Глава двадцать пятая

У палки два конца

Остаток дня сгорел мгновенно. Три автомобиля отъезжали от полиции в темноте. В первом микроавтобусе с оперативниками сидел Грушинин, во втором – оперативники с Вяземским и Зовалевской, за ними на своей машине – Петр с Василием.

Улица Шестипалова встретила непривычной тишиной, неожиданной грязью и запустением, будто после нашествия червей вся улица стала бомжеватая. На столбах ни один светильник не подавал признаков жизни. Свет из окон был безобразно тускл.

Свет фар вязнул в густой темноте, как в тяжелых клубах тумана. Тьма окутала дорогу, повисла на проводах, липла к стеклам машин черными сгустками.

Скоро плотный мрак полностью поглотил свет из окон и обрушил на землю небо. Свет фар умер в черноте, за которой была неизвестность. Казалось, все очутились в пасти подземелья.

Водитель первого автомобиля истово щурился, силясь сквозь лобовое стекло разглядеть дорогу, цедил сквозь зубы крепкое словцо, кляня сгустившуюся тьму, направлял машину интуитивно. Грушинин тоже всматривался в ночь, пробуя найти поворот в проезд между домами. Но тщетно. Пришлось остановиться. Константин скомандовал одному из оперативников:

– Борис, пошустри впереди, тут должен быть поворот направо.

Оперативник неохотно наощупь пробрался к выходу, прошуршав подошвами по полу микроавтобуса, хлопнул дверью. В полушаге ничего не видно.

Следующие две машины подъехали бампер к бамперу. Водители высунулись наружу, втемную перекликнулись, выясняя причину остановки.

Стали ждать Бориса. Ждать пришлось долго. Терпение начинало сдавать. Принялись недовольно поругиваться. Наконец Грушинин достал телефон, едва-едва смог увидеть тусклый экран и набрал номер Бориса. Продолжительно никто не отвечал, хотел уже отключиться, как трубка ожила.

– Ну что там, Боря? – спросил Константин.

– Где? – недоуменно раздалось в ответ.

Константину голос показался сонным, будто поднял Бориса из постели.

– Ты нашел поворот? – спросил громче.

– Какой поворот? – непонимающе прохрипел вялый голос.

Все притихли, прислушиваясь. Свет в салоне странно прилип небольшим пятнышком к потолку, не пробиваясь вниз. Оперативники в темноте не видели озадаченного хмурого лица Грушинина. Тот начинал взвинчиваться:

– Что происходит, Боря? Ты где?

– Как где? Дома, конечно. Сплю с женой, – ответил недоумевающий голос.

– Как спишь? – У Константина сорвался голос, засипел глубоко в горле.

– Обыкновенно, в постели. Ночь на улице, – проговорил Борис. – Вот, Маруська под боком посапывает. А что, на вызов? Собираться?

Грушинин, совершенно обескураженный, сделал сухое глотательное движение и поперхнулся:

– На вызов!

– Я мигом! – буркнул Борис, и трубка затихла.

Константин положил телефон в карман, и тотчас дверца машины распахнулась. В салон, пыхтя, ввалился Борис. Вслепую в темноте прошлепал к своему месту, спрашивая на ходу:

– Не опоздал?

– Что за нелепые шутки, Борис?! – раздраженно оборвал Константин. – Нашел время для розыгрышей. Где поворот?

– Какой поворот? – Борис плюхнулся на скрипучее сидение и смутился, не понимая, чем вызвано недовольство Грушинина.

Наступило минутное безмолвие. Оперативники навострили уши. Борис, не видя никого, чувствовал, что от него чего-то ждали.

– Ты дурью-то не майся, – прозвучал в темноте чей-то голос из-за его спины. – Не играй на нервах.

– Да, Боря, кончай травить, говори, куда ехать? – поддержал водитель, протягивая руку к замку зажигания.

– Вы чего, мужики? – заелозил на месте Борис. – Думаете, не проснулся еще? Все нормально. Рулите, куда надо.

Опять установилась тишина, слышалось только дыхание и робкое приглушенное покашливание. Тогда Грушинин начальственно резко прервал общее состояние онемения:

– Ты хотя бы рассмотрел угол ближайшего дома?

Борис оторвался от сиденья, намереваясь вновь выскочить наружу, но Константин решительно остановил и отдал распоряжение другому оперативнику. Тот без лишних вопросов выбрался из салона. А через десять минут Грушинин набрал его номер. Из трубки донеслась веселая музыка и громкий разноголосый шум. Константин подумал, что не туда попал, но прорезавшийся из гомона голос оперативника успокоил. Грушинин крикнул в трубку:

– Что это за веселье, Сергей, куда ты забрел?

– Да никуда не забрел, – нетрезво в ответ прокричал Сергей. – День рождения празднуем! Заходите, если неподалеку! Налью штрафную.

– Какой еще день рождения? – У Константина неприятно закололо под лопаткой.

– Двадцатый. Брательнику двадцать отстучало! – опять прокричал Сергей, голосом заглушая гвалт.

У Константина не нашлись на это слов. Улица снова все переворачивала с ног на голову, происходило непонятное, и явно не без участия Прондопула. Константин коротко объявил Сергею срочный сбор. И вскоре сгусток темноты снаружи впихнул в темный салон оперативника. Хмельной голос, не остывший от веселья, провещал:

– А чего молчим, как на похоронах? Убийство, что ли, опять? Где?

– В сумасшедшем доме, – сердито отозвался водитель. – Чему радуешься?

– Погулял на славу, – довольно хохотнул Сергей, а потом приглушил тон. – Чего они там, в сумасшедшем доме, с ума сошли мочить друг друга?

– Сошли, – проворчал водитель, – все до одного, и мы с ними вместе.

Грушинин нервничал, непонятность происходящего выбивала из равновесия. Дорога к Лаборатории была где-то рядом, но не находилась. Константин был в ярости, неизвестность не оставляла выбора, и он приказал водителю упорно двигать дальше. Обескураженные оперативники опасливо прислушивались к беспроглядной уличной тишине и помалкивали. Водитель поскреб коротким пальцем по лобовому стеклу, темнота хоть глаз коли, выругался и завел мотор. Медленно тронул машину. Покатил втемную. Неосознанно повернул руль вправо и чудом въехал в разрыв между домами. Потел от напряжения, часто вытирал лоб. Двигался наобум.

Грушинин не останавливал.

Раздался звонок от Пантарчука:

– Где мы, Костя? – пробасил настороженно.

– А черт его знает, – ответил Грушинин, – едем.

– Это его проделки, – прогудел Петр. – Никуда он от нас не спрячется. Шуруй напропалую, не останавливайся. Надо было мне выдвинуться вперед, я шутить с ним не собираюсь.

– Я – тоже. Прикрывай фарватер.

– Будь спокоен.

Вдруг водитель резко надавил на педаль тормоза. Едва заметные световые пятна от фар уперлись в кромешную тьму, как в бетонную стену. Затем блеклые короткие лучи неожиданно ярко вспыхнули и змеями расползлись во все стороны. Возникший звон оглушил.

И тут же внезапно все исчезло. Люди словно провалились в небытие.

Следом мотор сам по себе сильно взревел, автомобиль без участия шофера сделал резкий рывок вперед. И тьма пропала. Тусклый свет обычного позднего вечера окружил. Три машины стояли перед домом, и на столбе горел светильник.

Константин набрал в легкие воздух и решительно вышел из салона. Двор, дом, подъезд – все незнакомое. Но интуиция подсказывала, что добрались до места. Из других авто высадились оперативники, Вяземский, Зовалевская и Пантарчук с Василием.

Не успели оглядеться, как на всех напала сонливость. Головы отяжелели, веки стали слипаться, на ногах стояли с трудом. Константин сквозь дремоту мотнул головой, пытаясь вырвать себя из полусна. Громко подал голос, встряхивая других. Они зашевелились. Петр с Василием подошли к нему.

Грушинин показал на подъезд, и вся гурьба шагнула за ним. Только Василий стоял, щелкал костяшками пальцев, напряженно играл скулами. Потом не очень уверенно направился к углу дома. Петр оторвался от гурьбы и бессознательно последовал за ним. Константин оглянулся, остановился, постоял в раздумье и повернул туда же.

И тут вечернее небо, как перед дождем, изрезалось вспышками молний и исторгло раскаты грома. В лица ударил ветер, низко над землею заклубились тучи. Вихрь рвал одежду, свистом терзал перепонки. Норовил сбить людей с ног, разрывы молний, как живую ткань, драли воздух над их головами.

Грушинин, Василий и Пантарчук смутно ощущали близость Прондопула. Зовалевская жалась к плечу Вяземского, пугалась каждого разрыва. Вениамин втянул голову в плечи. Оперативники сгрудились, подставив ветру спины.

Василий сквозь сопротивление стихий дошел до середины торцевой стены, стал, повернулся к ней лицом и сделал шаг. Но тут мощный удар молнии остановил, оплавив перед ним землю. Зовалевская попятилась, оперативники откачнулись. Василий сжал кулаки, отдышался и твердо ступил дальше. Прикоснулся к стене.

Все вмиг увидали дверь с красной лампочкой над нею. Грушинин чуть отодвинул Василия, но войти не успел. Дверь распахнулась, выплеснув ослепительный свет, и на пороге возникла черная фигура архидема в костюме. Взгляд Константина наткнулся на его пронизывающие кроваво-черные глаза. Рука Прондопула качнулась в сторону Вяземского и Зовалевской:

– Вы им верите? – спросил у Константина.

В воздухе заметались молнии, заполыхали из края в край, исполосовали небосвод, пугая людей. Но Грушинин ответил:

– Они свидетели возможных преступлений!

Прондопул неприятно засмеялся. Его смех окатил холодом, съеживая кожу. Константин содрогнулся, Петр напрягся, Вениамин и Антонина скукожились. Никому прежде не доводилось слышать смеха архидема, но лучше бы его не слышать вовсе.

– Черви! – рассек тишину голос Прондопула. – Я отправлю вас в навозные кучи! Вы беретесь судить о делах, неведомых вам! Надо мной один судья – Властелин Игалус!

– Вы ошибаетесь, архидем, – воспротивился Грушинин. – Мы будем судить вас по нашим законам.

– Ваши законы бездарны и временны, как вы сами! – ответил Прондопул и сверкнул глазами на Вяземского и Зовалевскую. – Вы изменили не мне, вы изменили вечному Закону Игалуса, это ваш конец!

Голова Вяземского по уши ушла в плечи, он подавился собственной слюной, хватанул ртом воздух и через силу выпихнул:

– Меня обвинили в том, чего я не делал.

– Ты испугался червей, значит, сам остался червем!

– Нам изменили помощники, – трепетал Вениамин.

– Вы все состоите из этого! – брезгливо бросил Прондопул. – Ты нисколько не лучше. Порок оказался сильнее тебя.

– Но ведь вы приветствуете пороки, – вставил Петр из-за плеча Константина. – Теперь они ударили по вам. У палки два конца.

Архидем пропустил замечание Пантарчука, даже не посмотрел на него. Антонина попыталась спрятаться за спину Вениамина, но взгляд Прондопула вытянул вперед. Она приблизилась мелкими шажками, сникла, пролепетала:

– Тринадцатый вспомнил меня. Вы обещали, что этого не произойдет. Любого человека вы могли подчинить своей воле.

Никто не способен был противиться вам. Но тринадцатый преодолел ваши установки.

– Ты усомнилась во мне?

– Вы обещали, – одними губами испуганно повторила Зовалевская.

– Ты решила, что с тринадцатым все закончилось? – По небосклону пронеслись новые вспышки. – Нет, все только началось! – Взгляд архидема придавил девушку к земле. – Тринадцатый – не любой человек. С ним нельзя, как со всеми. В нем сходятся судьбы вашего мира. Но он пока ничего не знает об этом. Все еще впереди.

– Сомневаюсь, Прондопул, – вставил Грушинин. – Конец вашим опытам. Придется за них ответить. Свидетели есть. И не имеет значения, любой человек Василий или не любой, судьбы мира в нем либо Вселенной, вам придется ответить перед законом. И забыть о Василии, даже если он вам чем-то не угодил.

– Не угодил? – переспросил архидем. – Не делайте скоропалительных выводов. Просто он еще не подошел к порогу, за которым обязан будет сделать выбор. Осталось чуть-чуть. Скоро он достигнет возраста смерти своего великого предка, и тогда ему все откроется. Я хотел опередить время, стереть его память, как хлам прошлых лет. Его мозг должен быть чист, как бездонная тьма. Открыться для Властелина Игалуса. Но, к сожалению, не в моей власти принудить его. Он должен сам отбросить время, отказаться от своего прошлого и выбрать Новый путь. И тогда ему раскроется новое предназначение. Великое предопределение. Сегодня он всего лишь потомок далеких предков. Но может стать новым Великим началом для всех. Если сделает правильный выбор. Я буду способствовать этому. Ничто в человеческой жизни не дается для того, чтобы только иметь, но для того, чтобы возвращать с избытком. Пора изменить предопределения судеб людских.

– Вы надеетесь превзойти Бога? – усмехнулся Грушинин. – Не смешите людей.

– Властелину по силам все! – отсек архидем.

– Но вашим опытам пришел конец. Вы потерпели крах, Прондопул!

Размытый взгляд архидема охватил всех сразу, разочарованное лицо стало скучным и стылым, как осколок льдины. Оно отталкивало и одновременно притягивало. В эту секунду Прондопул вспомнил Муруфула. В их противоборстве не было победителя. Он, как и Муруфул, должен был сейчас уйти.

Грушинин сделал к нему шаг:

– Я вынужден задержать вас.

– Для этого вы слишком слабы! – словно хлестнул его Прондопул.

Но Константин не попятился, устоял и приказал оперативникам:

– Надеть наручники!

Те двинулись к архидему. Но сверкнула молния, перед ними фонтаном выбилась земля. Они отшатнулись. Когда пришли в себя, архидема не было. И двери в стене не было.

Грушинин поискал глазами Зовалевскую и Вяземского, – не нашел. Вместо них на земле шевелились две кучки мелких расползающихся червей, а рядом валялись наручники. В первую секунду он подумал, что галлюцинация, зажмурился, надеясь вновь увидеть Антонину и Вениамина. Но, открыв глаза, увидал все тех же червей.

И только оперативники ничего не заметили. У них как будто отсекло память. Один из них поднял наручники с земли и удивленно проворчал, глядя на Константина:

– Обронил кто-то.

В то же самое время в изоляторе временного содержания полиции на месте Блохина и Саранчаева также образовались две червивые кучки. Из одной выпорхнула крупная саранча и метнулась сквозь решетчатое окно на улицу. Из второй выпрыгнула крупная блоха и устремилась следом. Тут же раздались крики и призывы сокамерников с требованием убрать червей.

Дежурный распахнул двери и застыл от изумления.

Василий, после исчезновения Зовалевской и Вяземского, признался Пантарчуку:

– Кажется, я не знаю больше ни одного иностранного языка. Представляете, не могу вспомнить, как по-английски произнести: «Я надеюсь, что Прондопул не вернется».

– Да и черт с ними, с языками, – буркнул Петр. – Говори по-русски. Это надежнее.

– А почему в больнице вы записали меня как Магдалину?

– Потому что на дороге после аварии это было первое имя, какое ты вспомнил.

Василий сосредоточенно помолчал и снова проговорил:

– Сейчас у меня в голове возникло имя: Мария Магдалина. Оно не дает мне покоя. Не понимаю, откуда оно. Может, это моя знакомая. – Василий пожал плечами.

Пантарчук покачал головой:

– Вот уж твоей знакомой она никогда не могла быть. Она умерла две тысячи лет назад.

– Да?

Петр ничего больше не сказал, и Василий отступился. К ним задумчиво подошел Грушинин. В глазах плавала растерянность.