24
– Что желаете? – Официант любезно склонился над Равичем.
– Принесите мне…
– Что-что?
Равич все еще безмолвствовал.
– Извините, месье, я не вполне разобрал, – повторил официант.
– Да что-нибудь. Все равно что.
– Может, перно?
– Хорошо.
Равич закрыл глаза. Потом медленно открыл. Человек никуда не исчез, сидел на прежнем месте. На сей раз это уж точно не обман зрения.
За столиком возле двери сидел Хааке. Он был один, он ужинал. На столе перед ним поблескивало серебряное блюдо с распластанными половинками лангуста и ведерко со льдом, из которого выглядывала бутылка настоящего шампанского. Рядом, за сервировочным столиком, официант заканчивал готовить салат: выкладывал изящно нарезанные помидоры между листьями зеленого салата. Равич видел все это настолько отчетливо, что казалось, происходящее запечатлевается в его сознании рельефом из воска. Он хорошо разглядел перстень с печаткой на красном камне, когда Хааке потянулся к ведерку со льдом – подлить шампанского. Он узнал и этот перстень, и эту белую, пухлую руку. В бреду методического безумия, когда он, привязанный к пыточным козлам, на короткий миг приходил в себя, выныривая из черного беспамятства на нестерпимо яркий свет, он хорошо запомнил эту белую, холеную, пухлую ручонку, которой Хааке, отходя в сторону – чтобы, не дай Бог, не забрызгать новехонький, с иголочки, мундир, когда Равича ледяной водой окатывали, – на него указывал и мягким, вкрадчивым голосом говорил: «Это еще только начало. Эту пока сущие пустяки. Может, теперь соизволите назвать имена? Или прикажете продолжить? У нас еще много способов в запасе. Вон и ноготки у вас, я вижу, пока целы».
Хааке вскинул голову. И вдруг посмотрел Равичу прямо в глаза. Равичу стоило невероятных усилий усидеть на месте. Он взял свою рюмку, неспешно пригубил перно и заставил себя перевести взгляд на блюдо с салатом, словно его безмерно интересует процесс приготовления. Он не понял, узнал его Хааке или нет. Но спина у него мгновенно взмокла.
Немного погодя он снова как бы невзначай глянул в ту сторону. Хааке ел лангуста. Он был всецело поглощен этим занятием. Его лысина лоснилась и мирно поблескивала в свете люстр. Равич огляделся. Народу полно. Что тут поделаешь? Оружия у него при себе нет, и если он просто так сейчас на Хааке бросится, со всех сторон кинутся люди их растаскивать. Еще через пару минут здесь будет полиция. Остается одно: ждать, пока Хааке покончит с трапезой, и его выследить. Выведать, где он живет.
Он выкурил сигарету и только после этого позволил себе снова глянуть на Хааке. И то не сразу – сперва он неспешно, как бы скучая, обвел глазами весь зал. Хааке только-только управился наконец с лангустом. Теперь он взял салфетку и отирал губы. Причем не одной рукой, а сразу двумя. Держал салфетку за края и промокал ею губы, сперва нижнюю, потом верхнюю, как это делают женщины, отирая губную помаду. И смотрел при этом прямо на Равича.
Равич равнодушно перевел взгляд на следующий столик. Но все еще чувствовал: Хааке по-прежнему на него смотрит. Пришлось подозвать официанта и заказать вторую рюмку перно. К Хааке тем временем подошел другой официант и заслонил собой его столик. Он убрал остатки лангуста, подлил в опустевший бокал шампанского и подал блюдо с сырами. Хааке выбрал почти жидкий бри на соломенной подложке.
Равич снова закурил. Немного погодя краем глаза он снова поймал на себе пристальный взгляд Хааке. Нет, это уже не случайность. По коже побежали мурашки. Если Хааке его узнал… Он остановил пробегающего официанта.
– Не отнесете ли мне перно на террасу? Хочу на свежем воздухе посидеть. Там прохладнее.
Официант замялся.
– В таком случае, месье, было бы удобнее, если бы вы сперва расплатились. На террасе другой официант обслуживает. А перно я вам, разумеется, вынесу.
Равич досадливо покачал головой, но полез за деньгами.
– Тогда уж я эту рюмку здесь допью, а следующую закажу там. Во избежание неурядиц.
– Как вам будет угодно, месье. Большое спасибо.
Равич неторопливо допил свою рюмку. Он знал: Хааке его разговор с официантом слышал. Даже жевать перестал, когда Равич говорил. И только теперь снова принялся за сыр. Равич пока что по-прежнему сидел как ни в чем не бывало. Если Хааке его узнал, остается только одно: делать вид, будто он, Равич, Хааке не узнает, и украдкой продолжить слежку.
Несколько минут спустя он встал и неспешно направился на террасу. Там почти все столики оказались заняты. Равич не сразу отыскал глазами местечко, откуда будет видна входная дверь и даже кусочек стола, за которым откушивает Хааке. Самого Хааке, правда, он видеть не мог, но когда тот встанет, собираясь уходить, увидит обязательно. Он заказал еще рюмку перно и сразу же расплатился. Надо быть наготове.
– Равич, – позвал его кто-то совсем рядом.
Он вздрогнул, как от удара. Прямо перед его столиком стояла Жоан. Он смотрел на нее, ничего не понимая.
– Равич, – повторила она. – Ты что, не узнаешь меня больше?
– Узнаю, конечно. – Он не отрывал взгляда от столика Хааке. Туда как раз подошел официант подать кофе.
Равич перевел дух. Время еще есть.
– Жоан, – проговорил он устало, – какими судьбами?
– Что за странный вопрос? В этом кафе бывает весь Париж.
– Ты одна?
– Одна.
Только тут он сообразил, что она все еще стоит, а он разговаривает с ней сидя. Он встал, но так, чтобы не упускать из виду столик Хааке.
– У меня тут дело, Жоан, – торопливо бросил он, даже не глядя на нее. – Объяснять некогда. Но ты мне можешь помешать. Будь добра, оставь меня одного.
– Нет уж, я подожду. – Жоан села. – Хочу взглянуть, как она выглядит.
– Кто «она»? – спросил Равич, не понимая, о чем речь.
– Женщина, которую ты ждешь.
– Это не женщина.
– Тогда кто?
Он посмотрел на нее молча.
– Ты меня даже не узнаешь, – продолжила она. – Торопишься от меня отделаться, ты взволнован, я же вижу, тут замешан кто-то еще. Вот и хочу взглянуть, кто бы это мог быть.
Пять минут еще, лихорадочно прикидывал Равич. Может, десять, а то и все пятнадцать, на кофе. Потом, вероятно, еще сигарета. Одна сигарета, вряд ли больше. За это время, кровь из носа, надо как-то от Жоан избавиться.
– Ладно, – сказал он. – Запретить тебе я не могу. Но сядь, пожалуйста, куда-нибудь еще.
Она не ответила. Только глаза посветлели, и лицо как будто окаменело.
– Это не женщина, – сказал он. – Но, черт возьми, даже если женщина, тебе-то какое дело? Отправляйся к своему актеру и не смеши людей своей дурацкой ревностью.
Жоан не ответила. Проследив направление его взгляда, она обернулась, пытаясь понять, на кого он смотрит.
– Прекрати сейчас же, – процедил Равич.
– Она что, с другим мужчиной?
Внезапно передумав, Равич сел. Хааке ведь слышал, что он собирается перейти на террасу. Если он его и вправду узнал, то должен насторожиться и наверняка захочет взглянуть, вправду ли Равич тут. В таком случае куда правдоподобнее и естественнее будет, если он увидит его здесь с женщиной.
– Хорошо, – сказал он. – Оставайся. Хотя все твои предположения – полная чушь. Через какое-то время я просто встану и уйду. Проводишь меня до такси, но со мной не поедешь. Согласна?
– К чему вся эта конспирация?
– Никакая это не конспирация. Просто здесь человек, которого я давно не видел. Хочу выяснить, где он живет. Только и всего.
– И это не женщина?
– Да нет же. Это мужчина, а больше я тебе ничего сказать не могу.
Возле их столика остановился официант.
– Выпьешь что-нибудь? – спросил Равич.
– Кальвадос.
– Один кальвадос, пожалуйста, – заказал Равич.
Официант удалился.
– А ты не будешь?
– Нет. Я пью вот это.
Жоан смерила его взглядом.
– Ты даже понятия не имеешь, до чего я тебя иногда ненавижу.
– Бывает. – Равич скользнул глазами по столику Хааке. Стекло, думал он. Дрожащее, зыбкое, мерцающее стекло. Улица, столики, люди – все тонет в прозрачной глазури этого отражения.
– Ты холодный, самовлюбленный…
– Жоан, давай обсудим это как-нибудь в другой раз.
Она умолкла, дожидаясь, пока официант поставит перед ней рюмку. Равич тотчас же расплатился.
– Это ты втянул меня во все это, – продолжила она с вызовом.
– Я знаю. – На секунду он увидел над столиком белую пухлую руку Хааке, потянувшуюся за сахарницей.
– Ты! Только ты, и никто другой! Ты никогда меня не любил, только играл со мной, хоть и видел, что я-то тебя любила, но тебе было все равно.
– Святая правда.
– Что?
– Святая правда, – повторил Равич, все еще на нее не глядя. – Зато потом все стало иначе.
– Ну да, потом! Потом! Потом все перепуталось. И было слишком поздно. Это все ты виноват!
– Я знаю.
– Не смей так со мной разговаривать! – Лицо ее побелело от гнева. – Ты даже не слушаешь!
– Слушаю. – Он посмотрел ей в глаза. Говорить, лишь бы говорить, не важно что. – Ты разругалась со своим актером?
– Да!
– Ничего, помиритесь.
Голубой дымок из угла, где столик Хааке. Официант снова наливает кофе. Похоже, Хааке никуда не торопится.
– Я могла бы не признаваться, – проговорила Жоан. – Могла бы сказать, что просто мимо проходила. Но это не так. Я искала тебя. Я хочу от него уйти.
– Обычная история. Без этого не бывает.
– Но я его боюсь. Он мне угрожает. Обещает пристрелить.
– Что? – Равич вскинул голову. – О чем ты?
– Он обещает меня пристрелить.
– Кто? – Он ведь толком ее не слушал. Потом наконец сообразил. – Ах этот? Надеюсь, ты понимаешь, что это не всерьез?
– Но он вспыльчивый ужасно.
– Глупости. Кто грозится убить, тот не убьет. А уж актер и подавно.
«Что я такое несу? – мелькнуло в голове. – К чему мне все это? К чему этот голос, и лицо это, и весь этот шум в ушах? Мне-то какое дело до всего этого?»
– С какой стати ты мне все это рассказываешь?
– Я хочу от него уйти. Хочу к тебе вернуться.
Если ловить такси, на это время уйдет, думал Равич. Пока остановишь, он может уехать, и поминай как звали. Он встал.
– Подожди. Я сейчас.
– Ты куда?
Он не ответил. Быстро пересек тротуар, остановил такси.
– Вот десять франков. Можете подождать меня несколько минут? Мне надо еще кое-что уладить.
Таксист взглянул на купюру. Потом на Равича. Равич подмигнул. Таксист ответил тем же. Задумчиво повертел купюру в руках.
– Это будет на чай, – сказал Равич. – Теперь понятно?
– Понятно. – Таксист ухмыльнулся. – Хорошо, подожду.
– Но поставьте машину так, чтобы сразу тронуться!
– Как скажете, шеф.
Проталкиваясь сквозь поток прохожих, Равич поспешил к своему столику. И тут вдруг у него перехватило горло. Хааке уже стоял в дверях. Жоан снова что-то говорила, но Равич ее не слышал.
– Подожди! – бросил он. – Подожди! Я сейчас! Минутку!
– Нет! – Она вскочила. – Ты еще пожалеешь! – Она с трудом сдерживала рыдания.
Он заставил себя улыбнуться. Схватил ее за руку. Хааке все еще стоял в дверях.
– Присядь! – сказал Равич. – Хоть на секунду!
– Нет!
Она вырывала руку не притворно, всерьез. Он отпустил. Нельзя, чтобы на них обратили внимание. А она уже уходила стремительно по проходу между столиками, вплотную к двери. Хааке проводил ее взглядом. Медленно обернулся на Равича, потом снова в ту сторону, куда ушла Жоан. Равич сел. Кровь застучала в висках. Он достал из кармана бумажник, делая вид, будто что-то в нем ищет. Краем глаза заметил, что Хааке движется между столиками. Равнодушно посмотрел в другую сторону. Только не встречаться с Хааке глазами.
Он ждал. Секунды тянулись бесконечно. Внезапно он похолодел от страха: а что, если Хааке вдруг повернул? Он порывисто оглянулся. Хааке нигде не было. На миг все закружилось перед глазами.
– Вы позволите? – спросил кто-то совсем рядом.
Равич даже толком не расслышал вопроса. Он смотрел на дверь. Нет, в ресторан Хааке не вернулся. Вскочить, пронеслось у него в голове. Побежать, попытаться догнать, пока не поздно. За спиной у него снова раздался чей-то голос. Он обернулся и едва не оцепенел. Оказывается, Хааке подошел к нему сзади и теперь стоял прямо перед ним. Указывая на стул, на котором только что сидела Жоан, он еще раз спросил:
– Вы позволите? К сожалению, свободных столиков совсем не осталось.
Равич кивнул. Сказать что-либо он был не в состоянии. Казалось, кровь замерла в жилах, а потом и вовсе отхлынула и стала утекать. Утекала, утекала беззвучной струйкой куда-то под стул, на котором оставался только пустой тюк тела. Он плотнее прижался к спинке стула. Но вот же перед ним на столе его рюмка. Анисовое пойло молочного цвета. Он поднял рюмку, выпил. Какая тяжелая. Он смотрел на рюмку у себя в руке. Нет, рюмка не дрожит. Это у него внутри дрожь.
Хааке заказал себе коньяка «шампань». Добрый старый коньяк отборных сортов. По-французски он говорил с тяжелым немецким акцентом. Равич подозвал к себе мальчишку с газетами.
– «Пари суар».
Мальчишка покосился в сторону входной двери. Он-то знал: там стоит старуха газетчица и он вторгается на ее территорию. Сложив газету вдвое, он незаметно, как бы невзначай сунул ее Равичу, подхватил монетку и был таков.
«Не иначе он меня все-таки узнал, – думал Равич. – С какой еще стати ему ко мне подсаживаться? Как же это я не предусмотрел?» Теперь оставалось только сидеть и ждать, что предпримет Хааке, а уж потом действовать по обстоятельствам.
Он развернул газету, пробежал глазами заголовки и снова положил ее на столик. Хааке вскинул на него глаза.
– Дивный вечер, – сказал он по-немецки.
Равич кивнул.
Хааке самодовольно улыбнулся:
– Наметанный глаз, верно?
– Похоже на то.
– Я вас еще там, в зале, приметил.
Равич снова кивнул, вежливо и равнодушно. Внутри все дрожало, как натянутая струна. Он никак не мог понять, что Хааке задумал. О том, что он, Равич, во Франции нелегально, Хааке знать не может. Хотя, может, гестапо уже и это известно. Ладно, всему свое время.
– Я вас сразу раскусил, – продолжил Хааке.
Теперь Равич посмотрел на него в упор.
– Дуэльная отметина, – пояснил Хааке, глазами указывая на его лоб. – Лихие нравы студенческой корпорации. Значит, немец. Или в Германии учились.
Он рассмеялся. Равич все еще не спускал с него глаз. Быть не может! Смех, да и только! Тиски внутри разом ослабли, он перевел дух. Хааке вообще понятия не имеет, кто он такой. Шрам на виске он принял за дуэльный рубец. Теперь и Равич рассмеялся. Они с Хааке теперь смеялись вместе. Пришлось сжать кулаки и до боли ногтями впиться себе в ладони, лишь бы унять этот идиотский смех.
– Что, угадал? – не без гордости спросил Хааке.
– Точно.
Этим шрамом на виске его наградили в подвалах гестапо, и Хааке при сем лично присутствовал. Кровь тогда заливала глаза, затекала в рот. А теперь Хааке сидит перед ним, полагая, что это шрам от студенческой дуэли, и кичится своей догадливостью.
Официант принес Хааке его коньяк. Хааке с видом знатока понюхал благородный напиток.
– Что да, то да, – заявил он. – Коньяк у них и впрямь отменный. Но в остальном… – Он по-свойски прищурился. – Сплошная гниль. Народ иждивенцев. Кроме спокойствия и сытости, ничего не надо. Где им против нас.
Равичу казалось, что он не сможет вымолвить ни слова. Стоит ему раскрыть рот – и он схватит рюмку, разобьет о край стола и этой «розочкой» полоснет Хааке по глазам. Из последних сил сдерживаясь, он осторожно взял рюмку, допил, аккуратно поставил на стол.
– Что это вы пьете? – поинтересовался Хааке.
– Перно. Это теперь вместо абсента.
– А-а, абсент! Пойло, из-за которого все французы импотенты, верно? – Хааке довольно ухмылялся. – Прошу прощения, я, конечно, не вас лично имел в виду.
– Абсент запрещен, – пояснил Равич. – А это безобидная замена. Абсент вызывает бесплодие, а не импотенцию. Из-за этого и запрещен. А это анис. На вкус как микстура от кашля.
«Смотри-ка, получается, – изумлялся Равич. – Идет как по маслу. И я даже не слишком волнуюсь. Отвечаю, причем легко, без запинки. Внутри, правда, жуть, воронка, и в ней все черно – но на поверхности все спокойно».
– Живете здесь? – поинтересовался Хааке.
– Да.
– Давно?
– Всю жизнь.
– Понимаю, – задумчиво протянул Хааке. – Немец-иностранец. Родились здесь, да?
Равич кивнул.
Хааке отхлебнул коньяка.
– Некоторые из наших лучших товарищей тоже не в Германии родились. Первый заместитель фюрера – в Египте. Розенберг – в России. Дарре вообще из Аргентины. Решает не происхождение, а образ мыслей.
– Исключительно, – твердо поддакнул Равич.
– Я так и думал. – Лицо Хааке светилось довольством. Он слегка подался вперед, и на миг показалось, что он даже прищелкнул под столом каблуками. – Кстати, позвольте представиться: фон Хааке.
Произведя примерно ту же пантомиму, Равич ответил:
– Хорн.
Это была одна из его прежних вымышленных фамилий.
– Фон Хорн? – уточнил Хааке.
– Да.
Хааке кивнул. Он явно проникался все большим расположением к собеседнику. Еще бы, приятно ведь встретить человека своего круга.
– Вы, конечно, хорошо знаете Париж?
– Неплохо.
– Я имею в виду отнюдь не музеи. – Хааке улыбнулся свойской ухмылкой светского бонвивана.
– Понимаю, о чем вы.
Арийскому сверхчеловеку захотелось гульнуть, а он не знает, где и как, подумал Равич. Заманить его сейчас в какую-нибудь дыру, в сомнительный кабак, в притон к девкам, лихорадочно соображал он. Куда-нибудь, где можно без помех…
– Здесь ведь чего только нет, верно?
– Вы не так давно в Париже?
– Приезжаю раз в две недели дня на два, на три. Считайте, что с инспекцией. По весьма важным делам. Мы за последний год многое тут организовали. И все отлично работает. Особо распространяться не могу, но… – Хааке усмехнулся. – Здесь, знаете ли, почти все можно купить. Продажная нация, пробы ставить негде. Почти все, что нужно, нам уже известно. И даже искать ничего не надо. Сами все несут. Государственная измена здесь чуть ли не форма патриотизма. Прямое следствие многопартийной системы. Всякая партия норовит продать другую, а заодно и национальные интересы, ради собственной выгоды. А получается, что к нашей выгоде. У нас тут много единомышленников. Причем в очень влиятельных кругах. – Он поднял свой бокал, убедился, что тот уже пуст, и поставил на место. – Они даже не вооружаются. Уверены, что нам от них ничего больше и не требуется – лишь бы они не вооружались. Если вам сказать, сколько у них танков и самолетов… Со смеху умрете. Чистой воды государственное самоубийство.
Равич внимательно слушал. Он был сосредоточен до предела, и все равно перед глазами как-то все плыло, словно во сне, когда вот-вот проснешься. Столики, официанты, приятная вечерняя суета, скользящие по улице вереницы машин, луна над домами, зазывные всполохи реклам на фасадах – и напротив, глаза в глаза, словоохотливый матерый изувер, на чьей совести тысячи жизней, включая и его, Равича, жизнь, которую он если не загубил, то уж порушил точно.
Мимо прошли две молодые женщины в облегающих модных костюмах. Они улыбнулись Равичу. Иветта и Марта из «Осириса». Значит, у них сегодня выходной.
– Хороши, черт возьми! – восхитился Хааке.
В переулок, думал Равич. Узенький переулок, безлюдный, вот бы куда его залучить. Или в Булонский лес.
– Эти красотки промышляют любовью, – бросил он.
Хааке еще раз глянул им вслед.
– А до чего шикарно выглядят… Вы, конечно, весьма хорошо осведомлены по этой части?
Он заказал себе еще один коньяк.
– Позвольте, я и вас угощу.
– Благодарю, предпочитаю не смешивать.
– Здесь, я слышал, некоторые заведения – просто сказка. С музыкой, с целыми представлениями и все такое. – Глазки у Хааке азартно заблестели. Совсем как в ту ночь, много лет назад, под слепящими лампами гестаповского подвала.
«Не смей об этом думать, – приказал себе Равич. – Не сейчас».
– И что, вы ни в одном не побывали? – притворно удивился он.
– Отчего же, бывал. Из познавательного интереса, так сказать. Посмотреть, до чего способна опуститься нация. Но все это, похоже, было не совсем то. К тому же приходится соблюдать определенную осторожность. Во избежание неприятных недоразумений.
– На этот счет можете не беспокоиться. Есть места, где туристов вообще не бывает.
– И вам они известны?
– Еще бы. Очень даже.
Хааке допил свой второй коньяк. Он явно расслабился. Строгие рамки бдительности и дисциплины, в которых ему приходилось держать себя в Германии, здесь отпали. Равич видел: он вообще ничего не подозревает.
– Я сегодня как раз собирался поразвлечься, – сообщил он Хааке.
– Правда?
– Да. Позволяю себе время от времени. Жизнь следует познавать во всех ее проявлениях.
– Вот это верно! Совершенно верно!
Хааке смотрел на него совершенно тупым взглядом. Напоить, пронеслось в голове у Равича. Если иначе не получится, просто напоить и затащить куда-нибудь.
Но в глазах у Хааке уже снова ожила некая мысль. Нет, он не пьян, просто это он так думает.
– Жаль, – проговорил он наконец. – Охотно составил бы вам компанию.
Равич переубеждать не стал. Больше всего он боялся Хааке вспугнуть.
– Но мне сегодня ночью уже обратно в Берлин. – Хааке взглянул на часы. – Через полтора часа.
Равич и бровью не повел. Надо с ним пойти, лихорадочно соображал он. Наверняка он в отеле остановился. Не на частной же квартире. Пройти с ним к нему в номер и уж там…
– Я здесь просто попутчиков жду, – пояснил Хааке. – Вот-вот должны подойти. Вместе едем. У меня и вещи уже на вокзале. Так что отсюда прямо на поезд.
«Хана, – мысленно чертыхнулся Равич. – Ну почему я не ношу с собой револьвер?! Почему я, идиот, решил, что тогда, пару месяцев назад, это был всего лишь обман зрения? Можно ведь пристрелить его на улице и попытаться скрыться в подземке».
– Жаль, – повторил Хааке. – Но, быть может, в следующий раз наверстаем? Через две недели я снова буду в Париже.
Равич перевел дух.
– Хорошо, – сказал он.
– Где вы живете? Я, как приеду, сразу позвоню.
– В «Принце Уэльском». Это тут, за углом.
Хааке вытащил блокнотик и записал адрес. Равич смотрел на изящную книжицу в красном сафьяновом переплете. Еще и с тоненьким золотым стило. Сколько же там всего понаписано, подумал он. А ведь для кого-то эти записи – будущие пытки и смерть.
Хааке сунул блокнотик обратно в карман.
– У вас тут было рандеву. Кстати, роскошная женщина, – заметил он.
Равич на секунду опешил.
– Ах это… Да, конечно.
– Не иначе киноактриса?
– Вроде того.
– И ваша хорошая знакомая?
– Именно так.
Хааке мечтательно вздохнул.
– Это здесь самое трудное. Завести приятное знакомство. Времени в обрез, да и мест подходящих не знаешь…
– Это вполне можно устроить.
– Что, правда? И вы не заинтересованы?
– В чем?
Хааке смущенно усмехнулся:
– Ну, к примеру, в очаровательной даме, с которой вы здесь беседовали?
– Нисколько.
– Черт побери, вот это было бы неплохо! Она француженка?
– По-моему, итальянка. Ну и еще парочка примесей.
Хааке ухмыльнулся:
– Неплохо. Дома-то у нас это исключено. Но здесь, когда ты инкогнито, сами понимаете…
– А вы здесь инкогнито?
Хааке на секунду смешался. Потом улыбнулся:
– Ну, для своих-то, конечно, нет. А вообще да, причем строжайше. Кстати, хорошо, что напомнили: у вас, часом, нет знакомств среди беженцев?
– Да не особенно, – осторожно ответил Равич.
– Вот это жаль. Нам бы совсем не помешала… кое-какая информация на этот счет… Мы за это даже платим. – Хааке вскинул руку. – Нет-нет, вы-то, разумеется, выше всего этого. Но вообще-то любые сведения…
Равич заметил: Хааке очень внимательно на него смотрит.
– Возможно, – ответил он наконец. – Никогда не знаешь. А бывает всякое.
Хааке даже придвинул стул и весь подался еще ближе.
– Видите ли, это одна из моих задач здесь. Выявление связей оттуда сюда, ну и обратно. Весьма непросто бывает что-то нащупать. Хотя люди у нас тут очень дельные. – Он многозначительно вскинул брови. – Но в нашем с вами случае решают, конечно, соображения совсем иного порядка. Дело чести. Родина как-никак.
– Разумеется.
Хааке поднял голову.
– А вот и мои сослуживцы. – Он бросил пару купюр на фарфоровую тарелочку, предварительно подсчитав общую сумму. – Это они удобно придумали: цены прямо на тарелочках писать. Неплохо бы и у нас ввести такое. – Он встал, протянул руку. – До свидания, господин фон Хорн. Было весьма приятно. Через две недели я позвоню. – Он улыбнулся. – И, разумеется, никому ни слова.
– Конечно. Не забудьте позвонить.
– Я ничего не забываю. Ни лиц, ни договоренностей. При моей работе это, знаете ли, непозволительно.
Равич тоже встал. Ему казалось немыслимым подать Хааке руку: все равно что бетонную стену прошибить. Но вот он уже ощутил его ладонь в своей. Даже не ладонь, а лапку: неожиданно маленькую и на удивление мягкую.
Еще пару секунд он постоял в нерешительности, глядя Хааке вслед. Потом снова сел. И вдруг понял, что его всего трясет. Спустя какое-то время расплатился и вышел. Пошел в ту же сторону, куда, как ему показалось, удалился Хааке со своими спутниками. Только потом вспомнил, что сам видел, как они усаживались в такси. Смысла нет куда-то идти. Из отеля Хааке уже съехал. А еще одна якобы случайная встреча этого мерзавца только понапрасну насторожит. Равич повернул и направился к себе в «Интернасьональ».
– Ты действовал совершенно разумно, – рассудил Морозов. Они сидели за столиком перед кафе на Круглой площади.
Равич не отрываясь смотрел на свою правую руку. Он уже несколько раз отмывал ее в спирте. Понимал, что глупость несусветная, но ничего не мог с собой поделать. Рука сейчас была сухая, как пергамент.
– Было бы сущим безумием с твоей стороны хоть что-то попытаться сделать, – продолжал Морозов. – И это просто замечательно, что у тебя ничего не оказалось при себе.
– Да, – уныло проронил Равич.
Морозов поднял на него глаза.
– Ну не идиот же ты, чтобы из-за такой мрази под суд идти, да еще за убийство или покушение на убийство?
На сей раз Равич вообще ничего не ответил.
– Равич! – Морозов даже пристукнул по столу бутылкой. – Не будь мечтателем.
– Да вовсе я не мечтатель! Но как ты не понимаешь: сама мысль, что я опять упустил возможность, сводит меня с ума. Встреть я его часа на два раньше – и можно было бы его затащить куда-то или еще что-то придумать…
Морозов наполнил рюмки.
– Выпей-ка вот. Это водка. Никуда он от тебя не уйдет.
– Это еще вопрос.
– Не уйдет. Он приедет снова. Эта мразь, когда приманку унюхала, своего не упустит. А приманку ты хорошую забросил. Твое здоровье!
Равич выпил свою рюмку.
– И сейчас еще не поздно на Северный вокзал сбегать. Может, он еще не уехал.
– Ну конечно. Можно даже попробовать его прямо там и пристрелить при всем честном народе. Двадцать лет каторги тебе обеспечены. У тебя еще много столь же остроумных планов?
– Да. Надо было проследить, вправду ли он уезжает.
– Ага. И попасться ему на глаза и все испортить.
– Надо было спросить, в каком отеле он останавливается.
– Его бы это только насторожило. – Морозов снова наполнил рюмки. – Послушай, Равич. Я знаю, ты вот сейчас сидишь и гложешь себя: мол, я все запорол, все сделал неправильно! Выкинь ты это из головы! Ну, хочешь, расколошмать что-нибудь, если тебе от этого полегчает. Что-нибудь покрупнее и желательно не слишком дорогое. По мне, так хоть весь пальмовый сад в «Интернасьонале» разнеси в клочья.
– А смысл?
– Тогда выговорись. Отведи душу, говори хоть до потери сознания. Тебе легче станет. Был бы ты русский, сразу бы так и сделал.
Равич вскинул голову.
– Борис, – сказал он, – я знаю одно: крыс надо просто уничтожать, не опускаясь до грызни с ними. Но говорить об этом я не могу. Я буду об этом думать. Думать, как и что надо сделать. Буду прорабатывать все в уме, как перед операцией, когда готовлюсь. Насколько возможно здесь проработать и подготовиться. Я с этим свыкнусь. У меня две недели срока. Это хорошо. Чертовски хорошо. Я приучу себя думать об этом спокойно и трезво. Ты прав, конечно. Иной раз надо выговориться, чтобы успокоиться и снова обрести ясную голову. Но можно добиться этого и путем размышлений. Можно переплавить свою ненависть в мысль. Хладнокровно переработать ее в цель, в замысел. В уме я столько раз успею его убить, что когда он приедет снова, для меня это будет как дважды два. Одно дело – в первый раз, и совсем другое – в тысячный. А теперь давай поговорим. Но только о чем-нибудь другом. По мне – так хоть вон о тех белых розах. Ты только взгляни на них! Они же как снег во тьме этой удушливой ночи! Как пена в волнах ночного прибоя. Теперь ты мной доволен?
– Нет, – отозвался Морозов.
– Хорошо. Тогда поговорим об этом лете. Лете тридцать девятого года. Оно провоняло серой. А розы эти и впрямь белы как снег, только уже на братских могилах грядущей зимы. И все мы премило на это взираем, молодцы, нечего сказать! Да здравствует век невмешательства! Век морального оцепенения! Этой вот ночью, Борис, убивают людей. И так из ночи в ночь – убивают. Во множестве. Пылают города, где-то вопят в смертных муках евреи, где-то в лесах подыхают чехи, заживо сгорают политые японским газолином китайцы, свирепствуют палачи в концлагерях – неужто мы будем сентиментальничать, как бабы, если надо попросту уничтожить убийцу? Мы его прикончим, и все дела, – как не раз поневоле убивали даже безвинных людей только из-за того, что на них другая, чем у нас, военная форма.
– Хорошо, – сказал Морозов. – Или по крайней мере уже лучше. Тебя когда-нибудь обучали обращению с ножом? Нож убивает без шума и грохота.
– Сегодня оставь меня с этим в покое. Когда-то и мне надо выспаться. Черт его знает, получится ли заснуть, пусть внешне я и прикидываюсь таким спокойным. Ты понимаешь меня?
– Да.
– Этой ночью я буду убивать и убивать, снова и снова. За две недели я должен превратиться в автомат. Главное для меня теперь – дождаться. Дожить до того часа, когда я смогу наконец уснуть. Выпивка тут не поможет. И снотворное тоже, даже укол. Я должен заснуть от изнеможения. Ты понимаешь?
Морозов некоторое время сидел молча.
– Тебе сейчас женщина нужна, – сказал он затем.
– Это еще зачем?
– Не важно зачем. Переспать с женщиной никогда не помешает. Позвони Жоан. Она придет.
Жоан. Верно. Она ведь сегодня там была. Говорила что-то. Он уже забыл что.
– Ты же знаешь, я не русский, – сказал Равич. – Другие идеи есть? Попроще. Самые простые.
– Бог ты мой! К чему так все усложнять? Самый простой способ избавиться от женщины – это время от времени с ней спать. Без всяких там фантазий. Зачем драматизировать самую естественную вещь на свете?
– Ага, – проронил Равич. – Действительно, зачем?
– Тогда давай я просто позвоню. Мигом тебе кого-нибудь устрою. Даром, что ли, я ночной портье?
– Брось, сиди, никуда не бегай. Все отлично. Давай пить и любоваться этими розами. Кстати, лица убитых после пулеметной атаки с воздуха белеют ночью ничуть не хуже. Случалось однажды видеть. В Испании. Небо – чисто фашистское изобретение, как сказал тогда рабочий-металлист Пабло Нонас. У него к тому моменту оставалась уже только одна нога. И он страшно на меня обижался, что вторую, ампутированную, я ему не заспиртовал. Говорил, дескать, его уже на четверть похоронили. Откуда ему было знать, что ногу эту злосчастную собаки утащили и сгрызли.
