34

Печаев после встречи с Хавиным поспешно вернулся в свой автомобиль. Его била мелкая мучительная дрожь. Он смотрел на свои руки, которые лихорадочно сжимали руль, и не чувствовал пальцев, а потом осознал, что не чувствует всего тела. Противно стучали зубы, и кроме этого стука он ничего больше не слышал. Трясущимися руками вставил ключ в замок зажигания, завел мотор и рывками тронул машину с места. Ему надо было уехать отсюда, с места своего позора, чтобы не чувствовать, как стыд сдавливал дыхание и стискивал сердце.

Переехал на одну из ближайших улиц, приткнулся у какого-то двора и заглушил мотор. Хотел отдышаться и прийти в себя. Постепенно мозг возвращался в нормальное состояние. Андрей пытался успокоить себя, но сделать это оказалось непросто. Омерзительная дрожь в теле продолжалась. Он взмок, как будто сидел на горячей сковороде. Рубаха под мышками и между лопатками потемнела от пота.

Не так следовало разговаривать с Хавиным, не так. Изначально он избрал для себя неподобающую роль. Роль просителя. Вот потому и проиграл. Не хватило духу, чтобы взять Павла за горло и потребовать решительно и бесповоротно. Но что теперь вспоминать упущенные возможности? Все позади, вернуть ничего нельзя. Во всем виноват его характер. Слабый, бесхребетный.

На душе отвратно до тошноты. Захотелось всю душевную погань залить водкой. Желание было настолько сильным, что заглушало все другие мысли. Потребовалось время, чтобы одернуть себя. Он закрыл глаза, положил голову на подголовник. Что теперь? Есть ли еще какой-то вариант? Вернуться и потрясти Хавина за грудки? Уже не из-за Марины, а из-за собственного унижения. Поквитаться за себя, врезать Павлу по морде, чтобы надолго запомнил. Андрей сжался, такое геройство не по нему, он не сможет, он беспомощен без Марины. Он не способен защитить не только Марину, но даже себя.

Ком подкатил к горлу. Печаев стал делать частые глотательные движения и с большим трудом отправил его вниз по гортани, чувствуя, как он доставляет боль при движении. Наконец ком провалился в желудок, упал тяжело и болезненно, и желудок застонал от невозможности переварить все это.

Андрей поморщился, сделал длинный и глубокий вдох, потом оторвал голову от подголовника и открыл глаза. Дрожь в теле прекратилась, руки твердо лежали на руле. Он пошевелил пальцами, посмотрел в зеркало, стоять здесь дальше не было никакого смысла. Достаточно рвать душу собственным нытьем. Себя не переделать. Сейчас он презирал самого себя, но хорошо понимал, что от этого не становился другим.

Завел машину и выехал на дорогу. Обратная дорога домой представилась ему длинной и нудной. Что, в общем-то, странно. Как правило, дорога домой всегда кажется короче, время к дому – всегда меньше. Из дома везут колеса, а домой несут крылья. Но это не об Андрее. Его никто не ждал дома, чтобы туда несли крылья. Аспенского, естественно, в расчет брать нельзя.

Ожидание Константина, скорее, угнетало теперь Андрея. Сказать тому правду не повернется язык, соврать тоже вряд ли удастся. Потому Печаев не хотел встречаться с ним. Он представлял лицо и глаза Аспенского и не хотел видеть их.

Вернулся Печаев засветло. В пригороде остановил автомобиль и заглушил мотор. Город теперь казался ему чужим, хотя в нем были его дом и его работа. Тоскливо наблюдал за выезжающими из города авто, и ему хотелось, чтобы все сейчас себя чувствовали точно так же плохо, как он. Хотелось, чтобы его пожалели, чтобы рядом появилась Марина, прошлась своей обычной походкой, играя округлыми формами, и сказала бы, что все нормально, что все, что он недавно испытал, это был сон, о котором надо быстрее забыть.

От этой мысли Андрей вздрогнул и оглянулся, проверяя, не сидит ли на заднем сиденье жена. Но ее не было, он в салоне был один. В пустую квартиру ехать совсем не хотелось. Но ведь все равно придется, ведь спать все равно станет в своей постели. Тяжело вспоминались дни и ночи в одиночестве после ухода Марины. Бродил по комнатам и в каждом углу, на каждом стуле, на диванах и на кровати представлял жену. Представлял, как она двигалась, сидела, лежала, разговаривала. И у него от тоски разрывалось сердце.

Сейчас он возвращался к такому же существованию. Это было невыносимо. Горько. Ужасно. Стоило напиться только для того, чтобы забыть обо всем. Вот только питух из него не ахти какой.

Он въехал в город. Остановился у винно-водочного магазина. Купил три бутылки водки. Переваливаясь с боку на бок, потопал к машине. Не обратил внимания, как из соседнего магазина появилась Истровская. Это был ее магазин. Она сразу увидала Печаева. Ссутулился, плечи опущены, брюки болтались, штанины задними концами тащились по земле. В каждой руке – по бутылке, а третья бутылка – под мышкой. Ноги плелись, как спутанные, рубаха сзади выбилась из-под ослабленного ремня. Алла стремительно спустилась с крыльца, проворно двинулась Печаеву наперерез.

– Что за праздник отмечаешь? – спросила.

Андрей сконфузился. Ему досадно было, что попался ей на глаза. Теперь острый язычок Истровской разнесет, какой он слабак. Сначала травился, а теперь пьянствует. Его небольшие глаза с паутинками морщин по сторонам забегали, руки заходили, как будто он хотел спрятать за спину бутылки с водкой, но это было нелепо и смешно, и он прекратил свои потуги. Замер, глотая слюну.

Истровская язвительно улыбалась, обдала Печаева запахом духов, заглянула ему в глаза. Подступила вплотную, ее худое тело в узкой короткой юбке и облегающем топе на его фоне было безупречно стройным и тонким. Андрей неловко переступил с ноги на ногу. Красное лицо налилось лиловым цветом, он зачем-то приподнял перед животом бутылки. Алла подхватила Печаева под руку и потянула за собой. Он не сумел противостоять ее напору и поплелся с нею в ее магазин.

Женщина провела его в свой кабинет и закрыла дверь. Показала на стул возле стола, сама села на второй. Андрей неловко плюхнулся, продолжая держать бутылки в руках. Алла засмеялась:

– Долго держать собираешься? – кивнула на бутылки. – Не бойся, не пропадут.

Андрей еще больше покраснел и поставил их на стол, но тут же почувствовал, что не знает, куда деть руки, они как бы стали мешать ему.

Истровская с первых слов огорошила:

– Ты что, дурак, Андрей? С Аспенского пример берешь? Но тот всегда был козлом вонючим, а ты-то вроде паинькой был. В пьянстве не замечен.

– Да нет, ты знаешь, тут как бы все к одному, – замямлил Печаев, как ребенок, уличенный в баловстве.

Она импульсивно дернулась и взмахом руки, заткнула ему рот:

– Конечно, ты – дурак, если из-за бабы сходишь с ума! – Она так и сказала: «из-за бабы», как будто сама не являлась таковой. – Все мужики – дураки, не понимают, что из-за баб пить глупо. Что такое женщина? Это же сноп огня и взрыв любви! – громко и уверенно взвизгнула. – Женщина не может любить долго одного мужчину, с одним мужиком ей скучно, ибо мужики – народ неинтересный. Мужик что-то представляет собой лишь тогда, когда рядом с ним горячая женщина. Но стоит ей немного остыть, как он превращается в обыкновенную обгорелую головешку, которую надо всякий раз разжигать по-новому. Это скучно! Женщинам это неинтересно! А с другой стороны, иная баба это пустой хлопок воздуха. Интересы такой бабы сосредоточены на самолюбовании и желании развлечься. Но ведь это омерзительно. Зачем вообще мужику влюбляться в женщину, когда сегодня у него много возможностей, чтобы в любое время утолить свой природный голод! – Она медленно провела руками по бедрам, показывая их привлекательность.

Андрей слушал Аллу и не постигал, шутит ли она либо говорит серьезно:

– А ты разве не хочешь, чтобы по тебе мужики сходили с ума?

– Почему же не хочу? – Она ладонями погладила ноги выше колен. – Конечно, хочу! Но сейчас не обо мне говорим, а о тебе. Стоит ли тебе сходить с ума по жене? Ведь это ровным счетом тебе ничего не даст! Марина уже живет с Хавиным, она наплевала на тебя, так и ты наплюй на нее! Раз она бросила тебя ради Хавина, стало быть, ты ей стал неинтересен, превратился в обгорелую головешку. Такая головешка уже никому не надобна, по крайней мере Марине она точно непотребна! Тебе стоит найти другую женщину, которая снова бы разожгла тебя, как березовое полено!

Печаеву не понравилось, что Истровская сравнивала его то с обгорелой головешкой, то с поленом, но он стерпел и только свел к переносице брови. Спросил: – А ты сама тоже пустой хлопок воздуха?

Истровская дернулась и решительно отвергла:

– Я бизнес-леди! К бизнес-леди подобное не относится!

Печаев усмехнулся. Алла дополнила:

– Это не значит, что у таких женщин, как я, ума палата. Ума у нас ровно столько же, как и у других баб, просто в бизнес женщины попадают от безысходности: кто от одиночества, кто от нужды, кто от избытка энергии. Вот я, например, попала в бизнес от избытка энергии. Но разговор сейчас, повторяю, не обо мне и не о бизнесе. Пойми, дурень, запивать свое горе водкой это дело дрянное. Марина – отрезанный ломоть! По себе знаю. Ты не смог удержать ее, не сумел противостоять Хавину, не стоит теперь биться головой о стену!

Печаев поежился от ее слов, ему почудилось, что она знала точно, как он сегодня пытался отстоять свое право и как, действительно, не смог противостоять Хавину. Андрею было не по себе от того, что сначала Аспенский, а теперь вот Истровская называет его дураком и дурнем. Наверно, он действительно похож на дурака, и поступки его дурацкие, особенно последнее время. Ему чертовски захотелось сейчас уйти отсюда, избавиться от Аллы. Он скривил лицо и задвигал стулом.

Истровская мгновенно поняла его порыв и неожиданно для Печаева подскочила со своего стула и взорвалась. Почувствовала, что ее увещевания отскочили от Андрея, как горох от стены. Он слушал ее, но меняться не собирался. Аллу взбесило, что все слова были всуе, она яростно взвизгнула:

– Ты чего расселся тут? Забирай свои бутылки и шпарь отсюда! С ним как с человеком, а он дурачком отходит! – Она не могла допустить, чтобы он оборвал разговор, последнее слово всегда оставалось за нею.

Андрей хорошо знал, как мгновенно может меняться настроение Истровской, и потому не удивился. Молча неловко подхватил бутылки и мешковато заспешил из кабинета.

Истровская сверкнула ему вслед злыми искорками в глазах.

Печаев отправился домой. Закрылся в квартире. Не раздеваясь, откупорил в кухне бутылку и налил водку в стакан. Алла не убедила его. На душе не стало легче. Закрыл глаза, запрокинул голову и, стоя, выпил полный стакан. Затем шумно сел, налил еще, посмотрел на водку с отвращением и снова опрокинул в рот.