XVI

Засаленный кусок картона, косо висящий над дверью, гласил: «СТАРЬЁ БИРЁМ». Кому не надо, кривясь, проходили мимо, – мало ли на Речном такого добра. Кому надо – обращали внимание на аккуратно вычерченные точки над «Ё». А кто был действительно в курсе, заглядывал и вежливо здоровался.

Если было с кем. Хозяин лавчонки сидел на месте далеко не всегда – скорее, по особым случаям. Сегодня был как раз такой.

Впрочем, «лавчонка» – это громко сказано. Клетушка. Две стены нормальные, в облупленной голубенькой краске, две другие – фанера, гипсокартон, обычные для подобных времянок. Подобных в бывшем большом зале Северного Речного Вокзала столицы нарезано – не сосчитать. Попади сюда человек не понимающий – сплюнул бы под ноги: «что за клоповник»? Знающий же (а другие сюда захаживали нечасто), наоборот, понял бы, что оказан ему немалый почёт, не то, что иным-прочим.

– Здравствуй, дарагой Яцек-джан, и ты, Чекист, будь здоров!

Дядя Рубик знал с кем как здороваться.

На столе уже был собран чай, плошки со сладкими даже на вид кусочками – медовая пахлава, гата, назук.

– Прости, уважаемый, – Чекист слегка нервничал. – По какому случаю такая честь? Почему не в «Б.Г.», как обычно?

– Эээ, беге-шмеге… Сегодня разговор будет серьёзный. Там музыка-шмузыка, Мессер ваш, дурак, Светлану тискать затеет – а она с Костей-Берсерком сейчас. Парень горячий, зашибёт вашего Мессера, и ножик не поможет. Поговорим спокойно, да?

Чекист с готовностью кивнул. Яцек-Обрез, напротив, прищурился.

– Ты помнишь, конечно, что счёт у вас остался, незакрытый. А счета – это такая штюка, которые обязательно надо закрывать. Иначе люди не так поймут, э?

– Мы же, вроде договорились? – Яцек отвечал негромко. – Будут подходящие заказы – выполним в счёт долга. Мы своё слово держим.

– Так а я о чём, дарагой! – обрадовался армянин. – Я вас очень уважаю, и хороший заказ вам подготовил. Прямо, сказал бы, шанс!

Армянин почесал мизинцем седой висок, чёрный камень в его перстне тускло блеснул. Чекист хотел было задать вопрос, и даже открыл для этого рот, но спутник наступил под столом ему на ногу. Куда торопиться? Раз позвал – сам всё скажет.

– Ко мне пришёл один… э… человек, попросил об услуге. Для этого дела нужна крепкая команда, и я сразу о вас подумал. Нэ стану обманывать: дело нэпростое, савсэм, савсэм, нэпростое…

Только случайный человек (который, как уже было сказано, сюда вряд ли попадёт) не заметил бы, что Рубен Месропович Манукян, известный всему Лесу, как Кубик-Рубик, немного нервничает, отчего так усилился его армянский акцент.

– Да чего я говорю? Вы сильные, смелые – справитесь! Половину… нэт, две трети долга разом закроете!

Яцек повел носом.

– Варпет Рубик, мы вас бардзо уважаем, кажды повье… скажет! Но, пшепрашем, трохэ вьенцей… поконкретнее! А то, сдаётся мне, что-то не так с этим заказом, не обижайтесь, проше…

– Какие обиды, а? Дело, ты прав, такое, особенное. Заказ… в общем, заказчик – из Петровской Обители.

Чекист протяжно присвистнул.

– Нэ свисти в доме, дарагой, – упрекнул Рубик – дэнэг нэ будэт.

– Когда денег нет – это плохо. – не стал спорить Чекист.– Только, поправьте, если ошибаюсь: вы хотите, чтобы мы вписались за дру…

Яцек хлопнул ладонью по столу так, что блюдца со сладостями подпрыгнули.

– Вот видишь, уважаемый… – наставительно заметил дядя Рубик. – Твой друг хорошо всё понял, но лишних слов говорить не стал. И правильно, мало ли кто услышит? Стены здесь – сам видишь…

И постучал согнутым пальцем по фанере. Для этого не пришлось даже вставать – габаритами помещение мало отличалось от кухонь в панельных пятиэтажках.

– Вот зачем так торопишься, а? Сидим, чай пьём, назук кюшаем, беседуем. Эх, молодёжь… Фрунзик-джан, чай уже холодный, да? Нэпорядок…

В клетушку прошмыгнул чернявый пацанёнок. Водрузил на стол новый чайник и, чуть помявшись, произнёс, обращаясь к Кубику-Рубику:

– Кнэрэс, папикэ, байц ми тэ кэз чи цавум эм айд марджанц?

Старик вспыхнул и гневно свёл брови:

– Сколько раз было велено – говорить на языке гостя! Амачир!

Фрунзик покраснел, потупился и растворился вместе с остывшим чайником.

– Извините малчика, пажалуйста, он нэмножко глупый ещё, маладой патаму шта.

Чекист кинул взгляд на Яцека – тот немного понимал по- армянски. Яцек кивнул:

– Дети иногда говорят правду. У русских даже пословица есть про истину устами младенца. Вы, варпет Рубик, прямо скажите – что от нас требуется?

– Прямо – не прямо.. канэчно скажу, как же иначе…. – владелец «СТАРЬЁ БИРЁМ» снова занервничал. – Тут вот как получилось: один человек – нэхороший человек, дурной – у клиента моего ценную вещь украл. И мало того, что украл – доверие обманул, предал? А так разве можно?

Собеседники терпеливо ждали продолжения.

– Есть подозрение, что он нэподалёку от Речвокзала прячется и занимается скверными вещами. Надо его… как бы это… Разъяснить. – Мы по мокрому не работаем. – жёстко сказал Яцек, снова прижав под столом ногу Чекиста. Поляк знал своего командира – тот сгоряча мог и согласиться. А слово не воробей.

– Что такое говоришь, уважаемый! – Рубик всплеснул руками – Разве я мог такое предложить харошим людям?! Надо только отыскать его, присмотрэться – как живёт, чем дышит, какие планы!

«Партизаны» переглянулись.

– Это, варпет Рубик, совсем другой коленкор. – осторожно заговорил Яцек. – Только один момент: сам знаешь, особенные люди эти твои… клиенты. А уж тот, кто рискнул их предать – вдвойне особенный. Значит, и дело будет особенное. Непростое дело, сам же сказал, да?

Армянин кивнул. Физиономия его сделалась кислой – он догадывался, что сейчас последует.

– А раз так, то и вознаграждение должно соответствовать. Короче, берёмся, но тебе мы больше ничего не должны. Идёт?

– И наличными три… нет, пять штук! – неожиданно встрял Чекист. – А то мы поиздержались, пока торчали на Речвокзале, в долги влезли. Жрачки, опять же, прикупить, патронов… заказчику твоему, уважаемый, поскорее ведь надо, так?

Рубик крякнул, покачал головой и набрал в грудь воздуха. Предстоял Большой Торг.

***

В Лесу не хватает открытого пространства. Повсюду гигантские деревья, лианы, кустарник и прочая гротескно-величественная флора, повылезавшая из земли в дни Зелёного Прилива. Потому и ценятся редкие клочки земли, не тронутые вездесущим агрессором. На них можно поставить хижину, срубить избу, расчистить клочок земли под посевы или огороды, не опасаясь, что в один прекрасный день всё это рукотворное благолепие порушит вырвавшийся из-под земли росток – из тех, что способны в считанные часы вымахать вчетверо выше руин многоэтажки. А если клочок земли достаточно велик – можно даже основать поселение и сесть крепко, на долгие годы.

По странному капризу Леса, «свободные» участки располагались, как правило, в бывших парках или скверах. Да и почва подходящая – не то, что нашпигованное обломками кирпича, бетона и арматуры внутриквартальное пространство. Потому и стекался туда фермерский люд, и возникали общины. Случались, конечно, исключения: например, на Добрынинке, где хозяйничал знаменитый Ваха Исрапилов, отродясь не было никакого сквера. Но исключение, как известно, только подтверждает правило.

Вблизи метро «Речной вокзал» неведомая прихоть Леса начертила на карте мегаполиса длинный овал, вытянутый между Ленинградским шоссе и улицей Лавочкина. Дальним, восточным концом этот овал накрыл каскад прудов вместе с дамбами, искусственным островком и футбольным полем. За тридцать лет парк зарос, но не чрезмерно – кое-где угадывались даже бывшие аллеи. А ещё – здесь не было древесных титанов, обычных в любом районе Леса, только обычные для парка любого московского деревья, с которой ничего не стоит справиться при помощи топора и пилы. Люди и справились, основав поселение, названное в честь парка, «коммуна Дружба».

Почему коммуна – никто точно не знал. Говорили, что это отголосок советского прошлого – когда-то на краю парка располагалось здание райкома КПСС.

Новоявленные коммунары разбили фруктовые сады и огороды, развели в прудах карпов и уток-огарей – копчёная в ароматных травах рыба и утятина пользовалась на Речвокзале и у забредавших в Дружбу челноков неизменным спросом. Был здесь и своего рода тотем – один из старейших в Москве дубов, кряжистый, не уступающий появившимся позже гигантам. Он рос ближе к Ленинградке, на самой границе «овала», и почитался дружбинцами своей собственностью – как и скудный, едва десяток горстей в сезон, урожай желудей. Правильных желудей, тех, что ходили в Лесу вместо валюты – взятые же от дубов, выросших после Зелёного Прилива, как и привезённые из-за МКАД, годились только на корм свиньям.

Тропа, соединяющая Дружбу и Речвокзал, проходила как раз мимо дуба. Чекист скомандовал привал и «партизаны», с облегчением повалились в траву. Чекист косился на них с неудовольствием – бойцы явно потеряли форму после долгого безделья. Позорище – так умотаться после короткой прогулки! Правда, навьючены они были от души с расчётом на дальний двухнедельный рейд. Район между Ленинградкой, МКАД и Октябрьской веткой, где по сведениям, полученным от Кубика-Рубика, следовало искать «клиента», был малонаселён даже по меркам Леса, а терять время на охоту Чекист не хотел.

Изучив карту, Чекист с Яцеком сразу отметили Дружбу, как первый объект для посещения. Дружбинский староста (здесь его называли «председателем») незваным гостям, увы, не обрадовался: зыркал исподлобья, и даже пива не предложил, что уж вовсе не лезло ни в какие ворота. На вопросы отвечал коротко: «не знаем», «не видели» и «не наше это дело», а из конструктива поделился слухами о стае собак-людоедов, якобы обитающей где-то ближе к Ховрино, да обмолвился ни к селу, ни к городу, что почтовые белки отказываются носить депеши в те края.

В-общем, разговор не клеился. В какой-то момент Яцек выглянул в окошко и обнаружил, что на дворе скапливаются дружбинские фермеры – хмурые, решительные, кто с вилами, а кто и с двустволками. Намёк был предельно ясен: пришлось закруглять разговор, и уходить, несолоно хлебавши.

Мессер напоследок примерился справить малую нужду на постамент стоящей посреди центральной площади статуи в виде двух голых женщин со снопом. И некому было растолковать придурку, что это не типовое парковое украшение, а работа знаменитого скульптора Веры Мухиной "Хлеб".

Когда-то статуй было две. Председатель, бдящий о культурном уровне земляков, распорядился перетащить их в поселение, но вторую, носящую имя «Плодородие», так и не допёрли – слишком тяжел оказался шедевр. Вторая же заняла место на главной площади, и с тех пор девки и замужние бабы таскали к ней венки из лесных цветов, перевитых цветными ленточками. Считалось, что нехитрые эти подношения помогают найти хорошего мужика или благополучно разрешиться от беременности. И, видимо, не зря – с демографией в Дружбе дела обстояли неплохо: здесь, в отличие от других поселений, рождались даже девочки.

Хитроумный Яцек этого, конечно, не знал, но выводы сделал верные. Не успел боец расстегнуть ширинку, как поляк громко поинтересовался:

– Что, неугомонный, чугунным бабам решил вставить? Живые давать перестали?

Чекист заржал. Мессер тут же стушевался, невнятно матюгнувшись, сквозь зубы, по блатному, плюнул на постамент, и пошагал прочь от опаскуженного произведения монументального искусства. Остальные «партизаны» последовали за ним, затылками чуя недобрые взгляды «коммунаров».

Таким образом, стратегический замысел операции дал сбой. Возвращаться на Речвокзал, трясти тамошнюю публику в поисках свидетелей, как предлагал склонный к простым решениям Мехвод? Или прочесать окрестные фермы, к чему склонялся командир, опасающийся портить отношения с «речвокзаловскими»?

– Эй, господа хорошие!

Чекист, нацелившийся было улечься на мягкую подушку мха, поднял голову, нашаривая «Маузер». К расположившимся на привал барахольщикам рысил по тропке какой-то тип. По виду из дружбинских, мелкий, неказистый, с острыми чертами лица. Командир прищурился – где-то уже он его встречал…

– Стой, холера ясна, стреляю! Руки в гору!

Яцек (была его очередь стоять в охранении) вскинул обрез и сноровисто передёрнул затвор. Тип замер и послушно задрал руки. Вы чё, хлопцы, вы чё, не надо! Винтаря-то уберите, я ж, того, рассказать хотел… Председатель наш, у которого вы давеча были – он всё врёт, сволочь…

Точно, вспомнил Чекист, он же видел этого типа на Речвокзале тот отирался возле «партизан» после беседы с Кубиком-Рубиком. И это очень, очень подозрительно, особенно в свете полученного «особого задания»…

Яцек уловил, как напрягся командир и незаметно подмигнул Мессеру. Тот уже стоял рядом, ухмыляясь и поблёскивая фиксой.

– Шо, фраерок, на бугра своего стукануть решил? Ну, давай, стучи, а мы послушаем. И порешаем, как с тобой быть…

И потянул из сапога финку. Тип побледнел, громко испортил воздух – «партизаны» глумливо загоготали – и, не опуская рук, повалился на колени.

Мессер брезгливо ткнул его сапогом.

– Да ладно, я ж шуткую. Не обделался? Обзовись, чьих будешь?

– Здешний я… Х-хорёк. – пролепетал гость.

– Да я вижу, что не медведь. – добродушно отозвался Чекист. «Партизаны», окружившие гостя, снова заржали – любили в отряде незатейливые шутки.

– Ну, выкладывай, Хорёк, всё, как на духу. Послушаем, что у тебя имеется. А то, может, ты бесполезный совсем – тогда, извини, в расход.

Хорёк позеленел не хуже аватарки, затрясся – сомлел. Мессеру пришлось даже встряхнуть его за шкирку.

Не прошло и десяти минут, как «перебежчик» сдал дружбинского председателя со всеми потрохами. Говорил он без остановки, умоляюще прижимая руки к впалой груди, захлёбываясь и брызгая слюной.

– Ну что, бойцы? – Чекист потянулся, предвкушая весёлое дело. – Подержим председателя за вымя?

Мессер, парень азартный, готовый в любой момент, по его собственному выражению, на «любой кипиш, кроме голодовки», чуть не затанцевал на месте.

– Закон, командир, всё по понятиям! А ежели этот барыга в отказ пойдёт – я его на ленточки…

Стальная рыбка выскользнула из рукава, протанцевала между пальцами ушлого жигана, и нырнула обратно.

– Всё б тебе живорезить… – Яцек жевал травинку и смотрел в такое редкое в Лесу небо. – Чисто цыган, пся крев….

– Что?! Кто цыган? За ща цыгана ща ответишь, падла конопатая!

Смуглый, чернявый, и впрямь, неуловимо смахивавший на цыгана Мессер совсем было распустил пальцы веером, но под ленивым взглядом Обреза стушевался, угрюмо пробормотал:

– Чё сразу цыган-то…

– Хорош балаболить! – Чекист не зря был командиром «партизан». – Выступаем ночью. Суслик проведёт огородами, чтобы тихо…

– Я Х-хорёк…

– Да хоть Хомяк, млять! Хотя -нет, не хомяк. Щеками не вышел. В общем, проведёшь.

– Ненене… – Хорёк съёжился, безуспешно пытаясь отползти в кусты. – Меня председатель потом убьёт!

– Так то потом. – осклабился Мессер. – А мы сейчас. Тебя как, по кадыку, или в печень?

– Ну, ты чего, братишка, чего… – Сапёр, голубоглазый парень с наивным, почти детским лицом, подсел к Хорьку, приобнял его за плечи. – Они ж только так, пугают. Никто тебя резать не собирается, не бойся. Тебя как звать по жизни?

– И-игорь.– «перебежчик» икнул.

– Игорёша, родной, я ж вижу, ты нормальный пацан. Помоги нам, а? Делов-то на рыбью ногу – провести задворками, в дверь постучать, да голос подать – мол, свой пришёл, отворяй! Чужим он посреди ночи не откроет, так?

– Т-так… мне, значит, ещё и говорить?..

– Ага. Ну что, сделаешь? Я в тебя верю, Игорёша.