Глава сорок четвертая

Сусанна и Евдокия

Если бы Пантарчук и Василий еще минут на пятнадцать задержались в мебельном магазине, то увидели бы, как в дверь вошла Диана. Светлый облегающий топ и обтягивающие джинсы подчеркивали стройность ее фигуры. Длинные русые волосы небрежно разметало при ходьбе. Тонкие черты лица и выразительные глаза сразу обращали на себя внимание. Левая рука согнута в локте, в ладони длинными красивыми пальцами зажат кошелек. Диана остановилась в дверях и провела глазами по мебели. Продавец, молча скучавшая на стуле, сразу оживилась, увидев нового покупателя. Интуитивно почувствовала, что это та девушка, о какой недавно спрашивали, вскочила и приблизилась:

– Это, наверно, вас недавно искали двое. Один крупный, а второй симпатичный, спортивного вида. Вы, наверно, знаете, кто они такие?

– Возможно, – догадавшись, о ком идет речь, отозвалась Диана.

– Они, наверно, еще не успели далеко отъехать. Вы, наверно, могли бы позвонить, чтобы вернулись, – посоветовала продавец.

– Это ни к чему, – ответила Диана и досадливо поморщилась.

Она умышленно отключила телефон, чтобы ни Василий, ни Вадим не могли дозвониться до нее. Ни с кем из них Диана не хотела разговаривать и никого из них не хотела видеть. Все, что узнала от Скротского о Василии, ее шокировало. Но и Скротский не вызвал симпатий. Хамоватый подхалим. А в общем-то, два сапога – пара, думала она. В мыслях был полный разлад. И даже не разлад, а отторжение тех событий, которые недавно были связаны с Василием и Вадимом.

– Что вас интересует? – спросила продавец, заметив недовольство на лице девушки, и смущенно засуетилась, пытаясь исправить положение.

– Мне нужен компьютерный стол, – сказала Диана.

– Столы у нас в другом зале. Пройдемте туда, – предложила продавец и быстро двинулась между диванами.

Диана прошлась между столами и остановила взгляд на одном из них. Осмотрела. Присела перед ним на стул. Потом обернулась к продавцу:

– Вот такой подойдет.

– Заказ оформляем? – обрадовалась продавец.

– Да.

После оформления заказа Диана неторопливо направилась к выходу. И тут в дверях перед нею неожиданно возник Скротский. Словно выпрыгнул, как черт из табакерки. Встреча была неприятной для нее. Досада пробежала по лицу девушки.

Но он не заметил этого. Заулыбался во весь рот и заговорил извиняющимся тоном:

– Простите меня, Диана, за вчерашнее. Даже сам не знаю, как это все могло случиться. Я вел себя, как дурак, и, видимо, похож был на полного идиота. Мне так стыдно за себя перед вами. Я сожалею. – Он расшаркивался и каялся, а на губах плавала странная гримаса, которая делала раскаяние неестественным. За поволокой глаз скрывалось нечто неправдивое, приторно-раздражающее.

Девушка отшатнулась:

– Я же просила вас никогда не приближаться ко мне, – резко ответила она и попыталась пройти мимо.

– Не прогоняйте, я искренне сокрушаюсь, – обидчивым тоном произнес Вадим и преградил дорогу.

Диана уловила фальшь в голосе и вспыхнула:

– Вы лжец, Вадим, я не могу этого доказать, но я чувствую, вы все налгали о Василии. – нервно прикусила губу, ей не хотелось продолжать разговор.

Скротский мгновенно стал серьезным, и голос прозвучал холодно:

– Я могу доказать, что вы несправедливы ко мне.

Диане был противен такой разговор. Выяснения, доказательства, вранье, извороты – это недостойно людей. Впрочем, Вадима она не относила к числу достойных людей, его скользкое поведение говорило само за себя. Но вот Василий… Хоть она и приняла на веру слова Скротского о нем и заставляла себя думать, что оба они одинаковы, все же в глубине ее души Василий и Вадим стояли по разные стороны. Скротского она не могла представить рядом с собой. Бесцеремонен даже сейчас. Просит прощения, а сам перегородил дорогу, не выпускает из магазина. Василий так бы не сделал. Хотя откуда она может знать, как бы сделал Василий. А если Вадим не соврал про него? Да, горько и грустно обманываться в своих чувствах. Мысли метались в голове. Диана поморщилась:

– Зачем мне ваши доказательства?

– Но как же? Должна же быть справедливость.

– Оставьте меня в покое.

– Ну уж нет. Пойдемте, пойдемте со мной. Тут рядом. – Скротский схватил девушку за руку и потащил за собой.

Она вырвалась. Он опять стал оправдываться:

– Вы назвали меня обманщиком, это незаслуженно. Это позорно для меня. Вы меня обидели.

– Перестаньте, Вадим, разыгрывать спектакль! – возмутилась она. – Это не по-мужски.

– Я прошу вас, – он понизил тон. – Вы убедитесь сами! Дом здесь недалеко. Буквально в пяти минутах ходьбы! – Скротский был напорист и не отступал.

Со стороны все походило на скандальную сцену. Диану это напрягало. И чтобы разрядить ненормальную обстановку, она неохотно согласилась пройти с Вадимом. В конце концов, какие бы ни были подтверждения у Скротского, они могут оказаться выходом из тупика. Находиться и дальше в раздвоенном состоянии невозможно.

А на душе было смутно и беспокойно.

К дому подошли быстро. Всю дорогу Диана молчала. А Вадим кружил около нее и все оправдывался. Идти в квартиру девушка отказалась. Скротский один скрылся в подъезде.

Диана прогуливалась под окнами.

В подъезд входили и выходили люди, не обращая на нее внимания.

Прошло минут десять. Девушка нетерпеливо посмотрела на часы. Все было глупо и смешно.

И тут из подъезда выскочил Скротский с большим конвертом в руке. Она посмотрела на него неприязненно, как будто тот окунал ее в грязь. Вадим раскрыл конверт. Выхватил несколько фотографий и протянул Диане. Она не взяла, тогда он своими руками перебрал их перед ее глазами. Она вздрогнула. На фотографиях был Василий вместе с незнакомой женщиной. Оба голые. Диану обдало холодом. И зачем она согласилась пойти с Вадимом? Девушка отвернулась. Словно в груди что-то оборвалось. Неприятная история. Впрочем, хотя бы теперь не осталось сомнений. Василия отрезало, как ножом. А Вадим показался липким и грязным. Диана тяжело вздохнула и сухо спросила:

– Откуда это?

– Невзначай обнаружил в папке, которыую забыл у меня Василий, – торопливо выпалил Скротский.

– Подглядываете в замочную скважину? – брезгливо поморщилась девушка. – Не противно?

– Не обижайте. Случайно, – поспешно заверил Вадим.

– В чужих бумагах случайно не роются, – усмехнулась Диана. – Мне тоже случайно решили показать?

– Но как же иначе вам раскрыть глаза? – заюлил Скротский. – Другого способа не нашел.

– Вы так сильно заботитесь о моих глазах, что от вашей заботы можно ослепнуть, – отвернулась Диана, чувствуя, как на душе стало пусто.

– Но ведь это же обман, – цеплялся за слова Скротский. – И вы должны знать.

– Зачем мне рыться в грязном белье? – спросила она. – Он для меня чужой человек. Точно такой же, как вы!

– Мне показалось, что он вам нравится, – оправдываясь, сконфуженно пролепетал Вадим.

– Вам показалось? Вам много чего может казаться! Креститесь чаще, Вадим, чтобы перестало казаться! – выкрикнула она с негодованием. Но стоило девушке только закончить эту фразу, как ее резко качнуло, в глазах поплыло, и, потеряв равновесие, она стала падать.

Скротский удержал ее, но толчок Прондопула заставил его подхватить Диану на руки:

– Что с вами? Вам плохо? – спросил он.

Девушка была как в полусне. Попыталась противиться:

– Я сама. Все нормально.

Он опустил ее на землю. Но ноги Дианы подкосились, сознание провалилось. И Вадим снова подхватил девушку на руки:

– Я помогу, – понес в подъезд.

В комнате, в кресле она медленно пришла в себя. Он поднес стакан с водой. Диана отказалась, осмотрелась:

– Что со мной?

– У вас был обморок, – ответил Вадим.

– Обморок? От чего? Я совершенно здорова. Не придумывайте. Где мы?

– Я здесь живу, – сказал Скротский.

– Как я сюда попала? – спросила встревоженно.

– Я принес вас.

– Принесли? – удивилась девушка и тут же поднялась из кресла. – Я пойду.

– Не спешите, – попытался успокоить Скротский. – Успеете. Вас никто насильно не удерживает здесь.

Девушка не ответила. Задерживаться тут она не собиралась. Эти стены давили на нее жутким духом. О Василии узнала больше, чем желала. Он оказался не тем человеком, которого она хотела любить. Пускай все идет как идет. Она выбросит его из головы, точно кошмарный сон. Что ж, в жизни нередко приходится разочаровываться.

Диана сделала шаг к двери и вдруг услышала ровный голос от окна:

– Да, приятного в этом мало. Но креститься не рекомендую.

Она повернула голову. В другом кресле сидел Прондопул с каменным выражением лица. В той же одежде, в какой она видела его первый раз во время ливня.

– Вы тоже здесь? – спросила озадаченно. – Я вас не видела.

– Меня не обязательно видеть. Обо мне надо не забывать, – ответил архидем, не меняя лица, и показал на стул. – Ты можешь сесть.

Девушке что-то тяжелое стало давить на плечи и подталкивать к стулу.

На лице Скротского появилось подобострастие при появлении Прондопула.

– Мне пора идти, – сопротивлялась нажиму Диана.

– Нет, еще не пора, – сказал архидем, едва разлепив губы, и руки на подлокотниках чуть шевельнулись. – В тебе просто говорит потомственное упрямство. Ты не послушала меня, когда я предупреждал, и вот получила результат. Ты думаешь, тебе и сейчас не нужна моя помощь?

– Какая помощь? – У нее не хватало сил оторваться от размытого взгляда Прондопула.

– У тебя свой путь, но ты не можешь найти его, – выговорил архидем.

– Я ничего не ищу, – проговорила Диана. – Я делаю, как считаю правильным.

– Сусанна делала так же, и из-за глупого упрямства избрала неверный путь. Поэтому все ее предки терпят поражение, – произнес Прондопул. – Ты должна прервать цепь поражений. Ты способна преодолеть силу упрямства Сусанны. Все зависит от твоего правильного выбора. Сейчас ты побеждена, но ты должна стать победительницей. Всегда приятнее побеждать, чем проигрывать.

– Кто такая Сусанна? – спросила Диана, не понимая смысла услышанных фраз.

– Это твой дух в твоей прошлой жизни, – ответил архидем. – Упрямство погубило Сусанну, сын ее также был упрям и тоже умер не своей смертью. И так из поколения в поколение. Ты в этой цепи несчастий третья женщина после Сусанны. Только твой правильный выбор принесет твоим потомкам избавление.

Диана вдруг ощутила, как стала погружаться в необычное состояние размягченности и блаженства. Опустилась на стул и почувствовала, как недоверие к словам Прондопула начинает медленно таять. Странно, но его слова больше не вызывали резкого отторжения, хотя и вера в них тоже не спешила крепнуть.

– А кто была вторая женщина? – задала вопрос с любопытством, словно бы уже приняла его прежние утверждения.

– Это тоже был твой дух, только в последующей прошлой жизни, – пояснил архидем и пошевелил пальцами правой руки.

Диана помолчала в раздумье, а затем сильно встряхнула себя, словно сбросила наваждение, и, противясь Прондопулу, сказала:

– Признайтесь, что вы все выдумали.

Архидем взглядом вдавил ее в сиденье стула, тот затрещал под нею. Лицо Прондопула стало непроницаемым. Потянуло холодом.

– Выдумывают люди, когда не могут знать истину или хотят показаться умнее! – ударил по ушным перепонкам голос архидема.

Девушку пробил озноб, пронзило ледяной стынью. Сознание погрузилось в холодную темноту. По лицу стегнул острый ветер минувшего. Она понеслась в пространстве, забывая все, что окружало ее, и забывая себя во всем этом.

Очнулась от неудобной позы, в коей спала на земле. Не разлепляя век, пошевелилась, перевернулась на другой бок. Открывать глаза не хотелось, сон давил на мозг, усталость прижимала к земле.

Ей хотелось забыть обо всем, что с нею случилось в последние дни. Вспоминать было жутко. Но выкинуть из памяти не удавалось. Ее мышцы ныли от недавнего долгого бега. Сон был тревожным, а слух болезненно-обостренным.

Вот сейчас она насторожилась, чутко уловила шуршание шагов по траве. А вокруг глубокая ночь, берег реки и дорога в стороне.

Шаги приблизились, стихли.

Она распахнула глаза. Прямо перед нею блекло маячила женская фигура в длинной тунике. Звездное небо и тишина вокруг. Она узнала эту фигуру, потому что никогда не забывала. Было время, когда изо дня в день неотступно она смотрела на нее, слушала ее голос и подражала ей, ведь ее выбрал Йешуа.

– Мария Магдалина? – вскрикнула она, встрепенувшись. – Это ты? – Сон мгновенно испарился.

– Это я, Сусанна, – устало ответила Мария.

– Люди давно болтают, что ты безумна, – прошептала растерянно Сусанна, протягивая к Марии руку, словно желая удостовериться, что это не сон. И присела на колени.

– Они ошибаются, – тихо отозвалась Мария, коснувшись ее пальцев, будто подтверждая этим касанием, что все происходит наяву, – они не видят собственного безумия. Йешуа был прав, когда предупреждал меня, что так будет. Ты здесь одна?

– Теперь вдвоем с тобой, Мария. – Сусанна торопливо поднялась на ноги.

– Тогда нас трое, – Мария медленно потянула из-за спины пятилетнего мальчика. Тот робко сделал пару шажков вперед и замер, прижимаясь к матери.

Сусанна наклонилась к нему, пытаясь в темноте рассмотреть лицо, и дотронулась до его волос:

– Это сын Йешуа? – спросила с надрывом в голосе. – Сыщики прокуратора допытывались о нем, – предостерегла Марию, распрямляясь. – Три дня назад я чудом унесла ноги от стражников. Меня терзали, принуждали отречься от учения Йешуа. Мне помог левит, который положил глаз на меня. Потом все дни и ночи я бежала сломя голову, оставляла в стороне дороги и людей. Боялась прикорнуть надолго. Пока совсем не выбилась из сил. Свалилась тут замертво.

На Сусанне клочьями висели порванные одежды. Ее ноги гудели от изнеможения. Измученное худое лицо осунулось. Даже в ночи Мария видела у нее под глазами темные круги. Она протянула Сусанне ломоть хлеба:

– Поешь, Сусанна, ты голодна. Если хочешь, пошли с нами, мы уходим из Иудеи. Я должна спасти сына. – Мария притиснула мальчика к себе. – Тебе тоже нельзя оставаться тут, фарисеи не оставят в покое.

Травянистый берег в темноте казался черным, он отлого спускался к реке. Вода плескала едва слышно.

Сусанна схватила хлеб, стала жевать, жадно глотая. Потом грустно опустила голову:

– Я не могу, Мария, я иду к своему сыну, ему всего полгода.

Мария качнула головой и обняла Сусанну. Две матери хорошо понимали друг друга. Никакие слова больше не нужны были.

Потом Мария взяла мальчика за руку, и они пошли вдоль берега. Очертания женщины с ребенком быстро растворились в слабом свете ночных звезд. А Сусанна долго еще щурилась им вслед, пытаясь угадать, где скрывает их темнота. Затем присела на корточки у воды, умыла лицо. Прежнее утомление притупилось, появлялись свежие силы, словно Мария дала ей новое дыхание.

Еще сутки Сусанна добиралась до селения, где обитала семья Хаима, в которой приютили ее малыша.

Было раннее утро.

Позже она будет горько жалеть, что не захотела дождаться за селением следующей ночи, чтобы в темноте наверняка не попасть на глаза людям. Нетерпение и желание скорее увидеть сына притупили ее страх и осмотрительность. Не пожелала еще целый день прятаться в кустах и жариться под солнцем, когда до сына рукой подать. Тем более что домик Хаима располагался неподалеку от окраины селения.

Сусанна быстро пробежала мимо крайних домов и юркнула за низкий каменный заборчик. Прижалась к дверям, поскреблась, оглядываясь. Ничего не заметила. Стукнула в дверь и приникла ухом. Не видела, как двери соседнего дома распахнулись и выставилось темное лицо хозяина. Оно глянуло через заборчик на дом Хаима, уперлось сонными глазами в спину Сусанны. И не отрывалось от нее, пока спина не исчезла в щели открывшейся двери.

Сусанну встретили изумленные глаза и встревоженный возглас испуганной жены Хаима:

– Уходи, уходи скорее, тебя ищут везде! – Женщина нервно сжимала в руках подол нижней одежды.

– Я хочу забрать сына, – прошептала Сусанна и устало опустилась у порога. – Уйду вместе с ним.

Старый занавес, разделивший помещение, колыхнулся. Из-за него раздался сонный хриплый отрывистый говор Хаима:

– Вчера наведывались фарисеи. Они знают о тебе. Оставаться опасно. Ты погубишь всех нас. Затаись где-нибудь и пережди. За сына не беспокойся, он будет расти с нашими детьми. А когда о тебе забудут, тогда и заберешь его. А теперь уходи, послушай мою жену. Она правильно тебе советует. Ну, как ты будешь скитаться с малым чадом? Сама голодаешь, и младенца голодом морить будешь. Смотри, ты вся оборванная и побитая. Оставь его и беги отсюда. Иначе я должен буду сообщить о тебе, – говорил Хаим, взывая к благоразумию Сусанны, и все сильнее чуял опасность.

Фарисеи грозили ему судом, а Хаим боялся суда фарисейского. Он исправно посещал синагогу, хотя по ночам молился Богу, от которого не отрекалась Сусанна. И страшился, что об этом станет известно фарисеям.

Когда муж Сусанны утонул в реке, Хаим думал, что, оставшись с ребенком на руках, Сусанна перестанет ходить по городам и селениям с проповедями, как она делала вместе с мужем. Думал, что она осядет в каком-нибудь селении и утихомирится возле сына. Но не тут-то было. Она закусила удила.

Сейчас на нее не действовали уговоры хозяина дома. Сусанна упрямо собрала ребенка, покормила, собрала узелок и направилась к выходу.

Но в этот миг с шумом и гамом дверь распахнулась. В проеме возникли разгоряченные лица толпы. Первым ввалился сосед. Вырвал из рук Сусанны ребенка и бросил жене Хаима.

Сусанну вытолкнули во двор. Окружили и погнали по селению к синагоге. Ее били в спину, от ударов она падала лицом на землю, разбивалась в кровь о камни под ногами. А когда поднималась, снова били еще сильнее, оставляя кровавые рубцы на спине.

Она шла, не разбирая дороги. Боль притупилась, и Сусанна уже не обращала на нее внимание. На земле оставались мокрые от крови следы. Толпа, поднимая клубы пыли, с остервенением гудела.

Потом Сусанну прижали к стене синагоги. Окровавленная, растрепанная, в остатках одежды, она никого не видела и не слышала. А на крыльце появился поднятый рано из постели священник. Он во весь голос обвинил Сусанну в почитании Йешуа и потребовал, чтобы она отреклась от него.

Толпа притихла в ожидании, безмолвствовала, пожирая Сусанну шальными глазами.

Сусанна выпрямилась, откинула со лба разлохмаченные волосы. Истерзанная и униженная.

Ближние к Сусанне фарисеи враждебно кривились. Толпа увеличивалась. Позади со страхом крутился маленький сутулый старый Хаим с черной бородой и трясущимися руками.

Сусанна подняла голову. В глазах плыла, топырилась глухая стена из злых лиц, которые не хотели слушать и понимать ее. Ей стало страшно, ноги задрожали. Она посмотрела вверх, вытянула шею и тонким голосом слабо выдавила:

– Признаю…

Толпа продолжительно выдохнула. Одни это сделали с бешеной радостью, другие с червоточиной в душе, третьи с мучительным сожалением.

А Сусанна, преодолевая страх, набрала голос:

– Признаю, что не отрекаюсь!

И теперь толпа ахнула. Фарисеи взвыли, качнувшись к ней, и выпучили глаза на священника. Тот терпеливо дождался тишины. Он был битым псом, не проведешь на мякине и голыми руками не возьмешь. Глупая шлюха, дура, каменья плачут по ней. Когда толпа притихла, священник медленно набрал полные легкие воздуху и громко гаркнул в натуженные лица:

– Есть ли здесь те, кто не верит Богу Иудейскому, как эта подлая блудница? Пусть они тоже подтвердят, что есть другой Бог!

Толпа замерла, не было дураков, которые сейчас подтвердили бы это. У всех по коже пробежали мурашки.

И опять разнесся звучный голос священника:

– Вот видишь, дрянь мерзкая, нет никого, кто бы подтвердил, что есть другой Бог, кроме Иудейского!

Фарисейский гуд поддержал священника. В воздухе черной птицей заметалось ожесточение.

И тогда священник с удовлетворением повысил голос:

– Все были свидетелями, как эта шлюха отвергла нашего Бога! Нет греха большего. Взываю к справедливому суду! Синедрион постановил: всякий иудей, проповедующий другого Бога, должен быть судим по закону Моисея! Забит каменьями! – Священник сделал длинную паузу, чтобы увеличить напряжение, и прокричал: – Исполните закон, иудеи!

Еще мгновение над толпой висела цепенеющая тишина, и следом взорвался вопль разноголосицы.

Селянин, первым схвативший из-под ног камень и занесший его над головой, вдруг поймал глазами взгляд Сусанны. В нем вместе со страхом было безумное желание жить. Селянина обжег этот взгляд. Камень прилип к его пальцам. И рука ослабла и опустилась. Однако через короткое время, подхваченный общей яростью, селянин оторвался от глаз Сусанны и снова вскинул руку с камнем.

Сусанна почуяла, что близок конец. Она безумно хотела жить, но она не могла отречься и предать.

Первый камень ударил ее несильно, второй стукнул крепче, третий саданул безжалостно.

Это было больно, это было очень больно.

Сусанна закрывалась руками и сжимала зубы, чтобы не закричать от ужаса. Камни стали осыпать ее градом, остатки одежды быстро напитывалась кровью. Но рассвирепевшая свора ждала, когда Сусанна свалится с ног. Каждый метил в голову, намеревался попасть в темечко.

Сусанна хваталась за стену синагоги, как за спасительную соломину, оставляя на ней кровавые следы. Но скоро увесистый камень сбил женщину с ног. Она рухнула вниз и потеряла сознание.

А сердце выталкивало кровь на пыльную грязную землю. Пока не выдохлось. Сусанна испустила последний кровавый пузырь. В этот миг для нее наступила полная тьма.

И только новые камни продолжали разбивать всмятку ее череп.

Долго не утихала дикая ярость толпы, готовой рвать зубами ее мертвое тело.

Лишь Хаим да еще некоторые незаметно по-тихому убрались.

Последний выдох Сусанны заставил Диану резко вздрогнуть и очнуться. Она ощутила, как у нее сильно билось сердце, его просто невозможно было унять. Болело все тело, как будто избитое камнями. Голова раскалывалась на части. Девушка сцепила пальцы рук и крепко сжала их.

– Это сейчас пройдет, – раздался знакомый голос.

Но он был не похож на голос священника, не похож на голос Хаима, и сразу она не могла вспомнить, кому принадлежал этот голос.

Диана резко открыла глаза и вздрогнула, увидав перед собою Скротского, а в кресле – Прондопула.

– Что происходит? – спросила, приходя в себя. – Что это значит? Сон?

– Это была твоя прошлая жизнь, – ответил архидем. – Упрямство Сусанны погубило ее. А ведь она хотела жить и могла бы жить до глубокой старости. Но она не думала, что за ее глупость придется расплачиваться потомкам.

– Вы хотите сказать, что я была Сусанной? – Диана посмотрела с недоверием, но вслух не решилась выразить сомнение.

– Нет. Ты не была Сусанной, – твердо сказал Прондопул. – Это дух твой был в ее теле.

Боль из тела постепенно ушла, и мысли пришли в порядок. Диана не думала о Сусанне как о себе, смотрела на нее со стороны, как на далекое прошлое. Однако странным образом ощущала свою связь с нею.

Она не судила поступок Сусанны, не уверена была, что имеет право судить поступки предков. Но, ощутив трагическую гибель Сусанны, девушка не сомневалась, что та избрала путь, какой считала для себя достойным. За это нужно уважать.

Скротский в присутствии Прондопула был скован, тих и нерешителен.

Архидем сидел боком к окну и кроваво-вишневый галстук-бабочка казался особенно кровавым, когда через окно на него падали лучи солнца. Взгляд черных глаз пугал девушку, вызывал тревогу.

– Тебе кажется, что это был единственный путь, – проговорил Прондопул.

– Достойный, хоть и трагический, – подтвердила девушка, выпрямляясь на стуле.

Архидем поймал ее взгляд:

– Сусанне не дано было увидеть будущее и предугадать его. Если бы она знала, как в будущем отзовется ее выбор, она бы многое сделала иначе. Судьба и время наказывают потомков за ошибки предков, потому что будущее целиком зависит от прошлого. Выбор Сусанны стал причиной несчастий ее потомков. Ее сын не сумел изменить себя и тоже был забит камнями. Следующего потомка повесили на суку придорожного дерева.

Очередной был зарезан ножом, потом были отрубленные головы, были утонувшие, были сгоревшие. И так продолжалось до той поры, пока твой дух вновь не появился в последующей прошлой жизни.

– Надеюсь, новая жизнь закончилась иначе? – с тревогой спросила девушка, отрываясь от глаз Прондопула.

– Нет, – сухо ответил архидем. – Твой дух был все так же упрям и глуп. Он не остановил цепь несчастий, лишь укрепил их неотвратимость.

– Что же произошло? – взволнованно выдохнула Диана. – Я хочу знать. Ведь не может бесконечно повторяться одно и то же!

Размытый взгляд архидема вобрал в себя все чувства девушки, которые бились, как птицы в клетке.

– Ты думаешь, что не может? Ты ошибаешься. Даже в одной человеческой жизни много повторений, – произнес Прондопул. – Ты узнаешь, что случилось. Но постигнув прошлое, ты заглянешь в будущее. Сумей правильно понять, чего ждут от тебя те, которые еще не родились. Ведь они станут твоими судьями. И суд может быть страшным для тебя. Какую судьбу ты передашь им? Смотри и выбирай.

Диана уперлась локтями в колени и словно сделала кувырок через голову. Память понеслась в какую-то неосознанную даль и заметалась в странных воспоминаниях. Они потащили ее за собой в далекую вековечную глубь.

Однако сознание еще цеплялось за реальность, настырно выкарабкивалось из прошлого. Оно барахталось в видениях, как в потоках воды, захлебываясь ими.

Сначала девушка глядела на все как на неизвестность, будто смотрела фильм. Но затем ясно ощутила себя внутри происходящего. Однако ей все еще хотелось крикнуть, что она хочет назад, что в этом прошлом она никогда не жила.

Между тем видения втягивали ее, как водная воронка, медленно поглощая плотным мощным пространством.

И вдруг она ощутила сильную тревогу.

Она поняла, что стоит у приоткрытой низкой двери своих покоев и вслушивается в разговор между двумя мужчинами. Наблюдает за ними сквозь щель.

Один из них, на ком был надет распашной кафтан без подклада, низко согнулся перед другим, ее мужем, и торопливо говорил:

– Лихо пришло, воевода, орда подступает к городищу. Дозорных наших за рекой порубали. Лишь одному из дозорных удалось вырваться. Добрался чуть живой, в кровище весь.

Воевода, Димитрий Иланчин, был в корзно дымчатого цвета, застегнутом на плече запоною с петлицами, и кожаных сапогах с острыми, загнутыми кверху носками. Он озабоченно молчал, слушая доклад начальника дозорных Данилы Седого.

– Передовой отряд орды уже недалеко. К реке подошел. Вот-вот у стен крепости объявится. На реке-то с прошлого разбоя не осталось прежних заслонов, а новые мы не успели поставить. Перейти реку ордынцам не трудно теперь, – продолжал встревоженный докладчик. – За передовым отрядом их тьма-тьмущая. Не устоит крепость против такой прорвы, воевода. Маловато ратников у нас для этой уймищи. Не врали купцы из Сарая, морды козлиные, когда толмачили, что их князь Джанибек готовит поход на земли московские. Давай приказ, воевода. Встретим ордынцев, с честью положим головы!

Она замерла за дверью, напружилась, вслушиваясь в слова и обомлев от новости. Нежданная опасность, как жар из печи, обожгла. Она взволнованно рукою поправила надетый на нее летник из белого атласа с червчатым подольником, с накапками, расшитыми тесьмой, и прижала к себе сына пяти лет. Тот послушно притих, уткнувшись в ее колени.

Данила был насуплен, лоб и щеки закиданы сетью морщин. Умудренный жизнью, достаточно повидавший на своем веку, побывавший в сечах. Густая проседь на голове и в бороде прочно прилепила прозвище – Седой.

Воевода был несколько моложе, без седины, с прямым носом и волевым подбородком, но с усталостью в озабоченных глазах. Известие его обеспокоило. Набега орды ожидали, но надеялись, что только к следующему лету ордынский князь Джанибек соберется и отправит своих воинов в московские земли. А он порушил все ожидания и отправил тьмы годом раньше. Воевода выслушал Данилу, чуть подумал, расправил плечи и глухо распорядился:

– Бей в колокол, Данила, извещай людей, поднимай ратников. Всех на крепостные стены. И немедля – в Москву отправь гонца. Предупредить надо Великого князя Симеона Иоанновича.

Когда за Данилой закрылась дверь, Димитрий шагнул в покои жены, посмотрел в ее красивые большие глаза с длинными ресницами, будто хотел надолго запомнить их, ладонью тронул нежные щеки, молча обнял ее и сына:

– Ты все слышала, Евдокия. Собирайся сама и собирай сына. Ордынцы близко. Пока реку не перешли. Успеете уйти в лес с женщинами и детьми.

– А как же все вы здесь? – выдохнула Евдокия, понимая, что глупо сейчас спрашивать об этом.

Муж нахмурился, жена воеводы не должна задавать подобных вопросов, твердо произнес:

– Береги сына!

Следом по дому воеводы заплескали бабьи голоса и зашныряли слуги, собираясь в дорогу.

Скоро в воздухе разметался звон колокола.

К воеводе примчались сотские, на лету хватая приказы для ратников. От горожан пришла делегация с просьбою снарядить топорами и мечами.

Городище ожило и закипело, как улей.

Димитрия переодели в ратное облачение, и он вышел на улицу. Подвели коня.

На ходу отдавая приказы защитникам крепости, воевода выдернул из сумятицы Данилу и огорошил его новым распоряжением:

– Поручаю тебе женщин с детьми, Данила! Ты лучше всех знаешь тропки и тайные места в лесу окрест городища. Уведи всех подальше, укрой в лесу, чтобы ордынцы даже дух их не почуяли. Не пристало нам отдавать в полон своих домочадцев!

У Данилы на лице выступила обида:

– За что обижаешь на старости лет, воевода Димитрий? Я отродясь от орды не бегал. Пошли вместо меня кого другого. Мое место рядом с тобой. Как я потом в глаза людям смотреть стану? Скажут, струсил Данила, начальник дозорных, укрылся в лесу от сечи.

Но воевода возражений не слушал:

– Семью тебе доверяю, Данила, сына моего. Поезжай к ним, они уже собрались, наверно, – сказал, как отрубил, и отвернулся.

Когда Данила подъехал к дому воеводы, Евдокия была уже в дорожных одеждах, в повязанном вокруг головы большом шелковом платке.

Слуга сообщил, что лошади готовы. Евдокия напоследок тревожно глянула вдоль улицы, надеясь в людской сутолоке взглядом отыскать мужа, но не нашла.

А тревожный звон колокола монотонными звуками все разносился над городищем. Он настойчиво призывал ратников облачаться в ратные доспехи, а горожан – надевать на себя одежды из толстого сукна и браться за булавы, мечи и топоры.

Шел год 6855-й от Сотворения мира.

Крепость уже не раз принимала на себя удары стрел и сабель, не раз разрушалась и в яростном огне превращалась в пепелище. Не раз городище обезлюжено было. Но всякий раз поднималось из пепла, выпрямлялось и расправляло плечи.

На этот раз не более двух лет прошли со времени последнего междоусобного разорения. Городище после этого еще не поднялось как следует, не стряхнуло полностью прошлый пепел. Крепость не была заново до конца отстроена и не залечила глубоких ран. Стены, ограждавшие ее, не везде ощетинились бойницами и не вполне готовы были принять на себя волны итильских степняков.

Несмотря на то, что городище вцепилось в высокое взгорье, у подножия коего на пути степняков была река, воевода с сожалением думал, что ему не хватает еще пары лет, ну хотя бы одного годочка, для достройки более-менее надежных укреплений крепости.

Понимая все, Димитрий Иланчин хотел верить, что на этот раз горожанам удастся откупиться от орды, хотя упование было зыбким.

Он не смог проводить жену, потрепать напоследок по волосам сына, он в это время собрал богатых горожан и купцов и повел с ними разговор об откупе.

Данила помог жене воеводы забраться на лошадь, усадил его сына на холку своего коня, сам сел в седло и тронул повод. У колокольни прихватил четыре-пять десятков конных и пеших жительниц городища со своими и с чужими детьми и в полном молчании вывел всех за ворота. Сзади натужно заскребли крепостные запоры, закрываясь.

Внутри стен бряцали кольчуги ратников, сновало толстое сукно горожан, из которого топорщились лохматые головы черного люда. Всюду топырились кованые топоры, мечи и пики. Паники не было.

Лишь покидавшие городище люди терзались, осознавая, что они оставляют живую крепость, но что вернуться могут к вороньему пиру. В свою очередь, провожавшие точно так же глядели в спины им, понимая, что за стенами крепости ордынские стрелы могут настичь гораздо раньше, чем внутри нее. И кому больше повезет на этот раз совсем неизвестно.

Евдокия ехала не оглядываясь.

Данила направил коня к лесу, и все потянулись за ним. Медлить было нельзя, но оставлять пеших далеко позади – тоже. Приходилось уповать на то, что в лесу посчастливится быстро затеряться. Однако зная, что ордынцы хорошо насобачились разбирать следы лошадей не только в степи, но и на лесных тропах, Данила задержался на поляне, заставил обмотать сукном копыта лошадям. Лишь потом стали углубляться дальше в зеленую чащу.

Двигались долго, путаясь в кустарниках и продираясь сквозь ветви деревьев.

Душа Евдокии наполнялась смятением, мозг измучился мыслями, что она не должна была покидать городище. Она, воеводская жена, как будто предала мужа и всех жителей перед лицом опасности.

Евдокия поглядывала в спину Даниле и думала, что лучше Данилы никто теперь не защитит ее сына, что ее присутствие тут мало чем поможет, что ее место возле мужа, чтобы вселять веру в него и в защитников городища. Евдокия всегда была достойной женой воеводы Димитрия Иланчина и такой обязана остаться до самой смерти.

Она остановила лошадь, не стала окликать Данилу, развернула ее и поехала обратно. И сразу с сердца свалился камень.

Данила обернулся сам, понял намерения Евдокии и лишь коротко ей в спину посоветовал держаться тропы, по которой ехали сюда.

Евдокия хлестнула лошадь и скоро осталась одна на тропе. Она торопилась и в какой-то момент свернула направо раньше, чем нужно было. Двигалась так некоторое время, пока не сообразила, что сбилась с пути. Остановилась. Вокруг чащоба. Повернула назад. Но тропу не нашла и быстро поняла, что окончательно заблудилась. После этого стала тыркаться по разным сторонам в поисках выхода.

Долго кружила по лесу, натыкалась на ветки и сучья, обдирала руки, лицо, одежду. Обессилела и растерялась, потому что не понимала, где находилась и как выбраться отсюда. Отпустила повод и утомленно прижалась к шее лошади. И та, почувствовав усталость и растерянность хозяйки, медленно пошла сама. Евдокии ничего не оставалось, как положиться на животное.

Лошадь вытягивала шею, принюхивалась, ноздри дрожали, фыркала, мотала головой. Евдокия гладила ее и, как человека, просила вывезти. И лошадь не останавливалась.

А день клонился к закату, прибавляя Евдокии лишнее беспокойство.

Но вскоре женщина уловила звон колокола. Трудно было понять в лесу, с какой стороны тот доносился, между тем лошадь что-то почуяла и ускорила шаг. Звук колокола слышался все четче и четче, и вот лес расступился и открылась опушка.

Впереди Евдокия увидала городище. Она облегченно вздохнула, обняла гривастую шею животного и поцеловала ее, потом обрадованно дернула уздечку, поторапливая лошадь перейти на бег.

Лошадь уже скакала к воротам городища, когда Евдокия заметила, как наперерез ей на своих низкорослых степняках мчатся ордынские всадники. Евдокия сразу не поняла, откуда вдруг появились они, и только осмотревшись, увидела скопление их воинов возле леса справа от себя. Видно, только что появились. Покажись они чуть раньше – и не удалось бы Даниле Седому увести в лес женщин и детей. Враги кружили на лошадях, присматриваясь к крепости.

В голове у Евдокии мелькнуло, что ордынцы перешли реку и что времени у Димитрия не осталось. Подумала, не успеет она к воротам крепости, степные воины опередят ее. Но возвращаться в лес было поздно и глупо. Там ей сейчас никто не поможет, а тут все-таки – рукой подать до ворот. А вдруг да улыбнется судьба еще раз. Теперь надежда только на ноги лошади. Ну, вынеси, не жалей сил, родимая, спаси свою хозяйку.

Со стен крепости ее увидали, посыпали стрелами в сторону ордынцев, приготовились открыть ворота. Но стрелы не долетали до воинов орды, а ордынские степняки оказались резвее. Они приближались к Евдокии быстрее, чем ворота крепости. В руках ближайшего к ней всадника закрутился аркан. И через мгновение арканная петля резко сорвала женщину с лошади и кинула на землю, а потом потащила по траве.

Ордынцы загалдели, окружили Евдокию, спрыгнули с лошадей. Она не успела оклематься, как оказалась перекинутой через холку ордынского степняка. Воин, заарканивший Евдокию, вскочил в седло, издал гортанный клич и понесся к своему лагерю, где уже разжигали костры и устанавливали шатры.

Перед первым шатром он вздыбил степняка и бросил жену воеводы под ноги лошади под общий одобрительный гомон толпившихся воинов. Чьи-то руки оторвали ее от земли и поставили на ноги. Женщину качнуло, она едва удержала равновесие.

Платок с головы Евдокии был сорван, волосы растрепались, одежда изодрана и перепачкана зеленью травы и землей.

Из шатра показался рослый молодой воин. Он был в кожаном облачении и вышел быстро, мягко ступая расшитой обувью по земле. Под его бегающим взглядом все смолкли. По воинскому облачению Евдокия поняла, что это был начальник. Заговорил без толмача. Спросил, кто она. Женщина сжалась и не ответила. Все было плохо, во всем винила себя. Никогда не представляла оказаться в ордынском плену. Уж лучше умереть. Начальник насупился, усмехнулся, потом отдал приказ воинам.

Двое сорвались с места и метнулись вглубь лагеря. Начальник с любопытством молча разглядывал Евдокию и ждал, пока эти двое не вернулись с третьим. В третьем воине, маленьком, юрком, с рассеченной бровью, с медовым голосом, женщина узнала одного из купцов из Сарай-Вату. Он с полгода назад появлялся в городище с разными товарами. Был на приеме у воеводы, и она при этом присутствовала.

Воин тут же опознал жену воеводы Димитрия. А она подумала, что никакой он не купец, а скорее всего, лазутчик ордынский.

Евдокию подхватили под мышки, оторвали от земли и снова бросили на холку лошади.

Когда скачка прекратилась и женщину опустили на землю, она увидела, что стоит перед большим желтым шатром, плотно окруженным стражей с копьями в руках. А вокруг раскинулся большой военный лагерь.

Евдокия стояла против шатра Темира-карачи, темника Ордынского князя Джанибека, возглавляющего этот поход на московские земли.

Темник Темир-карача в шитом золотом халате задумчиво полулежал на мягких подушках. После долгой скачки в седле он расслабился, давая отдых телу. Распорядился и воинам дать небольшую передышку перед началом приступа.

Внутри шатра, устланного богатыми цветными персидскими коврами, по сторонам от темника курились несколько высоких бронзовых светильников, от них исходил приятный запах благовоний.

Перед Темиром на серебряном подносе стояла золоченая чаша с кумысом. Он лениво подносил ее к губам, отпивал глоток и снова ставил на поднос.

За спиной темника едва уловимо колыхался шелковый занавес. За занавесом замерли два телохранителя, готовые по первому сигналу Темира выскочить оттуда с обнаженными саблями.

У дверного полога сусликом торчал шатерный служитель, следивший за тем, чтобы четко исполнялись все команды темника. Лебезил, изгибался лозою. Тасовал и подгонял невольников, если они мешкали, обслуживая Темира. Цепко отслеживал каждого, кто заходил в шатер. Стремительно передавал команды темника наружу, слегка отодвигая дверную занавеску.

Сбоку от служителя, склонившись, жались три раба, чтобы в любую минуту повиноваться одному только движению руки Темира.

Шатерный служитель уловил шум у шатра и напружинился.

Темир-карача тоже услышал и оторвал глаза от чаши с кумысом. Служитель метнулся наружу и обратно. Доложил, что к темнику прибыл Гаши-мурза и просит принять. Темир мотнул головой в знак согласия. Служитель откинул дверной полог.

В шатер на полусогнутых ногах пропихнулся рослый молодой воин, которого дотоле Евдокия приняла за начальника. Он низко склонился перед темником и доложил о ней.

У Карачи в зрачках мелькнуло удивление, он рукой предложил Гаши-мурзе сесть рядом. Тот мгновенно примостился на одну из разбросанных по коврам подушек.

Шатерный служитель ткнул в затылок невольника. Раб мгновенно выхватил из обитого кожей сундука серебряную чашу, наполнил ее кумысом из висевшего у входа бурдюка и поднес Гаши-мурзе.

Гаши-мурза почтительно произнес короткую речь во славу темника Темира-карачи и шумно отхлебнул кумыс.

Следующий взгляд Темира заставил шатерного служителя вновь отдернуть занавеску.

В шатер втолкнули Евдокию. Она прищурила глаза, присматриваясь в полутьме. И еще не успела оглядеться, а шатерный служитель уже резко толкнул ее в затылок, как недавно невольника, заставляя женщину стать на колени перед Темиром-карачой. Сильно надавил ей на шею, чтобы склонила голову.

Очутившись на коленях, Евдокия, не желая склоняться, уперлась руками в ковер. А темник Темир ждал. Затем, недовольный ее упрямством, поморщился и дал знак, чтобы женщину подняли на ноги. Служитель быстро подхватил Евдокию сзади и поставил перед темником. Тот всмотрелся в ее лицо, медленно отхлебнул из чаши кумыс и спросил, а Гаши-мурза мигом подвязался толмачом:

– Ты жена воеводы Димитрия?

Евдокия не ответила. Излишний вопрос. Ордынский лазутчик уже узнал ее.

Темир-карача нахмурился. Он как будто прочитал мысли женщины. Гаши-мурза угрожающе процедил:

– Отвечай, глупая баба, если хочешь жить! Непобедимый темник Великого хана Джанибека Темир-карача перед тобой!

Евдокия вздохом подняла грудь. Она, конечно, хотела жить и хотела, чтобы все защитники крепости и жители городища остались живы. Но все теперь зависело от этого человека с надменным взглядом, уверенным голосом и скуластым избитым степными ветрами лицом с короткой бородкой. Это он привел своих воинов к стенам крепости, это ему нужна добыча, слезы, кровь и смерть людей. Ей не страшно умереть. Жена воеводы всегда готова принять, что уготовлено судьбой. Но тяжело осознавать себя беспомощной перед этим человеком. Она просто не имеет права быть сейчас беспомощной. Она должна найти силы, чтобы постоять за себя и попытаться спасти от разорения крепость и городище. Если это удастся. Если это удастся. И Евдокия заговорила:

– Так ли велик Великий хан Джанибек, коли отправил тебя с воинами убивать слабых? – произнесла она, обескуражив Гаши-мурзу знанием языка и озадачив вопросом Темира-карачу. – Разве достойно это Великого хана?

– Руситы никогда не были слабыми – Он посмотрел на нее с интересом и отозвался уклончиво: – В битве всегда есть победитель и побежденный. Если твой муж слаб, почему на брюхе не приполз ко мне за милостью, а приготовил мечи и копья? Моим воинам покорялись крепости, укрепленные лучше, чем эта. Мне доносили лазутчики, что воевода Димитрий разумный человек. Но где его разум? Я не наблюдаю этого.

– Тебя не обманули, Темир-карача, воевода Димитрий на самом деле разумен, – подхватила Евдокия, не дожидаясь, когда темник остановит свою речь и пригубит чашу с кумысом. – Но ведь это твои воины у стен крепости, а не его – у стен Сарая.

Темник Темир неожиданно повеселел от ее слов, засмеялся:

– Этому никогда не бывать! Вы, руситы, умеете смешить, но никогда не будете победителями ордынских воинов, вы всегда будете побежденными. – Он хлебнул кумысу. – Завтра отряжу к воеводе посла. Ты пойдешь с ним. Пусть воевода откроет ворота крепости перед моими воинами. Если покорится, сохраню его и твою жизнь. Не послушает воевода, пришлю ему твою голову, а затем и его голову насажу на копье. – Темник прожег взглядом ее лицо. – Ты хочешь жить?

– Жить хотят все, – обронила Евдокия. – Ты тоже хочешь, Темир-карача. – Она выдержала острый взгляд темника.

Спасение собственной жизни ценой гибели крепости и городища это была неприемлемая цена. Этот человек не понимал, кому предлагал такую цену.

А темник по глазам Евдокии уловил ее настроение и снова нахмурился:

– Впрочем, я поступлю иначе, – изменил он свое решение. – Я не стану убивать тебя. Я выпушу воеводе кишки у тебя на виду, если не сможешь уговорить его открыть ворота. Не я, а ты будешь виновата в его смерти. А затем я возьму тебя в наложницы. Ты красивая, я буду спать с тобой, и ты всегда будешь помнить свою вину перед Димитрием. Теперь воевода еще жив, ты знаешь слова, какие он послушает. Я хочу, чтобы ты сказала их ему.

Но Евдокия в ответ грустно покачала головой:

– Нет таких слов, Темир-карача. Ты хочешь, чтобы он стал предателем. Ты не знаешь его. Но ты не знаешь и меня, потому что, если бы даже были такие слова, я бы никогда не произнесла их.

Темник сильно прищурил узкие щелки, почти закрыл их, ноздри раздались, а из горла с шипением разнеслось:

– Значит, быть тебе моей наложницей!

Евдокия вскинула голову и выдохнула:

– Никогда!

– Ты упрямая и глупая, как твой муж! – громко сказал Темир. – Но здесь все будет так, как хочу я!

Шатерный служитель сзади схватил Евдокию и бросил на колени перед темником. Потом сильно надавил на затылок, он знал, как это делать, чтобы лоб ее уперся в ковер.

На следующее утро Темир-карача направил посла с толмачом и десятью воинами к стенам крепости. Послом был Гаши-мурза.

Позади Гаши-мурзы ехал толмач. За ним цепью двигались воины. Через холку лошади одного из всадников была перекинута Евдокия.

На расстоянии полета стрелы от деревянных стен крепости Гаши-мурза натянул повод и остановил коня.

Воин сбросил Евдокию с холки лошади. Она прикусила губы, чтобы не застонать от удара о землю, зашевелилась, медленно поднялась на ноги. На шее болталась веревка, второй конец ее был в руках всадника.

Толмач выехал далеко вперед к воротам крепости, чтобы на стенах слышали его голос:

– Воевода Димитрий, поглазей на свою жену! – зычно каркнул он. – Хочешь получить ее целиком или башку отдельно от тела? Посол непобедимого темника Темира-карачи Гаши-мурза ждет здесь! Пришли тех, кто будет говорить с послом! – Подождал немного и повторил призыв, потом неспешно развернул коня и вернулся к Гаши-мурзе.

Воевода Димитрий в доспехах с наручами стоял во весь рост на подставке, возвышался над острыми кольями деревянной стены. Он был мрачен.

Всякий раз, когда к крепости подступал неприятель, он сначала направлял послов для переговоров. Всегда это были требования открыть ворота и обещания сохранить всем жизнь. Но воевода хорошо знал, что это была обычная обманка, военная хитрость, чтобы взять как можно больше добычи и полона, а потом, уходя, устроить резню и пожечь крепость с городищем.

На сей раз ничего другого воевода не ждал, потому с раннего утра приготовился к встрече послов. И не ошибся. Они появились. Однако увидеть плененную ордынцами Евдокию с веревкой на шее для него стало полной неожиданностью. Димитрий помрачнел еще больше. Не зная всего, подумал, что Даниле Седому не удалось уйти от неприятеля. Не удалось спасти ни жену, ни сына. Молчал, сжимая зубы.

Внизу у ворот по его приказу приготовились для переговоров пять ратников в ожидании сигнала. Димитрию понадобилось время, чтобы прийти в себя и снова собраться в кулак. Наконец он оторвал взгляд от Евдокии и махнул защитникам ворот. Те приоткрыли скрипучие воротища, пропуская пятерых ратников для переговоров с ордынскими послом.

Воевода угрюмо наблюдал, как ратники остановились в саженях десяти-пятнадцати от неприятеля. Впереди был Лукиан Безбородый со свитком в руках. Он слыл умелым переговорщиком.

Евдокия жадно следила за приближением ратников. И когда они остановились, она поймала взгляд Лукиана. Тот заиграл скулами и натянул повод так, что лошадь вздыбилась и попятилась.

Гаши-мурза чуть подался вперед, окинул гордым взглядом подъехавших защитников крепости и потом заносчиво заговорил с Лукианом. Толмач выкрикивал сбоку, переводил речь, едва поспевая за послом:

– Непобедимый Темир-карача, темник Великого хана Джанибека, повелителя Орды и руситских улусов, требует открыть ворота крепости и впустить его воинов.

– Воевода Димитрий Иланчин приветствует непобедимого Темира-карачу и просит узнать у посла, что надо темнику Великого хана в нашем городище. – через силу стараясь говорить спокойно и приветливо, спросил Лукиан Безбородый.

– Руситский воевода Димитрий забыл, что обязан встречать воинов Великого хана у раскрытых ворот крепости, как желанных гостей, и по первому их требованию предоставлять им кров для отдыха и корм коням, – недовольно напомнил Гаши-мурза, играя желваками.

– Если темник Темир-карача с воинами завернул к нам всего лишь для отдыха, то почему его воины за рекой порубали наших дозорных, а ты, посол, держишь на аркане жену воеводы Димитрия и угрожаешь прислать ему ее голову? – сдерживая себя, выговорил Лукиан.

– Непобедимый Темир-карача пришел с миром, но дозорные воеводы Димитрия за рекой первыми напали на его воинов, а сам воевода встретил своими стрелами со стен крепости, – сердито отозвался Гаши-мурза, сильно стискивая ногами бока лошади.

Конь под Гаши-мурзой заходил, и понадобилось время, чтобы его успокоить. Лукиан подождал, когда мурза угомонил коня, и, сжимая зубы, миролюбивым тоном предложил:

– У нас говорят, кто поминает плохое, тому ворон глаза выклюет. Забудем обиды, Гаши-мурза, останемся зрячими в людской памяти. Отпусти Евдокию, посол, чтобы мы поверили в добрые намерения темника Великого хана Джанибека.

– Откройте ворота, чтобы непобедимый Темир-карача поверил в ваши добрые намерения, – в свою очередь холодно потребовал Гаши-мурза.

Лукиан Безбородый понял, что посол темника тоже опытный переговорщик, и потому прекратил препирательства. Поднял над головой свиток:

– Здесь выкуп за то, чтобы непобедимый карача Темир со своими воинами отступился от городища с миром и отпустил жену воеводы Димитрия. Пускай темник Великого хана Джанибека убедится, что мы не хотим напрасной крови.

Евдокия слушала Лукиана и с горечью думала, что надежда Димитрия на откуп от орды не оправдается. Она не верила Темиру-караче. По его настрою еще вчера она поняла, он пришел не для того, чтобы получить выкуп. Ибо выкуп хорош лишь в том случае, когда нет сил, чтобы одолеть противника. Тогда можно согласиться на любую добычу, чтобы не потерять лицо. Но темник Темир-карача был совершенно уверен в своей победе, а потому выкуп не остановит его.

Евдокия видела, как ордынский всадник подъехал к Лукиану Безбородому, взял из его руки свиток и, вернувшись, передал Гаши-мурзе.

Потом Лукиан Безбородый обратился к Гаши-мурзе с просьбой поговорить с Евдокий. Однако посол решительно отказал.

Тогда женщина в голос закричала, предупреждая Лукиана, а через него своего мужа воеводу Димитрия:

– Не верьте им, Лукиан! Они пойдут на приступ! – Этот выкрик мог стоить ей жизни, между тем она не думала об этом.

Рука ордынского воина жестко дернула за конец веревки, петля на шее Евдокии затянулась и женщина захрипела.

Лукиан гневно зарычал, потянулся к мечу, так хотелось выхватить его и порубать головы ордынцам, чтобы освободить Евдокию. И ратники тоже зашевелились. Но Лукиан знал, что этим он, наоборот, ускорит ее гибель, ибо ее просто удушат на аркане, прежде чем он успеет освободить. Кроме всего, такой поворот окончательно поставил бы под удар защитников и жителей городища. А так какая-никакая надежда еще теплится. Лукиану все-таки хотелось верить, что ордынцы не откажутся от выкупа и что за выкуп удастся освободить жену воеводы. К тому же Димитрий надеялся на него, и он старался договориться о мирном откупе.

Евдокию снова, на глазах у ратников, забросили на холку лошади и повезли в ордынский стан.

Воевода Димитрий со стены наблюдал за происходящим и скрипел зубами. В горле пересохло. В глазах металась ярость.

Гаши-мурза с поклоном вручил свиток Темиру-караче, и, поджав ноги, уселся сбоку, куда указала рука темника.

Темир-карача покрутил свиток перед глазами, глянул на толмача и бросил ему. Толмач поймал, бухнулся на колени и начал переводить. Когда закончил, склонился до пола. Шатерный служитель выхватил свиток из его рук и протянул темнику. Но Темир-карача отмахнулся как от ненужной вещи, давая понять шатерному служителю, чтобы тот не беспокоил его по пустякам.

Толмач на коленях стал двигаться задом к выходу из шатра. И скоро оказался за его пологом.

Гаши-мурза сидел на подушке и ловил момент, чтобы высказаться в унисон желаниям темника. Он знал, что Темир-карача зол на ощетинившуюся крепость и намерен сжечь городище. Глупо отказываться от приступа, когда руситы уже страшатся ордынских воинов, что подтверждается их просьбой об откупе. Сильный не откупается, сильный побеждает.

Темник повернул лицо к Гаши-мурзе, и тот почтительно проговорил:

– Тебе сопутствует удача, Непобедимый. Коль воевода Димитрий предлагает хороший выкуп, значит, у него есть еще чем поживиться, – сказал и выждал, чтобы убедиться, что его слова заинтересовали темника. – Можно пойти на хитрость: принять выкуп, а потом занять крепость, взять дополнительную добычу и пожечь городище. Славная будет победа. С хорошим полоном.

Темир-карача улыбнулся, ибо Гаши-мурза угадал его мысли.

– Так, – кивнул он в ответ. – Сначала взять добычу. А потом пожечь.

Затем Гаши-мурза рассказал о выкриках Евдокии. Темник недовольно завозился, смял гримасой лицо, хмыкнул. Глупая баба, сама затягивает петлю у себя на шее. Приказал привести ее.

Евдокию ввели в шатер. И снова шатерный служитель замельтешил у нее за спиной, согнул, бросил на колени перед Темиром-карачой.

– Не веришь мне? – спросил темник, въедаясь в нее взглядом.

– Нет, – ответила Евдокия, пытаясь подняться с колен, – Ты думаешь, что победа будет легкой. Ты ошибаешься, Темир-карача. Они не покорятся. Умрут, но на колени перед тобой не встанут.

– Но ты же стоишь, вот и их поставлю, – уверенно усмехнулся темник. – А не встанут – сломаю! Хребты руситов слабее их духа.

– Сломать можешь, но сломить дух – нет, – ответила Евдокия. – И я не стою перед тобой на коленях. Ты не понимаешь, Темир-карача. Ты согнул мое тело, но дух мой выше тебя.

– Жалеешь руситов? Ненавидишь меня? – равнодушно спросил мурза Темир, сунул под локоть шелковую подушку. – Напрасно. Что толку жалеть тех, кто за стенами крепости прячется от меня, как мыши в норах. Они не воины, они беззубые собаки, которые умеют только лаять, но не могут кусаться. Они не защитят тебя. А я – воин. Сильный воин. Я сделаю тебя любимой наложницей, никто не посмеет даже приблизиться к тебе.

– Не все в твоих силах, Темир-карача, – по губам Евдокии коротко пробежала грустная ухмылка.

– Скоро ты убедишься в обратном! Здесь все в моих силах! – визгливо бросил темник, заметив ухмылку Евдокии, и резко показал рукой на подушки рядом с пологом шатра.

Евдокия не успела сообразить, как шатерный служитель, прижимавший женщину книзу, приподнял ее над ковром, оттолкнул от темника и усадил возле полога. Она притихла, плохо понимая происходящее и пытаясь понять, что должно произойти.

Карача Темир отвернулся, лицо стало надменным и непроницаемым. Минуту смотрел узкими щелками куда-то в пространство. Затем положил руку на плечо Гаши-мурзе и объявил, что принимает выкуп, предложенный воеводой Димитрием Иланчиным.

Вскоре воеводе доставили эту весть.

Цепляясь за призрачную надежду, он распорядился Лукиану Безбородому вести выкуп в неприятельский стан.

На следующий день, поутру, повозки с нудным скрипом выехали за ворота крепости и к полудню медленно дотащились до шатра Темира-карачи.

Гаши-хан принимал все по перечню в свитке.

Лукиан Безбородый сообщил, что имеет поручение от воеводы Димитрия преподнести подарок лично Темир-караче, темнику Великого хана Джанибека.

Темнику передали эту просьбу, и Лукиана впустили в шатер в сопровождении двух ордынских воинов-здоровяков.

Евдокия сидела на подушках возле полога. Она слышала все приказы Темира-карачи своим военачальникам, знала, что войско готовилось к приступу. Душа задыхалась в теле, как в клетке. Нет сильнее муки, когда знаешь все намерения врага, но не можешь сообщить их своим.

Женщина цепко следила за Лукианом.

Безбородый торжественно держал в вытянутых руках саблю в ножнах из железа, обтянутых бархатом и оправленных серебром и золотом, украшенных драгоценными каменьями.

У Темира-карачи загорелись глаза, он понимал толк в красивом оружии и уже по внешнему виду ножен оценил саблю.

Евдокия узнала ее. Это была сабля, добытая Димитрием в сражении с литовцами, еще при Великом князе Иоанне Данииловиче. И поняла, как сильно Димитрий хочет, чтобы темник отступился от городища.

Темир-карача вскочил с места. Полы шелкового халата разошлись, и Лукиан увидел боевые доспехи, надетые на темника. Темник выхватил из рук Лукиана саблю и достал из ножен. Щелки распахнулись, выбрасывая огонь. Сабля была кованной из булата, по обе стороны золочена. Темир-карача задрожал над подарком. Аккуратно вернул саблю в ножны и вместе с нею возвратился на место. Сел на подушки, подобрал под себя ноги и только после этого разлепил губы:

– Почему воевода сам не привез мне этот подарок? – Насупился.

– Непобедимый Темир-карача, – примирительно на чужом языке отозвался Лукиан, – воевода не захотел мозолить тебе глаза, ты не позвал его.

– Недостойно, русит, прятаться за спины своих жен, – зло съязвил темник, – ордынский воин никогда не поступает так.

В груди у Лукиана заметался жар, но надо было себя сдерживать, и он проглотил обиду, кинул косой взгляд на Евдокию и выпихнул из груди:

– Воевода Димитрий верит твоему слову, отпусти его жену и позволь ей уехать вместе со мной.

– Почему воевода думает, что я отпущу тебя? – прищурился Темир-карача.

Лукиан на мгновение замешкался, откашлялся и слегка растянул в улыбке губы:

– Зачем Непобедимому темнику Великого хана Джанибека позором покрывать свою голову?

Безбородый никак не предполагал, что эти слова вызовут мгновенную ярость темника. Тот взбеленился до посинения, ощерился. Лукиан ничего не понял. Он имел в виду невыполнение карачой обещания. Однако для Темира обман не был позором. Позором было бы поражение под городищем. Слова Лукиана темник воспринял именно так. Словно тот предрекал ему поражение.

– Молчи, Лукиан, – выкрикнула Евдокия, но было уже поздно.

Лукиан попятился, наткнулся спиной на воинов-здоровяков.

Руки Темир-карачи заметались по ковру, пока не ухватились за подарок воеводы, и темник оскалился:

– Ждешь моего позора, русит! Твоя башка увидит мою победу! – Темир вскочил на ноги, выхватил из ножен саблю и взмахнул ею.

Голова Лукиана упала на ковер, а туловище подхватили воины и быстро выволокли из шатра. Кровавая полоса протянулась по коврам от середины шатра до полога.

– Поставить голову на пике у ворот крепости, пусть она видит, как все покоряются ордынской силе! – прорычал темник, вытер о полу халата кровь с сабли, вернул ее в ножны и мрачно посмотрел на Евдокию. – Твои руситы забыли, как должны разговаривать с Непобедимым воином Орды. Я напомню им.

Шатерный служитель подхватил за волосы голову Лукиана и вынес ее вон. Евдокия печально подумала, если бы только мог догадаться Лукиан, что погибнет от сабли, которую преподнесет в подарок темнику, никогда бы не взял ее в руки и не принес в шатер.

Голову Лукиана тут же насадили на копье и отвезли к воротам крепости. Воткнули древко в землю и ускакали.

Воевода Димитрий и все остальные поняли, что замирения не получилось, что предстоит кровавая сеча.

Стены крепости воевода поделил на четыре части. Защиту трех из них поручил ратникам под началом опытных и смелых сотских. Первый из них Орля по прозвищу Черный, второй – Услав по прозвищу Губа, третий Бусля по прозвищу Плешь. На четвертую часть стены поставил горожан, вставших на защиту крепости, свел их в один отряд под начальством бесстрашного Инь Шино.

Тот отменно владел мечом и умел организовать разношерстную толпу. Появился он в городище давно с ордынскими купцами. А через день как в воду канул. Купцы поискали, поискали, не нашли, так и отправились в обратный путь, решив, что тот сгинул. Но он не пропал. Попросту не захотел возвращаться в Сарай, сбежал от ордынцев в лес и там прибился к небольшому двору.

Инь Шино мало рассказывал о себе, знали только, что в Орду его занесло издалека, что молился он своему богу, что говорил он на своем языке. Впрочем, местным наречием сумел овладеть быстро. На ордынца не походил ни повадками, ни привычками, ни привязанностями. При беглом взгляде внешнее сходство было, но оно было обманчивым.

Он часто стал бывать в крепости, его приметили, а когда увидели, как он владеет мечом, стали смотреть с уважением. Предыдущий воевода даже начинал привлекать к обучению ратников.

В городище Инь Шино выбрал себе жену из мастеровой семьи и поставил свой двор в лесу вдали от остального жилья. Но когда случались вражьи набеги, он брался за оружие и был в рядах защитников крепости. Тогда и проявилась его смекалка и умение достойно биться и побеждать, а также достойно отступать при поражениях, уводить от гибели людей.

Теперь воевода Димитрий был уверен, что отряд Инь Шино не подведет и будет стоять на стенах наравне с ратниками.

Когда ордынцы яро пошли на приступ, воевода наблюдал за ними со стены. От сотских через посыльных знал, как обстоят дела на других участках. Резерв держал у колокольни под началом сотского Руяна по прозвищу Хитрый. Пустить его в дело намеревался в критический для защитников момент. Внутри вдоль стены было разведено много костров, на коих в чанах женщины кипятили воду и передавали на стены.

Смертельно жалили ордынские стрелы. Приставные лестницы гнулись под тяжестью остервенелых врагов. Их сабли жаждали крови, сверкая на солнце. Ворота трещали от ударов. Воздух дрожал от свирепого рева наседавших. Крючья цеплялись за острые верхушки стен, вгрызаясь в дерево.

Защитники рубили веревки крючьев, рубили неприятеля, добравшегося по лестницам до верха стены, осыпали его стрелами, сваливали лестницы, ошпаривали кипятком и в ответ издавали воинственные крики. Ни один не дрогнул, ни один не отступил. Ратники и горожане стоили друг друга. Раненые не покидали своих мест, пока смерть не настигала их. Кровь лилась с двух сторон. Крепость стояла.

Воевода Димитрий вместе с ратниками неистово орудовал мечом, сбивая врагов со стены. Орля, Услав и Бусля помощи не просили, стояли насмерть. Не просил и Инь Шино. Раны пометили каждого из них, но в горячке схватки, ран никто не замечал.

Руян не находил себе места, рвался со своими ратниками в битву. Несколько раз отправлял к воеводе посыльного с просьбой вступить в схватку. Но воевода не разрешал. Во второй половине первого дня Димитрий уже видел, что защитники сегодня выстояли. А к концу дня ордынцы выдохлись. Напор сначала ослаб, а потом под звуки труб прекратился. До следующего дня наступила передышка.

Второй день для защитников был тяжелее первого, ибо в новое сражение вступили меньшим числом. И все-таки воевода снова не пустил Руяна на стены. Защитникам опять удалось устоять, хотя это казалось невозможным. В их рядах не осталось и половины. Когда вражий приступ затих, Димитрий до середины ночи делал перестановки, готовил крепость к новой схватке, чтобы попытаться выстоять на третий день. Свежие силы Руяна были направлены на защиту ворот и части стен.

Димитрий надеялся, что третий день станет решающим. Или все защитники полягут. Или, если крепость устоит, ордынцы могут прекратить приступ и начать осаду. Хоть это маловероятно, но все-таки какая-то надежда. А покуда будет длиться осада, Великий князь Московский Симеон Иоанновича прибудет с помощью. Правда, и на это надежды было мало, но надежда питает дух воина.

На третий день сеча была смертельной. Никто не намерен был отступать. Волну за волной защитники крепости сбрасывали со стен и отбивали от ворот. Но новые волны ордынцев катили и катили снизу. Стены были пропитаны кровью неприятеля снаружи и кровью защитников изнутри. Силы защитников продолжали таять, и резерва у воеводы Димитрия больше не было.

К концу дня ордынцы прорвали оборону на западной стороне, где бились оставшиеся в живых горожане под началом Инь Шино. Воевода попробовал закрыть брешь, отправив туда часть ратников Руяна. Ненадолго врагов удалось отбросить. Но новый натиск опрокинул защитников.

Димитрий был здесь же, в самой гуще. Он все еще старался выправить положение, однако ордынцев уже было не остановить. В сумерках они ворвались в крепость. Рядом с Димитрием бились Инь Шино и Руян с несколькими ратниками. Их окружили. Воевода был ранен стрелой в ногу, припадал на нее, едва успевая отбивать сабельные удары. Но вражеское копье, брошенное ему в спину, он не видел. Инь Шино подставил грудь, спасая Димитрия. Наконечник копья разорвал ему сердце. Воевода обернулся и все понял. Заскрипел зубами, и меч в его руке разрубил надвое ближайшего неприятеля. Но врагов было много, слишком много. А ратников возле воеводы становилось все меньше.

И вот Димитрий с Руяном остались двое в окружении нападающих. Они стали спина к спине и яростно отбивались. Трупы ордынских воинов валились им под ноги. Но конец был уже очевиден. Обессилев, Дмитрий и Руян начали пропускать удары. Кровь, всюду кровь и смерть.

Руян не успел отразить новый удар, и сабля ордынского воина прошлась по его шее. Сотский выдохнул воздух с кровью и повалился, судорожно сжимая меч.

Димитрий остался один. Он бился даже тогда, когда, залитый кровью, упал на колени и едва владел одной рукой. Но меч в этой руке продолжал угрожать врагам, пока смертельный удар ордынского воина не обездвижил воеводу. Однако в последний миг меч Димитрия вошел в живот ордынцу и тот всем телом рухнул на тело Димитрия.

Между тем до следующего утра крепость продолжала сопротивляться. Всю ночь в разных местах оставшиеся ратники бились насмерть.

Евдокия, сидя в шатре темника, беспокойно слушала, как тому то и дело докладывали о положении дел. На нее никто не обращал внимания, женщина словно была безмолвной частью шатра, как бронзовые светильники по сторонам или подушки на коврах.

К концу первого дня настроение Темира-карачи ухудшилось. Он надеялся управиться с этой небольшой крепостью быстро и просто, однако защитники, раз за разом, отбивали напор его воинов. Ордынцы откатывались, оставляя у стен трупы. Перестраивали ряды, осыпали крепость стрелами и снова кидались на стены под мечи, топоры, копья и стрелы защитников.

Евдокия радовалась неудачам Темира-карачи и молилась за воеводу Димитрия и его воинов.

Поздно вечером разъяренный темник остановил штурм крепости, чтобы продолжить на следующий день.

Но и следующий день не принес ему удачу. Также не увенчался успехом.

Карача Темир был взбешен, он рвал и метал. Военачальники и нойоны страшились попадаться Непобедимому на глаза. Темник никак не мог понять, кто еще защищает крепость, если ему раз за разом доносили, что руситы почти полностью истреблены.

На третий день перед началом приступа Темир-карача устроил военачальникам разнос, обещал отрубить головы, если крепость сегодня не будет взята. Однако только в конце дня, в сумерках, наконец доложили, что его воины ворвались внутрь крепости и добивают оставшихся защитников.

Резня шла до утра. Мужское население не оставляли в живых. По городищу заметались пожары.

Темник заметно повеселел и только в полдень четвертого дня остановил бойню. Приказал отыскать воеводу Димитрия живым или мертвым.

Евдокия с тревогой ждала результатов поиска.

Скоро Темиру-караче принесли весть, что исколотое саблями, пробитое стрелами окровавленное тело воеводы отыскали среди множества ордынских трупов. До последнего вздоха бился Димитрий, отправляя к праотцам нападающих. Не встал на колени, не покорился. У темника такая весть вызвала досаду, потому что он все-таки надеялся посмотреть в глаза побежденному Димитрию. Но вместо этого въелся в глаза Евдокии и надменно произнес:

– Я победил воеводу Димитрия!

Весть о гибели мужа, хотя внутренне Евдокия была готова к этому, опустошила ее. Как будто ее жизнь оборвалась вместе с жизнью Димитрия, и ей было совершенно безразлично, что произойдет дальше. Между тем в ответ на возглас темника она печально отрицательно покрутила головой:

– Нет. Ты обманул его.

Карача Темир высокомерным взглядом пронизал женщину, с удовлетворением вскинул подбородок и насмешливо подтвердил:

– Да, я оказался хитрее, я обманул.

Евдокия изменилась в лице:

– Твой обман не прибавил тебе славы, Темир-карача. Воевода Димитрий достойно умер.

Темник выпрямил спину, потер о халат вспотевшими ладонями, сморщил лицо, раздражаясь, что не удается сломить внутреннее сопротивление женщины, усмехнулся:

– Слава всегда с победителем. Теперь она со мной, потому что победитель – я. О победителях акыны слагают песни. И позором покрывают головы побежденным. Воевода Димитрий мог бы остаться живым, если бы был умным. Но он не захотел жить, потому что он – глупый. Такие достойно не умирают. Да, женщина, он достойно не умер, я просто убил его.

– Убил, – грустно подтвердила Евдокия, глотая слезу и ненависть, а следом, как пощечину, вкатила: – Но потерпел поражение, потому что не покорил!

Ладони Темира-карачи снова заскользили от липкого пота, опять он нервно вытер их о халат, сдержался, чтобы не взорваться. Не подобает Непобедимому темнику Великого хана Джанибека потакать глупой бабе. И недопустимо срывать зло на женщине – унизить себя перед нею, показать слабым. Он откашлялся с хрипотцой и, не отрываясь от лица Евдокии, проговорил:

– Я знал, что так ответишь. Потому что не поняла, зачем я оставил тебя возле себя.

Евдокия действительно до сих пор не нашла никакого объяснения этому, затихла теперь, ожидая разгадку. Карача Темир хмыкнул:

– Я передумал. Ты не будешь наложницей. Ты станешь моей любимой женой. Самой красивой женой. Этим я укреплю мою победу здесь. Твоя покорность – это покорность всех руситов крепости. Руситы не умеют ценить жизнь, они ищут славу в смерти, а славу надо искать в жизни, она нужна живым. Лишь о непобедимых остается память. Твой муж, воевода Димитрий, выбрал смерть не только для себя, но и для тебя, а я дам тебе жизнь, возле меня о тебе будут петь акыны.

– Ты хочешь от меня предательства, темник, – вздохнула Евдокия.

– Ты уже предала, – уверенно отрубил Темир-карача.

Евдокия вздрогнула, вскинула голову и отсекла рукой:

– Нет, темник, ты лжешь! Я никого не предавала живых и никогда не предам погибших!

Вызов на лице Евдокии, в ее звонких словах и в ее жестах привел темника в негодование:

– Ты упряма! – крикнул он, обрывая Евдокию. – Я заставлю тебя покориться!

– Твое поражение только укрепится, побежденный Темир-карача! – решительно отвергла Евдокия.

Лицо темника перекосилось, он больше не хотел сдерживать себя. Эта глупая баба преступила все грани. Не понимала чести, которую он уже оказал ей и собирался оказать еще. Не соображала своей бабьей головой, что всякая честь требовала ответного почтения. Раздавленная, сама хотела раздавить Непобедимого темника Орды. Не знала, что никакая баба не может унизить воина Великого хана, потому что ничтожна перед ним. Одним кивком головы он способен изменить ее судьбу. Ее жизнь в его руках. Он может отобрать у нее эту жизнь.

Руситские бабы насколько горды, настолько и безголовы, потому что часто между жизнью и смертью кидаются ко второму. Они называют это выбором. Но такой выбор бессмыслен. Они не видят, что после ста отрубленных непокоренных голов сто первая голова склоняется и становится покорной, выражая этим повиновение всех оставшихся в живых и бессмысленность гибели ста человек.

Эта баба безумна, как ее муж. Она пытается отобрать у него, Непобедимого темника Великого хана Джанибека, победу. Готова ради этого пожертвовать собственной головой.

Карача Темир был взбешен. Глупой бабе не удастся лишить его сладостного чувства победителя, ведь руситы повержены им в прах, от их крови захлебнулась земля под городищем.

Его рука потянулась к сабле. Появилось приятное ощущение от прикосновения к ножнам. Отменный подарок получил от воеводы, очень хороший. Не догадывался воевода, как послужит темнику этот подарок. Темир-карача недобро усмехнулся: неправильный выбор сделала эта глупая баба. Нет.

Евдокия уловила движение руки темника и еще больше расправила плечи. Страха не было.

Левая рука Темира-карачи придавила саблю к колену, потом ладонь правой руки легла на крыж, сжала его и стала вытягивать булат из ножен. Щелки темника блеснули холодом, лицо застыло, как камень.

Через мгновение булат мрачно выскользнул из ножен и Темир-карача вскочил с места.

Евдокия ощутила острие леза на своем горле.

– Ты не одумалась, руситка? – прошипел темник. – Смерть страшна, потому что жизнь после нее не возвращается! А победа не бывает поражением!

– Ты не победил, темник, – прошептала Евдокия, чувствуя, как по горлу из-под леза потекла струйка крови.

– Но разве это не победа? – зло спросил Темир-карача и резко провел по горлу женщины булатом.

Голова Евдокии, отделенная от тела и поднятая вверх рукой темника, шевельнула губами:

– Нет. – Глаза все еще продолжали жалить карачу. И мозг не умер мгновенно. Когда капли крови падали на ковер, мозг Евдокии продолжал протестовать.

Темник вонзился щелками в лицо Евдокии и все еще силился уяснить: ради чего все это? Она могла бы жить долго, если бы не была упрямой. Разве он не говорил, что всякая жизнь лучше всякой смерти. Только победители бывают бессмертными, да и то пока о них помнят. Она не была победителем и никогда не станет бессмертной. Зачем она отказалась от жизни, почему?

– Тебе не понять, – дрогнули губы Евдокии. Это ответил ее дух, но Темир-карача услыхал ответ.

И он не смог бросить ее голову себе под ноги. Он ощутил, что не одолел ту, чье тело было уже повержено, что оказался бессильным перед нею. Он не смог победить ее дух. На него навалилось оцепенение.

Шатерный служитель откинул полог и кликнул стражу. Двое скользнули внутрь, схватили тело Евдокии и мигом вынесли вон, оставляя на ковре новую кровавую полосу. Служитель замер у входа, ожидая приказа темника.

Темир-карача держал голову Евдокии, глядел в потухшее лицо и не мог разжать пальцев. Сильная была женщина, красивая, мелькнуло в голове, могла бы стать любимой женой.

Наконец он пошевелился и протянул голову Евдокии служителю.

Тот растерялся. Если бы темник отбросил голову, тогда бы он точно знал, что ему делать. А теперь он не понимал, как поступить. Замешкался, расширяя глаза.

Но темник молчал. Эта женщина сумела зацепить его за самое живое, показала, что не все подчинено Непобедимому, что и Непобедимый беспомощен перед вечным. Он, темник Великого хана, готов был преклониться перед этой мертвой головой. Виданное ли дело, чтобы непобедимый воин скукоживался перед бабой, тем более перед мертвой. Мозг разбух, голова отяжелела. Он мрачно супился, видя ожидание служителя. Запыхтел в раздумье и лишь через некоторое время распорядился:

– Похоронить по руситскому обычаю.

Служитель перегнул хребет напополам и, держа голову Евдокии в высоко поднятой руке, задом выбрался из шатра.

Темир-карача вытер саблю о полу халата и тяжело плюхнулся на свое место.

Позже приказал собрать в крепости добычу и потом сжечь дотла оставшиеся строения.

Когда городище догорало, орда поднялась с места. Повозки с добычей загромыхали по ухабам. Полон из женщин, детей и раненых мужчин подгоняли плетьми. Но темник был угрюм. На душе покоя не было.

Его воины во все глотки орали ему славу как победителю, но Темир-карача не чувствовал себя таковым.

Диана оторвала локти от столешницы и откинулась назад, рука машинально схватилась за горло, по нему прошлась жгучая режущая боль. Показалось, что голова отделилась от туловища и взмыла вверх. Однако пальцы обнаружили ее на месте. В сознании всплыло лицо темника. Девушка вздрогнула и открыла глаза, вместо Темир-карачи увидала перед собою Скротского. Память вернула ее в эту комнату. Но в первое мгновение Диана удивилась, что голос за спиной прозвучал по-русски и был не похож на голос темника.

– Глупое упрямство. Стоило ли отказываться от головы? Ведь вместе с головой можно было сберечь жизнь. Дух Сусанны губителен для потомков. Ты хочешь знать, что произошло с сыном Евдокии? – спросил Прондопул.

Девушка сделала глотательное движение. По горлу все еще блуждала боль, слова застряли в нем и не выходили наружу. Она кивнула.

– Ему так же, как Евдокии, отрезали голову через двадцать лет, – безразлично произнес архидем. – Все это будет продолжаться и после тебя, если ты не поймешь, что надо отказаться не от головы, а от упрямства. Евдокия могла бы облегчить участь потомков, но она была слепа. Не знала, как на всех отзовется ее выбор. Но ты знаешь. От тебя зависит твоя судьба и судьба потомков. Можешь умереть прежде времени и умертвить, подобно Евдокии, сына и внука, но можешь изменить все.

Диана потерла пальцами горло. Боль пропадала. Предупреждение Прондопула напугало. Естественно, она не хотела, чтобы все произошло плохо. Хотя сына у нее еще не было, а внука и тем паче, тем не менее жутко становилось от мысли, что она может стать причиной их несчастий. Но, несмотря на это, возникал внутренний протест. Девушка вспоминала решимость Евдокии и не могла осудить ее. Евдокия не должна была принять другого решения. Тогда бы это была не Евдокия, и тогда бы у Дианы не появилось чувства гордости за нее. Архидем услышал эти мысли, и они ему не понравились.

– Ты помнишь, как умер твой дед? – спросил он холодно.

Диана помнила трагический случай, который произошел несколько лет назад.

– Да, – отозвалась, – он попал под машину.

Архидем сделал долгую паузу, она встревожила девушку.

– Ты можешь догадаться, как умрет твой отец, – сказал он.

Девушка впилась в черные глаза Прондопула:

– Вы хотите сказать, он умрет не своей смертью? – прошептала.

– Да, и это неотвратимо, – скучно, но твердо подтвердил архидем.

– Но почему этого нельзя изменить? – воскликнула она, и противная дрожь прокатилась по телу. – А как же выбор?

– Он сделал его, – сухо бросил Прондопул. – Поступил опрометчиво и слепо, как все до него. Изменить невозможно, возврата не бывает. Дух Сусанны тащит всех за собой.

– Я не стану иметь детей, – запальчиво выплеснула Диана.

– Это не от тебя зависит.

– Но я не хочу!

– Избери путь, на котором не надо бояться будущего.

Сердце девушки металось под ребрами, не находя выхода. Глаза архидема парализовали. Исподволь в нее вошла липучая покорность, принудила опустить плечи. Диана прошептала:

– Что я должна делать?

– Изменить духу Сусанны. Он – начало всех бедствий.

– Вы же говорили, что в ней была моя душа.

– Ты можешь отказаться от прошлого, сделав иной выбор.

Диана увязла в словах Прондопула, словно в болотистой жиже. Жесткая рука прикоснулась сзади. Заставила вздрогнуть.

– Прими дух Иуды, – надавил архидем, – через его потомка.

– Кто он? – выдохнула девушка.

– Он перед тобой.

Мысли медленно ворочались в голове Дианы.

Лицо Скротского перед глазами вызывало отторжение. Из-за Скротского она оказалась в этой квартире перед Прондопулом. Ее словно ошпарило. Как она раньше не сообразила, что Вадим навязан архидемом? Изнутри пошел протест, и она вскочила на ноги. Коварство. Диана не желала видеть Скротского, не хотела находиться рядом с ним, чьим бы он потомком ни был. Она стремительно выбежала из комнаты.

Вадим был ошеломлен. Такое родство с далеким предком показалось лестным, кружило голову и обескураживало одновременно из-за мрачной славы имени. Вадим глянул в спину девушке. Голос архидема подтолкнул его:

– Не подпускай к ней Василия.

Скротский послушно кивнул и бросился за Дианой.