Михаил Державин

Надпись на фото

Дорогому Шурику от дорогого Миши.

29/IX 76 г.
Тбилиси

Наша российская жизнь насыщена праздниками. Идет круглогодичная перестановка выходных дней… Отнимаем пару дней от двухнедельного новогоднего пьянства и приплюсовываем их к Женскому дню, отбирая в связи с этим один день от Дня Победы и приваривая его ко Дню защитника Отечества. 1 апреля, традиционный день розыгрыша, ныне как-то скукожился. «Первый апрель – никому не верь!» Этот безграмотный лозунг всегда «отоваривался» шутками и безумствами. Сейчас как-то все потускнело. То ли и так смешно и наша жизнь – сплошной розыгрыш, то ли после телевизионного цикла «Розыгрыш», когда, например, Александра Абдулова заманивали в корейский ресторан и предлагали выбрать из бегающих щенков любого для приготовления стейка и он, несчастный, метался по ресторану, умоляя за любые деньги не делать этого (что, очевидно, сократило его и так недолгую жизнь), решили завязать с розыгрышами вообще.

А было время, разыгрывали невинно и остроумно. Например, ас этого «производства», композитор Никита Богословский, копил к 1 апреля разные варианты. Звонил, допустим, рано утром какому-нибудь великому коллеге и говорил: «Дорогой, поздравляю! Сегодня утром про тебя пели в “Интернационале”!» «Что, где, когда?!» – удивлялся спросонья композитор. Богословский цитировал: «“Лишь мы, работники всемирной / Великой армии труда, / Владеть землей имеем право…” А дальше про тебя: “Но паразиты – никогда!”»

Гроссмейстером театральных розыгрышей был Михаил Михайлович Державин. Он постоянно «колол» Андрюшу Миронова. В Театре сатиры был спектакль «У времени в плену». Андрей играл главного героя, а Державин очередного белогвардейца. Небольшой эпизод. Белогвардейцы входили, хотели насиловать какую-то комиссаршу в лице Тани Васильевой, а Андрюша не разрешал. Когда Мишка появлялся на сцене, то каждый раз происходило что-то неожиданное: или у него на носу вдруг возникала бородавка, или он снимал фуражку и оказывался абсолютно лысым, или еще что-то. Андрюшка сразу, говоря нашим театральным языком, терял серьёз и уходил за кулисы. Поэтому в дальнейшем перед этой сценой Андрюша за кулисами хватал Мишку и обсматривал его с ног до головы. И вот в очередной раз выходит Мишка, прошедший «таможенный досмотр». В театре есть понятие «крепе» – это волосы, которые наклеиваются, как усы, бакенбарды и бороды. Играют сцену – все нормально. Мишка снимает фуражку – все нормально. Андрюша спокоен. И вдруг Мишка расстегивает рубаху, а под ней – огромная копна волос, приклеенная к груди.

Вообще розыгрыш – особый жанр. Я лично к этому имею слабое отношение. Но об одном моем розыгрыше, связанном с Анатолием Эфросом, недавно вспомнил его сын Дима Крымов.*

* Когда папу выгоняли из Театра имени Ленинского комсомола и лишали этого счастья, ему разрешили взять с собой десять человек в Театр на Малой Бронной. И у нас в квартире на улице Горького много дней подряд творилось настоящее столпотворение: актеры приходили, составляли списки, просились, умоляли. Ширвиндт тоже приходил. Атмосфера была накаленная, состояние бури, которая разразилась совершенно неожиданно. Помню, как я смотрел из коридора и видел в щелочку огромную гору пальто на кресле. В какой-то вечер, когда все разошлись и дома остались мы одни – мама, папа и я, – вдруг раздался телефонный звонок. Трубку взяла мама и услышала: «Это квартира Эфроса? Мы за вами наблюдаем. Сейчас пятнадцать человек вышли из вашей квартиры». Разговор был такой, будто это звонят из милиции или КГБ. Вдруг мама по голосу узнала звонящего. «Шура», – сказала она и заплакала, потому что нервы были на пределе. А папа выхватил трубку и начал Ширвиндта сильно ругать: «Шура, что же ты делаешь?!» Это мне мама уже потом рассказывала. А у него юмор не отключался даже в такой ситуации.

Дмитрий Крымов // Театрал, июль 2019.

Розыгрыши всегда – на грани фола. Если они злые, несмешные и обидные, это уже не розыгрыши. Вспоминая трагическую историю нашего с Эфросом ухода из Театра имени Ленинского комсомола и эпизод, о котором пишет Дима, я сам постфактум сомневаюсь в целесообразности такой шутки. Более того, это был не единственный звонок в «штаб-квартиру» Эфроса. Как-то мы с Державиным из телефона-автомата позвонили Эфросу, трубку снял Валя Гафт, и я противным секретарским фальцетом спросил, кто у телефона, и сказал, что сейчас с ним будет говорить завотделом пропаганды и агитации ЦК КПСС. «Соединяю», – сказал я этим же фальцетом. Бархатным голосом Державин ласково спросил: «Валентин Иосифович, что у вас происходит?» «Спасибо за звонок, это такая честь! – завопил Гафт. – Мы должны срочно напрямую вам все объяснить». Державин сказал: «Не волнуйтесь, все решаемо. Завтра я жду вас с Дуровым в 10 утра. Запишите адрес». «Дайте карандаш, – крикнул Гафт кому-то, – одну секундочку, я записываю». – «Пишите: Малая Бронная, проходите мимо входа в театр, и там, в подворотне, около мусорных баков…» Гафт завопил: «Мишка, сука, убью!» На следующий день нас чуть не побили. Это был розыгрыш ниже пояса. Но по прошествии многих лет Эфрос признался, что наше безобразие стало некоторой разрядкой напряжения и, вероятно, имело какой-то смысл. А вообще, хочется крикнуть в никуда: «Оставьте гениев в покое!» Хотя если без гонений, то какой ты, в жопу, гений.

С Державиным мы вместе не только играли и разыгрывали, но и рыбачили – во всех уголках родины. Так, в еще относящейся тогда к родине Прибалтике в 1980-х годах мы поймали жереха на восемь с половиной килограммов. Это был один из самых больших уловов в нашей рыбацкой карьере. Второй случился, когда мы отдыхали в Доме творчества композиторов в Сортавале. Композиторы-рыбаки во главе с Книппером, Афанасьевым и Бойко трепетно охраняли свои «рыбацкие угодья» от случайных пришельцев. Мы с Державиным, композиторы даже не второго эшелона, попали туда только из-за державинской славы профессионального рыбака. Меня пустили с ним заодно. Об этом периоде вспоминала вдова дирижера Евгения Светланова Нина.*

* Дружили мы с очень странным в наших широтах человеком, очень удачливым рыбаком – звали его Эрнест… В одно сортавальское лето Эрнестом была поймана редкая рыба «на дорожку». Вес ее около пяти килограммов, красоты немыслимой и явно королевской крови, то есть принадлежала к группе форелевых особей. Весь Дом творчества сбежался посмотреть на неведомый редкий трофей. Каждый считал своим долгом ее потрогать, с ней сфотографироваться, принять участие в обсуждении ее происхождения. В тот год Сортавалу навестили Александр Анатольевич Ширвиндт и Михаил Михайлович Державин. Они тоже пришли на этот всеобщий хурал и сфотографировались с невиданной рыбой. Я потом, уже глубокой осенью, отвезла эти фотографии в Театр сатиры специально для одного и другого на память о сортавальских днях. Каково же было мое удивление, когда много лет спустя в книге Ширвиндта и Поюровского «Былое без дум» я увидела одну из этих фотографий, причем Александр Анатольевич интерпретировал рыбу как свою собственную. Мы с Евгением Федоровичем похихикали по этому поводу, поняли артиста и не осудили. Рыбак есть рыбак – и вариант преувеличения в рассказе всегда будет…

Николаева-Светланова Н. Неожиданный Светланов: непридуманные истории из нашей жизни. М.: Театралис, 2006. С. 87.

Я до сих пор уверен, что эту рыбу поймал я, а не случайный Эрнест. Но главным рыбаком там был Лёнечка Дербенев. Он ни дня не мог без рыбалки. У меня ощущение, что, когда зимними вечерами он был вынужден находиться в московской квартире, поплавок на всякий случай плавал в унитазе. Когда Леня приехал в Сортавалу на полностью экипированной рыболовными принадлежностями 21-й «Волге» с вездеходными колесами, мы не были знакомы. Знаком он был с Державиным. Как с рыбаком и русским парнем. Меня он не считал ни тем ни другим и демонстративно общался только с Мишкой. Это продолжалось довольно долго, пока однажды в страшную грозу мы не поехали рыбачить за пять километров в рекомендованное место. Леня был за рулем, Мишка на переднем сиденье, я, как всегда, сзади. На очередном глиняном склизком подъеме Дербенев, несмотря на вездеходную резину, ни с пятой, ни с шестой попытки не смог подняться. Матерясь, он сползал назад. После шестой попытки я – естественно, через Державина, а не напрямую – попросил Дербенева пустить меня за руль, чтобы я мог въехать на вершину. Он презрительно фыркнул, еще пару раз попытался въехать, вышел из машины, хлопнул дверцей и сказал: «Ну пробуй, б…» А я как старый автомобилист знал один секрет преодоления склизких подъемов заднеприводными автомобилями. Сев за руль, я развернулся и задом тихонечко въехал. С тех пор мы были друзьями.

Державин жил в женской диаспоре: мама Ираида – воплощение женственности, красоты, верности, материнства и растворения в своих мужчинах, сестры Анечка и Таня, потом возникающие жены, потом дочка. Все это было нанизано на Мишку.

Всех своих будущих жен Державин приводил мне, и устраивались смотрины. Для этого случая лучше всего подходил мой знаменитый балкон. Так, в присутствии Гердта, Рязанова, Горина и Миронова впервые на балконе появилась Роксана. После испытательного срока, продолжавшегося весь вечер, я, посовещавшись с друзьями, отозвал Державина в сторону и сказал: «Будем брать».

Назад: Юрий Энтин

Дальше: Валентин Гафт