Юрий Энтин
«Ничего на свете лучше нету…»
Ты Шура, я Юра, и я тебя люблю!
Я вручаю Шуре книжку эту,
Ничего на свете лучше нету!
1999
Наш театр дружил с софийским Театром сатиры (по-болгарски Сатиричен театър). И у нас с Андрюшей Мироновым был там творческий вечер. Причем вечер был скорее Андрюшин. Я стоял, как всегда, в его пиджаке за пультом и читал реплики его партнеров, в основном женские. Сначала мы играли кусочек из спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро», чтобы подумали, что я артист. Потом я кончал играть, и Андрюша два часа метался по сцене, а я ему подавал женские реплики. Я сыграл Софью из «Горя от ума», совмещенно дочь городничего Марью Антоновну и его жену Анну Андреевну из «Ревизора», а также Сюзанну из той же «Женитьбы Фигаро». Прошли с триумфом. Дальше нас коллективно, со слезами провожали на отдых на Солнечный Берег. Там, на пляже, мы учили текст для телевизионного отрывка «Летучая мышь», где про собаку Шульца, который потом поставил Александр Белинский, троюродный брат Андрюши по папе.
Как-то вечером, лежа под болгарскими звездами, Андрюша сказал: «Такое настроение… Сейчас придумать бы чего-нибудь лирическо-музыкальное». И тут появился Найден Андреев – очень хороший композитор, болгарская помесь Свиридова с Таривердиевым, в дальнейшем наш друг. Он на нас набрел случайно – у него там была дача. И нам захотелось создать атмосферную песню. Мне пришла в голову строчка «Падает снег на пляж». Найден с Андрюшей восхитились, но дальше этой строчки ничего не пошло. И тогда я сказал, что текст может дописать только великий песенник и по совместительству замечательный поэт Юра Энтин. У него есть гениальная строфа. Он мне всегда говорит: «Я написал столько всего гениального, а ты помнишь только это». Я помню только это. Рина Зеленая играет черепаху Тортилу и поет романс на слова Энтина:
«Затянулась бурой тиной
Гладь старинного пруда.
Ах, была, как Буратино,
Я когда-то молода».
Зарифмовать Буратино и «бурой тиной» – это поэтическое прозрение!
Юра Энтин написал песню для Андрюши. Это произведение было навеяно любимым певцом Андрея Джо Дассеном. Нам казалось, что настроение песни «Падает снег на пляж» джодассеновское.
Мы были на болгарском пляже в 1970-е и совершенно не походили на оккупантов. Валялись, Андрюша заигрывал с прелестной белобрысой купающейся, общаясь с ней на английском. Она была чешкой. Потом появился Найден, и из нашего разговора вдруг стало понятно, что мы из СССР. Чешка сделалась под загаром совершенно белой и побежала от нас, как от чумы, схватив свои тряпки. А мы остались с вытянутыми мордами. И Найден тогда сказал: «Как же она сразу не раскусила Андрюшу – у него такие оккупационные глаза».
Когда мы блистали на сцене театра, болгары, конечно, подозревали, что мы нищие, но что мы нищие до такой степени, до какой степени мы ими были, они не подозревали. Поэтому номер на курорте они нам сняли за свой счет и отпустили с богом. И там мы решили на те несчастные копейки, которые у нас были, привести себя в форму. Утром мы выходили из номера, подходили к автомату, опускали лев или несколько стотинок, оттуда выпадали белый стаканчик и маленькая пластмассовая ложечка (по тем временам для нас это было космическим чудом) и лился кофе. Потом выплевывался маленький кусочек сахара. Это был завтрак. В последнее утро перед отлетом на родину, когда у нас в кармане осталось несколько стотинок, которых хватало точно на один стаканчик утреннего кофе, мы подошли к автомату. Андрюша дрожащей рукой опустил в щель монетки, в автомате что-то заурчало, выпала ложечка, и полился кофе. Мы стали судорожно хватать руками струю, но ничего не получилось. Потом выплюнулся кусочек сахара. Оказывается, в автомате кончились стаканчики.
После завтрака мы обычно жарились на пляже, потом вяло шли по нему в надежде на каких-нибудь питающихся соотечественников. Но все они были одинаково бедны и голодны. И вот однажды мы добрели до огромного отеля, куда на наших глазах подъехал «икарус», из которого высыпала банда соотечественников. Они все, как по команде, разделись и бросились в море. И только один спокойно пошел под грибок, где за столиком сидел большой рыжий немец – весь в веснушках и такой обгорелый, что не мог прикоснуться телом ни к чему, кроме кружки холодного пива, которую он держал в руке. Наш соотечественник подсел к нему и снял рубашку. Под ней оказалось загорелое методом народного загара тело: пролетариат все лето ходит под палящим солнцем в майке, и, когда майка снимается, образуется белая майка из тела, а вокруг – ровный тропический загар. И получается, вроде и загорелый, и одетый.
Мы приютились под соседним грибом и услышали дружескую беседу. Наш говорил: «Понимаешь, бл…, я механик. Механик я». Рыжий говорил: «О, я-я! Механик». Наш: «Да не ты, бл…, механик, а я механик!» Немец: «Я-я!» Наш: «Что ты заладил: я, я? Это я механик!» Беседа длилась бесконечно. Наш заказывал «Плиску», болгарский коньяк, и поил немца. В середине этой душещипательной беседы я послал Андрюшу шляться вокруг механика, чтобы тот его узнал. Но спьяну он его не узнавал. Тогда Андрюша стал помогать с переводом, и тот его наконец узнал. Мы подсели к механику. Потом вылезли из моря остальные механики. И был шабаш. А рыжего немецкого механика послали на х…
Наша дружба с Найденом продолжилась. Он принимал нас у себя три раза. Лет десять назад, к одному из моих юбилеев, он прислал письмо.*
* Дорогой мой сердечный друг Шурка! Благодаря Господу мы совершенно случайно, конечно, познакомились когда-то.
А твой юбилей – не экспромт и не шутка? Не могу поверить!
Поздравляю и приглашаю любимую Болгарию вновь посетить, по полной программе оторваться и пошутить!
Бери свою Наташу, Державина с женой, с «Приветом от Цюрупы» лети сюда, родной! Надеюсь, что Черное море достаточно широко, как моя душа, и глубоко, как наше приятельство!
Будем рады встретиться с твоим блистательным талантом, бескрайним чувством юмора и твоей исключительной импровизацией без партитуры.
Ты сам и Моцарт, и немножко Сальери, но увидел Мольера и сказал себе, что ты просто чудо!
Преклоняюсь перед твоим талантом и верю, что эта доведенная до совершенства Божья данность всем нам еще доставит огромную радость! И это уже ясно!
Адрес: село Кранево, около осла. Это была наша тайная квартира, где все уже было ясно – от «я механик…» до «какие оккупационные глаза…», и ты как главный и талантливый режиссер, а я – простой композитор и немножко хозяин-демократ!
Твой Найден Андреев, настоящий друг и случайно композитор, профессор, академик и другие глупости
Домашний архив
Таких гипертрофированных комплиментов за всю свою, как выяснилось при написании этого произведения, длиннющую жизнь я не получал на родине ни разу, но дождался от болгарского друга, к несчастью, теперь тоже ушедшего.
