XX

В вестибюле станции Ковра не было. Свешивались с потолка фестоны проволочного вьюна вперемешку с пожарной лозой; солнечные лучи, скупо льющиеся в прожженную огнесмесью прореху, едва освещали ступени, квадратные, облицованные серым мрамором колонны, все в пятнах плесени, и трубчатые перила когда-то никелированные, а теперь облупленные, проржавевшие. Языки губчатой массы, вытекающие из дверных проёмов, ссохлись, почернели, местами превратились в труху – мхи и лишайники, затопившие центр мегаполиса, хирели без живого света.

А нет Ковра – нет и Пятен.

И повсюду сновали крысы, здоровенные, отъевшиеся на здешних обильных кормах. На глазах Сергея три пасюка деловито разодрали медведку, сильно уменьшенную копию той, чью пустую скорлупу он нашёл на краю Ковра – и громко, со вкусом, захрустели добычей. Они совершенно не боялись людей; самых наглых, сунувшихся обнюхать его ноги, егерь брезгливо отшвыривал рукояткой рогатины.

«…кстати, о ногах – надо срочно что-то предпринимать…»

У фермента, выделяемого Пятнами, есть особенность: он инертен к материалам растительного происхождения, например к льняным или хлопчатобумажным тканям, зато безжалостно разъедает кожаную обувь и одежду. Башмаки уже расползлись и висели клочьями, да и сами ноги чувствительно припекало – едкая пакость добралась-таки до живого тела.

Стараясь не прикасаться к ошмёткам Пятна, налипшим на подошвы, Сергей стянул остатки башмаков. Сдавил нарост пожарной лозы – и испытал неизъяснимое облегчение, когда вода омыла зудящие ступни.

В Лесу не очень-то походишь босиком, тем более – в подвалах и тоннелях метро. Пришлось разрывать на полосы рубашку и запасные штаны, и заматывать ноги, как портянками. В подсобке отыскался резиновый коврик – из него вышла пара подошв. Привязанные к ступням, они превратились во что-то вроде шлёпанцев-вьетнамок.

Теперь следовало решить, что делать дальше. Сергей принюхался – из прорехи в Ковре тянуло кислотной вонью. Значит, Пятна никуда не делись – они здесь и ждут жертву.

Из того, что он слышал о повадках этих созданий (если вообще можно говорить о «повадках» куска плотоядной плёнки размером с половину баскетбольной площадки) выходило, что так просто они от него не отстанут. Если понадобятся – будут караулить несколько часов, может даже суток.

«…ну, ждите, ждите. А мы поищем другой выход…»

Сергей запустил руку в трофейную сумку – от боекомплекта «шайтан-трубе» осталась единственная бутылка. Чтобы прожечь дорогу до края Ковра – маловато.

Схема станции нашлась на доске, в комнатёнке, где сидели когда-то продавщицы транспортных карт. Судя по ней, имелось ещё два выхода, причём ближайший – совсем рядом, в другом конце подземного перехода. Но этот вариант отпадает: Пятна совсем рядом, и не стоит испытывать судьбу, затевая игру в кошки мышки.

Второй выход располагался гораздо дальше, и главное – за пределами Ковра. Но, чтобы добраться туда, надо сперва спуститься по эскалаторной галерее, потом пройти по длиннющей платформе (ещё неизвестно, есть ли там свободный проход!) и пробиться наверх через паутину корней и ползучей растительности. И, уже наверху, отыскать, а может, и прокопать заново лаз в слежавшихся грудах бетонного крошева – здание вестибюля давным-давно развалило в хлам проросшее сквозь него дерево.

«…перспективка, прямо скажем, не радужная…

…а что, есть другие?..»

Круг жёлтого света от фонарика-жужжалки скользнул по наклонной, уходящей в черноту бетонной трубе – «Маяковская» относилась к станциям глубокого залегания. Повсюду мерзость запустения: пластиковая облицовка давно превратилась в плесень, эскалаторные ленты оборвались и провалились, ходы обслуживания под ними, намертво закупорены грудами железного хлама.

Егерь подтянул верёвки, скрепляющие «вьетнамки», проверил, легко ли вынимается из чехла на рюкзаке лупара – и полез вниз, нащупывая рукояткой рогатины проход в хаосе перекошенных ступеней, ржавых шестерней и стальных балок.

От величественного облика станции остались одни воспоминания. Полосы нержавеющей стали, обрамлявшие квадратные колонны, свисали, как попало, словно рёбра кита, натыканные кое-как небрежным великаном. В одном месте в стене зиял огромная пролом, и высыпавшаяся груда земли завалила пути вместе с частью перрона.

И повсюду, куда падал свет – вода, тяжёлая, словно жидкое чёрное стекло. На платформе она стояла выше колен, приходилось двигался очень осторожно, нащупывая дорогу рукояткой рогатины. Под неподвижной, словно покрытой мазутной плёнкой, поверхностью вполне могли скрываться провалы, и одному Лесу известно, что там – груда щебня, перекрученные железяки, или край бетонной плиты, ощетинившийся арматурой?

Сергей посветил вверх. Слабенький фонарик не добивал до сводов, но и без того было ясно, что знаменитые мозаичные плафоны не сохранились. Кусочки смальты, из которых складывались самолёты, яблоневые ветви, спортсменки и стратостаты, главное украшение «Маяковки», трескались под подошвами «вьетнамок».

То тут, то там по стенам и колоннам лепились пупырчатые гроздья светящихся грибов. От их трупно-зелёного мерцания окружающая тьма становилась ещё гуще, и казалось, что не грибы это вовсе, а что-то другое. То ли болезненные наросты на теле мертвеца, испускающие гнилостное свечение, то ли фосфоресцирующие глаза неведомых тварей, скрытых в стенах и наблюдающих оттуда за жертвой, безвольно бредущей в западню.

Сергей помотал головой, гоня наваждение. Но чуйка протестовала – ворочалась, свербела, скреблась, предупреждая… о чём? Уж точно не об угрозе, исходящей от светящейся мерзости на стенах. В подземельях Леса встречалось и не такое: к примеру, Рот, поражающий жертвы инфразвуковым визгом, обитатель перегонов Люблинско-Дмитровской линии метро.

Но куда деться от раздражающего, как соринка в глазу, предчувствия близких неприятностей?

Попадались и гнёзда грибочервей, обычных обитателей подземелий Леса. От них следовало держаться подальше: укоренённые, подобно морским актиниям, эти создания «выстреливали» собой на два с половиной метра, впивались в жертву круглыми, обрамлёнными мелкими зубами пастями и вырывали куски плоти. Конечно, такие раны не смертельны – но кому охота щеголять глубокими оспинами на физиономии?

Зато на вкус грибочерви выше всяких похвал, и Сергей даже пожалел, что сейчас не время задержаться и набрать немного на ужин. Обжаренные в пряностях, они напоминали креветок и недурно шли под сидр, пиво, и даже коньяк, до которого егерь был большой охотник.

Конец платформы был уже близко. В свете жужжалки угадывался высовывающийся из правого тоннеля хвост состава, да торчала из воды будка дежурного по эскалатору. До неё оставалось не больше двадцати шагов, когда за спиной послышался негромкий плеск.

Егерь обернулся, поскользнулся на слое ила, устоял на ногах, едва не потеряв при этом «вьетнамку» – и зашарил по воде лучом. А звук повторялся снова и снова – отражался от гулких сводов и стен, рассыпаясь каскадом всплесков помельче, словно кто-то грёб парой вёсел, с каждым взмахом стряхивая с лопастей звонкие капли.

Сергей негромко позвал: «кто там, отзовись!» В ответ из темноты прилетел протяжный хруст – что-то большое надвигалось на него, по пути кроша жёсткими боками углы колонн. Егерь направил фонарик навстречу звуку – и замер.

На «Маяковской», оказывается, обитали не только грибочерви.

Тварь поражала воображение. Массивный панцирь, защищающий переднюю часть туловища, собранного из широких хитиновых колец. Заострённый кончик вытянутой головы раскрывался, словно грейферный захват – его четыре челюсти щёлкали, оглушая рассыпчатым кастаньетным стуком. По бокам клюва пасти подрагивали две пары мясистых щупалец.

Сергей попятился к эскалаторам. Существо надвигалось медленно, неотвратимо, словно древний многобашенный танк на скорчившегося в окопе новобранца. Было в нём что-то знакомое, что-то, попавшееся на глаза совсем недавно, буквально только что…

Это же медведка, сообразил ошарашенный егерь. Ну, точно: копия тех двух, сожранных Пятнами и пасюками, только увеличенная до размеров малолитражки.

Луч жужжалки упёрся в антрацитово-чёрный фасеточный глаз размером с арбуз.

Р е а к ц и я п о с л е д о в а л а м г н о в е н н о – г о л о в а

с громким к о с т я н ы м щелчком в т я н у л а с ь п о д п а н ц и р ь , т в а р ь о п у с т и л а п е р е д н юю ч а с т ь

т е л а , п о д с т а в л я я в р а г у б р о н ю. Ши р о ч е н н ы е , п о х о ж и е н а л о п а т ы, конечности,

в о о р у ж ё н н ы е п р я м ы м и, длиной в р у к у,

к о г т я м и у г р о ж а ющ е п о д н я л и с ь .

Д-д у-д у т!

Л у п а р а кашлянула дуплетом. Картечь с визгом ср и к о ш е т и л а о т х и т и н а . Н а д о б ы л о б и т ь в г л а з а , п о д у м а л егерь, в т и с к и в а я в с т в о л ы н о в ы е п а т р о н ы. Т о л ь к о к а к в н и х п о п а с т ь , е с л и панцирь у медведки такой толстый, ч т о в з я т ь е г о м о ж е т т о л ь к о бронебойная п у л я?

Он е д в а у с п е л о т ш а т н у т ь с я – г о л о в а -клюв м е т н у л а с ь и з у к р ы т и я , ц е л я е м у в г р у д ь . Ч е л ю с т и к л а ц н у л и в н е с к о л ь к и х с а н т и м е т р а х о т т е л а и втянулись п о д б р о н ю. Ч у д и щ е м е д л е н н о д в и н у л а с ь в п е р ё д , з а г р е б а я к о г т и с т ы м и л а п а м и в о д у . П р а в а я конечность п р и э т о м з а ц е п и л а б л и ж а й ш у ю к о л о н н у, с т р е с к о м в ы в о р о т и в к у с о к о б л и ц о в к и .

Д-д у-д у т!

Ещ ё д у п л е т – с т е м ж е р е з у л ь т а т о м. Л а т у н н ы е г и л ь з ы булькнули в в о д у.

С п и н а у п ё р л а с ь в б у д к у д е ж у р н о г о . Д а л ь ш е – т о л ь к о п я т и т ь с я , в с л е п у ю н а щ у п ы в а я н о г а м и с т у п е н и, р а з з а р а з о м р а з р я ж а я с т в о л ы в подползающую т в а р ь . И д а ж е е с л и э с калатор н е з и я е т б р е шами и з п р о в а л и в ш и х с я с т у п е н е й, д а ж е е с л и п у т ь н а в е р х н е п р е г р а д я т д р е в е с н ы е к о р н и, п р о б и в ш и е с в о д г а л е р е и – н а в е р х у т у п и к, сплошной непроходимый з а в а л н а м е с т е р а з р у ш е н н о г о в е с т и б ю л я .

А это – в е р н а я с м е р т ь . М е д в е д к а н е о с т а н о в и т с я . К а р т е ч ь её н е берёт, а л и ш ь о с т а в л я е т н а х и т и н е р о с с ы п и б е л ё с ы х з в ё з д ч а т ы х о т м е т и н .

З н а ч и т , н а в е р х н е л ь з я . Н а д о о т с т у п а т ь в т о н н е л ь , туда, г д е стоит поезд. З а б р а т ь с я н а к р ыш у в а г о н а – и т о г д а е с т ь ш а н с , ч т о г р о м о з д к а я т в а р ь п о п р о с т у з а с т р я н е т в у з к о м п р о м е ж у т к е м е ж д у в а г о н а м и и п о т о л к о м .

О н а н е з а с т р я л а . Ч у д о в и щн ы е к о г т и с м и н а л и м е т а л л , словно э т о б ы л и п е р е г о р о д к и и з п р е с с о в а н н о г о к а р т о н а . М е д в е д к а л е з л а в п е р ё д , н а н о с я

п я т я щ е й с я ж е р т в е у д а р з а у д а р о м г о л о в о й-к л ю в о м, и п о л у ч а я в о т в е т с н о п ы к а р т е ч и . О б м е н л ю б е з н о с т я м и п р о д о л ж а л с я , п о к а о ч е р е д н о й в ы п а д м е д в е д к и н е у г о д и л в приклад лупары, расколов его в щепки. С е р г е й п е р е х в а т и л р о г а т и н у (в с ё

э т о в р е м я о н з а ж и м а л е ё п о д м ыш к о й) и

у д а р и л , ц е л я п о д х и т и н о в ы й к о з ы р ё к .

Он п о п а л . М е д в е д к а в з д ы б и л а с ь ,

в ы в о р а ч и в а я д р е в к о и з р у к, и с пронзительным

в е р е щ а н и е м п о д а л а с ь н а з а д . С е р г е й н а ч е т в е р е н ь к а х – в с т а т ь н е п о з в о л я л

н и з к и й п о т о л о к – к и н у л с я в другой конец

с о с т а в а .

В а г о н, е щ ё о д и н, в т о р о й т р е т и й … В о т и

п о с л е д н и й, а з а н и м – ч е р н о т а т о н н е л я .

Э т о к о н е ц, п о н я л он. К и р д ы к . Бабалумба до смерти. У д а р р о г а т и н ы н е у б и л хитиновую погань,

т о л ь к о р а з о з л и л – н е п р о й д ё т и п а р ы м и н у т , к а к м е д в е д к а б у д е т з д е с ь . На

п л а т ф о р м е в о д а д о х о д и л а д о с е р е д и н ы б ё д е р , а з н а ч и т , здесь б у д е т с г о л о в о й . П л ы т ь? До г о н и т в д в а с ч ё т а , и о н д а ж е н е

с м о ж е т н а п о с л е д о к ш в ы р н у т ь в г а д и н у

и з у р о д о в а н н у ю л у п а р у .

Егерь н а ш а р и л р у к о я т ь к у к р и – п р о п а д а т ь ,

т а к с м у з ы к о й! – и в с п о м н и л п р о «ш а й т а н- т р у б у ».

З агнать в с т в о л п о с л е д н юю б у т ы л ь , вставить холостой патрон б ы л о д е л о м нескольких с е к у н д . С е р г е й п о д п у с т и л медведку н а п я т ь ш а г о в , дождался, когда выдвинется из-под панциря заострённая башка – и

н а ж а л н а с п у с к .

П о р ц и я жидкого пламени расплескалась по хитину. Т в а р ь , оглушительно затарахтев, п о п я т и л а с ь , и в оранжевых сполохах выгорающего биодизеля егерь разглядел в стене тоннеля з а т о п л е н н у ю почти по притолоку дверь – ход в боковой т е х н и ч е с к и й к о р и д о р .

«…шанс! И другого не будет…»

Он прыгнул с крыши вагона. Ушёл в воду с головой, нащупал ногами дно, сильно оттолкнулся, вынырнул, отплёвываясь – и увидел прямо перед собой медведку. Гадина шевелила наростами на кончиках щупалец-антенн, примериваясь для разящего выпада.

Из последних сил Сергей рванулся в проём, но рама «Ермака» зацепила за притолоку, не пуская дальше. Он завопил от ужаса, заколотил руками по воде. Бесполезно – рама держала крепко.

Удар, скулу ожгло болью. Хитиновое острие врезалось в стену в сантиметре от его головы, пробороздив кожу и осыпав лицо бетонной крошкой.

«…второй раз не промахнётся…»

Он ухитрился извернуться, в отчаянном усилии высвободил рюкзак – и за мгновение до удара протиснулся в спасительную темноту. Задыхаясь, проплыл по коридору, хватаясь за идущие по стенам кабели, и только метров через десять позволил себе остановиться, глотнуть воздуха из узкого, едва поместиться голове, зазора между потолком и поверхностью воды.

Позади, в тоннеле, разочарованно щёлкала клювом медведка.