Глава двадцать третья

Бумеранг

На следующий день он вместе с Пантарчуком отправился к Грушинину. Константин выслушал его рассказ, долго задумчиво молчал. Завеса тайны постепенно приоткрывалась. Рассказ не уменьшил количества вопросов, но отправлял к новым мыслям в расследовании. Хотя все еще оставалось непонятно, чего хотел добиться от Василия Прондопул.

Лишь Пантарчук, как всегда, был прямолинеен:

– Чего тут рассусоливать, – воскликнул он, – надо срочно хватать за шкирку архидема, да и конец пляске! Он кашу варит! Вот и размотать его, как клубок! Узнать, что к чему! – Но тут же почесал затылок. – Однако не представляю, как это сделать.

В кармане у Грушинина зазвонил телефон, он поднес его к уху. Ему сообщили, наблюдением зафиксировано, что Зовалевская направилась в офис Вениамина. Константин мгновенно решил выйти на Прондопула через этих двоих. Скомандовал в трубку:

– Группу захвата на выезд! Будем их двоих! Блохина и Саранчаева с собой в авто.

Машина полиции по проспекту Ленина подкатили к зданию «Бизнес-центра». Автомобиль Пантарчука припарковался за нею.

Группа захвата стремительно вошла в здание и выдвинулась на этаж. В длинном коридоре с чередой вывесок сконцентрировалась перед дверью фирмы Вяземского. Вторглись, приведя в оцепенение клиентов и сотрудниц за компьютерами. У шатенки в синем топе задрожали тонкие пальцы на клавишах компьютера, а крашенная под блондинку судорожно одернула полосатую блузку и часто заморгала.

Боец вопросительно указал пальцем на дверь Вяземского. Шатенка испуганно кивнула. Он распахнул дверь и отдал внутрь отрывистую команду:

– Не двигаться!

Зовалевская в светло-зеленом открытом топе и короткой темно-зеленой юбке примостилась на краешке стола, спиной к двери и лицом к Вяземскому, что-то мурлыкала. Вениамин в темно-коричневом костюме и бежевой рубашке с расстегнутыми верхними пуговицами сидел в рабочем кресле лицом к двери и подушечками пальцев поглаживал красивые ноги девушки.

Трое с автоматами нарушили идиллию.

Между тем мгновенное вторжение группы не привнесло беспокойства: никто из двоих в кабинете не вздрогнул и не замер. Вяземский не только не убрал руку с ноги Зовалевской, а, напротив, продвинул глубже под юбку. Но при этом его глаза налились жгучим огнем, а лицо сделалось тяжелым и злым. Он поймал взгляды троих, мысленно связал в узел и резко мотнул головой.

Бойцов оглоушило, сбило с ног и отбросило за дверь. Командир группы ошеломленно замешкался, но через минуту отправил вперед следующих двоих. Зовалевская спрыгнула со стола и встретила их. Взглядом расслабила, заставила размякнуть, опустить автоматы и освободить проход.

Вяземский поднялся из кресла, шагнул к выходу, но дорогу преградил Грушинин, за его спиной маячили Блохин и Саранчаев. Вениамина обожгло – предали. Попробовал взглядом отбросить Константина, однако тот лишь дернулся от удара и устоял на ногах. Неожиданная слабость поразила Вяземского. Заставила сникнуть.

Зовалевская заволновалась, увидав Саранчаева и Блохина, вцепилась взором в Грушинина. Лицо покраснело от натуги, но удалось лишь едва покачнуть Константина. И она испугалась.

Вениамин заскрипел зубами:

– Ради чего? – выдохнул Блохину и Саранчаеву.

Почуяв беспомощность того, Блохин распрямил спину:

– Собственная шкура дороже.

У Вяземского зашевелились мускулы на скулах:

– Уничтожу!

– Теперь уже вряд ли, – прервал Грушинин. – Пора подумать о себе. – Пропустил вперед Василия.

Зовалевская подняла глаза, вздрогнула, сделала вид, что встретила впервые.

– Здравствуй, Антонина, – сказал Василий, чуть прищурился, рассматривая ее. – Я вспомнил тебя, – мельком кинул взгляд на Вяземского, – и Вениамина – тоже. А с Прондопулом разговаривал недавно. Не притворяйся, что не знаешь меня. Глупо, не поможет. Ответь, зачем все это происходит?

Зовалевская поежилась от вопроса, почему-то потерла локоть, покосилась на Вяземского, не зная, как вести себя с Василием. И только потом неопределенно буркнула:

– Ты же разговаривал с Прондопулом.

По голосу Зовалевской Вениамин почувствовал, что она долго не продержится. Предательство подручных ударило, как обухом по голове, подкосило, как недавно подкосило Максима. Словно полиция слизнула отдельные страницы их сценария. Невероятно, но эффект очевидный. Одновременно Вениамина поставил в тупик ошеломляющий несомненный просчет Прондопула, чего уже никак Вяземский не ожидал. Ведь была уверенность, что тринадцатый ничего не вспомнит, но тот ошарашил, его мозг преодолевал рогатки, поставленные архидемом.

На запястьях Вяземского и Зовалевской щелкнули наручники.

Произошло то, чего опасался Вяземский: Антонина сломалась. Однако говорить начала осторожно, подбирая слова, норовила далеко не выходить за рамки уже известной Грушинину информации. Константин видел, что хитрила, утаивала, но не давил, знал, главное – не перегнуть палку, всему свое время. Одно определенно выявил, потеря памяти Василием – целенаправленное действие.

В показаниях Зовалевской, Блохина и Саранчаева крайним оказывался Вяземский. Его все больше загоняли в тупик. Он метался в узком пространстве, не находя выхода, сжимал зубы, прикусывал до крови язык и наконец сделал первый выдох. Признание далось трудно. Вера в Прондопула разлеталась осколками, как разбитое стекло. Превозносимые ценности разрушались, рвалась связь с архидемом. Приходилось думать о собственном спасении.

Между тем для Грушинина, как для Василия, открытым оставался главный вопрос, на какой не ответила Антонина, и путано отвечал Вениамин. Весь их рассказ Константин воспринял неоднозначно: и как невразумительную чертовщину, и как вероятный криминал. Тут и насилие над тринадцатью человеками, и лишение их памяти непонятным образом.

Но где другие двенадцать? Они могли бы быть свидетелями возможных преступлений Прондопула, ставшего в показаниях Вяземского главным фигурантом в деле о Василии. Их не было. И были ли они вообще? Может, его водят за нос? Может, и дела никакого нет? Черт знает что.

Однако есть тринадцатый. Тринадцатому архидем отводил исключительную роль, но какую – ответа не было. Константина бесило это. Прондопул – центральная фигура, темная и непонятная. Таинственная даже для его подручных, для коих он – посланец Игалуса.

Но возможно, думал Грушинин, за этим скрывается что-то иное. И чтобы выяснить это иное, надо попытаться вновь разыскать Лабораторию Прондопула. Если есть преступление, оно не должно остаться безнаказанным.