60

Поздно вечером ревизоры закончили работу и направились в кабинет к Истровской, но тот был пуст. Бухгалтер Аллы пожал плечами. Позвонили Хавину и поехали в офис к Адаевскому, где собралась вся комиссия. В кабинете Анатолия Павел принимал доклады о проделанной работе. Задавал вопросы по ходу выступлений, делал пометки в записной книжке и определенные выводы.

Общая картина складывалась не очень радужная, но вместе с тем и не очень плохая. Общий вывод был таким, что магазин Истровской до всей этой денежной авантюры устойчиво стоял на ногах и вполне способен был рассчитаться с банком по кредиту, если бы Алла еще не оформила дополнительный денежный заём. В принципе, она все оформила правильно. Договор, заключенный ею с предполагаемым директором мебельной фабрики, при условии его выполнения полностью обеспечивал нормальный экономический баланс. Но в сложившихся обстоятельствах исполнение условий кредитования банком приводило к неисполнению договора займа, а исполнение договора займа приводило к долгу перед банком. Попытка же разбросать средства по двум договорам приводила к общей задолженности. Залоговые обязательства перед банком полностью уничтожали бизнес Истровской.

У Аллы по всем направлениям была проигрышная позиция. Магазин самостоятельно не был способен на исполнение договоров в течение установленных сроков. Но Хавин вполне мог изменить все. Достаточно было отсрочить исполнение по договору займа на пару-тройку лет. В этом случае магазин Истровской имел бы возможность в первую очередь рассчитаться с банком по кредиту, а потом начать расчеты по договору займа. Был еще вариант: поглотить магазин Аллы, взяв на себя ее долги.

То есть выход просматривался. Но в любом случае следовало принять решение по самой Истровской. Все, кто присутствовал на совещании, ждали, что скажет Павел Сергеевич. А он молчал. Казалось, судьба Аллы предрешена. Ведь знали, как жёсток Хавин в бизнесе. Но Адаевский догадывался, что Павел хотел сначала переговорить с нею. Анатолий все больше склонялся к тому, что расставлять виселицы не следовало, ибо за несколько лет работы Алла зарекомендовала себя очень хорошо, а на этот проступок можно было посмотреть с разных сторон, и даже глазами его жены Людмилы.

Хавин глянул на время и поднялся из-за стола:

– Уже поздно. Отложим решение вопроса до завтра. Сейчас поедем ужинать, – повернулся к Анатолию. – Ты как на это смотришь?

Адаевский согласился с ним.

Скоро их машины подъехали к ресторану. В дверях встретил официант и проводил к ближайшему столу. Перед Хавиным положили меню, но он попросил, чтобы заказ сделал Анатолий. А сам стал осматриваться.

Зал большого размера заполнен наполовину. Негромкая музыка.

Павел повел глазами по посетителям. Все одеты просто, без изысков, в основном молодежь. Взгляд наткнулся на Истровскую. На ней был синий брючный костюм и зеленая блузка. Она сидела к нему боком и смотрела на бокал с соком. Он узнал ее сразу. Обратил внимание, что она неподвижна, как восковая фигура.

Алла никого вокруг не видела. За одним с нею столом сидела девушка. То и дело отрывалась от еды и поднимала глаза на Истровскую. Но Алла и ее не замечала.

Хавин стал со стула. Адаевский не понял его, но, глянув, куда тот направлялся, увидал Истровскую и отодвинул меню.

Она оторвала глаза от бокала с соком лишь тогда, когда Павел уже стоял рядом. Подняла лицо. Их глаза встретились, и долго не отрывались друг от друга. В зрачках у Аллы на миг появилось удивление, и тут же его сменила какая-то внутренняя тоска, которую не мог не заметить Хавин.

– Вы совсем не изменились, Алла, – сказал он.

Это было неправдой. И он, и она знали, что это неправда. Пять лет наложили свой отпечаток на каждого из них. Каждый из них смотрел друг на друга другими глазами. И у каждого из них внутри что-то защемило.

– Вы разрешите? – спросил он, отодвигая свободный стул.

Странный вопрос. Почему она недолжна разрешить?

Он сел.

Она продолжала смотреть на него безотрывно и грустно, замечая в морщинках его лица тихую усталость. Нерабочую усталость. Интуитивно почувствовала, что ничего хорошего в его личной жизни, как и в ее, нет. И это показалось ей странным. Но эта усталь, это утомление как будто сближало их.

Прерывая молчание, он буднично, как будто ничего не знал о том, что произошло, и будто за спиной не было пяти бесконтактных лет, спросил:

– Как поживаете, Алла?

Его вопрос вывел ее из оцепенения. Она шевельнулась и подумала, что она и сама хотела бы знать, как она поживает, вернее, как она теперь будет поживать. И еще она подумала, что надо было ей не заезжать в этот ресторан, чтобы не встречаться сегодня с Хавиным, ибо сейчас не готова к такой встрече. Но ведь она никак не ожидала, что Павел тоже появится здесь. Тем не менее случилось то, что случилось: тот уже сидел возле и ждал ответа на свой вопрос. Ей нужно было что-то отвечать. Но что теперь она могла ответить ему? Ничего. Однако слова сами вырвались из глубины души:

– Ах, Павел, Павел, разве это жизнь? – Сделала короткий вздох. – Маета одна. Опостылело все, Павел! Как будто мне сто лет. – Алла не вспоминала сейчас о ревизии, все как-то разом перемешалось в сознании: и прошлое, и настоящее, и будущее. Но особенно тяжелым осадком давила на душу вся прошлая жизнь, не хватало воздуху, не хватало мыслей, не хватало покоя. Казалось, что перестало ощущаться собственное тело.

И голос Хавина пробился, будто сквозь пробки в ушах:

– Вы еще молоды, Алла.

По стройному телу Истровской волной прошла дрожь. Все так странно. Немыслимо. Неправдоподобно. Ей-то чудилось, что она постарела на сто лет, что груз этих годов ссутулил и согнул ее, а Хавин утверждал обратное. Может быть, она действительно еще сильна, но ведь сейчас дело совсем не в этом:

– Молодость ни при чем, Павел, – отозвалась Алла и зябко поежилась. – Обман и ложь убивают. Я опустошена. – Это было сказано так искренне и так печально, что грусть, как паутина, повисла над столом.

Девушка, сидевшая напротив Истровской, изумленно прекратила жевать, настороженно посмотрев сначала на Хавина, а затем на Аллу.

Лицо Истровской было безрадостным, но молодым и красивым. Хавин не льстил ей, он далек был от этого и говорил не для того, чтобы подбодрить Аллу, а чтоб хоть немного оживить, поднять ей настроение. Спросил:

– Но любить-то вы еще не разучились? – Помнил, как она яростно плескала страстью, и не верил, что эта ярость не сохранялась в ней.

Алла покачала головой, теперь она вовсе не была убеждена, что хочет этого. Просто сейчас это совсем не имело никакого значения для нее. Всю предыдущую жизнь разменяла на любовную страсть, а в ответ получила другим концом. Больно, безжалостно, жестоко. Теперь ненавидела любовь, не хотела слышать о ней, не видела в ней никакого проку, кроме горечи и извращения. Вздохнула:

– Что от этого толку? – обронила. – Любви нет, Павел! Может быть, у вас с Мариной все иначе, только надолго ли?

Хавин мгновенно потускнел, руки непроизвольно зашарили по карманам пиджака:

– Ненадолго, Алла, вы правы, – изменившимся сухим голосом подтвердил он. – К сожалению, вы правы. Мы расстались.

У Истровской расширились глаза, не ожидала и даже чуть растерялась, услышав, но не стала комментировать, лишь снова глубоко вздохнула и повторила:

– Любви нет. Все только используют друг друга, а любить никто никого не любит. – Слегка качнулась на стуле и прикрыла на мгновение глаза. – Не знаю, на чем держится этот мир и долго ли еще так протянет. – Пальцами сжала виски. – У всего бывает начало и конец, Павел. Абсолютно у всего. Без всякой любви.

Девушка, не глядя на Истровскую, недоверчиво выпятила губы, она явно не согласилась с выводами Аллы, потому что была значительно моложе и убеждена, что любовь существует, что без нее невозможно прожить и дня.

Павел был серьезен. Да, раньше он знал другую Истровскую. Где ее прежняя ярость и экспрессия, безумный вихрь, в котором она неслась вперед без оглядки? Неужто вулкан остыл? Хавина потрясло это, и ему стало жаль Аллу. Вдруг он ощутил расположение к ней. Удивился. Даже забыл причину, по которой пришлось вернуться в этот город. Причина как бы ушла на последний план и уже не могла быть определяющей в данной истории.

Сейчас Хавин понимал Истровскую, пожалуй, как никто другой. Сам обжигался в любви, разочаровывался и терял надежду. Но всегда умел брать себя в руки и не впадать в уныние. Он не мог иначе, ведь он был мужчина. Вспомнил слова Людмилы Адаевской. Да, Истровской нужна поддержка. Коснулся плеча Аллы, проговорил:

– С таким настроением нельзя жить, Алла. – Некоторое время смотрел ей в глаза, закончил: – Но и умирать с таким настроением не стоит, – сказал так, будто предвидел, что она готова покончить с собой.

У Истровской к горлу подкатил ком. Она не могла справиться с ним. Пыталась сглотнуть, но ничего не получалось, хотела что-то сказать, но ком запер слова в горле. Она мученически начала захлебываться. Глаза распахнулись, заслезились. И в эту секунду воздух с хрипом вырвался из ее горла. Алла закашлялась, и Хавин услышал невеселый сип:

– Как же быть, Павел?

У Павла не было рецептов для нее, но как предприниматель он хорошо знал: когда наступает провал в деле, не следует отчаиваться, это не конец, скорее, новый свет в конце тоннеля, и он уверенно произнес:

– Начинать все сначала!

Истровская опустила голову и плечи. Долго хранила молчание. Нет, она не боялась начинать все сначала, но не знала, как это сделать. Ей было страшно сказать об этом. Такой беспомощной и беззащитной она не чувствовала себя никогда. Подняла голову и, как за соломинку, зацепилась взглядом за карие глаза Хавина. Красивые губы дрогнули и неожиданно для нее прошептали:

– А вы бы взяли меня такую в жены, Павел? – Алла испугалась собственных слов, будто не она произнесла их, а прилетели они откуда-то извне.

Хавин также был ошеломлен вопросом. Однако мгновенно сообразил, что она хотела знать, имела ли сейчас в его глазах какую-то цену. Ему потребовалась пауза.

А пока он безмолвствовал, девушка напротив Истровской тоже не двигалась. Как завороженная смотрела на Павла и Аллу. Не понимала, что означал их диалог, но с нетерпением ожидала, чем он закончится.

Хавин не отрывался от невеселых глаз Истровской, улавливая в них затеплившуюся надежду. Такие глаза нельзя было обманывать. Глаза глубоко оскорбленной и убитой женщины. Они захватывали его. Павел увидал в этих глазах настоящую суть Аллы. В горле запершило. Такую ее он видел впервые. Возможно, и она сама такую себя не знала. Как будто для двоих это стало откровением. И он, подчиняясь неожиданному внутреннему порыву, ответил:

– Именно от такой я бы не отказался.

У Истровской словно обручем сдавило грудь, дыхание остановилось, а затем внезапно все мышцы расслабились и из глаз по щекам покатились густые слезы. Она не могла их сдержать, но их и надо было сдерживать. Алла не всхлипывала, она только смотрела на Хавина и часто моргала, чтобы слезы не застилали его лица.

Павел положил свою ладонь ей на руку и слегка пожал, успокаивая. Но вызвал этим пожатием еще больший поток слез. Он даже представить себе не мог, что Алла была способна так плакать. Да, он совсем не знал ее такой, такой ее не знал никто.

Девушка тихо-тихо подозвала официанта, рассчиталась и тихонько выскользнула из-за стола.

Алла смотрела на руку Хавина:

– Я запуталась окончательно, Павел. Я как в вакууме. Я поняла, как я одинока и как обескровлена собственной глупостью. – Она дрожала всем телом, словно боялась, что он вот-вот оттолкнет ее, назовет вздорной, ненормальной, дикой, дурой, а всю ее исповедь – бредом сивой кобылы. Но Хавин не оттолкнул, наоборот, приблизился, и женщина ощутила его тепло, а потому, опять неожиданно для себя, выдохнула: – Женитесь на мне, Павел, я буду вам верной женой.

Хавин выпрямил спину и замер. Хотел понять, осознает ли Алла до конца, что говорит. Ведь это серьезное предложение. Лицо его стало суровым. Что это? Крик ее души или просто отчаяние? Он не был готов вновь с головой кинуться в любовную пропасть, но не мог сейчас оттолкнуть от себя эту женщину. Он чувствовал, что в нем что-то начинало происходить после разговора с нею. И был озадачен этим. Но также видел, что Алла после своей просьбы тоже была растеряна. Ждала, хотела его услышать и боялась этого. Они безмолвствовали. Наконец Павел прервал молчание.

– Сможете? – спросил он, пристально вглядываясь в ее лицо. – Ведь это трудно быть верной, – он как бы напоминал о ее прошлой жизни. – Быть женой – тяжелая работа.

Алла пошевелила пальцами руки под его ладонью, и Павел ощутил, как от ее руки пошел жар. Этот жар был во всем теле женщины. Алла часто прерывисто задышала и прошептала:

– Я смогу, Павел. Я работы не боюсь.

Они смотрели в глаза друг другу, и только они знали, что видели в этих глазах. Адаевский, наблюдая за Хавиным и Истровской, понимал, между ними происходил серьезный разговор. И ожидал результата. Но даже предположить не решался, каким может быть этот результат.