48

Вернувшись из Москвы, Печаев спрятался от всех в своей квартире, как в скорлупе. Он не хотел видеть не только Аспенского, но вообще никого из своих знакомых. Как будто все они знали, как он был посрамлен Павлом. Андрей мучился еще оттого, что повстречал Истровскую, ибо бабий язык наверняка давно разнес молву о нем. Между тем он ошибался, у Аллы сейчас были свои проблемы, и она не вспоминала о Печаеве. После одурачивания, которое она претерпела от мошенников, в ней что-то произошло. Нельзя было сказать, что она сломалась, но мозг ее все упорнее начал глубоко копаться внутри себя.

Андрей представлял, как Аспенский станет выпытывать у него подробности разговора с Хавиным, стыдить и отчитывать, словно болвана стоеросового. При этом он будет помалкивать, ибо глубоко в душе будет согласен со всем, что выплеснет на его голову Константин. И он пил. Пил и спал.

А Константин потерял Печаева. Также Адаевский интересовался, куда вдруг тот запропастился. Истровская же молчала. И молчала по простой причине, чтобы досадить Константину. Заварил кашу, пускай теперь помыкается в неведении.

Аспенский, правда, не сидел на месте, уже мотался к Андрею домой. Но ему не везло. Попадалось так, что в моменты его звонков в дверь Печаев лежал на диване вдрызг пьяный. Сквозь туманную пелену в мозгах он что-то слышал и даже делал рывки, чтобы оторвать собственное тело от дивана, но мог только приподнять голову и невнятно бормотать. После этого снова провалился в состояние невесомости и все звонки в дверь для него становились беззвучными. А Константин уходил несолоно хлебавши.

Но в конце концов ему все же повезло. На этот раз, он упорно долго давил на кнопку звонка, будто намеревался расплющить ее.

Андрей к тому времени несколько оклемался. В голове жутко гудело. Посмотрел в зеркало, и его замутило от собственного вида, стало жалко себя. Шатаясь, шагнул на звонок. Перед глазами поплыло, мыслей не было. С трудом проволочил ноги к двери, долго возился с замком.

Входя в квартиру, Аспенский властно отодвинул Печаева. Его захлестывала злость. Оказывается, этот недоносок сидел дома и жрал водку.

То-то Истровская подозрительно ухмылялась. Пронюхала, стерва, раньше всех и молчала. Константин знал, в каком положении она находилась, и ее самообладание в этих обстоятельствах приводило его в бешенство. Он желал, чтобы ее бизнес обрушился как можно быстрее и все для всех стало явью.

Но больше его бесило обстоятельство, что он должен был скрывать свою осведомленность и свою причастность. А с каким бы удовольствием он сейчас показал, что это он уничтожил сучку. Но, увы, приходится просто наблюдать.

Глядя на Андрея, понял, что ставка на Печаева оказалась безнадежной, его план не оправдался, расчеты заполучить Марину лопнули, как мыльные пузыри. Аспенский окинул Андрея презрительным взглядом. Помятая заросшая морда, мятая рубаха, будто изжеванные штаны. Видно, валялся пьяный, не раздеваясь.

Константин забыл, как несколько лет назад сам находился в подобном состоянии. Был таким же небритым, с такими же трясущимися руками, с таким же опухшим лицом.

Печаев отвернулся, пошаркал в комнату. Его бросало из стороны в сторону. Аспенский вслед грубо, без церемоний обругал его, называя вонючим хорьком. И в этом, вероятно, он был прав, потому что от Андрея за километр несло перегаром, в комнате стоял устойчивый несвежий дух.

Константин глянул в кухню – на столе хаос из пустых бутылок и брошенной еды, в раковине – куча из таких же бутылок. В комнате – бардак несусветный, ступить ногой некуда, как будто Мамай прошел. Он, обходя вещи и пустые бутылки, приблизился к окну, распахнул балконную дверь.

Андрей стоял возле дивана и едва соображал, что происходило вокруг него, мешали звон в голове и муть перед глазами.

От балкона потянуло свежим воздухом.

Аспенский жестким окриком попытался встряхнуть Печаева, привести в чувство. Гневно швырнул в него сгустком вопросов. Но все это не возымело никакого действия. Тогда Константин схватил Андрея за грудки и тряханул как следует. Голова того замоталась, глаза моргнули. Впрочем, можно было этого не делать, ибо Аспенский давно все понял. Но ему не терпелось узнать, как и предполагал Печаев, о встрече с Хавиным.

Андрей что-то промычал, а затем его губы неожиданно задрожали и по щекам потекли слезы.

Константин с отвращением скривился, вот слюнтяй, сопли, как баба, распускает. Ничтожество. Мужик не должен хлюпать и уподобляться бабам, как бы ему тяжело не было.

Печаев размазал слезы по щекам, потянулся трясущейся рукой за недопитой бутылкой на стуле. Но Аспенский наотмашь ударил его по лицу, потом – по другой щеке:

– Хватит лакать это дерьмо!

Андрей отступил, наткнулся на диван, боком завалился на него.

Константин понял, что разговаривать сейчас с Печаевым, пытаться что-то выяснить – бессмысленно. Взял недопитую бутылку и в кухне вылил в раковину. Достал из холодильника оставшуюся водку и тоже вылил. Подошел к входной двери, выдернул ключ из замка, шагнул за порог, запер дверь снаружи и положил ключ в карман.

Печаев сполз с дивана, выпрямился на нетвердых ногах и поискал взглядом водку. Не нашел. Качнулся в кухню. Холодильник – пуст. Шарахнулся к столу, к раковине, перебрал все бутылки. Порожняк.

Начал сливать в стакан остатки. Делал это старательно, однако набрать удалось на пару глотков. Выпил и тупо задумался.

Затем, пыхтя и мыча, стал по всей квартире искать кошелек. Найдя, долго и нудно натягивал туфли. Наконец, управившись, ткнулся в дверь. Ключа не было. Обшарил дверь сверху донизу и все свои карманы. Нет.

Сразу обмяк, стало себя так жалко, что в горле застрял ком. Прижался спиной к дверному полотну и заскользил по нему к полу. Сознание провалилось, он упал, не ощущая собственного тела.

Сколько пролежал – не знал. Но, придя в себя, стал на колени, тряхнул головой и медленно поднялся. Протопал в комнату, рухнул на диван. В одежде и обуви.

Перед глазами вспыхнуло лицо Марины, и новая жалость к себе выдавила слезы. Он поджался. Сознание понеслось в пропасть. Андрей уснул.

Аспенский, выйдя из подъезда, брезгливо со всех сторон отряхнул костюм, сел в машину, рассудил, что до завтра Печаев должен оклематься, и завел мотор.

На следующее утро Константин снова вошел в квартиру Андрея, разбудил его. Отправил под холодный душ, дождался, когда тот более-менее пришел в норму.

Он ожидал узнать нечто полезное для себя, однако то, что услыхал от Печаева, привело Аспенского в крайнее раздражение. Андрей не только не добился ничего, но еще больше все осложнил.

Константин ходил по комнате, топтал разбросанные вещи, пинал ногами пустые бутылки и плевался от злости. Называл Печаева идиотом, но разумел, что одной руганью достигнуть желаемого не сможет. А главное, и это для него было самым важным, он хотел услышать о Марине, но Андрей ничего не знал о ней.

В глубине души Аспенский осознавал, что сам оказался не-меньшим идиотом, когда упустил ее с каким-то сосунком по имени Пашка. Это его особенно бесило. Но бешенство не помогало приблизить нужные результаты.

В таких обстоятельствах Печаев больше не интересовал Константина. Никакого проку впредь в нем не видел. Бросил на журнальный стол ключ и хлопнул дверью.

Пролетело несколько дней. И вдруг Аспенский увидал на дороге «Жигули» с запомнившимися номерами. Все последнее время, после исчезновения Марины, Константин, проезжая по улицам города, высматривал эти «Жигули». И вот – удача. У него закололо под лопаткой. Он поехал следом. Хотел выяснить, куда этот Пашка отвез тогда Марину. И примерно наказать сосунка за то, что влез не в свои дела, чтобы вперед неповадно было.

Ехал на расстоянии, не теряя «Жигули» из виду. Битый час кружили по городу. Пашка таксовал, и Аспенский решил, что Марина знала этого парня потому, что пользовалась его услугами таксиста. Наконец «Жигули» остановились во дворе одного из домов. Аспенский наблюдал со стороны. Парень с пакетом продуктов побежал в средний подъезд.

День назад Пашка отвез Марину в областной центр и теперь находился не в лучшем настроении. Он не мог забыть о ней и сожалел, что такая особенная женщина была не для него. Удрученно-рассеянный, проглядел, что за ним мотался автомобиль Константина.

Занес продукты в квартиру и отъехал от подъезда.

Константин уже не последовал за ним. Раскусил, Пашка заезжал домой. Вылез из машины, пешком прошел к среднему подъезду, спросил вежливо, насколько сумел, у старушек, сидевших на скамейке:

– Уважаемые, вы случайно не знаете Пашку? Не могли бы подсказать мне, уважаемые, в какой квартире он живет? Я в его такси оставил очки. А без них плохо вижу. Письмо ему в почтовый ящик хотел бросить со своим адресом, чтобы завез.

Внешний вид Аспенского – серый костюм, синяя рубашка, темные туфли – не вызвал подозрения, и одна из старушек в очках отозвалась:

– Да ты еще не такой старый, чтобы очками баловаться. Хотя, смотри, сколько молодых шастает в очках. Сама мыкаюсь без них. А Пашку знаем, как же, хороший парень, всегда здоровается, но только он недавно, аккурат перед тобой, куда-то уехал на своей машине. А если письмо, так брось в ящик под номеров двадцать девять. Это его квартира.

– Спасибо, уважаемая, – сказал Константин, зашел в подъезд, якобы опустить письмо, и скоро вышел.

Итак, Константин теперь знал, где жил Пашка.

Этим же вечером, переодевшись во все черное, он вновь заглянул к Печаеву. И прямо с порога потребовал, чтобы Андрей собирался идти с ним.

Тот, полупьяный, недоуменно заморгал своими небольшими глазами с паутинками морщин по сторонам. Он никуда не хотел идти, а тем более с Аспенским.

Константин насильно взял его за шиворот, затащил в ванную комнату и сунул головой под холодную воду.

Тот долго фыркал, вырываясь и чувствуя, как холод освежает, проникая до самого мозга. Затем вытер полотенцем голову и выслушал рассказ Аспенского о Пашке, который помешал удержать Марину в городе. После чего она пропала.

На припухшем обросшем лице Андрея появилась усмешка. Уж кто-кто, а он-то лучше всех знал, что удержать Марину невозможно, если она сама этого не захочет. Разве что насильно, но это не выход из положения в нынешних обстоятельствах. Насилием Марину можно было сломать, и то вряд ли, но не покорить.

Печаев больше не хотел подчиняться Константину, быть в его руках игрушкой, ибо знал, что тот старался не для него, а для себя. Его затеи терпели крах, и Андрей утешался этим. Он наотрез отказался бриться и приводить себя в порядок.

Однако Аспенский не отступил. Его напор все-таки сломил Печаева. Тот, как был, небритый и помятый, поплелся за Константином, не понимая, зачем.

Они вышли из квартиры.

Вечер был в самом разгаре. Дневная жара спала, дышалось легче.

Константин тащил Андрея к Пашке, чтобы круто поговорить, выяснить, что тому известно о Марине. Аспенский мог бы и один наведаться к парню, но тогда разговор вряд ли получился бы. А с Печаевым – другое дело: Андрей был ее мужем. Константин все взвесил, прежде чем выдернуть того.

Вскоре подъехали к кирпичному пятиэтажному дому, где проживал парень. По истертым серым ступеням подъезда с выцветшими зелеными стенами поднялись к его квартире. Аспенский поставил Андрея напротив обитой дерматином двери и продолжительно позвонил.

Печаев понимал нелепость своего положения, но махнул рукой, черт с ним, что будет, то будет. Подумал, последний раз уступаю Константину, но впредь дулю ему отменную, комбинацию из трех пальцев, больше не дождется уступок.

Пашка в домашних штанах и бесцветной рубахе нараспашку открыл дверь, увидал помятого, обросшего неопрятной щетиной мужика, протянул:

– Ну и дела! Ты что, мужик, бомжуешь, выпить захотелось? Я не наливаю и милостыню не подаю таким, как ты.

– А таким, как я? – подал голос Аспенский, отодвигая Печаева и возникая перед Пашкой. – Мне кажется, у нас с тобой есть тема для разговора. Мы однажды не договорили до конца. Ты, сосунок, сбежал, как заяц, я даже след твой потерял тогда, но вот все-таки нашел. – Он стоял перед парнем весь черный: черный костюм, черная рубаха, черные туфли и черное мрачное лицо. Он знал, что черный цвет делал его более суровым и устрашающим.

Пашка хотел закрыть дверь, однако Константин выставил вперед руку, и дверь замерла, как вкопанная.

– Ты, мужик, руку-то убери, здесь не твоя территория, здесь по ушам вмиг схлопотать можешь. Это тебе не с женщинами руки распускать на дороге! – с угрозой в голосе произнес парень.

Аспенский мрачно свел брови, продолжая прочно удерживать дверь в одном положении:

– Кстати, у нас к тебе разговор о женщинах, – сказал и сделал шаг в квартиру. – Тема довольно щекотливая. Вот муж Марины, которую ты увез от него, – Константин пальцем через плечо показал на Андрея. – Надо иногда держать ответ за свои проступки. Войти, надеюсь, можно? – спросил металлическим голосом после того, как вошел.

– Давай, не стесняйся, мужик, – ответил Пашка, отступая от двери. – Только увез я ее не от мужа, а от тебя, мужик.

Аспенский и Печаев сгрудились в тесном коридорчике, где вместе с хозяином помещались с трудом. Андрей молчал. А Константин мгновенно начал жестко давить на парня, рассчитывая на его испуг:

– Ну, что, сосунок, вот и встретились! Ты думал, что я забуду? Нет, парень, я никогда никому не прощаю дерзости! Кто тебя учил влезать не в свои дела, сосунок?

Реакция Пашки была обратная той, которую ждал Аспенский. Парень отреагировал резко и агрессивно:

– Ты, мужик, наверно, глуховат на ухо, раз не слышал, как Марина просила защитить от тебя! В другой раз кулаками маши с оглядкой! А то нарвешься! Твою морду, видать, давно не обрабатывали, как грушу! Могу удружить!

Константин взбеленился, выкатил глаза, зарычал:

– Заткнись, сосунок, мокрого места не оставлю!

– А сам в мокрое место не хочешь превратиться? – выбросил из себя Пашка.

Из перепалки Андрей ухватил, что Аспенский либо собирался ударить, либо уже ударил Марину перед тем, как за нее вступился парень. И неважно, было это или не было, но Константин определенно мучил Марину.

Внутри у Печаева закипело от ярости. Если бы он был смелее, он бы прямо сейчас врезал Аспенскому по морде. Его трясло. Он мгновенно трезвел. И видел, что должен наконец уйти от позорного подчинения Константину.

Зато к Пашке почувствовал благодарность, что тот защитил его жену. Ему сейчас было совсем неинтересно, откуда Пашка знал Марину, а она знала его и куда он потом отвез ее. Главное, Аспенский получил под дых и остался в дураках. Этот парень все сделал правильно.

Константин и Пашка сверлили друг друга злыми взглядами. Брылов процедил:

– Я больше не хочу разговаривать с тобой, ты самое настоящее дерьмо, раз поднимаешь руку на женщину!

Аспенский заскрежетал зубами.

И тут оживился Печаев, качнулся вперед и произнес слова, которые оглоушили Константина:

– И правильно, парень, и правильно, – сказал он Пашке. Ему пришлось преодолеть внутреннее сопротивление, прежде чем он произнес эту фразу. Но на душе сразу стало легче.