Глава сорок первая

Безумие

Минуло много событий. Прошло и главное из всех.

Мария Магдалина была рядом, когда под улюлюканье толпы Йешуа, надрываясь, тащил крест на Голгофу. Ее сердце колотило в груди так, что, казалось, вот-вот вырвется наружу. Мария была вблизи и тогда, когда стражники раскорячивали Йешуа на кресте и вколачивали в его ладони железо. Она не отрывала от него глаз, когда он умирал. И потом, когда окровавленное безжизненное тело снимали с креста, она тоже была поблизости.

А затем Йешуа стал являться ей.

И апостолы устроили Марии крепкую трепку. Чем настойчивее она передавала слова Йешуа, тем больше все вылезали из кожи. Не верили. Особенно старался Петр. Гнобил Марию и отводил глаза в сторону под ее обрекающим взглядом. Ведь это он стал отступником, это он троекратно отрекся от Йешуа.

Струсил. Какой же он кремень после этого? Ему было стыдно за тот свой страх. И он страшился осуждения Марии. Ибо шалел от нее так же, как Иуда Иш-Кериййот.

Петр твердил себе, что не предавал Йешуа, как это сделал Иуда. Но далеко ли он ушел от Иш-Кериййота, трижды отрекшись? И что перевешивает на весах: трижды или единожды? Петр маялся. И знал, что это будет продолжаться до самой смерти.

Он пытался приткнуться на ее подстилку, но получил крепкие затрещины и обозлился. Ведь уже никто не мешал. Уже не было Йешуа и не было Иуды Иш-Кериййота. Однако по-прежнему приходилось яростно кусать локти.

И вот подошла пора, когда Марии Магдалине стало невозможно скрывать беременность.

Разглядев ее живот, Петр в злобе стал называть Марию блудницей. Уверял всех, что она всегда была потаскухой. Что блудила еще до Йешуа, и при нем и после него. И вряд ли сама знает, чье семя дало плод в ее утробе.

Мария терпела. Пусть идет, как идет, пусть называют шлюхой, но она-то знала, чье дитя носит под грудью.

Когда пришло время рожать, она исчезла.

Петр знал, что занимался оговором, ибо сразу понял, от кого Мария ждала ребенка. Но остановить себя не мог. Надеялся сломить ее упрямство. Однако хороша надежда, когда она сбывается.

У Марии родился сын. В одном из селений, где ее мало кто знал. Приютилась у Иессея.

Прошло около года. Сын рос, уже елозил на подстилках, сидел, делал первые шаги.

А Петр искал Марию. Упорно. И нашел, потому что тоже знал Иессея.

Она не удивилась, увидав Петра. Предчувствовала его появление. Но встретила настороженно.

Он глянул на ребенка, ползающего в углу на тряпках. И сразу, без предисловий проговорил, стоя у порога:

– Собирайся, Мария. Я стану отцом для чада Йешуа.

Навязчивость Петра обескуражила ее. Но Мария быстро взяла себя в руки и постаралась отвести опасность от дитя:

– Ты называл меня блудницей. Разве у блудницы может быть чадо Йешуа?

– Не кори, Мария, – насупился Петр. – Я не глуп, чтобы не увидеть истину. Забудь обиду. Я тебя искал.

– Я не звала тебя, – отрезала Мария. – У дитя Йешуа будет только один отец. Или так ты надеешься загладить свою вину перед Йешуа?

– Ты же знаешь, он меня простил, – сухо выдавил Петр.

– Он – да. Он был добр ко всем. Но сам ты себя никогда не сможешь простить. Иди, Петр, иди.

Петр не отрывал глаз от ребенка:

– Подумай, хорошо подумай, – прозвучало как предупреждение.

Мария поняла, что после этого отказа Петру ее тайна пойдет гулять с ним по городам и селениям. Но иначе поступить она не могла.

– Уходи! – отказала она решительно. – Тебе не нужно было приходить!

Петр напружинился, заиграл скулами, не двигался в дверях. Взгляд его был недобрым. Потом медленно развернулся и тяжело шагнул за порог.

А дальше случилось то, чего Мария опасалась. Петр в своих проповедях стал упоминать о рождении у Марии сына от Йешуа. Скоро эту весть стала гулять по селениям.

Иессей услышал ее от фарисеев в синагоге и прибежал домой, изрядно перепуганный. Марию Магдалину искали. Но в селении ее знали под другим именем, как родственницу Иессея, поэтому фарисеи убрались не солоно хлебавши. Однако очень скоро некоторые в селении стали проявлять нездоровое любопытство. Иессей снова отчаянно испугался и стал просить Марию, чтобы она укрылась где-нибудь в другом месте.

Она и сама это понимала. И в одну из ночей с ребенком на руках тихонько растворилась в темноте. Побрела по бездорожью, во тьме сбивая о камни ноги. Стадий через семь передохнула и снова тронулась дальше.

Через два дня доковыляла до селения, в котором жил Алиаким. Попросила спрятать в его семье сына. А сама пошла в Ерушалаим, чтобы отыскать апостолов. Но лучше бы ей было отправиться в Галилею, потому что в Ерушалаиме сейчас Понтий Пилат поощрял гонения на последователей Йешуа. Фарисеи рыскали по всем дворам, не давали покоя никому.

Мария не успела осмотреться в городе, как в дом, где она остановилась, толпой ввалились фарисеи. Один из них тыкал пальцем и кричал, что видел ее рядом с Йешуа. Марию вытолкнули на улицу и погнали на окраину города. Она едва удерживалась на ногах от сильных толчков в шею. Перед глазами – дома, дворы, дома и рычание злых голосов за спиной.

Уже были недалеко от окраины, когда в одном из домов распахнулись двери и из них выступила женщина с ребенком на руках. Марии показался дом знакомым. Но, увидев дитя, она вспомнила о сыне и улыбнулась женщине. А та вдруг четко произнесла:

– Да это же Мария Магдалина.

Фарисеи раскрыли рты. Уж не промахнулась ли баба.

– Нет, – ответила женщина. – Это она.

– Я не знаю тебя, – растерянно пробормотала Мария.

Женщина скривила губы в усмешке:

– Вспомни Иуду Иш-Кериййота. Ты была с ним в этом доме, – проговорила она. – А теперь посмотри на сына Иуды! Он зачат после твоего ухода.

– Зачем мне это знать? – удивилась Мария.

– Чтобы ты помнила, что Иуда Иш-Кериййот жив в своем чаде! – Глаза шлюхи ненавистно пучились. – Чтобы сыну своему передала, что месть настигнет его! – с вызовом выплюнула шлюха.

– Чем тебе мешает мой сын? – ощетинилась Мария, собираясь в ком. – Почему ты желаешь ему зла?

В глазах шлюхи заиграла насмешка:

– Разве зло не бывает добром, а добро – злом?

И тут прорвало фарисеев. Они требовали сына Марии. Их лица мельтешили перед нею. Она видела раскрытые рты и зубы, слюни брызгали ей в лицо, и крики сливались в один визг.

– Я ничего не скажу! – кричала в ответ Мария. – Я не отдам его вам! Что вы хотите сделать с ним? Зачем он вам?!

– Чтобы придушить твоего ублюдка! – сказала шлюха.

– За что? – выдохнула Мария.

– Чтобы окончательно уничтожить Йешуа! – крикнула шлюха.

– Я не знаю, где он! – Лицо Марии было лицом матери, готовой защищать свое чадо до последнего вздоха.

– Она знает, – с ехидством произнесла шлюха.

Мария сжалась и замолчала. Кто-то из фарисеев заорал, что надо отвести ее к римской страже, но кто-то громче крикнул, настаивая отвести к первосвященникам. Толпа одобрительно загудела. Марию ударили кулаком по спине, заставляя повернуть в другую сторону.

А шлюха плюнула ей вслед и прошипела:

– Да свершится воля твоя, Властелин Игалус!

Мария Магдалина оказалась перед Советом первосвященников.

Но те посоветовались между собой и перевалили все на Каиафу, дескать, ты Первый, тебе и расхлебывать. Каиафа попытался уйти от принятия решения, но наткнулся на упертое сопротивление остальных и проглотил пилюлю.

И скоро Мария стояла перед Первым первосвященником Каиафой в ожидании вопросов. Они молча рассматривали друг друга.

В голове Каиафы роились противоречивые мысли. По большому счету Каиафе было глубоко безразлична Мария Магдалина, но фарисейское крыло Совета напирало, безумствовало оттого, что на свет появилось чадо Йешуа. Их всех охватило желание схватить младенца. Непременно. Словно хотели повторить безрассудство Ирода Великого. Но Каиафа не усматривал в сыне Йешуа никакой опасности. Он крутил мозгами, искал мирный выход из создавшегося положения.

Разборки с бродяжкой унижали его, но он знал, что должен был хотя бы видимость суда провести для успокоения Совета. Каиафа повозился на стуле, подоткнул под себя мягкие подушки, моргнул крупными глазами и проворчал:

– Зачем ты, дура, притащилась в Ерушалаим, сидела б возле чада, так нет, по чужим курятникам поплелась.

Длинная одежда Марии волочилась по полу. И Каиафа невольно отметил грязный пыльный след от двери. Мария перехватила его взгляд, ответила:

– Я пришла в храм.

– Не ври мне, я вижу тебя насквозь, – рассердился Каиафа.

– Чего ж тогда спрашиваешь?

– Так положено. Твое дело – отвечать! – Каиафа поднялся со стула. Он был в одежде Первого первосвященника. Стоял во весь рост и ждал поклона Марии. Но Мария лишь слегка пригнула голову. Каиафе это не понравилось, он подумал, что ввязался в скверное дело, такое же, как дело с Йешуа.

– Члены Совета хотят видеть сына Йешуа, – сказал первосвященник, супясь.

Сейчас Каиафа был бы рад услышать, что чадо у нее не от Йешуа. Тогда б у первосвященника с души свалился большой груз. Он прекратил бы допрос и с чистой совестью доложил об этом Совету.

Однако Каиафа услыхал другие слова:

– Но он и мой сын тоже.

Таким ответом Марии Каиафа был недоволен. Поморщился. И снова опустился на стул с мягкими подушками:

– Ты боишься за него? – спросил после некоторого молчания.

– Боюсь. Его хотят отобрать у меня, как Йешуа.

– Тебя будут бить, чтобы ты сказала, где он, – предупредил Каиафа.

Мария вздохнула:

– Я все равно не скажу. Я умею выносить боль. Йешуа было больнее, когда он умирал. – Она заглянула в глаза Каиафе и почувствовала мытарство его мыслей. – Отпусти меня, Каиафа. Зачем тебе брать еще один грех на душу? Я уйду из Ерушалаима.

Каиафа видел бессмысленность допроса. Ждать от Марии покорности было глупо. Отпустить Марию он, конечно, мог бы, но что тогда сказать Совету? Ведь дело-то не в ней, а в продолжении Йешуа. Фарисейское крыло сожрет с потрохами, если он скажет, что не увидел в ней опасности. Тесть первым погладит против шерсти.

Каиафа смотрел сквозь Марию, не находил никакого решения и от этого терзался. Никогда не мог себе представить, что над бродяжкой придется ломать голову.

Тяжко быть Первым первосвященником, иногда приходится быть первым грешником. Впрочем, никто не знает, где грань между грехом и святостью, и он этого не знает, хотя по своему положению обязан знать.

В дверь боком скользнул услужливый левит и, склонившись, приблизился к Каиафе. Доложил о прибытии посыльного от прокуратора Иудеи.

Каиафа насупился, вспомнив про Понтия Пилата. В душе завозился липкий противный испуг. Посыльного от прокуратора нельзя было заставлять ждать, но чертовски не хотелось слышать о Понтии Пилате. В такие минуты особенно сильно ощущаешь, что власть твоя перед мурлом римлянина – пустой звук.

Еще Каиафу раздражало, что Мария видела его метания. Хрупкая, но непокорная. А он, крепкий и упитанный, но содрогающийся при одном упоминании о Понтии Пилате. Стыдно перед женщиной. А потому уже не жалко ее.

Каиафа кивнул левиту, тот юркнул за дверь.

И тут же в дверь ввалился римский солдат. Вместо приветствия сообщил о прибытии из Кесарии прокуратора Иудеи. И заявил, что Понтию Пилату донесли о Марии Магдалине и он требует немедленно передать ее в руки римской стражи! «Уже успели, ну что за народец паршивый», – брезгливо подумал Каиафа. И вместе с тем обрадовался такому повороту событий. Пускай Пилат и хлебает эту кашу. Глянул на посыльного и указал на Марию.

Римский солдат шагнул к Марии и положил на ее плечо руку. Эта рука была тяжелой и жесткой.

Понтию Пилату сыщики донесли, что появление Марии Магдалины в Ерушалаиме вызвало некоторое брожение среди горожан. Прошел слух, что чадо Йешуа это некий знак иудеям, дабы они отомстили прокуратору за казнь на Голгофе. Наместник раскинул мозгами и решил Марию Магдалину с ее отпрыском прибрать к рукам, дабы брожение удушить в самом зародыше.

Солдаты привели Марию к прокуратору.

Он чиркнул по ней взглядом, беззвучно пожевал губами, а на круглом лице появилась усмешка. Кротость и покорность замерла перед ним. Подумал, что сыщики болтовню иудейскую приняли за брожение. Стоило бы выпороть до кровавых рубцов пару-тройку болтунов, да и делу конец. Окинул Марию сверху донизу, подумал, что губа у Йешуа была не дура. Удобно растекся в кресле на мягких подушках, тело обтянула тога с пурпуровой каймой.

Пилат был абсолютно уверен в своей полной власти над Марией. Но возиться с испуганной бродяжкой желание пропало. Разве что из чистого любопытства спросил, выгнув полные губы в презрительную дугу:

– Ты Мария Магдалина? – Прокуратор не сомневался, что она станет отказываться от своего имени, как обычно делали многие, когда их хватала стража.

Но Мария ответила утвердительно. Наместник оживился:

– Боишься меня? – спросил, заранее зная ответ.

– Боюсь, – отозвалась Мария.

– С чего бы? – прищурился Понтий Пилат. – Провинилась передо мной? – И, не дожидаясь слов Марии, твердо сам же ответил: – Провинилась! Наблудила щенка от Йешуа!

– Я любила Его! – прозвенел голос Марии, удивляя Пилата. – И теперь люблю! – Твердость задела прокуратора.

Он расширил глаза и мотнул головой:

– Кого? Очумела, дура! Йешуа умер! Забыла, что ли? Мария посмотрела так, будто прокуратор обманывал ее. Понтий Пилат резко выпрямил спину. Недовольно топнул черным кожаным башмаком с ремешками вокруг икр, украшенным на подъеме серебряной подковкой, отличительным знаком всадников. И нервно повысил голос:

– Что это значит?

– Для меня он жив, – сказала Мария.

Прокуратор Иудеи покривил губы:

– Значит, вместе с тобой он умрет еще раз.

– Другие сохранят память, – твердо проговорила она.

– Кому эта память нужна? – усмехнулся наместник.

– Тем, кто осудит убийц! – сказала Мария.

Понтий Пилат дернулся от этих слов, словно получил пощечину. Уловил явный намек на себя. Нет, эта чертова бродяжка совсем не кроткая и смиренная, как показалось ему навскидку. И она определенно не понимала, что римлянину нельзя так отвечать. Ему надо покоряться. Как покоряются цари иудейские. Дура. Намек Марии вызвал ярость. Прокуратор зло заиграл скулами, привычно прожевал толстыми губами. И вдруг его осенило:

– Отрекись от Йешуа! – выдохнул он во всю мощь легких. И рассудил, что неплохая мысль пришла в голову. Ведь если заставить Марию в храме отречься от Йешуа, эту новость быстро растащат по Иудейским землям. Отречение Марии сделает ее с сыном совершенно безвредными. От нее отвернутся последователи Йешуа. Не останется никаких знаков для иудеев и само собой усохнет в мозгах брожение. Наместник осклабился, посмотрел на Марию спокойно, добавил: – Так ты спасешь себя и своего щенка.

Ответ Марии удивил. Понтию Пилату показалось, что она не уловила главного в его предложении, не постигла своей выгоды, не учуяла, что спасение в ее собственных руках. Она кротко отозвалась:

– Он спасет нас.

– Ты сумасшедшая! – закричал прокуратор, и по телу побежали колики.

– Я не отрекусь.

– Его нет в живых! – налился кровью Понтий Пилат, чувствуя, как из рук ускользает его власть над нею. – Тебя никто не спасет, кроме меня, глупая! Отрекись! – Желваки на лице заходили.

Марию Магдалину секли долго, исполосовали все тело. С каждым ударом жгучий огонь пронзал насквозь, палил мозг, выжигал сознание. Но слышались только слабые стоны и ни единой слезинки в глазах.

Понтий Пилат стоял на возвышении посередине двора и смотрел мрачным взглядом. Распластанная вниз лицом Мария уже не поднимала головы. Взмахом руки прокуратор остановил солдата. На женщину плеснули воду. Она не шевельнулась. Наместник шагнул ближе. Было бы проще отсечь ей голову, мелькнуло в голове, но он тут же отбросил эту мысль. Какой от этого прок? Что он получил, распяв на перекладине Йешуа? Покоя как не было, так и нет. Прокуратор с неприязнью окинул взглядом окровавленное тело Марии и отвернулся.

Солдаты оттащили обездвиженное тело под навес, бросили на клок сена.

Мария пролежала до вечера. Изредка ее окатывали водой, приводя в чувство. И тогда вместо своего тела женщина ощущала сгусток боли. Однако раз была боль, стало быть, была жизнь.

Сознание плавало, как щепка на штормовой волне. Его кидало то в бездонную пропасть небытия, то выбрасывало наверх, к свету. Явь сплеталась с видениями в единое целое. И когда в очередной раз рассудок вырвался из глубокой бездны, Мария сначала почуяла, а потом увидела Йешуа. Он стоял перед нею и протягивал руку:

– Я помогу тебе, Мария. Поднимайся.

– Йешуа, – она не узнала своего голоса. – Твой сын родился.

– Я знаю, – ответил Йешуа.

Мария вскочила на ноги, метнулась к нему, схватила за руку и удивилась, как легко все произошло. Она больше не ощущала боли. Хотела сказать ему об этом, но он остановил:

– Приготовься стать безумной для всех. Сейчас лишь твое безумие спасет нашего сына.

– Я согласна, Йешуа, – она снова не узнала своего голоса.

И вдруг четко различила крики солдат и увидела, как солдаты кинулись к навесу. Мария вцепилась в руку Йешуа:

– Они хотят схватить тебя, Йешуа.

Но солдаты пробежали мимо, глядя в одну точку, а один из стражников, нервно заикаясь, вопил дрожащим голосом, брызгал слюной:

– Она сдохла, она подохла!

Мария обернулась, взгляд отметил на клоке сена окровавленное женское тело. Она узнала свое тело. Солдаты наклонились над ним и трясли. И другой голос квакнул:

– Отошла все-таки. Перестарались, – затем скис лицом и обронил: – А кто доложит наместнику?

При упоминании о Понтии Пилате стражники пугливо засуетились и пошли в стороны. Тот, который задал вопрос, вздохнул, почесал затылок и поплелся через двор.

Мария посмотрела на Йешуа:

– Почему я вижу свое тело? – спросила растерянно. – Они говорят, я умерла.

– Они не знают этого, – сказал Йешуа. – Тебе еще долго жить среди людей. Безумие поможет тебе. Но ничего не бойся, я буду рядом. – И он слегка подтолкнул Марию.

Она сделала шаг к своему телу, коснулась его и внезапно ощутила дикую боль, приподняла голову, надеясь увидеть Йешуа, но его уже не было. А вокруг загомонили обрадованные солдаты:

– Ожила, она ожила, она живая. Живучая.

Понтий Пилат был недоволен тем, что его побеспокоили ложной вестью, оторвали от дел. Он смотрел, как Мария шевелилась, намереваясь сесть. Лицо ее показалось прокуратору странным. Оно глупо кривлялось, а губы несли околесицу, нелепицу, бессмыслицу. Наместник насторожился.

Мария села и задергала головой, издав короткий неестественный смешок. Прокуратор помрачнел еще больше. Ему не хотелось верить в то, что он видел. Уж этого он никак не ожидал. Впрочем, стоит повременить и посмотреть, что будет дальше.

Еще три дня после этого Марию держали под навесом. Ей кидали еду, она отбрасывала ее, смеялась и бормотала несуразицу. По ночам почти не спала. Проваливалась в сон на несколько минут, вздрагивала, просыпалась, выкрикивала, тревожа стражу. Однако скоро стражники привыкли и уже не обращали внимания. Понтий Пилат ждал.

Мария стала подниматься на ноги и топтаться. Движения были сумбурными, резкими, из рассеченных мест на теле выступала кровь.

Прошло еще несколько дней. Не дождавшись изменений, наместник прислал римского лекаря. Тот возился с Марией три дня кряду, мазал какой-то вонючей мазью ее раны, поил отварами трав и в конце концов сделал вывод, что она помешалась рассудком. Только прокуратор Иудеи сомневался и продолжал ждать. Но наступило время, когда и он вынужден был согласиться с выводами лекаря. А помыслив, усмотрел нечто более выгодное, нежели отречение Марии от Йешуа.

И тут же по его приказу Марию Магдалину вернули Иудейским первосвященникам. Те привели ее в храм Ерушалаима, показывая всем, к чему приводит учение Йешуа. Наказание Господне не минует последователей, утверждали они. Фарисеи торжествовали. Потом Марию много дней водили по улицам города, а после вывели за пределы и толкнули в спину, чтобы шла по дорогам и селениям, а люди бы глазели на нее и шарахались.

Дней десять Мария, кровавя ноги, плелась одна по колдобинам. Из жалости в селениях ей подавали хлеб и воду, затем скрывались от нее, будто она была прокаженной. Нечесаная, грязная, потерявшая рассудок, она вызывала у людей жалость, горечь и отторжение.

В один из вечеров Мария оказалась на берегу речки, свернулась клубком, прилегла в траве, притихла. Дневная жара и дорога сделали свое дело. Мария от усталости мгновенно уснула. А глубокой ночью ее потревожил знакомый голос. Она открыла глаза и увидела, как к ней по воде двигался Йешуа.

– Войди в реку, Мария, – услышала она. – Окунись с головой.

Она поднялась и пошла. Остановилась, когда была в воде по пояс. Окунулась. Йешуа кивнул:

– Подойди ко мне. Ты больше не безумна, но до поры никто не должен знать об этом.

Мария шагнула к Йешуа и в этот миг обнаружила, что тоже шла по поверхности воды в совершенно сухих одеждах.

– Помни, ты одна знаешь о своем исцелении, – сказал Йешуа. – Пелены спадут с глаз окружающих, когда нашему сыну исполнится пять лет.

– Выходит, до той поры все будут безумными? – спросила она.

– Они и так безумные, Мария, потому что ни во что не верят, – подтвердил Йешуа. – Сбереги сына и научи его сберечь своего сына.

– Значит, у нашего сына тоже будет сын? – обрадовалась Мария.

– И дальше у всех будут сыновья, – сказал Йешуа. – А теперь иди. Ты ему нужна.

Мария вышла на берег. И оглянулась. Йешуа не было. Она постояла в раздумьях, затем сбросила с себя одежды и долго мылась в реке. Потом собралась и, не дожидаясь утра, тронулась в путь. Дорога стала легкой.

Днем Марии начали попадаться люди. Кто-то насмехался, кидал камнями, кто-то сторонился, кто-то жалел, совал в ее ладонь ломоть хлеба.

Как жалко безумных людей, думала она, но никто им не поможет, кроме них самих.