35

Марина вытащила из чашки золотой браслет с часами и положила на кухонный стол. Она никак не могла объяснить себе его появление в чайной чашке. Но сразу почувствовала, что еще больше испортилось настроение. Женщина точно знала, до ее отъезда ничего подобного в чашках не было, ибо чайный сервиз был в постоянном пользовании. Стало быть, новая девушка Павла могла иметь отношение к этому браслету. Странность была в том, что тот находился в чайной чашке.

Печаева села за стол и задумалась. Подумать было о чем. Ненормальность происходящих событий давила на нее. Ей сделалось нестерпимо обидно за себя. Возникло недоверие к Хавину, а она знала, что не сможет жить с человеком, которыми не доверяет. Огляделась вокруг. Нет, она не заставит себя остаться здесь, пока все не прояснится. И не позволит унизиться разбирательством, чтобы допытываться у Павла, кто это и что это. Подобное невыносимо.

Женщина встала и прошла в комнату. Она не знала, куда ей теперь направиться из этого дома, но мозг говорил, что записка Хавину это последнее, что должна здесь оставить.

На столе лежала чистая бумага. Авторучки рядом не было. Марина пробежала глазами по шкафу с одеждой Павла. Зная, что у Хавина во всех пиджаках всегда есть ручки, открыла дверцу, залезла во внутренний карман, выхватила оттуда вместе с какими-то бумагами.

Бумаги выпали к ее ногам. Она нагнулась, чтобы подобрать, и в эту секунду взгляд наткнулся на фотографию, о которой Хавин совсем забыл. На фотографии увидала Кристину вместе с Павлом и Марамзиным. И как будто новый ожог прошел по ее телу. Не поверила собственным глазам. Не хотела верить. Закрыла их. Но лицо Кристины продолжало стоять перед нею. Мгновенно в памяти всплыл разговор с девушкой в гостинице, вспомнилась собственная догадка, и авторучка выпала из рук.

Женщина долго стояла, как оглоушенная. Не было никаких мыслей, не было даже желания мыслить. Наконец пошевелилась, подняла ручку, сунула бумаги назад в пиджак, отложив фотографию с ручкой на столешницу. Затем наклонилась к столу, написала на листе: «Павел, я была. – Подумав минуту, добавила: – Я видела тебя с молоденькой девушкой: – Снова задумалась и вывела: – Я знаю все о Кристине, – вздохнула и приписала: – Они обе молодые. Я тебя понимаю: – Почувствовала себя униженной и обманутой и завершила: – Но я так не могу. Не хочу больше обманываться», – и подписалась своим именем.

Отнесла записку в кухню, положила на нее фотографию и золотой браслет с часами. Глубоко продолжительно вздохнула, почувствовала, как сразу все в этой квартире стало чужим, что история с Хавиным закончилось и что не стоило ничего начинать. Ей было больно, очень больно от этих мыслей. Пропала надежда, которой она жила последнее время. Не осталось ничего.

Марина ступила к двери. Достала ключи. Они ей теперь были не нужны. Чужие ключи, чужая квартира, чужие запахи, чужая жизнь. В этой чужой жизни ей, как оказалось, не было места. Женщина вернулась в кухню, бросила ключи на стол, решив просто защелкнуть дверь на английский замок.

Взгляд упал на записку, и Марина вдруг подумала, что ее записка никому здесь не нужна, как не нужна она сама. Выдернула ее из-под браслета и фотографии, оставив на столешнице все лежать хаотично. Поправлять не стала. Отрешенно смяла записку в ладони, пробежала взглядом, куда бы выбросить, и сунула в сумочку. Резко развернулась и направилась к выходу.

Решительно закрыла за собой дверь, щелкнув замком, и подошла к лифту. На душе было пусто и холодно. С кем-то столкнулась в дверях лифта, но даже не заметила, с кем, нажала кнопку первого этажа.

На улицу вышла без всяких мыслей, даже забыла, что ее ожидал в машине Брылов. Чуть не прошла мимо. Пашка окликнул. Его голос заставил Марину вздрогнуть и прийти в себя. Она села в автомобиль. Брылов смекнул, что лучше ее ни о чем не спрашивать, и мягко нажал на педаль сцепления. Погрузившись в себя, женщина не проронила ни слова. Пашка до темноты возил ее по проспектам и улицам Москвы. Но когда пришлось включить фары, все-таки спросил, где остановиться. Марина посмотрела безразличным взглядом и пожала плечами.

Брылов гнал машину как бешеный. Конечно, можно было бы подвести Марину к любой гостинице в Москве и оставить там, но он не мог бросить ее в таком состоянии. А потому решил вернуться к себе домой.

Несмотря на позднее время, автомагистраль кишела транспортом. Проехали добрую половину пути, прежде чем уменьшился поток машин. Пашка изредка сбоку посматривал на женщину. Ее лицо было каменным, ничего не выражало. Как будто она находилась в прострации, не замечала ни Пашку, ни дорогу, ни темноту, ни свет фар. Так ему казалось.

На самом деле с Мариной происходило все наоборот. Она видела дорогу и понимала, куда ехала. Угнетенного состояния не было, но была глубокая задумчивость. Женщина сумела подавить в себе чувство безвыходности и теперь ломала голову, как продолжать собственную жизнь. Разговаривать не хотелось. Ехала бы сейчас и ехала бесконечно. Все равно куда. К Андрею не намерена была возвращаться. И назад в свой город тоже не тянуло. Не могла представить себе, что снова увидит отвратительную морду Аспенского и его усмешку, мол, никуда не денешься, все равно приползешь ко мне. Ее покоробило. Не бывать этому. Оставалось пока одно, снова осесть у Брылова и поискать выход из положения.

На въезде в город она оживилась, повернула лицо к Пашке:

– Не откажешься принять к себе?

Он аж захлебнулся от восторга, под сердцем екнуло:

– Никогда! Никогда!

На город опустилась летняя ночь. Тусклые светильники на столбах вдоль дорог освещали улицы. Фары встречных автомобилей били в глаза. Подъехали к дому, где жил Пашка.

Марина вошла в квартиру Брылова. Ничего в ней не изменилось с того времени, когда она тут была. Пашка крутился возле женщины, как волчок. Старался угодить. Для парня она была особенной, и это определяло все. Она смотрела на Брылова и думала, что ни для кого, наверно, кроме Пашки, она не была такой. Для Андрея была просто незаменимой. Для Хавина, видимо, была привлекательной, но не единственной. А так хотелось быть единственной. И кажется, Пашка находил в ней именно это.

Она быстро сбросила с себя платье и направилась под душ, ей были необходимы прохладные струи воды, чтобы смыть весь накопившийся за день негатив, почувствовать себя не только свободной от всех и всего, но и чистой телом и душой. Сразу предупредила Пашку, что сейчас она хочет только одного: помыться и крепко заснуть. Чтобы никто к ней не прикасался, не возился под боком, не дышал над ухом. И чтобы не просыпаться до обеда. Тем более что на часах было около часа ночи.

Конечно, могли бы выехать из Москвы на несколько часов раньше, если бы долго и бездумно не катались по столице. Но в тот момент ей было это необходимо. Она попросту не хотела стоять на месте и была благодарна Пашке за то, что он понимал ее. Потоки машин, пробки, залитые светом улицы и проспекты успокаивали, давали ощущение жизни. Именно тогда она поняла, что жизнь на этом не кончается, что суета жизни продолжает увлекать ее и что надо не останавливаться, а выбирать новый путь.

И очень хорошо, что поздно приехали в свой город. Никто не видел и знать не будет о ее возвращении. А у нее есть время поразмыслить над собственными неудачами. К сожалению, личная жизнь оказалась неплодотворной. Не так ее строила, не те дороги выбирала, вот теперь все и отрыгнулось.

Марина отключила душ, вытерлась, голая из ванной комнаты прошла к постели, которую старательно расстелил для нее Пашка. Легла, не накрываясь, откинув за голову руки. Свет в комнате не мешал. Парень от двери с волнением наблюдал за нею, любовался женским телом. У него замирало сердце от одного ее вида. Она казалась ему невероятно красивой. Он не спрашивал о синяках, следы которых еще видны были на теле, чтобы ненароком не разбудить в ней неприятные воспоминания.

Женщина вздохнула и разбросалась по кровати, желая почувствовать легкость в каждой клетке своего тела. Волной нахлынули прежние ощущения. Ее тело до сих пор помнило руки и губы Хавина, но сейчас ей было неприятно думать об этом, потому что теперь воспринимала их отношения как ложь с его стороны. Душа снова начинала терзаться. Надо было забыть о Хавине совсем.

Марина закрыла глаза, попыталась уснуть, однако сон не шел. Голова гудела от мыслей, как пчелиный рой. И свет под потолком уже начинал раздражать. Она сжала зубы, открыла глаза, Пашка все еще стоял у двери и поедал ее своим взглядом. Женщина не хотела его, но позвала к себе, чтобы забыть о Хавине, об Андрее, об Аспенском. Лишь предупредила, чтобы лежал спокойно. Ей надо было просто ощутить рядом его плечо.

Но лежать рядом с Мариной без движения было для Пашки невыносимо. Он тихонько, едва касаясь губами, начал целовать ее тело. И постепенно женщина забыла обо всем, обхватила его и прижала к себе.

А потом, оттолкнув его, расслабленно уснула и спала крепко и долго.

Пашка, чтобы не тревожить ее утром, не вставал из постели до тех пор, пока Марина не проснулась сама.

Проснувшись, та почувствовала себя хорошо выспавшейся. Со свежей головой и успокоенным сознанием. И некоторое время еще лежала с закрытыми глазами, ощущая приятную легкость во всем теле.