XXIX

Блудояр попятился с криком: «Не стрелять! Хозяину они живыми нужны, живыми!», и вперёд, расталкивая перепуганных грачёвцев, шагнул грибной зомби. Замер на секунду, раскинул руки и нечеловеческой походкой заковылял навстречу Виктору.

Тот злобно оскалился и вскинул бензопилу – тяжеленную, машинально отметила Лиска, с громоздким мотоблоком, не чета тем, что ей случалось видеть раньше. Древний агрегат требовалось удерживать обеими руками за изогнутые обрезиненные дуги; на большом, как у мотоцикла, облупленном топливным бачке едва читалась надпись: «Дружба».

Когда до зомби осталось не больше двух метров, Виктор шагнул вперёд, размахнулся и наискось, справа налево, рубанул. Тварь вскинула руку, закрываясь от удара – и девушка, словно во сне, увидела, как цепь без усилий прошла сквозь плоть, и рука, вращаясь, отлетела в сторону. А стремительно мелькающие зубья продолжили движение, разваливая грудь и брюшину.

Она ожидала фонтана крови – но его не было. Тело ходячего трупа раскрылось, словно лопнувший тугой мешок, и оттуда вывалилась груда черноватых, с белёсыми и багровыми вкраплениями, кусочков. Волна немыслимого смрада обдала людей, заглушая вонь сгоревшего биодизеля.

Поразительно, но тварь устояла на ногах, лишь пошатнулась в попытке сохранить равновесие. Виктор выматерился и обратным движением направил полотно, подсекая страшному врагу ноги ниже колен. Хруст плоти, разрываемой ожившим металлом – и лишившийся опоры обрубок грибного зомби мягко шлёпается на пол. Но и четвертованное, отвратительное создание силилось достать врага – тянуло скрюченные пальцы уцелевшей руки, извивалось в груде гнилья, вывалившегося из распоротых внутренностей.

Позади кого-то громко вывернуло. Лязгнув, полетела на пол двустволка, и грачёвское воинство с воплями, оскальзываясь на каменных ступенях, давя друг друга, кинулись вверх по лестнице. Паническое отступление возглавил татуированный.

Виктор обернулся. На лице его играла яростная, торжествующая улыбка.

– Вперёд, парни! Передавим гадов!

Лиска кинулась вслед за размахивающим ножом Мессером, но тут её бесцеремонно сцапали за плечо.

– Стоять, подруга! – Чекист подтолкнул девушку в противоположную сторону. – Мехвод, ко мне! Подсади её до окошка, пусть вылезает и чешет отсюда!

– Но я … – она растерянно переводила взгляд с командира партизан на окошко и обратно. – А как же вы?

– Без сопливых! Твоя задача – уйти подальше от посёлка и вызвать помощь.

Лиска решительно помотала головой.

– Вас же убьют! Эти сбежали, но там ещё куча народу, зомби, чупакабры!

– Приведёшь помощь – может, и не убьют. Всё, вперёд, это приказ! Боец, выполнять!

Спорить было бесполезно, это она поняла: когда мужчина так говорит, возражения не принимаются. Она повернулась к окошку – до него было метра два с половиной, под самым потолком – и вдруг услышала задорное тявканье. Щенок, выскочивший вслед за ней из клетки, весело скакал по полу, виляя хвостиком и мотая висячими ушами. Сердце девушки сжалось, пропустило удар. Не раздумывая, она подхватила зверёныша под розовое пузико.

– Ты чё, мать, охрене…

– Хватит болтать, подсаживай!

Мехвод послушно взял её за талию и подбросил вверх. Лиска зажмурилась – из оконного проёма в лицо ударил дневной свет. Она пихнула наружу щенка, ухватилась за почерневшую, лишённую стёкол раму, подтянулась – и следом за ним вывалилась на свежий воздух.

***

Спрятанные рюкзаки, о которых говорил Чекист, Лиска отыскала без особого труда – в глубокой промоине у третьего от ворот кирпичного столба, заваленной охапками валежника. К тому моменту она уже еле могла идти. Босые ступни были истыканы острыми сучками, сбиты в кровь о корни, прячущиеся в траве куски бетона и осколки кирпичей. Сгоряча она не сразу обратила на это внимания – в спину, подгоняя сумасшедший бег, неслись испуганные вопли и маты, хлопали выстрелы, завывала бензопила Виктора. Но, стоило присесть и немного расслабиться, как стало ясно: больше она не сможет сделать ни единого шага. Во всяком случае – босиком.

От боли и жалости к себе хотелось плакать. Лиска вспомнила, как егерь ласкал губами пальчики её ножек, кожу на пяточках – нежную, розовую, бархатистую. Как и любая нормальная девушка, она тщательно, по всем правилам следила за ними, стараясь поддерживать в идеальном – нет, в идеальном! – состоянии: с регулярным педикюром, тщательным удалением загрубелостей и натоптышей. А это ох, как нелегко в Лесу, где главный способ передвижения – на своих двоих, где, как класс, отсутствуют тротуары, туфли на шпильках и спа-салоны. Выручали кой-какие снадобья, о которых замкадные модницы могли только мечтать.

И вот, пожалуйста: ступни в глубоких порезах и кровавых ссадинах, пальцы сбиты. И это почему-то расстраивает куда больше, чем то, что по её вот-вот следу ринется, завывая и улюлюкая, погоня с жуткими псами-чупакабрами.

А значит – придётся пересилить себя и встать. Далеко на таких ногах, конечно, не уйти, остаётся надеяться, что татуированному мерзавцу и его подручным пока время не до неё.

Лиска ухватила за лямки верхний рюкзак – на самом деле, это был солдатский вещмешок – и вытащила из ямы. Узел, стягивающий горловину, сопротивлялся недолго, и когда он поддался её острым ноготкам, на землю высыпалось содержимое: комплект солдатского бязевого белья, выцветшая, штопаная гимнастёрка («хэбэ бэу» – всплыло слышанное неизвестно где) и увесистый свёрток в промасленной бумаге. Кроме того, в «сидоре» (так, кажется, называют это древнее приспособление?) нашёлся завёрнутый в тряпицу котелок, содержащий невеликий запас провизии: шмат копчёного сала, скрученные полоски вяленой оленины, две саговые лепёшки и ломтик добрынинского виноградного лаваша. Заинтересованно принюхивавшегося щенка девушка угостила олениной, а сама обошлась «лёгкой закуской лесовика» – кисло-сладким, клейким лавашом, застревавшим между зубами и восхитительно таявшим на языке. Увы, запить лакомство было нечем: флягу хозяин вещмешка забрал с собой, и теперь из неё, надо думать, пили негодяи-грачёвцы.

Жизнь потихоньку налаживалась, пришло время заняться ногами. Припомнив слова Чекиста – «тряпками замотаем, что ли…» – Лиска разорвала на полосы рубаху с гимнастёркой и тщательно, в несколько слоёв, укутала многострадальные ступни. В последний момент, повинуясь толчку интуиции, она обильно смазала раны и ссадины салом. Получилось уродливо, но мягко – теперь хотя бы не надо было при каждом шаге сдерживать болезненный стон. Мимоходом Лиска пожалела, что не умеет плести лапти, вроде тех, что носят иногда фермеры – поверх эдаких «онучей», или как там это называется, смотрелось бы вполне органично.

Напоследок она развернула свёрток, и обнаружила в нём большой, вытертый до белизны револьвер. Взвесила на ладони, крутанула ребристый барабан (как и большинство обитателей Леса, она неплохо разбиралась в оружии) – все шесть патронов на месте, пялятся из камор тупыми свинцово-серыми головками. Лиска тряхнула головой и решительно засунула оружие за пояс. Теперь просто так её не взять!

Что ж, больше поводов оставаться на месте не нашлось. Девушка кое-как она поднялась (израненные ступни всё-таки побаливали) и зашарила вокруг в поисках подходящей палки.

Щенок, старательно обрабатывавший своими зубками- иголочками кусок оленины, жизнерадостно затявкал и, завиляв хвостиком, кинулся к кустам. Лиска рванула из-за пояса револьвер, нашарила пальцем рубчатую спицу курка – и, не успев взвести, застыла, поражённая до глубины души.

***

В прежней своей замкадной жизни Лиска-Василиса была, конечно, знакома с историей о Маугли. И, оказавшись в Московском Лесу, услышала местные байки о потерявшемся в дни Зелёного Прилива мальчике, приставшем к стае то ли волков, то ли одичавших собак.

И вот – герой этих историй стоит перед ней. Только у этого «Маугли» не висел на шее, как у его рисованного предшественника, «Железный Зуб», не было копны чёрных волос и медной, опалённой солнцем кожи. Её, строго говоря, вообще не было – не считать же за кожу древесную кору, бугристую, растрескавшуюся, пестрящую пятнами лишайника, неплохо сочетающимися с буро- зеленоватыми, до плеч, космами мха, заменяющими волосы? В них, там, где у нормального человека должна быть макушка, застрял то ли клубок прутьев, то ли бурый гриб-дождевик, то ли старое птичье гнездо. Амулет? Украшение? Головной убор?

Физиономия Лешачонка – так Лиска сразу окрестила забавное создание – расплылась в улыбке. Улыбка эта показалась ей совершенно детской, несмотря на избороздившие лицо трещины- морщины, замшелую кожу-кору на скулах и глубоко, словно в дупла, запавшие ярко-зелёные глаза.

Ей не раз случалось встречать лешаков, этих «бомжей Леса». С некоторыми она даже была знакома – например, со знаменитым Гошей с Воробьёвых Гор, водящим дружбу с университетскими биологами.

Но, чтобы лешак-ребёнок? Хотя, если подумать: чему тут удивляться? Были ведь до Зелёного Прилива и брошенные дети, и детские дома – так почему не появиться и Лешачонку-Маугли?

Тем более, что и волки тут были. Вернее, собаки – крупные, кудлатые, с жёлтыми клыками в капающих слюной пастях. К ним- то и поскакал щенок – и самый крупный пёс обнюхал его, облизал от носа до кончика хвоста большим розовым языком, а несмышлёныш в полнейшем восторге повалился на спину, виляя хвостиком, поскуливая, выпрашивая у больших новые ласки.

Псы выстроились полукругом. Они не рычали, не скалили зубы, просто стояли и, не мигая, смотрели на гостью, распространяя вокруг густой, едкий запах псины. Хвосты не мельтешат из стороны в сторону в извечном жесте собачьей доброжелательности – наоборот, напряжены, вытянуты горизонтально, чуть подрагивают в готовности… к чему?

Лешачонок снова улыбнулся и неожиданно уселся на землю там же, где и стоял, скрестив по-турецки узловатые ноги- корневища. Протянул визави сучковатые пятерни, поверх которых светились в дуплах-глазницах тёплые изумрудные огоньки.

Лиска тоже села и попыталась повторить его жест – мешал наган. Она разжала ладонь, оружие упало в траву. Кончики пальцев встретились с шершавой корой, покрывающих пальцы- корешки, странным образом тёплые, мягкие, живые…

«…пойдём, сказал Малой, сюда скоро явятся плохие гладкокожие, те, что живут в парке. Нельзя, чтобы они увидели Стаю, надо идти…

Знаю, согласилась гостья, мы с друзьями тоже попались плохим, и я убежала, чтобы позвать помощь.

Помощь – это правильно, ответил Малой. В тебе нет черноты, и ты добрая, раз спасла детёныша – значит и те, кого ты позовёшь тоже добрые. Они прогонят плохих, и тогда не будет черноты, Стая снова сможет жить в парке и никто не будет ловить Собак, чтобы превратить их в других.

Добрые обязательно прогонят и черноту и плохих, подтвердила гостья. Но ведь тогда придётся убить других – а разве это не ваши, не те, кто попал в беду?

Ну что ты, успокоил её Малой, никого убивать не придётся. Собак, которых поймали плохие, уже нет, они ушли. Куда, спросила гостья, и Малой удивился её непонятливости: конечно, туда, где много чистой воды, где колючки не ранят лапы, а в траве не прячутся ядовитые змеи и пауки. Туда, где гладкокожие не умеют предавать тех, кто научил их любить.»

За время разговора собеседники не издали ни звука. Лиска держала в руках пальцы-корешки, тонула в зелёных озерках Лешачонковых глаз. Речь лилась ей в мозг, минуя уши, и она понимала все до единого несказанные слова. А потом вдруг оказалось, что она идёт за Лешачонком, а по бокам – два огромных пса. И всякий раз, когда нога подворачивалась, цеплялась за корешок, руки находили опору – лобастую, покрытую густой шерстью голову. Или же мягкий собачий бок поддерживал, подталкивал её, не давая упасть.

Сколько они шли – Лиска так и не поняла. В какой-то момент она поняла, что снова сидит напротив Лешачонка, и безмолвная беседа возобновилась. На коленях у неё уютно свернулся щенок, а псы лежали рядом, словно большие, тёплые и пушистые диванные валики. К ним можно было привалиться, давая отдых истерзанным ногам. Лиска по-братски разделила между собаками остатки вяленой оленины и осторожно, то и дело шипя от боли, сняла со ступней изодранные (ненадолго же их хватило!) тряпки. Ноги выглядели неутешительно. Девушка потрогала пальцем самую болезненную рану – в ногу ей ткнулся чёрный, мокрый нос. Пёс решительно оттолкнул её руку – «не лезь, если не понимаешь!» – и принялся старательно зализывать ссадины. Язык у него был шершавый, похожий на грубый наждак – но он не причинял ободранным до мяса ступням ни боли, ни дискомфорта. Лиска откинулась на устроившуюся позади собаку и закрыла глаза. Облегчение было несказанное, куда там самым редким, самым действенным лесным бальзамам…

«…он доставит твои слова добрым, объяснил Малой.

Хорошо, кивнула гостья, только сначала я должна написать письмо, чтобы они знали, что случилось. Не надо, ответил Малой, Пёс всё сделает.

Как, удивилась гостья.

Сделает, повторил Малой, обязательно сделает, это очень умный и верный Пёс, он справится. Просто доверься, не спрашивай, думай о том, что ты хочешь передать добрым, и всё будет очень-очень хорошо…»

Лиска вынырнула из зелёного тумана. Лешачонок сидел напротив и в глазах-дуплах играли изумрудные весёлые искорки. Пёс оставил её ступни – они почти перестали болеть и даже, кажется, начали подживать – посмотрел долго, спокойно, как смотрят после непростого, но законченного к обоюдному согласию спора. Задорно гавкнул, мотнул ушами – и скрылся в кустах.