XXVIII

– Вот мы и на месте!

Бич потопал по щелястым доскам палубы и потянулся, хрустнув суставами:

– В моём-то возрасте три часа веслом махать – нет уж, хватит с меня такого счастья! А вы, парни, чего встали? Швартуйте уже это корыто!

Егор с Умаром дружно подхватили пирогу и втащили на дощатый слип.

– И он ещё жалуется! – Коля-Эчемин присел и стал осматривать борта судёнышка. – Чтоб я ещё хоть раз повёлся на твои уговоры…

– Я вас умоляю, Коля! Шо опять не так с вашей шаландой? лениво осведомился Бич.

– Он еще спрашивает! Кто врал, что будете налегке? А у самих центнер барахла!

– Не преувеличивай, какой ещё центнер? Шестьдесят кэгэ на троих от силы.

Бич принял у Умара рюкзак. Его «Ермак», весь в свежих, криво нашитых заплатах, уже стоял на дебаркадере.

– Всё равно, я вам что, баржа? У меня триста пятьдесят предельная загрузка, с пассажирами! А вы – вон, какие лоси!

Каякер явился на его «вызов» к полудню – один Лес знает, как он успел за такой срок проделать путь от Нагатинского затона, мимо Чернолеса, минуя Большой Каменный мост с гнездом гигантских выдр и «вонючие заросли» Крымского моста. Пассажиров – Бича, Егора и сильвана – он подобрал на набережной напротив Новодевичьего Скита, и всю дорогу брюзжал по поводу чересчур большой осадки перегруженной пироги.

Они переночевали на Поляне Серебряный Бор (егерь показал себя сущим тираном, не позволив никому поучаствовать в празнестве по случаю прибытия очередной партии замкадных «эмигрантов») и к обеду следующего дня уже подгребали к Речвокзалу.

Коля-Эчемин поковырял пальцем берестяной борт.

– Ну, вот, пожалуйста: в трёх местах царапнули! Ещё бы чуть- чуть – и насквозь.

– Ладно, не ворчи, Плывущий Человек! – добродушно отозвался егерь. – Всё же обошлось, верно? Цела твоя пирога, и мы целы, даже ног не замочили!

«Эчемин» на языке индейцев племени наррангасет означало «Человек, плывущий на лодке». Опытный каякер, прошедший самые заковыристые сплавные маршруты планеты, Коля как многие в среде экстремалов грезил Московским Лесом – и однажды бросил всё и подался сюда, решив сыграть в рулетку с Лесной Аллергией

И – выиграл. В прежние годы он всерьёз увлекался индеанистикой, регулярно посещал фестивали, которые устраивали поклонники образа жизни коренных американцев. Оказавшись в пределах МКАД, он вскорости пристал к Пау-Вау, большой общине «индейцев», съехавшихся в Лес со всех концов света.

С ними Коля провёл больше года. Получил новое имя «Эчемин», обзавёлся ножом «бобровый хвост», мокасинами, штанами и рубахой из оленьей замши. Но на месте не усидел – построил своими руками пирогу из древесной коры и сменил типпи на бурную, полную приключений жизнь полноправного члена сообщества речников, истинных хозяев водных артерий Московского Леса. С Бичом он был знаком давно, и тот не раз оказывался пассажиром в его стремительном, лёгком, как перо, судёнышке.

Егор перетащил рюкзаки на дебаркадер, устроился рядом с напарником и принялся изучать пейзаж. Набережная тянулась на полторы сотни метров по обе стороны от здания с адмиралтейским шпилем и колоннадами ротонд. У потрёпанного временем и непогодой бетонного причала доживали свой век круизные речные теплоходы. К самому большому, «Президенту», выполняющему роль дебаркадера, они и пришвартовались. Дальше стоял «Две столицы», служивший плавучей гостиницей. Речвокзал, как и Главное Здание МГУ, была своего рода «экстерриториальным владением», свободным от беспощадной Лесной Аллергии. Щадила его и порождённая Зелёным Приливом растительность – лишь один из приткнувшихся к пирсу теплоходов, тот, что стоял за невидимой границей «зоны влияния» Леса, зарос лианами и ползучим кустарником так, что походил то ли на островок, то на в замшелую спину выбравшегося погреться на солнышке ихтиозавра.

Бич попробовал рукой деревянное ограждение палубы – оно отчаянно шаталось и скрипело.

– Любуйся Студент! – он осторожно облокотился на облупленный, поручень. – Речвокзал, он же порт Пяти морей. Небось не видел никогда?

– Только на фотках. – Егор поднял голову, и, прикрыв глаза ладонью от яркого летнего солнца, рассматривал украшение на шпиле. – А почему пяти?

– Э-э-э, чему вас только в школе учат! Когда вождь и учитель пролетариата товарищ Сталин открывал в тридцать седьмом году Канал имени Москвы, то сказал: «Теперь из столицы СССР по воде можно добраться до пяти морей: Белого, Балтийского, Черного, Азовского и Каспийского!»

– А до остальных?

– Что – до остальных?

– Ну, до пяти морей – это понятно. А до других разве нельзя? Ну, там, до Жёлтого, Саргассова, Моря Лаптевых? Океан-то их все соединяет!

– Нет, ну мине это нравится! – егерь возмущённо всплеснул руками. – Вы, молодой человек, хочете быть умнее одесского раввина? В смысле – товарища Сталина?

– Нет, я просто…

– А раз просто – зови Умара. Закинем шмотки на «Две столицы» и пойду искать Кубика-Рубика. Клык на холодец – без него в этом паршивом деле не обойтись!

***

– Чтоб вас… расплавались тут!

Палубу качнуло и Бич едва успел подхватить блестящий стержень ударника, покатившийся к краю столешницы. Остальные части разобранного механизма лежали перед ним на тряпице, уже замаранной кое-где пятнами ружейного масла.

Кургузый теплоходик, один из тех, что изредка курсировали между Речвокзалом и терминалом в Химках, поддерживая ручеёк пассажиро- и грузооборота между Лесом и Замкадьем, прошлёпал мимо «Двух столиц», разведя по дороге небольшую волну.

– А я думал, ты не любишь армейские стволы… – заметил Егор, глядя, как напарник собирает затвор карабина. Надевает боевую пружину на ударник, вкладывает в стебель затвора; упирает боёк в стол и надавливает – так, чтобы хвостовик с резьбой высунулся из торца стебля, ловко, орудуя двумя пальцами, навинчивает личинку. – На без рыбье и сам раком… хм…

Егерь вложил затвор в канал ствольной коробки, дослал с поворотом и щёлкнул вхолостую спуском.

– И вообще, мосинка – не только армейская винтовка. Тебе ли не знать, что до сих пор половина Сибири с ней охотится? Схрон мой далеко, времени смотаться туда и вооружиться по-взрослому, нет. Что же теперь – вот с этим на зомби идти? Так маловато будет…

Он кивнул на пристёгнутый к «Ермаку» чехол, из которого высовывалось нечто вроде рукоятки старинного кремнёвого пистолета.

– Медведка, чтоб ей сказиться, приклад вдребезги расколошматила. А я ещё то ли воды стволом черпнул, то ли грязь туда в суматохе попала – при выстреле раздуло так, что мама, не горюй. Ну, я его и обрезал – не выбрасывать же, привык. Теперь буду форсить с обрезом а-ля Мэд Макс. Да вот, сам убедись…

Егор вытянул оружие из чехла. Тульская двустволка-курковка, с которой егерь не расставался с первых дней Зелёного Прилива, превратилась в типичный «хаудах», излюбленное оружие охотников на тигров и режиссёров голливудских боевиков.

Третий член их группы, Умар, участия в беседе не принимал – сидел у иллюминатора и не отрывал взгляда от зеркала водохранилища. Он, как и Егор, оказался на Речвокзале впервые и ни разу не видел до сих пор открытой воды – даже в таких ничтожных масштабах. До этого сильван битых часа полтора обихаживал свой карабин – разбирал, смазывал, пока, наконец, Бич не потерял терпение и не потребовал освободить стол: «не одному тебе, парень, пушку надо чистить!»

Сейчас рычажный «винчестер» с латунной, украшенной гравировкой, ствольной коробкой (подарок отца на недавний день рожденья) скромно притулился в углу. «Козырная вещь, заграничная работа! – с иронией заметил егерь, впервые увидев Умаров карабин. – Теперь ты у нас вылитый ковбой с Дикого Запада – ещё бы джинсы и стетсоновскую шляпу…

Умар в ответ лишь пожал плечами. Славная история Замкадья мало его интересовала – как, впрочем, и других сильванов. Зеленокожие «дети Леса» сознательно отделяли себя от человечества с его многовековым прошлым. Они писали свою, собственную историю с чистого (правда, не белого, а нежно-зелёного) листа.

Егор повертел в руках обрез и вложил в чехол.

– Кстати, о зомби: ты в курсе, их вообще пули берут?

– Кто ж их, болезных, знает? – егерь пожал плечами. – Судя по Яшиным словам – лучше на это не рассчитывать. Если, конечно, заранее не подготовиться.

– Как? Запастись серебряными пулями?

Бич посмотрел на Егора снисходительно, как на неразумного ребёнка.

– Ты, Студент, что не ляпнешь – всё не в такт. Пора бы знать, что серебро помогает оно только против вампиров. А в нашем случае…

Он порылся в подсумке и выставил на стол винтовочный патрон в медной бутылочной гильзе.

– Прошу – старый добрый «дум-дум», он же экспансивная пуля. Кучность, конечно, не та, ну так мы же не снайперы…

Егор пригляделся – острый кончик пули был спилен на несколько миллиметров и чем-то замазан.

– Надсверлено и залито воском. – пояснил егерь. – Дырка от неё получается…

– Нарушаем, значит, Гаагские конвенции?

– А у нас, в Лесу они не действуют. И вообще, где это видано: применять законы нормальной, человеческой войны к ходячим мертвякам?

– И ведь не поспоришь! – ухмыльнулся Егор.– Ладно, с зомби, вроде, ясно. А о чём вы с Кубиком-Рубиком говорили – не хочешь рассказать? Мы, как-никак, напарники…

На встречу с владельцем «СТАРЬЁ БИРЁМ» егерь отправился в одиночку. А вернувшись – отмалчивался в ответ на нетерпеливые вопросы.

– Завтра, студент, всё завтра. И вообще, чем болтать, почистил бы свой леворверт!

Он кивнул на висящую на крючке кобуру с «Таурусом».

– Выходим затемно, надо хорошенько выспаться. День будет длинный.

***

Узкую полосу вдоль берега Химкинского водохранилища, ограниченную с другой стороны Ленинградским шоссе, местные жители прозвали Путаной Рощей. Егора удивляло, как трепетно Лес относился к планировке погибшего мегаполиса – порой те или иные его фрагменты укладывались в прежние разметки районов и кварталов, не пересекая линий, заданных когда-то градостроителями. Вот и сейчас: древесная стена нависала над полотном Ленинградки, заросшей кустарником и буйным разнотравьем, ни на метр не вторгаясь в «чужие» владения.

Растительность здесь была особенная, не встречающаяся в других районах Леса – ни в заповедных дубравах Лосинки, ни среди чёрных, колючих, как обглоданные рыбьи скелеты, елей, заполонивших окрестности Бутырки, ни даже в кайнозойских островках Малой Чересполосицы.

Деревья Путаной Рощи не могли похвастать высотой, подобно ясеням с Воробьёвых (редко какое дотягивало до середины Речвокзаловского шпиля) но отличались кряжистостью и толщиной стволов. Их ветви на высоте третьего-четвёртого этажей сплетались и даже срастались между собой, образуя сплошной слой – такой густой, что невозможно различить, где начинается одна крона и заканчивается другая. Путаная Роща была, по сути, одним громадным деревом с тысячами стволов, мириадами ветвей и единственной прорехой по границе Речвокзала. Протиснуться сквозь этот висячий бурелом могла далеко не всякая рысь-баюн, коих в этих краях водилось великое множество.

– Вот почему ты каждый раз заставляешь меня тащиться в какую-нибудь отвратную дыру? В прошлый раз выволок чуть ли не на Ковёр, а теперь вот это!..

Яська сидела на изогнутом корне и болтала ногой в замшевом мокасине. Егор знал, что подошвы у этой обуви сделаны из особо обработанной кожи чернолесских кикимор и способны прилипать к любой поверхности.

– Ну, Ясь… – Бич явно смутился, что случалось с ним нечасто. – А что прикажешь делать? Нужно смотаться до дяди Вовы, нужно, хоть убейся! Где он сейчас, кстати – в Боброхатках?

Оправдывался он не зря. Рыжеволосые лесные почтальонши не жаловали Путаную Рощу. Здесь они были лишены своего главного преимущества – лёгкости, с которой перелетали с дерева на дерево. Приходилось либо спускаться вниз, чего белки терпеть не могли, либо прокладывать дорогу в бесконечной путанице ветвей, пуская в ход тяжёлые многолезвийные ножи-тумбаши.

– Угу, на Лихоборке. – подтвердила Яська. – Девчонки говорили – у него в Боброхатках какая-то вдовушка.

– Слыхал, как же. Найдёшь его, передай: пусть бросает свою ненаглядную и чешет в Лихоборское депо, благо рукой подать. Хватает любую дрезину – и аллюр три креста до Ховрина, и там уже ждёт от меня известий. Да, и если Лёха-Кочегар тоже на Лихоборах – отдай ему это…

Он черкнул несколько слов на листке бумаги, сложил и подал белке вместе с приличной жменей желудей. Та хмыкнула, сняла со спины тонкий, не больше офицерского планшета, рюкзачок, и спрятала депешу. Жёлуди же аккуратно ссыпала в кожаный мешочек у пояса. Встала – и одним невероятно длинным прыжком взлетела на нижнюю ветку.

– Пока… эксплуататор!

Егор проводил её задумчивым взглядом.

– Слушай, а может и нам?.. До Войковской по Ленинградке тропа приличная, быстро дойдём, а там пересядем на МЦК. Крюк, конечно приличный, зато с удобствами!

– Знать бы раньше. – вздохнул егерь. – Чем плыть на Речвокзал – добрались бы до Лужников и оттуда уже, как белые люди… Но кто ж мог подумать, что Порченый засел в такой жопе мира?

– А зачем ты дядю Вову вызвал – не секрет?

– Лишний ствол в этом деле помехой не будет. От железки до Грачёвки всего ничего, он там будет раньше нас.

– Значит, всё-таки пешедралом?

Бич кивнул и вдел руки в лямки «Ермака».

– Придётся. Кубик-Рубик вчера ещё одну наводку дал: один из «партизан» – тех ребят, которых он послал на поиски друида – сейчас дожидается в дружбинском парке. Это недалеко, сразу за Ленинградкой. Надо бы с ним потолковать, может, подскажет что- нибудь полезное?

– Опять же, лишний ствол не помешает? – понимающе кивнул Егор. – Ты сам-то те места знаешь?

– По диагонали. Случалось как-то хаживать, только с севера, со стороны Дмитровки. Нам бы проводника бы…

–Может, поспрошаем дружбинских? Они наверняка здесь все тропки знают.

– Так-то оно так… – егерь проверил, легко ли выходит из ножен кукри. – Да только Кубик-Рубик прозрачно так намекнул: «мол, у «грачёвских» в Дружбе крепкие завязки». Вполне могут стукануть Порченому, а оно нам надо? Нет уж, сама-сама…

Егор встал и поднял рюкзак – станковый, как у напарника, только самодельный, склёпанный неведомым умельцем из дюралевых трубок. Пешеходов в Путаной Роще подстерегало не меньше препятствий, нежели почтовых белок. Толстенные древесные корни переплетались, подобно нависших над головой ветвям, создавая ощущение бесконечного клубка одеревеневших гигантских змей, между которыми вовсе не видно земли. Порой Егору казалось, что они вот-вот оживут, зашевелятся, и накинутся на незваных гостей словно приснопамятный «бешеный корень» вот только отбиться на этот раз уже не получится.

Передвигаться по такой «поверхности» было сущим мучением – ноги то и дело норовили соскользнуть и провалиться в коварную щель между корнями – и хорошо, если дело обойдётся ободранной лодыжкой. Зато здесь не было и намёка на подлесок. Сросшиеся кроны пропускали слишком мало света, так что на нижнем, грунтовом ярусе Путаной Рощи царствовали бурые лишайники, вездесущий проволочный вьюн, да белели в развилках корней пузырчатые гроздья жгучих дождевиков.

– И вот ещё что…

Бич, как показалось, Егору, замялся.

– помнишь, я тебе рассказывал про Лискину затею?

– С освобождением «зеленушек»? Было, помню. А что?

Услыхав слово «зеленушки» Умар подобрался. Черты его лица, и без того тонкие, заострились; Егор мог бы поклясться, что в жёлтых кошачьих глазах замелькали искорки.

– А то, Студент, что сдаётся мне – они и есть пленники, за которыми охотились люди Порченого. Вот и Лиска на связь не выходит, а пора бы уж…

– Да ладно… – у Егора челюсть отвисла. – Так ты думаешь, что она в Грачёвке, у того урода с некромицелием?

– Ничего я не думаю. – сумрачно ответил егерь. – Но времени терять не собираюсь. Доберёмся– выясним.

Он попрыгал на месте – не звякает ли? – повесил карабин на шею и водрузил на него ладони.

– Ну что, готовы? Тогда потопали. И ноги берегите, тут их в два счёта можно переломать. До Грачёвки путь неблизкий, клык на холодец!