И не сбежит, если приду один я».
«Или я», – вставил Георг.
«Она подумает, вы меня убили. У нее есть яд».
«Чепуха!»
Я ждал. «И что ты хочешь взамен?» – спросил Георг.
«Чтобы вы меня отпустили».
Секунду он усмехался. Казалось, зверь скалит зубы. Я тотчас понял, что он нипочем меня не отпустит. «Ладно, – сказал он, помолчав. – Поедешь со мной. И чтобы без фокусов. Скажешь все при мне». Я кивнул. «Пошли! – Он встал. – Умойся вон там под краном».
«Я забираю его с собой», – сказал он молодчику, который бездельничал в комнате, увешанной оленьими рогами. Тот козырнул и открыл дверцу Георгова автомобиля. «Сюда, рядом со мной, – сказал Георг. – Знаешь дорогу?»
«Не отсюда. От Каннебьер».
Мы ехали сквозь холодную ветреную ночь. Я надеялся где-нибудь, когда машина замедлит ход или остановится, вывалиться наружу, но Георг запер мою дверцу. Кричать нет смысла, никто не придет на помощь человеку в немецкой машине, я и двух раз не успею крикнуть из лимузина с закрытыми окнами, как Георг кулаком отправит меня в беспамятство. «Надеюсь, ты сказал правду, – буркнул он. – Иначе шкуру с тебя спущу да еще и перцем посыплю».
Я съежился на сиденье и упал вперед, когда машина неожиданно затормозила перед неосвещенной тачкой. «Не изображай обморок, трус!» – рявкнул Георг.
«Мне плохо», – сказал я и медленно выпрямился.
«Слабак!»
Я разорвал нитку на обшлаге брюк. При втором торможении сумел достать бритву, при третьем, когда ударился головой о ветровое стекло, в потемках обхватил ее ладонью.
Шварц поднял взгляд. Мелкий пот выступил у него на лбу.
– Он никогда бы меня не отпустил, – сказал он. – Вы тоже так думаете?
– Конечно, не отпустил бы.
– На повороте я как можно громче крикнул: «Осторожно! Слева!»
Неожиданный крик сделал свое дело, Георг и подумать ничего не успел. Голова его автоматически повернулась налево, он затормозил и крепче обхватил руль. Я бросился на него. Лезвие, вставленное в пробку, было невелико, но я сбоку попал ему в шею, а потом резанул по горлу. Он выпустил руль, схватился за горло. Потом рухнул влево, на дверцу, и плечом нажал на ручку, повернув ее. Машина пошла юзом и врезалась в кусты. Дверца распахнулась, Георг выпал наружу. Он заливался кровью и хрипел.
Я выбрался за ним следом, прислушался. Меня окружала звенящая тишина, в которой оглушительно ревел мотор. Я вырубил его, и теперь тишина обернулась шелестящим ветром. Это шумела кровь в моих ушах. Я взглянул на Георга, поискал лезвие. Оно поблескивало на подножке автомобиля. Я поднял его, подождал. Как знать, вдруг Георг вскочит; потом я увидел, что он несколько раз шевельнул ногами и затих. Я отбросил лезвие, потом опять поднял и воткнул в землю. Выключил фары, прислушался. Тишина. Что делать дальше, я не придумал, но теперь надо было действовать, и быстро. Чем позже меня обнаружат, тем лучше, каждый час на счету.
Я раздел Георга, собрал его одежду в узел. Потом оттащил тело в кусты. Потребуется время, чтобы найти его, плюс еще некоторое время, чтобы выяснить, кто он. Может, мне повезет и его запишут просто как убитого неизвестного. На пробу я включил мотор. Машина оказалась исправна. Я вывел ее на дорогу. Меня вырвало. В машине я нашел карманный фонарь. Сиденье и дверца были в крови. Но то и другое кожаные, легко отмыть. Вместо тряпки я использовал Георгову рубашку, намочив ее в канаве. Вымыл и подножку. Снова и снова освещал машину и тер, пока не отчистил. Потом умылся и сел за руль. Так противно было сидеть на месте Георга, меня не оставляло ощущение, что он вот-вот прыгнет из темноты мне на спину. Я тронулся с места.
Машину я оставил поодаль от дома, в боковом переулке. Шел дождь. Я шагал по улице и глубоко дышал. Мало-помалу я почувствовал, что все тело болит. Задержался у рыбного магазина, где сбоку в витрине было зеркало. В темном серебре неосвещенного стекла мало что разглядишь, но, насколько я мог увидеть, лицо у меня было в крови и распухло. Я глубоко вдохнул влажный воздух. Уму непостижимо, что еще после обеда я находился здесь, так долго тянулось с тех пор время.
Я умудрился незамеченным прошмыгнуть мимо консьержки. Она уже спала, только что-то пробормотала. Мое позднее появление не представляло для нее ничего особенного. Я быстро поднялся по лестнице.
Хелен в комнате не было. Я смотрел на кровать и на шкаф. Канарейка, разбуженная светом, запела. У окна возникла кошка, сверкающими глазами уставилась внутрь, словно неприкаянная душа. Некоторое время я ждал. Потом прокрался к двери Лахмана, тихонько постучал.
Он сразу же проснулся. Сон у беженцев воробьиный. «Вы…» – начал он и, взглянув на меня, осекся.
«Вы что-нибудь говорили моей жене?» – спросил я.
Он покачал головой: «Ее не было дома. И час назад все еще не было».
«Слава богу».
Он посмотрел на меня как на сумасшедшего.
«Слава богу, – повторил я. – Тогда ее, вероятно, не арестовали. Она просто куда-то ушла».
«Просто ушла, – повторил Лахман. Потом спросил: – Что с вами случилось?»
«Меня допрашивали. Я сбежал»
«Полиция?»
«Гестапо. Но все позади. Спите дальше».
«Гестапо знает, где вы?»
«Я бы тогда не пришел. Утром, затемно, я уйду».
«Секунду! – Лахман достал несколько образков и четок. – Вот возьмите. Иногда они творят чудеса. Хирша с ними переправили через границу. В Пиренеях народ очень набожный. Эти вещицы благословил сам папа».
«Правда?»
Он улыбнулся чудесной улыбкой. «Если они нас спасают, стало быть, их сам Господь благословляет. До свидания, Шварц».
Я вернулся в комнату, стал собирать наши вещи. Чувствовал я себя совершенно опустошенным, но натянутым, как барабан, в котором ничего нет. В ящике Хелен я нашел пачечку писем. Их прислали в Марсель до востребования. Не задумываясь, я сунул их в ее чемодан. Нашел и вечернее парижское платье, положил туда же. Потом присел возле умывальника, опустил руку в воду. Обожженные ногти болели. Мне и дышать было больно. Я смотрел на мокрые крыши и не думал ни о чем.
Наконец послышались шаги Хелен. Она возникла на пороге как обреченный, прекрасный дух. «Что ты здесь делаешь?» Она ни о чем не знала. «Что с тобой?»
«Нам надо уехать, Хелен. Немедля».
«Георг?»
Я кивнул. Решил сказать ей как можно меньше.
«Что с тобой случилось?» – испуганно спросила она, подойдя ближе.
«Меня арестовали. Я сбежал. Меня будут искать».
«Нам надо уехать?»
«Немедля».
«Куда?»
«В Испанию».
«Как?»
«На автомобиле, как можно дальше. Соберешься?»
«Да».
Она пошатнулась.
«Болит?»
Она кивнула. Что это там на пороге, думал я. Что? Она была совсем чужая.
«У тебя еще остались ампулы?» – спросил я.
«Немного».
«Мы достанем еще».
«Выйди на минутку», – сказала она.
Я стоял в коридоре. Двери по соседству приоткрылись. Возникли лица с глазами лемуров. Лица карликовых полифемов с одним глазом и кривым ртом. Лахман в длинных серых подштанниках, точно кузнечик, метнулся вверх по лестнице и сунул мне в руку полбутылки коньяка. «Он вам пригодится, – прошептал он. – V.S.O.P.!
Я тотчас отхлебнул большой глоток.
«У меня есть деньги, – сказал я. – Вот! Дайте мне еще бутылку, полную».
Я забрал у Георга бумажник и нашел там уйму денег. Лишь на секунду у меня мелькнула мысль выбросить их. Нашел я при нем и его паспорт, а также мой и Хелен. Все три лежали у него в кармане.
Одежду Георга я собрал в узел и, запихнув туда камень, бросил в гавань. Паспорт хорошенько рассмотрел при свете карманного фонаря, потом поехал к Грегориусу и разбудил его. Попросил заменить фото Георга моим. Сперва он в ужасе отказался. Он занимался подделкой эмигрантских паспортов и полагал себя при этом справедливее Господа, в котором усматривал виновника всех бед, но паспорт высокого гестаповского чина видел впервые. Я объяснил ему, что его подпись тут не требуется, это же не картина художника. За все отвечаю я один, и про него никто не узнает.
«А если вас будут пытать?»
Я показал ему свою руку и лицо. «Через час я уезжаю, – сказал я. – Как эмигрант я с таким лицом и на десять километров не отъеду. А мне надо через границу. Это мой единственный шанс. Вот мой паспорт. Сфотографируйте паспортное фото и замените копией снимок в гестаповском паспорте. Сколько возьмете? Деньги у меня есть». Грегориус согласился.
Лахман принес вторую бутылку коньяка. Я расплатился и вернулся в комнату. Хелен стояла у ночного столика. Ящик, в котором лежали письма, был открыт. Она задвинула его, шагнула ко мне. «Это Георг?» – спросила она.
«Не он один», – ответил я.
«Будь он проклят! – Она отошла к окну, кошка скакнула прочь. Хелен открыла ставни. – Будь он проклят! – повторила она с такой страстью и с такой твердостью, будто совершала мистический ритуал. – Будь он проклят до конца своих дней, вовеки…»
Я взял ее за руки, сжатые в кулаки, оттащил от окна. «Пора уходить».
Мы спустились вниз. Из всех дверей нас провожали взгляды. Серая рука помахала вслед. «Шварц! Не берите рюкзак. Жандармы относятся к рюкзакам с подозрением. У меня есть дешевый чемоданчик из кожзама, выглядит шикарно…»
«Спасибо, – сказал я. – Мне теперь не нужен чемодан. Мне нужна удача».
«Мы желаем вам удачи».
Хелен ушла вперед. Я слышал, как промокшая шлюха у подъезда посоветовала ей остаться дома, в дождь, мол, клиентов не сыщешь. Вот и хорошо, подумал я, чем пустыннее улицы, тем для меня лучше. Хелен изумилась, увидев машину. «Угнал, – сказал я. – Надо уехать на ней как можно дальше. Садись».
Еще не рассвело. Дождь потоками струился по ветровому стеклу. Если на подножке оставалась кровь, теперь ее наверняка смыло. Я остановился поодаль от дома, где жил Грегориус. «Постой здесь», – сказал я Хелен, кивнув на стеклянный навес магазина рыболовных принадлежностей.
«А в машине нельзя остаться?»
«Нет. Если кто придет, сделай вид, будто ждешь клиентов. Я скоро вернусь».
Грегориус успел все сделать. Страх сменился гордостью артиста. «Самое трудное – мундир, – сказал он. – У вас-то штатский костюм. Я просто отрезал ему голову».
Он отклеил Георгово фото, вырезал голову и шею, приложил мундир к моему снимку и сфотографировал монтаж. «Обер-штурмбаннфюрер Шварц, – гордо произнес он. Высушенное фото он уже вклеил на место. – Штамп более-менее удался. Если станут присматриваться, вам так и так конец… даже при подлинном штампе. Вот ваш старый паспорт в целости и сохранности».
Он отдал мне оба паспорта и остатки Георговой фотографии. Я порвал ее, пока спускался по лестнице, а на улице бросил в воду, которая ручьем стекала в водосток.
Хелен ждала. Сперва я проверил машину: бак полон. Если все пойдет хорошо, бензина хватит, чтобы перебраться через границу. Удача меня не оставила – в бардачке обнаружился пропуск на пересечение границы, уже дважды использованный. Я решил пересечь ее не там, где машину уже видели. Нашлись и карточка автозаправки «Мишлен», пара перчаток и атлас автомобильных дорог Европы.
Машина катила сквозь дождь. До рассвета оставалось еще несколько часов, мы направлялись в сторону Перпиньяна. Пока не развиднелось, я решил остаться на магистральном шоссе. «Может, я поведу? – немного погодя предложила Хелен. – Твои руки!»
«А сможешь? Ты не спала».
«Ты тоже».
Я взглянул на нее. Вид свежий и спокойный. Поразительно. «Хочешь глоток коньяка?»
«Нет. Буду ехать, пока не удастся где-нибудь выпить кофе».
«Лахман дал мне еще одну бутылку коньяка». Я достал ее из кармана пальто. Хелен покачала головой. Она сделала себе укол.
«Попозже, – очень мягко сказала она. – Попробуй вздремнуть. Будем вести машину по очереди».
Хелен водила лучше меня. Немного погодя она запела, однообразные, короткие песенки. До сих пор я был страшно напряжен, теперь урчание автомобиля и негромкое пение начали меня убаюкивать. Я знал, что должен поспать, но снова и снова просыпался. Мимо проносился серый пейзаж, и мы включили фары, не заботясь о предписаниях насчет затемнения.
«Ты убил его?» – вдруг спросила Хелен.
«Да».
«Был вынужден?»
«Да».
Мы ехали дальше и дальше. Я смотрел на дорогу и думал о многом, а потом провалился в каменный сон. Когда я проснулся, дождь уже перестал. Наступило утро, урчал мотор, Хелен сидела за рулем, и мне почудилось, будто все было сном. «Я сказал неправду», – сказал я.
«Знаю», – ответила она.
«Это был другой», – сказал я.
«Знаю».
Она не смотрела на меня.
